Песни мертвых соловьев Мичурин Артем

Глава 25

Отчаяние. Я видел его сотни раз. Всякое. Одна из разновидностей – отчаяние-болезнь. Оно как моча, что, копясь, переполняет пузырь над разбухшей простатой, и, стоит лишь надавить посильнее, хлещет наружу безудержным фонтаном. Выпустить его на публике – все равно что прилюдно обоссаться. Толпа этого не одобряет. И люди вынуждены терпеть. Слабые, нищие, голодные, обреченные. Бродят закоулками, потупив желтушные глаза. «Отливают» по чуть-чуть, бухая в одиночестве, крича от бессилия в засаленную подушку. Вялотекущая смерть. Гниение личности внутри полуживой оболочки. Но бывает и другая разновидность, с которой я знаком гораздо лучше, – отчаяние-травма. Скоротечное и тяжелое, будто удар кувалдой. И это не метафора. Я как-то слышал, что нет чувства более сильного, чем отчаяние матери, потерявшей ребенка. Чушь. Слюнявый придурок, изрекший сию блаженную хуйню, никогда не смотрел в глаза здорового мужика, мгновение назад осознавшего, что у него больше нет рук, никогда не видел взгляда, которым тот провожает свои куски, летящие в помойное ведро, никогда не наблюдал, как седеют волосы малолетнего долбоеба, узревшего перед носом собственные яйца, висящие на кончике ножа. Отчаяние бьющейся в истерике бабы – ничто по сравнению с отчаянием человека, забывшего, как дышать. Чувство безвозвратной утраты способно свести с ума. В первые мгновения мозг просто отказывается воспринимать реальность, он не может усвоить новый порядок вещей – часть тела здесь, часть – там. И даже усвоив, все равно пытается отрицать. А потом наступает понимание – ты больше не тот человек, что раньше, ты безнадежно испорчен, ты теперь и не ты вовсе. А кто? Никчемный бессмысленный обрубок. Кусок мяса в нарезке. И ничего уже не изменишь. Полное, всепоглощающее отчаяние. Я иногда пытаюсь представить, каково это, но не могу. Сильные эмоции никогда мне не давались.

– Слушай, Сиплый, а за нарушение клятвы Гиппократа какое-нибудь наказание полагается?

– В клятве сказано, что я воздержусь от причинения всякого вреда и несправедливости. А также что не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для осуществления подобного замысла. Разве я что-то нарушил?

– А как насчет оказания медицинской помощи всем нуждающимся?

– Таких слов там нет. И вообще, приносить клятвы языческим богам – грех для христианина.

– Вот дерьмо! Сиплый, ты только что разрушил мою единственную светлую иллюзию.

– Извини.

Мы миновали громадное приземистое здание с забитой автомобилями и автобусами площадью перед ним и, глянув еще раз на карту, свернули вправо, через пеньки сгнивших металлических столбов, напоминающих ворота только тем, что располагались на меньшем расстоянии, чем остальные.

– Фон почти в норме, – сверился я с показателями дозиметра и стянул осточертевший респиратор.

– Бля, – Сиплый, задрав маску на лоб, стоял по пояс в сухой траве и бестолково вращал головою, обозревая раскинувшийся по сторонам лес. – И где тут искать херово бомбоубежище?

– Надеюсь, Ткач задается сейчас тем же вопросом.

Что такое парк, я знаю чисто теоретически, и мне он всегда представлялся как зеленый массив, чистенький, прозрачный, с аккуратными тропинками, скамейками, беседками, фонтанами, возле которых наши высокоцивилизованные предки отдыхали душой и телом, пока Сорокаминутная война не окунула их башкой в говно неофеодализма. Тот «парк», что наряду с Ямой и Тешой используется для сброса арзамасских помоев, я в расчет не принимаю, равно как и муромский «полтинник», и владимирский… Там, наверное, и до войны было не особо цивильно. Но уж в столице-то, думал я, должно быть по-другому. Ан нет. Отсутствие разрушительного воздействия жизнедеятельности погрязших в бескультурье граждан здесь с лихвой компенсировалось разгулом изуродованной природы. О дороге теперь напоминал только отрезок два на десять метров, начинающийся за «воротами» и плавно растворяющийся среди корявых, раздутых наростами деревьев.

– Теоретически бомбоубежище должно располагаться недалеко от жилых кварталов, – поделился умозаключением медик, ковыляя взад-вперед. – Предлагаю далеко не идти, а…

– А я предлагаю не затаптывать следы своими колченогими ходулями.

– Следы?

– У тебя под носом, – указал я на вполне отчетливо примятую траву.

– Где?

– Сиплый, просто заткнись и не отставай.

Мы прошли вперед, мимо руин, едва различимых за плотным хитросплетением веток, и свернули налево, держась следа.

– Кол, – позвал шепотом медик, памятуя о наставлении.

– Что тебе? Ссать приспичило?

– Вообще неплохо бы, но я не об этом. Кажется, мы далековато забурились. Нет?

А Сиплый прав. След тянулся вовсе не вдоль границы парка, он шел вглубь. Но важнее не то, куда ведет след, а то, кто его оставил. Я с готовностью потрачу сутки на преследование нашего ушлого капитана, вместо того чтобы стачивать неказенные диски шейного отдела позвоночника, без конца оглядываясь. Да и – что греха таить? – люблю охоту, азарт погони и все такое. А след был четкий – две ноги, полуметровый шаг. Ткач. Кто же еще?

Кто же еще?.. Данному вопросу следовало уделить больше внимания.

То, что это не Ткач, я сообразил, когда Красавчик заходил ходуном, пытаясь вырваться. А спустя три секунды серая тень, пролетев мимо, сорвала капюшон и едва не унесла с собой мою голову.

Сиплый, давя на спуск «ПКМ», обернулся вокруг своей оси и, бросив пустой пулемет, ломанулся по кустам.

Я не пытался его остановить. Я был занят другим. Я стоял без движения и слушал. Слушал, как шуршит трава у меня за спиной, как хрустят ветки под быстрыми, мягко ступающими ногами, как стучит мощное сердце и легкие перегоняют воздух с таким напором, что его струя шевелит волосы на моем затылке.

Тварь атаковала, когда раж уже заполнил меня целиком. Услышав позади свист рассекаемого воздуха, я упал вбок, перекатился и взял «ВСС» на изготовку, но цель исчезла. И ни звука. Только испуганный писк Красавчика в сброшенном посреди небольшой поляны сидоре и прерывистое дыхание Сиплого далеко позади. Затаилась, сволота. Быстрая. Чертовски быстрая. Ну же, давай, шелохнись хоть чуток. Нет, густые серые заросли оставались недвижимы. Лишь свет, преломляясь в дождевых каплях, нарушал мертвенный покой леса.

Не знаю, сколько времени длилась эта тишина, но раж начал затухать без подпитки. И вот, когда стимулированные опасностью рефлексы притупились, тварь, будто чуя, вновь атаковала.

На сей раз моей голове причитался удар слева. Ума не приложу, как проклятая мразь сумела подкрасться незамеченной. Неужели остановила сердце? Кусты расступились буквально в трех метрах от меня, и вылетевшее оттуда дьявольское отродье, промахнувшись, исчезло в зарослях. «ВСС» дважды щелкнул, посылая свинец вдогонку – безрезультатно. Ни рыка, ни вскрика. Лес снова застыл в обманчивой тишине.

Нет-нет, так не пойдет.

– Сиплый! – Я подхватил мелко трясущийся вещмешок и начал отступать, двигаясь спиной вперед. – Скотина бесхребетная! Подтирай жопу и быстро сюда! Завалил я поганца!

Кусты метрах в пятидесяти за мной зашуршали, сначала легонько и боязливо, но вскоре хруст попираемой ногами растительности сделался активнее.

– Где? – прохрипел медик, не отдышавшись.

– Вон, у дерева валяется. Проверь.

– На хрена? – Сиплый зацелил указанное место, но ковылять туда не спешил.

– Знаешь, дружище, а ты не такой уж и полезный.

– Ладно-ладно, проверю. – Он сделал четыре шага в сторону «убоины», остановился, вздохнул и раздвинул заросли.

Пока горе-разведчик искал труп неведомой зверушки, шумя и чертыхаясь, я укрылся на противоположной стороне поляны и стал ждать.

– Здесь никого нет, – обнаружил, наконец, Сиплый. – Кол! Ты где? Мать твою за ногу. Херовая шутка. Кол? – Он вышел на поляну и остановился, робко озираясь. – Бля, завязывай со своими тупыми подъебками. Я серьезно. Ну все, хватит…

В третий заход тварь атаковала справа, из-за дерева. Сиплый даже не успел обернуться и наверняка лишился бы башки, не получи шустрый зверек пулю, всего одну из трех выпущенных, но легла она удачно. Летящую в прыжке тварь развернуло, и когтистая лапа прошла в считаных сантиметрах от шеи моей приманки. Но, грохнувшись на землю с дырой в груди, зловредная бестия не стушевалась, а тут же вскочила и, будто выпущенный из пращи камень, полетела в мою сторону. Я успел сделать лишь один выстрел, прежде чем живой таран сбил меня с ног. Влепившаяся в грудину зверюга припечатала мое бренное тело к земле так, что легкие склеились, разом лишившись воздуха, а в глазах замаячили темные круги с красными точками. Оставшаяся без милой сердцу рукояти «ВСС» ладонь рефлекторно дернулась к кинжалу, но тот оказался прижат навалившейся тушей.

Следующие несколько секунд длились настолько дольше обычного, что я успел много о чем поразмышлять, пока задирал ногу, чтобы выхватить из-за голенища нож, одновременно «любуясь» приближающейся к своему лицу пастью, полной кривых зубов, похожих на мелкие осколки шифера. Вот они-то надвигались гораздо быстрее, чем хотелось, в то время как пальцы только-только тронули обмотанную шнуром рукоять моего засопожника.

«Не успею», – подумал я и сам удивился, как спокойно вдруг стало на душе, безмятежно и даже приятно. Рука, живя собственной суетной жизнью, тянула нож, а я лежал, отстраненно разглядывал лохмотья гнилого мяса промеж зубов своего нового приятеля и думал, как ему, должно быть, херово с таким запущенным едальником вдали от врачей.

И тут чудесная картина взорвалась красным. По лицу разлилось липкое тепло.

– Вот так, сучара!

Туша гнилозубого любителя близости дрогнула и свалилась, дышать стало значительно легче.

Я стер с глаз скользкую влагу и поднялся.

Тварь лежала на боку. Жилистая, обросшая короткой дымчато-серой шерстью рука с длинными когтями конвульсивно подергивалась, оставляя на земле борозды. Шерстью также были покрыты грудь и частично ноги в обмотках, защищающих заднюю часть стопы и голень. Другой одежды не наблюдалось. Кожа существа имела землистый оттенок с коричневатыми пятнами, почти такой же, как был у хилых безглазых мозгоебов. Да и пропорции тела у них были похожи. А вот мускулатуры моему новому другу от природы досталось щедро, возможно, в компенсацию недостатка мозгов, коих по земле было разбросано не особенно много. Сравнить строение черепа не представлялось возможным, так как большая его часть пребывала в разобранном состоянии.

– Нет, вдали от врачей тебе все же было лучше.

– Что? – недоуменно воскликнул Сиплый.

– Да так, мысли вслух.

– Ах, у тебя мысли?! – взвизгнул тот, размахивая у меня перед рожей автоматом. – Ну, расскажи! Расскажи, что за мысли ты там вертел, в своей больной башке, когда подставил меня, как…

Сиплый умолк и замер, горделиво, будто на параде, задрав подбородок. Ниже опустить его не давал кончик ножа, засевший в ноздре.

Я забрал из ослабших рук товарища автомат и повесил себе на плечо.

– Знаешь, дружище, один умный человек сказал: «Смелость часто бывает следствием чувства обесцененности жизни, тогда как трусость всегда – следствие ложного преувеличения ее ценности». Подумай над этим.

– Ладно-ладно, – зашептал воспитуемый. – Я все понял.

На ум пришли еще несколько цитат, которые неплохо было бы озвучить для закрепления эффекта, но продолжению воспитательной беседы помешал громкий хлопок в паре сотен метров.

– Дьявол! Это Ткач, – прогундосил Сиплый, все еще согревая дыханием мой нож.

– Держи, – я вернул автомат и подобрал «ВСС». – Не отставай.

Бомбоубежище удалось обнаружить только по облаку цементной пыли, что неспешно оседало над дырой в совершенно заросшем холмике. Не будь взрыва – прошел бы мимо. Как его разыскал Ткач – ума не приложу. Будь то Сиплый, я бы не удивился. Эта сволочь наркоту нутром чует. Вот, опять закинуться решил.

– Завязывай. Горстями уже жрешь.

– Нога болит. Не переживай, не отключусь. Скажи лучше, что делать будем.

– Ждать. А как только эта гнида из норы вылезет – мочить.

– Ждать?

– Есть мысль получше?

– Да я бы не против, но что, если это не единственный вход? Разве в бомбоубежище не должно быть запасного?

Твою мать! А он снова прав. И куда теперь? Искать запасный выход? Хуй тут чего найдешь. Ткач уже десять раз слинять успеет. Придется лезть внутрь, как ни крути. Это плохо. В кромешной тьме и я ничего не разгляжу без фонаря. А включу фонарь – стану прекрасной мишенью. На месте Ткача я бы затихарился в коридорчике и ждал, пока такой «светлячок» не покажется. Хотя есть же… А для чего еще нужны друзья?

– Дело говоришь, Сиплый. Идем внутрь. Запрягайся, фонит тут порядком, да и пыли до хера.

– Внутрь? – переспросил тот слегка подавленным тоном.

– Ну да. А ты чего хотел, лесочком прогуляться?

Боевой товарищ вздохнул и принялся упаковывать свое бренное тело в ОЗК.

Я тоже, решив не пренебрегать штатной защитой организма, накинул поверх недешевого и уже полюбившегося плаща резиновый балахон, рассовал магазины «ВСС» по здоровенным карманам, вернул на морду респиратор и затянул шнурки капюшона.

Сиплый пошел дальше и, облачившись полностью, стал похож на облитое дегтем пугало.

– Свет достань, – напомнил я.

– А, точно, – он расстегнул балахон и, прицепив динамо-фонарь на петлю, снова закупорился.

– Идем.

Желтый луч, почти осязаемый в клубах пыли, осветил уходящую вниз лестницу, грязную и скользкую.

– Вперед, – кивнул я Сиплому. – Да не бзди, прикрою.

Тот пробубнил что-то себе под нос и, держась одной рукой за гнилые перила, а другой – вцепившись в автомат, начал спускаться. Дрожит, как лист осиновый. И это на пилюлях под завязку. А без них каково? Подумать страшно. Лишь бы фонарь не разбил, грохнувшись.

Внизу, как я и предполагал, оказалось до хера воды, чуть не по яйца. Да еще и срань всякая под ней. Даже мне, чтобы переставить ногу, приходилось изрядно пошуметь. А что уж говорить о моем хромоногом напарнике? Тот бултыхался, как налим в сетях.

Опасаясь засады, я шел метрах в трех за Сиплым, чем заметно его нервировал. Медик то и дело оглядывался, недовольно шипя сквозь фильтры, и делал каждый следующий шаг медленнее предыдущего. А когда мы миновали тамбур с раскуроченной взрывом дверью, вообще выключил фонарь и сдал назад.

– Ты что, твою мать, делаешь? – осведомился я, подойдя ближе.

– Пытаюсь выжить.

– Быстро включил и пошел.

– Сам включай. И вообще, на кой тебе свет, ты ж в темноте прекрасно видишь?

– Сиплый, не беси меня своей тупостью, – я подкрепил слова, легонько уколов товарища под ребро.

– Кретин! – зашипел тот. – ОЗК мне проткнул.

– Двигай, а то и начинку попорчу.

Просьба возымела эффект – медик нехотя щелкнул тумблером и сделал шаг вперед.

Свет отразился от стен огромного зала с тремя рядами подпирающих потолок бетонных свай. Двухъярусные деревянные нары по периметру, железные койки промеж колонн… Обитаемое помещение, не иначе. Когда-то обитаемое. Справа темнели два дверных проема. За одним виднелись электрощиты, за вторым – громоздкая железяка с большим квадратным радиатором и множеством гнутых труб. Похоже, дизельная электростанция. Еще одна дверь находилась метрах в тридцати, возле стыка с фронтально расположенной к нам стеной, которая, в свою очередь, также имела три проема и уходила влево коридором.

– Дьявольщина, – Сиплый аккуратно оттолкнул стволом подплывшую черепушку, коих тут, вместе с прочими фрагментами москвичей, немало зашвартовалось вдоль стен.

– Смелее, – подбодрил я, – не укусят.

Чудной он все-таки. Живых режет – не морщится, а мертвых стремается. Может, видел чего в очередном наркотическом угаре? Надо будет у него разузнать, если не пополнит ряды безвременно почивших. Ох, сколько ж их здесь! Горы костей. И так повсюду – в каждом подвале, в каждой дыре. Меганекрополис, едрить его налево. Какой же тут фон стоял, раз народ ложился штабелями, боясь нос наружу высунуть? Хм… А сам бы что сделал, окажись на их месте? Изжариться за минуты или гнить день за днем, покрываясь язвами, выхаркивая разложившийся ливер, теряя рассудок? Я, пожалуй, первый вариант выбрал бы. Когда еще удастся собственными глазами повидать ад? Но эти выбрали второй. На что надеялись? Чего ждали? Непонятно. Сидеть в склепе, набившись толпой, и смотреть, как один за другим дохнут твои соседи – кто от лучевой, кто в петле, кто с бритвой в шее. Наблюдать, как заполняется мертвецкая, все плотнее и плотнее, пока тухлое мясо не полезет наружу через дверной проем. А когда мертвых станет больше, чем живых, они будут валяться рядом, потому что нет сил их убирать. Жизнь в братской могиле. Смрад гниющих жен, сыновей, матерей… Ах, черт, даже слеза навернулась. Ошибочка, конденсат. Вот ведь, и всплакнуть-то толком не получается.

– Стой, – окликнул я напарника.

– А? – всполошился тот. – В чем дело?

– Молча стой.

Я прислушался.

Помимо прерывистого дыхания Сиплого и скрежета качающихся на воде костей о бетон уши различили еще один звук, похожий на шуршание бумаги. Он доносился из-за дальней двери в противоположной стене убежища. Вместе со звуком оттуда шел и свет, слабенький, но различимый.

– Тс-с-с, – прошипел я и указал на источник своего беспокойства. – Первая дверь слева по той стене.

– Не вижу, – ответил Сиплый, щурясь.

– Просто гляди в ту сторону. До меня не стреляй.

Я привалился к колонне и поднял «ВСС».

Бумажный шорох сменился плеском. Полоска света стала заметно ярче. Скрипнули петли. Электрический луч скользнул в расширившийся проем и замаячил на потолке, отраженный водой.

И тут темное убежище взорвалось буйством огня и дикой пляской теней. Это Сиплый – цепную пилу ему в зад – утопил спусковой крючок. Очередь подняла фонтаны брызг, искр и бетонной пыли. Высунувшийся было Ткач нырнул обратно и закрыл дверь.

– Какого хера?! – поинтересовался я, сам себя не слыша из-за звона в ушах.

Сиплый что-то вякнул в ответ и тут же приложился башкой о колонну, отхватив леща.

– Заткнись, от греха подальше. Ткач! Эй! Слышишь меня?

Дверь немного приоткрылась.

– Боялся не услышать, да, как видно, зря, – донесся оттуда голос капитана.

– Прошу извинить за шум, это все мой нерадивый товарищ.

– Сиплый? И ты здесь?

– А как же? – взял слово напарник, в сердцах сорвав респиратор. – Скучал, гнида подколодная?

– Не особо.

– Как дальше жить думаешь? – вернул я разговор в конструктивное русло.

– Долго и счастливо.

– Не хочу расстраивать, но так вряд ли получится. И потом – зачем тебе одному центнер героина? Далеко ты его упрешь?

– Он его небось по венам уже пустил, – снова вмешался Сиплый. – Сучара! Все дело обосрал нам!

– Героин? – Ткач усмехнулся. – Знаете, я всю дорогу боялся, что кто-нибудь из вас включит мозги, начнет задавать вопросы и сломает мне легенду. Но вы до сих пор в нее верите, идиоты.

Сиплый глянул на меня расширившимися зенками, не в силах выговорить ни слова от тяжелейшего потрясения.

– И за чем же мы шли, умник? – решил я осведомиться, впрочем, без особой надежды на предметный диалог.

– За чем я пришел – то со мной уйдет. А вы – за смертью.

Позади, в тамбуре, что-то щелкнуло.

– Вниз!!! – успел я крикнуть, прежде чем взрывная волна ударила в спину и перед глазами понеслись мириады воздушных пузырьков.

Башка гудела, как колокол. Впечатление такое, что череп вот-вот треснет от натуги. Даже потроха, казалось, пришли в движение и отправились блуждать по контуженому организму.

Не успел я толком подняться на ноги, как хлопнул второй взрыв – теперь уже в противоположной стороне. Повинуясь рефлексу, снова бросился вниз, подполз к ближайшей колонне и осмотрелся. Кромешную темноту вокруг нарушал лишь слабый мигающий свет, идущий из-под воды.

– Сиплый, – позвал я, едва различая за гулом собственный голос, но ответа не получил.

Медик лежал на дне лицом вниз и не подавал признаков жизни.

– Твою мать, – я ухватил страдальца под руки и выволок на образовавшийся после взрыва в тамбуре завал. – Сколько с тобой возни, – уложив пациента себе на колено, раздвинул ему челюсти и надавил на корень языка.

Сиплый конвульсивно задергался и изрыгнул на свет божий сильно разбавленное содержимое желудка. После сдавливания на выдохе грудной клетки к нему присовокупилось содержимое легких. То ли от воды, то ли от чересчур интенсивных хлопков по спине носителя, фонарь окончательно сдох. Пришлось включить свой.

– Оклемался?

– Вроде того, – в желтоватой подсветке, за пыльной дымкой рожа Сиплого чертовски напоминала образ святого великомученика, причем посмертный. – Дьявол. Спина болит.

– Куском бетона, наверное, садануло.

– А что случилось? Где Ткач?

– Тю-тю Ткач. И что-то мне подсказывает – сегодня с ним уже не свидимся.

– Вот паскуда! – Сиплый подобрал плавающий неподалеку респиратор, вытряс из него воду и снова посмотрел на меня. – Это… спасибо, что откачал.

– Не одному же мне завалы разгребать. Да и жратва в дорогу понадобится. Кстати, – я развязал сидор и глянул внутрь. – Хм, живой, чертяга.

– Завалы? – окинул Сиплый печальным взором гору бетонного лома, на которой сидел. – А дальше? Куда идти думаешь?

– Туда же, куда и наш общий друг. Разговор у меня к нему имеется. Серьезный разговор.