Песни мертвых соловьев Мичурин Артем
Пацан прибежал красный, запыхавшийся и с алчным блеском в глазах.
– Съехали! – выпалил он.
– Сам вижу. Не шибко ты торопился.
– Виноват, шустрые больно, – замялся мой разведчик.
– Что разузнал? – я закрыл дверь и начал прилаживать краги.
– Они собрались идти через Лакинск! – произнес парнишка тихо, но с большим чувством.
– Вот те раз! На хрена?
Малой пожал плечами:
– Я разобрал, что останавливаться они не думают. Хотят проскочить по-быстрому. Про копоть вроде слыхали. Видно, спешат очень. Только куда? За Лакинском одно Болдино осталось – два десятка изб. Чего там наемникам делать? А дальше уж Петушки, – парень наморщил нос и поежился.
– Ясно.
– Можно мне уже денег? А то бежать пора.
– Забирай. Но смотри – если сдал меня, вернусь и накажу.
– Да я ни в жизнь! – пацан ловко перекрестился и выскользнул за дверь.
Дождавшись, когда наемники отбудут, я спустился и рассчитался с конюхом за устроенный Востоку пансион и купленные в дорогу овес с яблоками.
– Славная животина, – похвалил тот моего любимца, поглаживая его по холке. – Красавец.
– Да, – скормил я Востоку угощение, – кобылы штабелями ложатся.
– Немудрено, – посмеялся конюх.
– Кстати, про кобыл – тут буквально минут пять назад телега отъехала, двумя запряженная. Не у тебя куплены?
– Та, что гнедая, – моя. Осталась в уплату долга. Прощелыга заезжий поставил, а сам сгинул куда-то. Ну, я, как полагается, две недели подержал – ни слуху ни духу. А вторую, с телегой вместе, они у торгаша муромского купили. У того с деньгами не срослось, бегал тут, последние портки продавал. Я часы у него приобрел с такой оказией. Во, глянь-ка, – конюх вытащил из кармана и с гордостью продемонстрировал видавший виды «Полет» на грубом кожаном ремешке.
– М-м, солидный механизм.
– Хочешь – уступлю? За двадцать монет всего. Самому в пятнадцать обошлись.
– Не искушай. И так с деньгами туго.
– Жаль. А чего лошадями-то интересовался?
– Да тут понимаешь какое дело – та, что гнедая с подпалинами, в ворованных числится. С Мурома она тоже. Клейменная Прохором Жиловым. У него в прошлом месяце тридцать голов разом увели. А меня он к розыску привлек. Лошади-то племенные, недешевые. Теперь вот мотаюсь по всей округе. Одиннадцать вернул, еще девятнадцать осталось. Эх, не поверишь, как меня эта канитель заебла. Сам жалею, что подрядился. Раньше охотился за головами, думал – хлопотнее работы не сыскать. Ан нет, нашлась. Сколько я базаров облазил, сколько конюшен перетряхнул – подумать страшно. И главное – каждая паскуда норовит отбрехаться. Вот, казалось бы, уже за яйца ухватил паразита, а он все на своем, дескать, я не я, жопа не моя. И пальцы уже ломать приходилось, и ногти рвать, и колени дробить… Ну, за что мне такое наказание?
В процессе перечисления тягот, коими полна жизнь сыскаря-лошадника, конюх постепенно менялся в лице, пока оно, вытянувшись, не приняло форму длинноплодного кабачка и соответствующий копируемому овощу оттенок.
– Так это, – развел он трясущимися руками, – я ж разве против? Я ж завсегда помогу. Мне скрывать нечего. Прощелыга тот, что мне кобылу оставил…
– Забудь, – я поднял ладонь, останавливая рвущийся наружу поток бесполезной для меня информации. – Конокрады известны. Ими другие займутся. А мне нужно вернуть лошадей. Расскажи-ка лучше о тех прохвостах, которым ты ворованную кобылу продал.
– А-а-а… А чего рассказать-то? Ну, мужики, видно, серьезные, вооружены хорошо. Автоматы там, пулемет есть…
– Куда они направляются? Что у них в телеге?
– Так я ж не командир ихний, чтоб мне докладываться. Туда вон пошли, через западный КПП, видать. А в телеге у них тюки какие-то. Что внутри – не знаю. Ей-богу. Два бидона еще были сорокалитровых. И два веника. На них-то я сразу внимание обратил. Зачем им веники? Чудно.
– Да, чудно. А телега тяжелая?
– Э-э… Сама-то не легонькая, конечно, крепкая такая, с бортами откидными. Одни рессоры сколько весят, да и колеса здоровенные. На нее тонну запросто погрузить можно.
– А сколько было погружено?
– Да центнера три, не больше.
– Значит, и одна лошадь вполне бы справилась?
– А то? Торгаш муромский им отличную тягловую кобылу продал. Она таких поклаж пяток стянет и не замылится. На хрена им вторая понадобилась? Будь она неладна.
– Собираются перевозить что-то тяжелое?
– Не иначе. Хотя, может, на смену или на мясо. Кто их, душегубов, разберет?
– Про Лакинск новости есть?
Конюх вздрогнул и огляделся, будто, произнеся название этого поселка, я мог накликать злых духов.
– Лакинск? А что Лакинск?
– Вот ты и расскажи.
– Ну, – вздохнул он прерывисто, – поговаривают, будто мор там случился, копоть чертова. К западному КПП ополченцев нагнали, никого с той стороны не впускают, даже близко не дают подойти. Вчера стрельбу было слыхать. Из пулеметов били. А ты никак туда собрался, за кобылой следом?
– Можно дойти до Петушков, не заходя в Лакинск? – оставил я любопытство конюха неудовлетворенным.
– Господь милостивый! А в Петушках-то тебе что понадобилось?
– Да или нет?
– Пешком всю землю обойти можно, коли ноги крепкие, а вот с телегой Лакинск не обогнуть. Лес там кругом. Если только на пароме по Клязьме до Собинки… Так ведь и оттуда одна дорога – в Лакинск.
– Благодарю. И прими совет – помалкивай о нашем разговоре, целее будешь.
Я сел верхом и направился к выезду из города. С Воровского на такую же низенькую и тесную от высыпавшего с утра пораньше народа Комсомольскую, дальше на Большую Московскую, с ее мешаниной из двух– и трехэтажных старинных, но крепких еще зданий и вконец обветшалых предвоенных высоток. Оттуда на скупую до прохожих Дворянскую, мимо промзоны и стадиона, превращенного в гигантскую свалку, на Студеную Гору и по проспекту Ленина, сквозь строй огромных серых глыб, служивших домами несметному количеству людей. Теперь эти бетонные коробки стояли пустыми. Из оконных проемов нижних этажей, как ливер из порванного брюха, выползли кучи лома от рухнувших перекрытий и стен. Некоторые фасады обвалились, лежали вдоль дороги каменными курганами с торчащей наружу, будто проросшей из них арматурой. А позади – соты. Десятки сот-комнатушек, где давным-давно не зиждется остановившаяся вместе с последней лопатой угля жизнь. Лишь ветер треплет лохмотья обоев, когда-то наверняка разных: однотонных и с узорами, ярких и сдержанных, дешевых и дорогих, а теперь черных от плесени. Серо-черные соты – холодные, пустые, бессмысленные. Какая-то – мать ее! – адская пасека. Даже арзамасское Поле с его пеньками скошенных домов не оставляет на душе такого паскудного ощущения. Сравнивать его и проспект Ленина – это все равно что сравнить выбеленные временем кости и гниющее мясо. Смрад тухлятины, доносящийся со стадиона-помойки, вполне органично дополнял здесь запах мокрого бетона и земли. Владимир давно поразила чертова копоть. Он гниет, год за годом теряя куски. Конечности-пригороды уже висят мертвым грузом на истощенном теле. Скоро и оно погибнет.
КПП, стоявший раньше в середине Проспекта, на пересечении с улицей Чайковского, теперь перенесли в самое его начало, аж к Московскому шоссе. Народищу понагнали и впрямь до хера. Дорогу от дома до дома перекрыли бетонными блоками, оставив трехметровый участок, загороженный ржавым микроавтобусом на конной тяге. Верхние этажи окраинных высоток облюбовали снайперы, не особо заботясь о маскировке позиций, и наверняка не только возле шоссе. У ног одного из присевших отдохнуть ополченцев стоял ранцевый огнемет.
– День добрый! – поприветствовал я два десятка хмурых мужиков, прервавших свои дела ради моей скромной персоны. – Мне бы в Кольчугино. Выпустите?
– Зачастили вы в Кольчугино, – усмехнулся один из них – крепкий усатый дядька с наглой рожей, поправляя висящий на плече «АК-74». – Уже седьмой за последние двадцать минут. А в предыдущий месяц и десятка не набралось. Медом там теперь намазано, что ли?
– Кабы медом, – улыбнулся я в ответ.
– Ну-ну. Мне-то на самом деле похуй, куда вы все претесь. Главное – чтоб не возвращались. Пропуск давай.
– А что так? – поинтересовался я, отдавая бумагу.
– Неохота патроны зря тратить.
– Оно понятно. Патроны лишними не бывают. Я краем уха слышал, будто зараза тут поблизости объявилась, чуть ли не в Лакинске.
– Да ты че?! – делано удивился мой собеседник. – Слыхали новость? – обратился он к сослуживцам. – В Лакинске хуйня какая-то завелась! Вот те на!
Стоящие рядом ополченцы невесело усмехнулись, глядя под ноги.
– Выпускай, – преградивший путь автобус чуть сдвинулся вперед. – Там, дальше по дороге, – указал резко помрачневший шутник в сторону шоссе, – лежат двадцать восемь тел: одиннадцать мужиков, четырнадцать баб и три ребенка. Вчера сюда пришла толпа человек в пятьсот, если не больше. Просили медика, чтоб осмотрел. Не хотели расходиться. Даже когда мы дали очередь поверх голов. Пришлось бить ниже. А потом еще баллон смеси истратили, трупы сжигая. Так у меня к тебе просьба – будешь в тех краях мародерствовать, заодно передай оставшимся, чтоб к нам не совались. На следующий раз приказано в переговоры не вступать, огонь открывать без предупреждения. Лады?
– С радостью.
Глава 13
Почему лошади боятся мертвецов? Я бы еще понял, будь это их, лошадиные, мертвецы. Но нет. Там были только человеческие. Остатки тел. Черные, в трещинах, с пустыми глазницами и разинутыми оскалившимися ртами.
Восток встал на дыбы, как только почуял смрад горелого мяса. Его ржание вспугнуло стаю пирующих ворон. Птицы, такие же угольно-черные, как и их добыча, разом взлетели, закружились над дорогой, раздраженно каркая.
– Тихо, парень, спокойно, – я погладил коня по шее, чувствуя под ладонью дрожь. – Давай вперед. Вот так. Молодец.
Хрипя и норовя шарахнуться в сторону от очередной головешки, Восток все же пошел. Его копыта неуверенно ступали по растрескавшемуся асфальту в потеках спекшейся крови. Должно быть, он все-таки не слишком храбр. Наверное, в тот раз просто не понял, что хозяин мертв. Но сейчас смерть была слишком очевидна, чтобы ее не заметить.
А эти владимирцы – знатные головорезы. Мало того, что баб с детворой постреляли, так еще и жгли, не добив. Многие тела замерли в позах, приданных им явно не пулей. Кого-то огненная струя настигла в попытке отползти, кто-то изжарился, выставив вперед скрюченные руки, будто защищаясь. Одно тело, судя по тазовым костям – женское, завалилось на бок, ноги были согнуты в коленях, обугленная голова уткнулась в землю, руки обхватили кучу обгоревшего тряпья. Я не сразу разглядел, что из него торчит. Это оказалась стопа. Крохотная. Почерневшие пальцы спеклись, кожа вздулась и лопнула от жара. Недоработали дезинфекторы. Не довели дело до углеродного остатка. Возможно, ребенок был еще жив, когда обнявшая его мать догорала, залитая огнесмесью. Возможно, он даже кричал, пока легкие, заполненные раскаленным воздухом, не отказали.
Младенец в тряпье под бензиново-мазутным соусом, запеченный на кипящем асфальте. М-м… Передайте повару мою благодарность. Черт. Не смешно. Пусть это всего лишь маленький безмозглый комок мясца, но такой участи он не заслужил. Надеюсь, зараза еще цела в его теле, и набившие брюхо вороны, подохнув в жилой черте Владимира, станут кормом для тамошних крыс, разносящих смерть по домам.
Интересно, куда делись остальные участники шествия? Пятьсот человек – целая толпа. Сюда они пришли организованно. Как-никак за двадцать с лишним километров пилили. И, получив по жопе, вряд ли вернулись назад. Я бы точно не вернулся. Лучше попытать счастья в холодном сыром лесу, чем ждать смерти дома.
А лес начинался уже метров через триста от КПП. Он почти сожрал остатки расположившейся слева промзоны и планомерно засевал молодняком отступающие на правом фланге владимирские поля. Впереди меня ждали километры того, что на старых картах значилось как Московское шоссе М7. Наверное, раньше эта дорога была широкой, и по ней летели туда-сюда тысячи автомобилей. Теперь сохранилась лишь полоса раскрошившегося асфальта, наполовину занесенная землей и зажатая вездесущим лесом. Местами он сходился до того плотно, что оставлял дороге не больше трех метров. Иногда на обочинах встречались поваленные деревья и выкорчеванные пни – это лакинские в меру сил старались поддерживать отрезок «шоссе» в проезжем состоянии. Но не только эти признаки жизни попались мне на глаза. Я отъехал от КПП уже около двух километров и до сих пор ясно различал на земле кровавые капли. Здесь шли раненые. Неужели решились вернуться?
Ответ на этот вопрос прилетел пять минут спустя вместе со звуком одиночных выстрелов и криком, рвущимся из чьей-то луженой глотки:
– А ну назад, блядь! Назад, сказал! Куда, сука, лезешь?!
Снова выстрелы, и второй голос, не такой громкий, но с четкими командирскими нотками:
– Немедленно разойдитесь! У нас нет лекарств! Будем стрелять на поражение!
Между мной и источником этих агрессивных звуков было примерно полтора километра. Да, матушка-природа слухом не обделила. Негромкий разговор я, если напрячься, слышу метров с пятидесяти, звук выстрела могу различить с десяти километров, с трех-четырех – определю тип оружия, с одного-двух – назову марку. Не знаю, откуда взялась такая способность. Она обнаружилась даже раньше, чем мое «кошачье» зрение. Говорят, что информация – ключ к успеху. Это верно. И уши всегда помогали мне в ее сборе. Может быть, не так, как нож или пекаль, но тоже весьма существенно.
То, что было в полутора километрах впереди, звалось – микрорайон Юрьевец. Почему микрорайон, не знаю. Судя по картам, лес и до войны отделял этот поселок от Владимира. Тут вроде как раньше два завода были с вредным производством. Один – асфальтобетонный, второй не помню, но тоже дерьмо какое-то варили, пропитку, кажется, для опор. А большинство местного населения на этих заводах трудилось. Очень удобно – ядовитая промзона слева от дороги, батраки с семьями справа, между поселком и собственно городом зеленый буфер из четырех километров леса. Все по уму. Здесь даже детский санаторий имелся, прямо недалеко от заводов, и Федеральный центр охраны здоровья животных – забавная организация. Ах, каким чудесным местечком был этот Юрьевец – ни дать ни взять райский уголок. После войны производство благополучно встало, и он опустел в кратчайшие сроки.
Но сейчас, похоже, зараза в паре с негостеприимством большого соседа снова вдохнула жизнь в холодное чрево поселка.
Интересно, о каких таких лекарствах орал Ткач? Почти не сомневаюсь, что это был именно он. А потом вроде бы слово взял Сиплый, но этот в ораторы никогда не годился, и я ни хера не разобрал. От чертовой копоти лекарство только одно, и его у наемников в достатке. Но почему не слышно больше стрельбы? И криков нет. Все затихло.
Я пришпорил Востока, желая поскорее выйти на линию прямой видимости с моими подопечными и прямого выстрела, если понадобится.
Черт, как же все-таки неприятно. Ощущаю себя сраной – мать ее – нянькой. Такая незаметная, серенькая, всегда рядом, следит за чадом. По окончании этого дела нужно будет попросить у Фомы рекомендательное письмо, и можно идти наниматься в лучшие дома хоть Мурома, хоть Коврова, хоть Сергача. Да, пожалуй, пойду в Сергач. Тамошнее соплячье покладистее. А станут бедокурить – переломаю ноги.
Поднявшись из закрывающей обзор низины, я заглянул в прицел. Телеги впереди не было видно. Если она и цела, то собравшаяся на улице толпа ее загородила. Будем считать так, пока не получим доказательства иного. Например, разорванные в куски тела, гонимые ветром окровавленные лохмотья камуфляжа или останки кобыл, освежеванных и разделанных подручными средствами на месте убоя, в огромной луже крови, разбегающейся ручейками по выщербленному асфальту. Сказать по правде, я был бы даже рад такому развитию событий. Сделал все, что мог, спасти не удалось, очень жаль. Да, это непрофессионально, да, неохота возвращать наполовину истраченный аванс, да, не смогу предоставить Фоме весомых доказательств. Но, в конце-то концов, я и не вызывался, меня заставили. А слабо мотивированный труд, как известно, имеет низкую продуктивность, особенно если использовать специалиста не по назначению.
Хотя желание полюбоваться результатами гнева толпы было велико, я предпочел не повторять вынужденных ошибок своих подопечных, возможно уже бывших, и направил пошедшего рысью Востока влево от шоссе, к промзоне.
Черт. Не знай я, что здесь производили, наверняка принял бы эти нагромождения металла за адские машины. Найти для них место более подходящее, чем преисподняя, трудно. Так и вижу кучи вопящих грешников, которых зачерпывают огромные ковши и с диким лязгом тащат до чанов, где вовсю кипит бесовское варево, и обезумевшие от ужаса грешники падают вниз и варятся, корчась и стеная, в бурлящей маслянистой субстанции, черной, как деготь, пока та не покроется розовато-желтыми разводами от выпаренных жира, лимфы и крови, пока отслоившаяся кожа не расползется лоскутами, пока мясо, сойдя с костей, не распадется на пряди, а сами кости не рассыплются, став хрупкими, как стекло. И побежит адский бульон по кривым трубам, и разольется в грязные корыта, и придут к ним твари из самых темных уголков преисподней, чтобы жрать, отрыгивать и снова жрать грешные души…
Бля, взбредет же такое в голову. Но остатки оборудования, возвышающиеся среди заросших железобетонных ангаров, и вправду смотрелись чудовищно. Этакая бесформенная мешанина из полусгнивших цистерн, опор, балок, труб и лестниц – ржавые монументы былой индустриальной мощи, достигающие двадцати – двадцати пяти метров в высоту, поскрипывающие на ветру расшатавшимися узлами. Теперь уже трудно понять, как действовали эти агрегаты, дававшие работу немалой части населения десятитысячного поселка. Некоторые рухнули и лежали на земле грудой металлолома, другие были близки к этому, теснимые лесом, безжалостно разрушающим фундаменты, и подтачиваемые коррозией. В одной из прогнивших стальных бочек слышался скрежет когтей по тонким стенкам. Должно быть, крысы свили гнездо. Верхотуру «адских машин» облюбовали вороны.
Я спешился и взял коня под уздцы. Не хотелось привлекать внимание высоким силуэтом, да и стрелять с седла не приучен.
Мы благополучно миновали кладбище достижений народного хозяйства и уже приближались к выезду из Юрьевца, когда из-за угла впереди стоящей бетонной коробки мне наперерез вырулил задумчивый субъект. Он остановился, краем глаза заметив направленный в его сторону «АПБ», и поднял замотанные лоскутами тряпья руки. Между нами было метров двадцать.
– Нет-нет! – вовремя опомнился мыслитель, потому как спусковой крючок уже почти выбрал ход. – Я не заразный! Не стреляй!
– А руки почему замотаны? – сам не ожидал от себя такого вопроса, до сих пор не пойму, зачем его задал, вместо того чтобы влепить пулю потенциальному разносчику инфекции.
– Это не то! – просиял везунчик щербатой улыбкой и принялся разматывать свои клешни. – Это не копоть! Я сам… – запнулся он, развязывая зубами узел. – Сам боялся. Думал – все, амба, приехали. Ан нет, поживем еще! Во, глянь.
– Стой смирно. Я и отсюда прекрасно твои гнойники вижу.
– А знаешь, что это такое? Ящур! Всего лишь сраный ящур! – Мужик утер рукавом слезы счастья и, подняв глаза к небу, перекрестился. – Спасибо, господи.
– Откуда известно? Ты медик?
– Я – нет, а вот человек, что здесь недавно с теми бандитами проезжал – дай ему бог здоровья, – медик. Сразу видно. Он-то и сказал, мол, хуйня это все, а не чертова копоть. Ящур, мол, у вас. А и действительно, я, как только услыхал, так и вспомнил сразу – тут ведь до войны, вон, через дорогу и направо, институт какой-то был, на животных лекарства для скотины домашней испытывали. А у скотины какая первейшая напасть? Ящур! Испытывали-то небось на свиньях больных да коровах. Тут и хоронили. Почто далеко возить, когда лес кругом? А теперь – я вот что думаю – воды-то грунтовые могильник этот вскрыли да всю заразу к нам в Лакинск и принесли! Сами хороши, конечно. Развели панику – копоть-копоть! Ну, ничего, не велика беда. Старые скважины засыплем, новые выроем и заживем лучше прежнего, – мужик вдруг погрустнел и начал прилаживать назад размотанные бинты. – Людей только жаль. Зазря под владимирскими пулеметами легли. Эх… Как теперь с этими мразями уживаться? – он, не обращая больше внимания на готовый к стрельбе «АПБ», развернулся ко мне спиной и побрел в сторону Лакинска.
Последнее время стал все чаще ловить себя на том, что испытываю обиду. Всегда терпеть не мог обиженных, а тут такой конфуз. Вот и сейчас опять. Сколько там положил пулеметчик возле КПП «предупредительной» очередью? Двадцать восемь голов. Двадцать восемь безоружных, нуждающихся в медицинской помощи жалких ничтожных обывателей. Они никого не замочили, не кинули на бабло, не насиловали ничьих сестер, дочерей, матерей, не ставили ничей авторитет публично под сомнение. Они просто хотели поговорить. Хотели, чтобы к ним вышел медик и вынес вердикт – жить или умереть. Будь этот медик толковым и верным клятве, все бы закончилось прекрасно. Даже дай он второй ответ, толпа, понурив головы, так же спокойно расползлась бы доживать недолгий век по родным углам или искать спасения на новом месте. Но вместо медика они дождались очереди из «ПКМ». Один мудак один раз нажал на спуск и сделал двадцать восемь трупов. И что, его заклеймят позором? Да ни хуя. Он выполнял приказ, защищая родной город от смертельной угрозы. А теперь возьмем меня. Не знаю, сколько точно на моем счету покойников, думаю – не больше сотни. Сотня трупов за десять лет активной трудовой деятельности! Итак, я – десять ублюдков в год, тот ухарь – двадцать восемь божьих овечек за пять секунд. На кого боязливо косятся и шепчут, думая, что их не слышно: «Это тот самый. Точно тебе говорю. Он из людей мозг через глазницы высасывает, а детей жрет целиком»? Ебаные неблагодарные твари. Я всего-то двух малолеток замочил, и то когда сам был таким же сопляком. И уж точно их не жрал. Ну, Бабу только покусал слегка. А эти сплетни про высасывание мозгов – вообще полная чушь! Какая безграмотная падла такое выдумала? Найти бы суку да продемонстрировать, как на самом деле мозг из черепа извлекается. Э-хе-хе. Мир полон глупости и предрассудков. Хотя, с другой стороны, в нашей профессии репутация чем хуже – тем лучше. Может, и черт с ними? Пусть болтают. Хм… Думаю, будет не лишним даже пустить пару-тройку слушков от себя лично.
На расстояние прямой видимости с группой Ткача я вышел уже через час. Все это время пришлось пробираться через нестройные ряды ящурных возвращенцев, заполонивших дорогу собой и своим барахлом. Многие, судя по нагруженным повозкам, собирались покидать родной поселок если не навсегда, то явно не на недельку-другую.
Еще минут через двадцать показались окраины Лакинска.
На сей раз Ткач решил не искушать судьбу и, дабы избежать конфликта с готовящимся к мучительной смерти населением, без отлагательств огласил добрую весть.
– Жители города Лакинск, – начал он речь комплиментом, – призываю вас воздержаться от необдуманных действий! Слухи о распространении чертовой копоти – ложь! Ваши больные инфицированы ящуром! Это не смертельное заболевание! Вам есть что терять! Будьте благоразумны! Не препятствуйте нашему проходу через город! И мы не причиним вам вреда!
Голос его был слегка искажен и резонировал. Видимо, успели смастерить рупор. Сообразительные. Да и вообще, неплохой способ пересечения территории с потенциально враждебным населением. Входишь в городишко и сразу, не останавливаясь, начинаешь орать во всю глотку поразительную хуйню. Например: «Граждане Кислодрищенска, командование Громадной Освободительной Всенародной Непобедимой Армии берет вас под свою защиту! Через двадцать минут здесь будет проходить многотысячная колонна военной техники в сопровождении десяти бронепоездов и пяти линкоров, отправленная нашим мудрым Вождем в победоносный поход на заокеанского врага, готовящего коварный план вторжения! Просим не препятствовать проходу колонны и не кормить солдат, что может понизить их боевой дух! Во избежание трагических случайностей рекомендуем укрыться в подвалах! Источники подозрительного движения будут уничтожаться точными ковровыми бомбардировками и ракетными ударами с орбиты!» А сам тем временем, пока население пытается осмыслить услышанное и пребывает в замешательстве, продвигаешься к выходу. Кстати, неплохо звучит. Нужно будет при случае опробовать.
Когда я вошел в Лакинск следом за наемниками, проведенная ими разъяснительная работа уже принесла плоды: лица ящурных больных светились придурковатыми улыбками, многие из «записных покойников» крестились, обратив взоры в сторону часовни, некоторые – стоя на коленях. Один оборванец, с красными глазами на опухшей роже, носился от дома к дому, орал: «Славьте господа!» – и норовил обняться с каждым встречным. Судя по растопыренным клешням, эта участь была уготована и мне. Наличие под адресатом такого немаловажного фактора, как конь, любвеобильного безумца не смущало, но вот направленный в лицо глушитель «АПБ» быстро заставил изменить траекторию. Остальные внимания на меня почти не обращали, а когда подтянулись первые возвращенцы, то и вовсе перестали замечать, устремившись к растущей шумной толпе.
Что ж, еще один шажок к призрачной цели. Следующий – Петушки. Городок с веселым названием и совсем не веселой репутацией. Никогда прежде там не бывал, но наслышан. И слухи эти меня здорово тревожили. Меня – того, кто вырос в пристанище греха и мерзости, того, кто якшается с людоедами, работорговцами, мародерами и вероотступниками, того, кто отправил в ад сотню ублюдков, треть – еще при жизни. Но предстоящий визит в Петушки меня почти пугал.
Судя по размеру шрифта и кружочка на моей карте, до войны Петушки могли похвастать населением тысяч в двадцать. Из немногочисленных предприятий самым жизнеспособным оказался маслосырзавод, до последнего работавший на сырье, производимом местными фермами. По слухам, петушкинцы, как и все, медленно вымирая, прожили в своем городе еще три с лишним десятка лет, прежде чем… исчезнуть. Да, вымирание деревень, поселков и небольших городков – дело обычное, но так, чтобы в один день… До Владимира – ближайшего крупного соседа – от Петушков шестьдесят километров. Связь между ними поддерживалась постоянно, в том числе и радиосвязь. А тут вдруг – бац. Ни слуху ни духу. Потом якобы бродяги рассказывали, что видели на дороге и в лесу, недалеко от города, сотни свежих человеческих костей с обрывками одежды, россыпи гильз и странные зарубки на деревьях, в виде не то пятерни, не то восходящего солнца. Те смельчаки, что рискнули пойти дальше, уже ничего добавить не смогли, так как больше их никто не встречал. А еще через некоторое время по Владимиру и окрестностям поползли слухи о чудовищных тварях, обосновавшихся в Петушках. Вариантов, разумеется, было огромное множество – от полудиких кочевых племен с севера до лишенных рассудка и человеческого облика выродков, пришедших аж из радиоактивной пустыни, ранее известной как Европа. Напоминает сказку об обитателях арзамасского топливного хранилища. Масштаб другой, мотивы те же. Пустая страшилка? Может быть. Вот только вестей из Петушков за последние два десятка лет так и не пришло, как и смельчаков, туда отправлявшихся, – тоже.
За Лакинском дорога, ранее имевшая хоть чуть-чуть, но пользуемый вид, с каждым пройденным километром все больше превращалась в широкую лесную тропу. Через несколько часов пути уже ничто не напоминало об асфальтовом полотне трассы М7. Оно полностью заросло землей, а ту, в свою очередь, покрывала сохнущая трава с единственным различимым следом проехавшей недавно телеги.
Сосновые леса постепенно сменились лиственными, точнее – голыми, с редким вкраплением темных, едва не до черноты, елей, в окружении громадных лип, ясеней и дубов. Паутина ветвей здесь до того плотная, что даже без листвы дает тень не хуже, чем в сосновом бору. Молодняку не просто выжить в темном подлеске, он тонок и чахл, зато папоротник вовсю разросся, и теперь его сухие мертвые листья покрывали землю грязно-бурым ковром. Дважды я замечал кабаньи лежки, прямо возле дороги, а ближе к полудню в нос ударил запах падали. На обочине, уткнувшись рогами в гнилой пень, лежала туша лося. Вернее, обглоданный, в лохмотьях черного мяса скелет с источенными костями и задубевшей от крови шкурой, валяющийся на дороге, откуда лосиные останки и были перетащены моими подопечными, дабы освободить проезд. Судя по аромату, зверь умер четыре дня назад. Крупный, килограммов под триста – триста пятьдесят. Такого и волколаку завалить нелегко. Скорее всего, собаки поработали. Большая стая. Борозды от клыков на костях не особо глубокие, их почерк. Только вот… Два позвонка в шейном отделе раздроблены, и явно не зубами. Я пригляделся к земле вокруг темного пятна впитавшейся крови. Точно – следы здоровенных когтей, обрамляющих отпечаток широкой тяжелой лапы. Сам Хозяин леса изволил отобедать. Содрал шкуру с убоины, съел жир, ливер и, довольный жизнью, удалился переваривать, а шавкам достались объедки. Но это вовсе не означает, что медведь забыл дорогу сюда. Он вполне может вернуться, рассчитывая перемолоть крепкие лосиные кости, пришедшиеся не по зубам мелким тварям, и полакомиться мозгом.
Раньше медведей в здешних краях не водилось. Они появились тут совсем недавно. Должно быть, пришли с северо-востока, где зимы с каждым годом становятся все холоднее, а пищи все меньше. И, придя, обосновались как дома. Кабаны, олени, лоси, ягоды, грибы, муравьи, личинки – жратвы полно. Не отказываются косолапые и от домашней скотины, если припрет. Не брезгуют падалью. А поздней осенью они особенно прожорливы, запасают жир перед спячкой. И тут уж не до гастрономических предпочтений. Встретят человека – употребят за милую душу.
По рассказам охотников, медведь – зверь абсолютно непредсказуемый. Если лоси с оленями опускают рога, демонстрируя свои агрессивные намерения, а собачья братия прижимает уши, скалится и вздыбливает шерсть, то медведь может атаковать в любой момент, без предупреждения. Иногда, если не голоден, он встает на задние лапы и ревет, отпугивая незваного гостя, но чаще не утруждает себя вступлениями, а переходит сразу к делу. Неповоротливый с виду увалень, круглый, пушистый, похожий на сказочную добрую зверушку, – никак не вяжется со смертельной опасностью. Обманчивое впечатление. Не знаю, известна ли зверям жестокость, но если так, то медведь, без сомнения, один из самых жестоких хищников. Какова основная цель подавляющего большинства четвероногих убийц при охоте? Это область горла, там, где проходят яремная вена и сонная артерия – магистрали кровотока, несущие в мозг кислород с питательными веществами. Один точный укус, удержание, и вот жертва уже не дышит. Так делают все, но только не медведь. Он плевать хотел на то, мертва добыча или еще в сознании. Если она не представляет угрозы и не пытается убежать, значит, можно приступать к трапезе. Я не единожды слышал пересказ истории одного охотника, которому посчастливилось – что спорно – выжить после встречи с медведем. Тот ночью, ничуть не испугавшись горящего перед входом костра, вытащил незадачливого зверобоя из палатки и начал его жрать. Просто придавил лапой к земле и откусывал кусок за куском. Без суеты, без спешки, как будто всегда только орущими во всю глотку охотниками и ужинал. Мужику «повезло», медведь оказался не слишком голодный, съел левую половину лица, вместе со скулой, и руку, после чего бросил охрипшее от воплей «блюдо» и ушел. Охотник, кое-как остановив кровь, сумел добраться до города, где местный хирург отрезал ему обглоданную культю и натянул кожу на изуродованную физиономию. С тех пор охотников-одиночек, уходящих в леса на несколько дней, как бывало раньше, сильно поубавилось.
Припомнив эту историю, я невольно оглянулся – чем черт не шутит? – и, запрыгнув в седло, пустил заметно нервничающего Востока рысью.
Глава 14
Когда до Петушков, по моим расчетам, оставалось километров десять-двенадцать, лес снова начал меняться. Древние великаны со стволами в три охвата толщиной постепенно уступили место не столь внушительным собратьям, а те, в свою очередь, редея и мельчая, сменились сухостоем. В сыром холодном воздухе повисла болотная вонь.
Черт побери! А на карте никаких штрихов. Впрочем, что можно требовать от выцветшего куска бумаги полувековой давности?
Не люблю болота. Никогда не знаешь, куда приведет тебя следующий шаг. Случись тут бой, и все будет решать не опыт и выучка, а банальное преимущество в плотности огня. Здесь не поманеврируешь. Останется только упасть брюхом в жижу и стрелять, надеясь, что ублюдки кончатся раньше, чем патроны в твоих магазинах.
Восток шлепал копытами по раскисшей тропе и нервно сопел, водя головой из стороны в сторону. Да, местечко и впрямь неуютное. От леса мало что осталось: тощие черные гнилушки, замшелый валежник да топь кругом. Еще и погода вконец испортилась. Небо заволокло, и стал накрапывать дождь. Впереди за серой пеленой едва проглядывали силуэты домов, а от группы Ткача остались лишь следы на черной дорожной грязи, стремительно тающие под холодными каплями.
– Пру-у! – Восток аж на задние ноги присел, так сильно я натянул уздечку. – Что за черт?
Мы были не одни. Готов поклясться – я слышал шаги за спиной. Кто-то пробежал там. Но сейчас… Только рябь на воде.
Пистолет сам лег в руку.
Опять! Рывком поворачиваю коня влево. И снова ничего, лишь подернутая ряской вода колышется среди кочек. Спокойно. Без паники. Просто жаба проскакала. Здоровенная – мать ее – жаба. А кто же еще?
Сидевшие на мертвой березе вездесущие вороны сорвались с веток и улетели, не проронив ни звука.
– Вперед.
Главное – не сходить с тропы. Ни при каких обстоятельствах не сходить с чертовой тропы.
Дождь усилился. Порывы ветра подхватывали его потоки и бросали в лицо. Капюшон пришлось снять, он мешал обзору. Проклятая боязнь воды. Ненавижу ее. Ненавижу себя за эту слабость. Ладони вспотели. Горло пересохло. Один неверный шаг, и трясина с жадным чавканьем засосет в свою утробу. Только бы Восток не понес, только бы…
Едва я отцепил привязанный к седлу вещмешок, как позади снова раздались быстрые, шлепающие по грязи шаги, и что-то с силой ударило коня по крупу.
Восток дернулся влево, заржал и галопом бросился куда глаза глядят. А глаза у него, как назло, глядели прямиком в болотную жижу. Ломая валежник, конь по брюхо запоролся в топь, прежде чем я успел швырнуть сидор на тропу и сам, взобравшись ногами на седло, прыгнул в направлении, противоположном выбранному обезумевшей животиной.
Заставь повторить такое на суше – ни за что не осилю. А в болоте – поди ж ты – акробат херов. До тропки, правда, не долетел, шмякнулся всем прикладом в воду, но уже неглубокую. А может, только показалось, что неглубокую. Вылетел-то я оттуда будто из кипятка, времени мерить не было. «АПБ» в руке, «калаш» на шее, чудом не потерял. А вокруг снова никого, только Восток хрипит, увязнув. На бурой ряске красные разводы. То ли о валежник поранился, то ли приложила его «жаба» как следует. Да что ж за чертовщина? Нет, так не годится. Это я охотник. Я загоняю дичь. И в ее шкуру ты меня не упрячешь.
– Выходи, тварь. Пора за конину рассчитаться.
Тишина.
– Поиграть вздумал, засранец? Ладно, поиграем.
Давно не испытывал этого чувства, когда холодок бежит по спине, а потроха сжимаются в предчувствии неизбежного. Прямо как в детстве.
- – Жили-были два соседа,
- Два соседа-людоеда.
- Людоед, людоед,
- Пригласи-ка на обед.
- На обед попасть не худо,
- Сдохни – мать твою – паскуда!
Рыщущий по болоту ствол «АПБ» задрался вверх, выпустив короткую очередь под чуть шевельнувшуюся корягу, туда, где ряска лежала не столь плотным слоем. На черной воде взвились несколько фонтанчиков, а вслед за ними тухлая болотная жижа буквально взорвалась. Из-под коряги выскочило нечто белесое и, взметая облака брызг, кинулось в мою сторону.
Ухватив левой рукой «АПБ» за глушитель, я вдавил спусковой крючок. Пистолет за секунду сожрал оставшиеся в магазине «маслята» и разинул дымящуюся пасть патронника.
Белесая тварь, получив пригоршню свинца, споткнулась и упала на четвереньки в трех шагах от меня.
Не дожидаясь, когда эта зараза соберется с силами для последнего прыжка, я бросил опустевший пистолет и прыгнул сам.
Клинок вошел в жилистую шею под прямым углом и вышел, оставив борозду вспоротой от горла до правого уха плоти. Голова твари отклонилась влево, разошедшееся мясо чавкнуло, выдав с последним ударом сердца алую струю.
Я огляделся в поисках новых гостей – вроде тихо. Подобрал брошенный «АПБ», сменил магазин и вернулся к трофею.
То, что это не жаба, можно констатировать с уверенностью. Но и от человека там осталось мало. Тварь ростом метра полтора, никакой одежды, коренастая, сутулая, с короткими ногами, заканчивающимися здоровенной лапой, размера эдак сорок седьмого. Между пальцами нечто вроде зачаточных перепонок, ногти сильно утолщенные, загибаются вниз крючком. Ручищи чуть не до земли, мощные, узловатые. Кисть вроде человеческой, но тоже с перепонками, как на ногах, и когти опять же. По всему телу – где реже, где гуще – рыжая шерсть. И кожа конопатая, будто у той тощенькой шлюшки, что я последнее время облюбовал, забредая на огонек «Загнанной лошади» в краткие моменты отдыха. Правда, у здешней мрази конопушки смотрелись не столь симпатично, да и рожей не вышла – нос мясистый, большеротая, с водянистыми, широко разнесенными глазами навыкате и крохотными ушными раковинами по бокам широкого приплюснутого черепа с пологим лбом. Ох, страшна сука!
Принимая во внимание столь ярко выраженный звероподобный облик твари, я был немало удивлен, обнаружив рядом с трупом дубину, утыканную ржавыми гвоздями и острыми обрезками жести.
Восток тем временем погружался все глубже в трясину, отчаянно пытаясь удержать морду над болотом, вращал вытаращенными от ужаса глазами и фыркал. Бедная скотина.
Я подошел ближе, поставил переводчик огня на одиночные и прицелился.
– Извини, дружище. Мне тебя не вытянуть.
Пуля легла точно в ухо. Конская голова качнулась и через считаные секунды исчезла под пузырящейся красновато-черной водой.
Жаль. Хороший был коняга, привязался я к нему, хоть и знакомы недолго. Мало о каких потерях мне жалеть приходилось, а вот, поди ж ты, даже сердце екнуло. Но горевать времени нет. Вряд ли эта рыжая тварь тут одна такая. Не удивлюсь, если петушкинцев перебили ее сородичи, а потом и сами передохли без доступной жратвы. Но передохли или нет, а мне одному и пары-тройки выживших хватит за глаза, если одновременно с разных сторон зайдут. Поохотиться-то они, как видно, не дураки. Надо уходить, да пошустрее.
Я был метрах в ста от ближайшей пятиэтажки, когда шум дождя и мерное шлепанье подошв по грязи заглушила автоматная очередь. К первому стрелку тут же присоединились еще два. Сначала били короткими, прицельно. Но уже секунд через десять начался шквальный огонь. Автоматную песню подхватил «ПКМ». Одна за другой ухнули две гранаты.
Вот тебе и «передохли».
Первая пришедшая в голову идея – съебаться подобру-поздорову – существовала там недолго. Для пересмотра только что разработанного гениального плана оказалось достаточным кинуть взгляд назад. Грохот стрельбы привлек не только мое внимание. Из болота, в дождевой пелене, поднимались все новые и новые фигуры. Будто призраки. Светлые пятна на темном, кладбищенско-мрачном фоне. Десятки пятен.
– Чтоб тебя!
Я распрощался с мыслью об отступлении, поправил сидор и со всех ног припустил к серой пятиэтажной коробке. Опрометью проскакав девять лестничных пролетов, нырнул в пустой проем двери. Огляделся – две комнатушки, разбитый санузел, внутри никого. Из дверного короба торчит шуруп от сорванной петли. С противоположной стороны – наполовину вылезший гвоздь. Очень кстати. Достаю попиленный запал от «эфки», леску. Десять секунд, и пугач готов. Будет чем гостей встретить. С прикрытой жопой и воевать приятнее. Лечу к окну, на ходу вынимая «ВСС». А там, снаружи – мама дорогая! – весь двор завален конопатыми тварями. Десятка три жмуров, не меньше. Подопечные мои только магазины с коробами менять успевают, рассредоточившись вокруг телеги. Сиплый пляшет над дохлой кобылой, лихорадочно стягивая с мясного якоря упряжь. Плотно вляпались, голубчики. Ой как плотно.
Приближающихся гостей я услышал только благодаря своей «сигнализации». Грохот пяти стволов бил по ушам так, что и хлопок запала показался негромким. Но это мне, а вот сдернувшей чеку тварине децибелов хватило. Оглушенная мразь шарахнулась о косяк межкомнатной двери и, пятясь, получила пулю из «АПБ» в затылок. Не успели выбитые мозги сползти по стене, как следом за первой ко мне в апартаменты влетели еще две рыжие бестии. Одна упала замертво, ловко поймав рылом короткую очередь. Вторая прыгнула и приземлилась на карачки в центре комнаты. От удара о пол кишки вывалились из вспоротого брюха. Несмотря на это, тварь тут же вскочила и вновь попыталась атаковать. Пришлось распрощаться с остатками патронов во втором «АПБэшном» магазине.
Соблюдя приличия и уделив внимание гостям, я снова занял свой наблюдательный пост у окна, не забывая краем глаза поглядывать на дверь.
А снаружи продолжало твориться страшное. Рыжие перли из центра, как на бордель в день получки. Балаган, под прикрытием безостановочно палящих в направлении главного удара Ткача и Гейгера, прилаживал к своему «ПКМ» уже третий короб и быстро шевелил губами, произнося то ли проклятия, то ли молитву. Ряба и Сиплый сдерживали наступающих со стороны болота. Мой старый знакомый при этом то и дело дергал за намотанные на руку поводья, насилу справляясь с полуобезумевшей кобылой. Шестой участник группы – Весло – обнаружился возле повозки. Его тело лежало на правом боку, вытянув руки с зажатой в них «СВД» по направлению к центру, а голова, почти отделенная от туловища, смотрела в противоположную сторону. Вспомнилась поговорка про хорошего снайпера с глазами на затылке. Рядом, застыв в попытке дотянуться до здоровенного ржавого тесака, валялся и виновник трагедии – рыжий уродец, прошитый крест-накрест очередями. Я только теперь заметил, что большинство трупов во дворе отличаются от моих болотных друзей. Во-первых, на этих была какая-никакая, но одежда – шкуры, тряпье, обрывки кожи. Во-вторых, они со своими соседями и на рожу были не похожи – скуластые, с мелкими, глубоко посаженными глазами, многие с бородой; и телосложение имели куда более мощное – ростом около метра шестидесяти, плечистые, на кистях никаких перепонок, размер ступни – кстати, в обмотках – вполне соответствует росту.
Пока Балаган менял короб, одна такая бородатая зараза, незнамо как вскарабкавшись на крышу рядом стоящего здания котельной, разбежалась и с явно недобрым умыслом прыгнула. Но цели ей достичь не удалось. Моя пуля сразила коварного злодея на взлете, подтвердив гипотезу о том, что сердце у тварины только одно и находится в привычном месте. Мертвая туша неловко взмахнула потерявшими управление конечностями и рухнула в метре от пулеметчика. Тот отскочил в сторону и направил ствол «ПКМ» в голову мертвеца, но, разглядев выходную дыру на спине, не стал тратить патроны. Вместо этого он резко обернулся и непонимающе покрутил головой, видя, что товарищи заняты своими делами, прущими совсем не с того направления, откуда прилетел дохлый урод. Но долго Балагану крутить башкой не пришлось. Рыжие после небольшой взятой на перегруппировку паузы снова поперли в атаку, и «ПКМ» занялся привычной работой. Меньше пяти минут боя, и вот Гейгер уже просит магазин. Ряба, отстреляв рожок, вынул из разгрузки последний, матерится и активно жестикулирует Сиплому, чтоб подносил еще.
А наступление рыжих хоть и сбавило обороты, но даже не думало захлебываться. С высоты пятого этажа я видел гораздо больше, чем мои подопечные. Такими темпами скоро придется голубчикам идти врукопашную, что вряд ли даст положительный результат. А как только хреновы выродки порубят на гуляш компанию Ткача, так и за меня возьмутся. Долго оборону держать не выйдет, а назад путь отрезан.
Они здесь. За треском потерявшего былую плотность автоматного огня уже слышны шаги. Ближе, ближе. Достаю из подсумка РГО. Твари не спешат, осторожно поднимаются по лестнице. Вынимаю чеку. Подходят к двери. Слышу скрежет когтей по бетону, отпускаю рычаг. Раз, два. Лови! Громкий хлопок. В ту же секунду комната наполняется белой кирпичной пылью. Ни черта не видно. Вешаю «ВСС» на плечо – скрытность больше не нужна, да и жаль терять дорогую игрушку. Беру «АК». Перешагивая через прежние трупы, иду к входной двери. Пыль разлетается клубами от ног, ступающих по усыпанному крошевом полу. Замечаю движение внизу. Жму на спуск. Пороховые газы вмиг разгоняют белесую дымку. Брызги крови ложатся на подол плаща и тут же становятся из красных темно-серыми. Еще движение – еще выстрел. И еще. А вот этому, похоже, хватило. Граната легла аккурат под промежность. Левую ногу оторвало, правая еле различима в месиве кишок, от паха до груди сплошной фарш. Итог – семь трупов в квартире и один недобиток, волочащий перебитые ноги в сторону лестницы. Неплохой КПД, но на всех гранат с патронами не хватит.
Я совершил акт милосердия, послав пулю в затылок отступающего жителя болот, и вернулся к окну. Заметив трех рыжих, пытающихся зайти Ткачу и Гейгеру в тыл со стороны котельной, дал две короткие очереди. Минус один. Остальные двое ретировались за угол.
– Эй! – Ткач на секунду оторвал морду от полиамидного приклада своего «АКМ» – или что это за хрень такая? – и посмотрел в мою сторону. – Ты кто?! – и тут же замахал рукой в сторону дальнего края пятиэтажки. – Справа! Справа идут!
– Добровольный помощник! – крикнул я в ответ, дождавшись, когда стихнет «ПКМ» Балагана. – Нужно отходить в лес! Их тут чертова уйма! Не сдержим!
Попавшая в прицел голова очередного лазутчика изрыгнула алый фонтан.
– Патронов минут на десять! – поддержал меня Сиплый, кидая Рябе очередной рожок.
Ткач беззвучно выругался, еще раз окинул командирским взглядом поле боя и отдал приказ:
– Сиплый, Гейгер, Ряба, Балаган! По одному к телеге! Берите, сколько унесете! Выполнять!
Мой старый знакомый уже набил полные карманы рожков к своему «Витязю» и вернулся на позицию. Следом за ним к припасам подскочил Гейгер.
– А что с бидонами?!
– На хуй твои бидоны!
– Понял.
– Помощник! – крикнул Ткач, не оборачиваясь. – Спускайся, уходим!
Это завсегда пожалуйста, два раза просить не надо.
– Эй! – окликнул командир, когда я уже направился к выходу. – Погоди! У тебя там гостей до хера!
Следовало ожидать. Я скинул вещмешок и вытащил моток веревки. Эх. Веревка-то у меня коротковата – десять метров всего. Дай бог до второго этажа хватит. Но уж лучше так, чем с боем по лестнице. Ждать никто не станет. Сам бы не стал. Так, куда тут нам подвязаться? Трубы вырваны, батарея расколота, но висит. Ага, крюк чугунный в стене под окном. Вроде крепкий. Если ошибся – лететь мне в крутом пике на землю-матушку, а там валяться переломанным, ожидая конца.
Я затянул на крюке узел, скинул веревку вниз и запрыгнул на подоконник. Как там Валет – гори, сука, в аду – учил? Рожок в левый задний карман, чтоб жопу не стереть, на плече плащ и так толстый. Пропускаем веревку в промежность, заворачиваем через грудь по диагонали и бросаем за спину через правое плечо. Теперь левой рукой беремся за свес, правой – за веревочный хрен, и вперед. Точнее назад, спиной наружу, ногами по стеночке. Двадцать секунд страха, и подошвы впечатываются в землю с трехметровой высоты – не так больно, как с тринадцати метров.
– Кол?! – Сиплый аж в лице изменился, что бывает с ним крайне редко.
– Здорово! Потом объясню! – Я присел возле повозки и зацелил участок между соседней двухэтажкой и гаражами, где секунду назад прошмыгнуло не меньше четырех уродов.
Тем временем Балаган закончил набивать все доступные емкости барахлом, и к телеге подбежал Ткач.
– Будем отходить в лес! – крикнул он, затариваясь магазинами под «семерку» и коробками патронов. – Бля! Слева держи! Вот падла!
– А Весло?! – бросил через плечо Гейгер, улучив секунду между одиночными выстрелами. – Надо его забрать!
– Все, уходим! – проигнорировал вопрос Ткач.
– Надо забрать Серегу! – не унимался Гейгер. – Нельзя так!
Ну что за пиздец?
Я подскочил к мертвому снайперу, подобрал «СВД», стянул разгрузочный пояс, быстренько откромсал державшуюся «на соплях» голову и кинул ее сентиментальному товарищу.
– Лови! Похоронишь.
Гейгер отшатнулся, и голова шмякнулась ему под ноги, прямо мордой в землю. Устыдившись, видимо, собственного малодушия, техник все же подобрал друга и замер, не зная, куда его сунуть.
– Пошли-пошли! – заорал Ткач, направляясь с остальными в сторону леса. – Не растягиваться!
– Дай сюда, – я выхватил голову из мелко подрагивающих рук Гейгера и насадил ухом ему на поясной карабин. – Вот так. Вперед!
Брошенная Сиплым кобыла, до того отчаянно рвавшаяся на свободу, так и осталась стоять посреди заваленного трупами двора, тоскливо глядя нам вслед. Когда тесаки вспарывали ее живот, а стальные путы ломали позвоночник, она только подрагивала, не пытаясь сделать даже шага. Сегодня явно не лошадиный день.
После двадцатиминутного марш-броска с плотным заградительным огнем, ослабевающим по мере углубления в лес, Ткач, наконец, дал приказ остановиться:
– Стоп! Стоп все. Вроде оторвались.
– Уф! Мать твою ети! – Гейгер сел на кочку и провел ладонью по блестящему от пота лицу. – Староват я уже для забегов-то, ой, староват.
– Заррраза, – Балаган согнулся, уперев ладони в бедра, и сплевывал тягучую слюну. – Ебаные выродки. Чтоб их…
– Ушли, ушли, – повторял Ряба в паузах между глубокими вдохами, привалившись к стволу березы и запрокинув голову.
– Да. Я уж думал – конец, – нервно хохотнул Сиплый. – Отлетался голубь, отвоевал свое. А вот хер! – погрозил он небу согнутой в локте рукой.
– Не гневи, – выдохнул Ряба. – Богохульник.
– Нам бы лучше долго не рассиживаться, – поделился я идеей. – Сомневаюсь, что они так просто отстанут.
Пять пар глаз как по команде обратились в мою сторону.
– А ты, вообще, что за хрен с горы? – не разгибаясь, спросил Балаган.
– В натуре, – подключился к любопытствующему пулеметчику Гейгер. – Ты откуда тут нарисовался? Местный, что ли?
– Нет, приезжий, – ответил я. – Башку-то с карабина отцепи, а то все штаны уже обговнял.
– Ах ты ж блядь! – спохватился техник. – Прости, Весло, прости. Вот так. Сейчас мы тебя… Сейчас, – он аккуратно отложил голову в сторону и принялся ковырять ножом ямку в земле.
– Я его знаю, – кивнул на меня Сиплый. – Работали с ним года три назад.
– Четыре, – поправил я.
– Может, и так. Коллекционером его звать. Колом. Охотник он, за головами.
– Постой-постой, – Ряба приподнялся, тыча в меня пальцем. – Я про тебя слышал. Это ведь ты грохнул Кондрата Якутского? Его башка потом еще возле собора в Арзамасе на шесте торчала, пока ее вороны до костей не склевали.
– Было дело.
– Вот так номер! Слушай, а правду говорят, что отец Пантелеймон к навашинским примкнул? Будто бы он от Господа отрекся?