Вниз по великой реке Джонс Диана

– Значит, тот, кто хочет его заполучить, действительно там. А теперь мне пора приниматься за работу. Мы обязаны спасти вашего брата, но так, чтобы этот могущественный человек ничего не заподозрил. Понимаете? – Он обвел нас взглядом, серьезным и сосредоточенным. – Если что-нибудь в моих действиях покажется вам странным, верьте: я стараюсь сделать как лучше. Вы не забудете об этом?

– Нет, – дружно отозвались мы – даже Хэрн, а я была совершенно уверена, что уж он-то станет возражать.

Хотя Танамил был чужаком, мы почему-то доверяли ему. Он так много знал!

Мы охотно подчинились, когда тот велел нам вылезти из лодки и постоять пока в тростниках. Гулл остался лежать на дне. Танамил присел на корточки у самого края воды и принялся копаться в прибрежной грязи голыми руками, потом зачерпнул полные пригоршни влажной красной земли. Мы озадаченно смотрели, как он сгрузил эту землю на тропу – повыше, там, где уже было сухо, – и начал месить, вытягивать и приглаживать. Время от времени он бросал взгляд на Гулла, а потом снова принимался лепить. Хэрн посматривал на него с явной насмешкой.

А комок земли приобрел вид фигурки молодого человека – причем очень знакомого.

– Это же Гулл! – прошептал Утенок. – Вы только гляньте, до чего похоже!

Фигурка и вправду оказалась вылитый Гулл. И сейчас, когда я тку эту историю, она стоит у меня перед глазами. Это был наш брат, как живой, – только не такой худой, как тот, который лежал сейчас в лодке. Просто поразительно, как Танамил сумел так точно изобразить того Гулла, которого он никогда не знал. Гулла, который когда-то смеялся и хвастался тем, что он идет на войну, а еще плавал по Реке и радостно насвистывал, потому что считал, что жизнь хороша.

Я еще помнила этого Гулла – хотя мне приходилось здорово напрягаться, чтобы воскресить его в памяти, – но откуда его знал Танамил?

Когда фигурка была закончена, Танамил поудобнее устроился среди тростника и сказал:

– Можете присесть, если хотите.

Его послушался один лишь Хэрн. Остальные так и стояли, с беспокойством глядя на происходящее. Танамил достал из-под накидки изящную красноватую свирель, сделанную из нескольких связанных вместе тростинок, и заиграл. После первых же нот Хэрн, который до этого с презрительным видом плел косички из побегов тростника, зачарованно поднял голову. Это была печальная, плачущая мелодия, в которую каким-то образом вплетался отголосок смеха. Ноты скользили одна за другой, свивались и плыли дальше. Утенок опустился на корточки и разинул рот. Робин словно впала в транс. Голос свирели звенел колокольчиком и струился водой. Мне чудилось, будто вдоль всей Реки просыпается весна и деревья покрываются листвой. И в то же время это было предчувствие весны, которой еще только предстояло одолеть печальную зиму. Хотелось, чтобы музыка никогда не заканчивалась – струилась вечно, как сама Река.

Я посмотрела на красную фигурку Гулла на тропе. Она посветлела, слегка съежилась, немного зашелушилась – и с каждым мгновением становилась все тверже. Я готова была поклясться, что песня свирели выжимает воду из фигурки и она словно высыхает и затвердевает с каждой нотой. Она становилась все розовее, меньше и тверже, и так продолжалось до тех пор, пока в ней, по всей видимости, не осталось ни капли влаги. Танамил все играл, глядя на фигурку, и играл до тех пор, пока та не начала белеть. Тогда только и завершил мелодию, да так плавно, что я сперва даже не поняла, что он уже умолк. Когда же трели стихли, вокруг не воцарилась тишина. Плескались воды двух рек, и ветер шуршал в тростниках, и пели птицы на скалах. И все эти звуки словно впитали в себя музыку Танамила и сохранили ее.

А потом Робин громко охнула и вскрикнула:

– Гулл!..

Я взглянула в сторону лодки и увидела, что брат сделался прозрачным. Через него можно было разглядеть борт лодки и край одеяла, на котором он лежал. Я видела волосы у него на затылке, примявшиеся под тяжестью головы. Гулл таял прямо на глазах. Казалось, будто он – отражение в лужице, а лужица высыхает. Она уменьшалась, и Гулл уменьшался вместе с ней, пока не осталось лишь чуть-чуть рядом с рулем.

Хэрн вскочил и занес ногу, чтобы пнуть земляную фигурку.

– Не прикасайся к ней! – гаркнул Танамил.

Брат поставил ногу обратно. И в этот самый миг Гулл-лужица окончательно высох. Лодка опустела.

Мы замерли, бледные от ужаса, глядя на нее. Потрясение оказалось слишком велико, все будто онемели. Танамил отложил свирель, встал и осторожно поднял фигурку Гулла.

– Вот, – сказал он, держа Гулла в руках. – Теперь он в безопасности.

– Каким образом? – уточнила Робин.

– Где он? – недоумевал Утенок.

– Что вы сделали? – спросила я.

И только Хэрн промолчал.

Танамил передал высохшего розового Гулла Робин, и она взяла фигурку. Видно было, что она совершенно сбита с толку.

– А что… что мне с этим делать?

– Хранить до тех пор, пока вы не доберетесь до вашего дедушки.

– Но у нас нет дедушки! – возмутился Утенок.

Танамил уставился на нас с ошарашенным видом.

– Кто бы мог подумать, до чего же мало вы понимаете! – Он замолчал на мгновение, потом добавил: – У Гулла необычная душа. Если какой-нибудь враг сумеет заполучить ее, то сможет использовать в качестве орудия, чтобы дотянуться до других душ, в том числе – до душ его предков. Не знаю, известно ли это тому, кто пытался завладеть душой Гулла, но уверен: ни в коем случае нельзя позволить этому человеку осуществить задуманное. То, что я сделал, защитит душу Гулла. Если я поклянусь Бессмертными, что теперь вашему брату ничего не угрожает, вы мне поверите?

– Такое впечатление, что теперь ему и с нашей стороны ничего не угрожает, – промолвила Робин, и Танамил рассмеялся.

– Пойдемте ко мне в убежище и погреемся, – предложил он, – прежде чем вы отплывете.

Уж не знаю, как мы только согласились. Ведь Танамил был варваром. Он только что забрал от нас Гулла, а способ, которым он это проделал, свидетельствовал, что Танамил – могущественный волшебник. И все же мы согласились. Просто пошли следом за Танамилом по тропинке, вьющейся среди камышей. Робин несла Гулла.

Дорожка выбралась на травянистый склон за красным утесом. Отсюда видны были обе реки. Наша – мощная, быстрая, извилистая, желтая – уходила в высокую теснину. Вторая река, красная, уступала нашей в размерах, но не в быстроте. И в ней играло какое-то веселье, которого я никогда не чувствовала в нашей Реке. Она текла меж красных скал и пела. Даже деревья, папоротники и тростники на ее берегах и те казались зеленее. И все то время, что мы сидели у Танамила, вокруг щебетали птицы.

Всякий раз, вспоминая укрытие варвара-волшебника, я прихожу в замешательство. Я думала, что оно построено где-нибудь у подножия красного утеса, из красной земли и бревен, принесенных Рекой, и что нам придется пробираться через камыши, чтобы попасть к нему. Но готова поклясться: мы вошли в скалу. Нет, правда, мы должны были находиться где-то внутри утеса, потому что я помню другой выход, ведущий к самому берегу второй реки; красная вода плескалась среди бахромчатых верхушек танакви. На потолке трепетало солнечное кружево – это лучи проникали сквозь траву.

Внутри обнаружилась довольно удобная комната, со столом, стульями и грудой покрывал, меховых и тканых. А в очаге горел огонь. Ни одного Бессмертного у очага не стояло. Танамил и вправду был варваром. Робин осторожно поставила к огню маленькую фигурку Гулла. Когда я увидела это, с меня словно спало заклятие – до сих пор уверена, что это и вправду было какое-то колдовство. Я подскочила, воскликнув:

– Ох! Мы оставили наших Бессмертных в лодке!

Танамил улыбнулся мне своей располагающей улыбкой:

– Не волнуйся. Они берегут лодку для вас.

Я уселась обратно и надолго забыла и про наше путешествие, и про подстерегающие опасности, и даже про Гулла. Вместо этого просто жила. И все остальные тоже. Хотя Робин под конец это, кажется, не слишком нравилось. Но я плохо помню, что там, собственно, происходило. Очень уж все смешалось у меня в голове. Но я долго думала, и обсуждала это с Утенком, и понемногу смогла кое-что вспомнить – хотя я не уверена, что мы правильно восстановили последовательность событий.

– Что-то с тобой неладно, – сказал мне Утенок. – Ты же всегда все раскладываешь по полочкам, по порядку. Ты еще хуже Хэрна.

Я решила, что Утенок прав, хотя раньше этого не понимала. Если у меня что-то не укладывается в голове на нужное место, меня это раздражает. В точности как и какая-нибудь неудачно сотканная вещь, вроде той кошмарной синей юбки Робин.

Потому-то мы с Хэрном, пока сидели у Танамила, боялись куда больше, чем Утенок.

Помню, что мы ели, сидя у очага, и еда казалась замечательной. О такой я прежде только слыхала. Тут были лобстеры, и чудесные белые лепешки, и оленина, и еще сушеный виноград. Дядя Кестрел говорил нам про виноград. Он растет в Черных горах, на вьющихся лозах, которые свисают с деревьев. Папа, когда рассказывал мне впервые о короле, сказал, что тот каждый день ест лобстеров и оленину.

Я и не думала, что когда-нибудь попробую их сама. И еще мы пили вино, тоже в точности как король. Вино – это такая красивая розовая жидкость, а в ней пляшут искорки. По словам Танамила, это вино с Черных гор. Робин плеснула немного вина из своей чашки к ногам фигурки Гулла. Танамил засмеялся, а сестра покраснела. Но Утенок сообщил потом, что за ужином она сделала то же самое.

Странно – в памяти осталась только одна трапеза. Но мы должны были поесть и во второй раз, потому что там и заночевали. И на самом деле, я помню, как сидела у подножия утеса, грелась на солнышке, глядела на две реки и ела – и все это происходило несколько раз, а не один. Однако же, как ни стараюсь, вспомнить другие перекусы не могу.

Хэрн с Утенком веселились вовсю. Они кувыркались, возились и боролись на груде покрывал. Наверное, я тоже возилась вместе с ними, но не все время. Я смотрела, как Робин танцует. В Шеллинге сестра часто танцевала, если у нее выдавалась свободная минутка, но она никогда не танцевала так, как в тот раз, когда Танамил играл для нее на свирели. Вспоминаю, как она танцевала в комнате, а по потолку над ней скользили солнечные пятна, и как она плясала на траве. Кажется, я даже помню ее на утесе на другой стороне реки, но это уже наверняка полная чушь. Но она точно несколько раз брала Танамила за руку и требовала, чтобы тот играл еще. Это было совершенно непохоже на сестру. Она страшно робкая и держится всегда очень чопорно. А Танамил улыбался и играл, и музыка была чистая и прекрасная – сон о музыке. А Робин все танцевала и танцевала.

Утенок тоже захотел научиться играть на свирели. Мы с Хэрном взвыли. Если бы вы слышали, как Утенок поет, вы бы нас поняли! Но Танамил послушно пошел и нарезал для Утенка тростника. Его пальцы словно летали, когда он прорезал дырочки в стеблях и связывал тростинки вместе. Он сделал мундштуки из тех кусочков стебля, где соединяются коленца, – там сердцевина твердая. Потом поставил пальцы Утенка на дырочки и велел тому дуть. Утенок подул. Ничего не произошло.

– Тишина! Слава богам! – воскликнул Хэрн.

– Попробуй сказать в свирель вот так вот: птехвх, – предложил Танамил.

– Птехвх! – выговорил Утенок.

Физиономия у него сделалась вся красная. А свирель издала всеми дудками одновременно помесь визга с лаем, как будто стадо свиней столкнулось со стаей собак. Мы просто попадали от смеха. Утенок сердито сверкнул на нас глазами и вышел через вторую дверь, ту, которая вела к Красной реке. И вскоре мы услышали доносящиеся из тростников коротенькие неуверенные мелодии.

Хэрн приподнял бровь и взглянул на меня:

– Вот это да! Я и не думал, что он знает хоть один мотив.

Танамил и Хэрна чему-то учил. Я помню, как они сидели на корточках и варвар что-то рисовал палочкой в пыли, а Хэрн кивал. А то еще прыгали друг на друга и принимались бороться. Мне нравилось на это смотреть. Я дернула Танамила за руку, прямо как Робин, и сказала:

– Покажи и мне!

И он показал. Кое-что я просто не могла сделать, потому что не такая сильная, как Хэрн, но зато Танамил поведал, как использовать силу другого человека против него же. Наверное, если бы в тот момент туда вошел какой-нибудь взрослый враг – например, Звитт, – я могла бы швырнуть его на землю, а может, даже и убить. Но я не уверена, что мне следует пользоваться этими знаниями.

Зато Танамил научил меня двум вещам, которыми я пользуюсь. Не помню, с чего вдруг речь зашла об этом, но я ему пожаловалась, что про многие слова не знаю, как их ткать.

А Танамил сказал, что нет ничего дурного в том, чтобы составлять собственные узоры – только тогда обязательно надо объяснить другим, что они значат. Но еще он посоветовал:

– Ты всегда должна использовать правильный узор для обозначения Реки. Это важно.

И он показал мне этот узор, переплетя стебли тростника. Еще он открыл мне более быстрый способ сучить нити. Он заставлял меня упражняться на тростинках, пока не получилось как надо.

– Такую пряжу используй для самых важных мест твоей истории. И тогда эти фразы станут более выпуклыми и будут выделяться на ткани.

Я так и сделала в нескольких местах этой накидки. И меня вовсе не смущает, что этому меня научил Танамил. Главное, что оно работает.

Спрашивала я и у Хэрна, что Танамил ему объяснял, когда писал палочкой в пыли, но Хэрн не ответил.

А потом Танамил пришел к нам, когда огонь плясал в очаге и его отсветы смешивались на потолке с пятнами солнечного света.

– У каждого из вас должен быть ко мне вопрос. Спрашивайте.

Сперва мы никак не могли придумать, что же такое узнать.

Тут вспомнилось, как тетя Зара любила говорить: «Танакви, тебе следовало бы молвить мне одно словечко. Какое?» Я, конечно же, никогда не могла понять, что она имеет в виду, потому ничего и не говорила, и тетя Зара называла меня грубиянкой. Если бы она хоть раз объяснила по-человечески: «Танакви, ты забыла „пожалуйста“», – я бы сразу все поняла. Вот и с Танамилом получилось что-то в этом роде. Он хотел, чтобы мы сказали что-то определенное. Но мы не догадывались, о чем он.

Первым заговорил Хэрн:

– Вы называете себя волшебником?

– Ну, в некотором смысле я действительно волшебник, но я себя так не именую.

И он повернулся к Утенку.

– Вы верите в Бессмертных? – спросил Утенок.

Он очень старался, и видно было, что Утенок считает, будто задал жутко умный вопрос.

Танамила это позабавило. Он запрокинул голову и расхохотался.

– Не так, как вы, – ответил он. – Однако они существуют.

Потом, все еще посмеиваясь, он повернулся ко мне.

На мгновение мне показалось, будто я знаю, какой вопрос он хочет услышать от меня, но это ощущение тут же ушло.

– Нет-нет! – произнес Танамил. – Ты должна спросить о том, что тебе самой важно.

Это было ужасно похоже на слова тети Зары о том, что я должна говорить «пожалуйста» по собственному желанию. А у кого такое желание бывает?

– Пожалуйста, – буркнула я на всякий случай, но это было, конечно же, не то. И тогда я спросила: – Откуда вы?

Неправильный вопрос. Танамил снова рассмеялся.

– Полагаю, вы бы сказали, что я пришел с Черных гор.

Я окончательно перестала понимать, что к чему. Всем известно, что варвары пришли с моря. Пока я пыталась хоть что-то сообразить, Танамил повернулся к Робин. И я не знаю, о чем его спросила сестра. Какой-то вопрос она задала, и я думаю, что на этот раз попала в точку, и Танамил на него ответил, но совершенно не помню, о чем у них шла речь. Утенок считает, что я этого не помню потому, что Робин в этот момент там не было. Он говорит, что Танамил ходил и спрашивал каждого отдельно, а я все перепутала, поскольку это произошло в самом начале, как только мы туда пришли. Но по-моему, это было почти в самом конце, именно так я и тку эту историю.

Дальнейшее случилось уже ночью, и я знаю, что это и правда было в конце. Мы все спали на груде одеял, у очага. Нам еще ни разу с тех пор, как уплыли из дома, не было так тепло и удобно, так что не знаю, отчего я вдруг проснулась. Ну, если только Робин и Танамил забылись и повысили голос во время спора. До меня донеслись лишь отдельные отрывки из него. Сон то возвращался, то пропадал, а они все спорили. Я запишу здесь то, что расслышала.

– Но им нужно идти, – убеждал Танамил. – Они все связаны друг с другом, и я не могу оставить их здесь навсегда.

– В таком случае, – сказала Робин, – я тоже должна идти.

– Но ты никогда себя не связывала, – возразил Танамил. – Зачем же ты пойдешь?

– Пойду, и все. Я еще давным-давно пообещала маме…

– Если бы твоя мама знала, о чем я прошу, – быстро ответил Танамил, – она велела бы тебе сделать, как я говорю.

Мне это показалось нечестным приемом. Танамил никак не мог знать, что сказала бы мама. Но Робин вечно повторяет, что мама хотела бы того или что ей не понравилось бы то, и я уверена, что Танамил догадался об этой привычке Робин. Сестра заплакала.

– Я прошу лишь одного: чтобы ты осталась со мной.

Ну ничего себе скромная просьба! Он еще будет запугивать Робин!

Я совсем уже собралась сесть и сказать Танамилу пару ласковых, но вместо этого уснула.

А очнулась оттого, что сестра закричала:

– Я сказала – нет!

– Но почему? – воскликнул в ответ Танамил. – Почему, почему, почему?!

– Потому, что ты тот, кто ты есть. – Робин опять плакала – или так и продолжала плакать еще с того момента. – Это будет неправильно.

Мне захотелось дать ей пинка. Она же все равно что напрямую сообщила Танамилу, что мы не варвары!

– Что ты имеешь в виду под этим «неправильно»? – нетерпеливо спросил Танамил. – Чем мы друг от друга отличаемся?

– Ну, для начала возрастом.

– Глупая отговорка! – заявил Танамил.

В голосе у него звучало негодование, в точности как иногда у Хэрна. Но я обрадовалась, потому что поняла – Робин пытается исправить свою ошибку.

– Нет ли у тебя каких-нибудь отговорок поумнее? – поинтересовался Танамил.

– Это не отговорки, а причины, – холодно отозвалась Робин.

– Я был несправедлив. Прошу прощения.

Робин, несмотря на свои ошибки, управлялась с ним куда лучше, чем это получилось бы у меня. Наверное, с этой мыслью я уснула опять. Когда же пробудилась в следующий раз, спор продолжался.

– Я не понимаю, откуда ты можешь это знать! – еле слышно простонала она.

– Знаю, и все, – отрезал Танамил. – Ты рискуешь сильнее всех – после Гулла. Я говорю это не просто для того, чтобы убедить тебя…

– А для чего еще? – перебила его Робин.

– Ну, уела, – согласился Танамил. – Я не могу заглядывать далеко в будущее, но то, что я вижу, мне не нравится. Позволь им уйти. Они унаследовали его упорство. А ты – нет.

Эта его фраза подсказала Робин еще один довод. И сестра не замедлила его привести.

– А что ты обо мне подумаешь, если я отступлю только потому, что уродилась слабой? – спросила она.

Должно быть, этим она и поставила точку. Когда я проснулась снова, Танамила в комнате не было, а Робин дремала рядом со мной. На этот раз меня разбудил Утенок. Он наклонился надо мной; с одной стороны он казался розоватым из-за отсветов пламени в очаге, а с другой – на нем дрожало кружево лунного света, отражавшегося от реки.

– Танакви, – прошептал он, – я кое-что вспомнил. Помнишь ту лодку, в которой было полно народу? Танамил еще сказал, что там варвары.

– Помню, – отозвалась я.

Меня вдруг охватил приступ недоверия к Танамилу. Он забрал у нас Гулла, а теперь пытался похитить еще и Робин. Свихнулись мы, что ли, что согласились остановиться у него? Он наверняка наложил на нас какое-то заклятие. Тут я перепугалась как полная дура.

– А что такое с этой лодкой? Это же были не варвары, а наши люди, разве не так?

– Нет, – все так же шепотом возразил Утенок. – Тут такая странная штука – это взаправду были варвары. У них такие же волосы, как у нас, и коричневые лица – как у него, – и дурацкая одежда, и железные шапки. Почему же он назвал их варварами?

Тут оказалось, что Хэрн, спавший у другого края очага, тоже сидит.

– А ты точно уверен? – шепотом спросил он.

– Совершенно точно. Я их видел, – объяснил Утенок.

Мы дружно уставились на маленькую бледную фигурку Гулла, стоящую у очага.

– Значит, он с самого начала знал, кто мы такие, – пробормотал Хэрн. – Мы…

Тут снаружи послышалось журчание, а потом всплеск. Тростник, росший напротив входа, закачался, и лунный свет обрисовал силуэт Танамила, бредущего по воде. Мы нырнули под одеяла и затихли, так что он не узнал, что мы не спали. И вскоре все снова заснули. Ни Утенок, ни Хэрн не помнят ничего, что было после того, как накрылись одеялами.

На следующее утро Танамил куда-то делся. Укрытие было именно таким, каким оно мне запомнилось с первого взгляда: хижина из старого дерева и красной земли, прилепившаяся к подножию утеса. Единственная дверь выходила на поросший травой уступ между двумя реками. Утро выдалось холодное. Огонь погас, и одеяла куда-то подевались. Во всяком случае, когда я перед уходом заглянула в хижину, там их тоже не оказалось. Мы вскочили и, дрожа, побежали на солнышко.

Всех опередила Робин, державшая фигурку Гулла.

– Я так понимаю, он хочет, чтобы мы ушли, – сурово заявила сестра. – Хотя мог бы и попрощаться.

– А мог бы и дать позавтракать, – буркнул Утенок.

– У нас есть еда в лодке, – напомнил Хэрн. – Пошли туда.

Лодка ждала там, где мы ее оставили. Она покачивалась на воде в крохотной зеленой пещерке среди тростника. Еда и наши Бессмертные оказались на месте.

– Аж на душе полегчало, – сказал Хэрн. – Ладно, забирайтесь. Поедим по дороге.

– С чего такая спешка? – поинтересовалась я.

– И чего ты раскомандовался? – подал голос Утенок.

– Я – глава семьи! – завизжал Хэрн. – Изволь слушаться!

Мы с Утенком повернулись к Робин. Та покосилась на глиняную фигурку Гулла и пожала плечами.

– Похоже, это правда, – бросила она.

– Тогда ему стоило бы сказать то же самое, но повежливее. – И мы с Утенком сердито зыркнули на Хэрна.

– Я не могу быть вежливым, пока не позавтракаю, – огрызнулся Хэрн. – Меня это бесит. Мы ничего не ели с тех самых пор, как высадились здесь, – не считая иллюзий. Ведь правда же, Робин?

– Мне так не кажется, – заметила сестра, забираясь в лодку. – Но откуда мне знать?

Мы прошли через заросли тростника, отталкиваясь шестом, выплыли к месту слияния двух рек, и ленивый красноватый поток понес нас между двух рядов деревьев, некогда отмечавших берега. Хлеб жутко зачерствел. Капуста загнила. Мы пожевали морковки, затвердевшего сыра и сушеных фруктов. Утенок настолько проголодался, что съел луковицу. Из глаз у него тут же хлынули слезы. Мы были продрогшие, раздраженные и как-то мрачно испуганные. Мы знали, что возвращаемся обратно в реальную жизнь, и нам хотелось узнать, почему Танамил задержал нас и почему теперь отпустил.

– Ты сказал, что мы ели невзаправду, – обратилась я к Хэрну, когда мы закончили завтракать. – Но ты же не веришь в волшебство.

– Я верю своим глазам, – отозвался Хэрн. – Я видел, что произошло с Гуллом.

Я ведь чуть не разрушил тогда это заклятие. И жаль, что не разрушил! А та еда была слишком хорошей для настоящей. Мне не хочется верить, что она была ненастоящая, но, боюсь, придется это признать. Это… неприятно.

– Ну, не повезло, – вежливо сказал Утенок.

Хэрн пребывал в таком унынии, что даже не врезал Утенку. Он проговорил:

– Раздражает, что в голове все перемешалось. Я ничего не могу вспомнить толком.

Тут я и поняла: у Хэрна те же самые трудности, что и у меня.

– Свихнуться же можно! – воскликнул Хэрн. – Робин, что это такое с нами было?

– А мне-то откуда знать? – Она была мрачнее всех.

Мы поставили парус. В его складках обнаружились червяки, жуки и уховертки, а под мачтой обосновались древесные вши и какие-то многоножки. Завидев их, Хэрн нахмурился.

И так же хмуро он смотрел на деревья, пока мы медленно плыли между ними, время от времени меняя галс, когда менялся ветер. Мы не выбирались за них, хотя за деревьями и тянулись широкие полосы воды. Никто не знал, какая там глубина. Вокруг не было ни души – только деревья среди водной глади.

– А вас в этих деревьях ничего не удивляет? – спросил Хэрн.

Вроде бы ничего особенного в них не было. Мы проплыли под очередной раскидистой кроной, и Утенок начал перечислять:

– Тут растут дубы, вязы, ивы…

– Иди лучше поспи! – рявкнул Хэрн. – Танакви, ты же обычно замечаешь всякие штуки. Что ты скажешь про эти деревья?

Я присмотрелась повнимательнее. Дуб, под которым мы проплывали, был большим – но не каким-нибудь сверхъестественно большим. Он как раз начал покрываться листвой, словно пучками желтоватых лоскутков. Росшие за ним вяз и ивы выглядели совершенно обычно; они уже успели зазеленеть.

– Но ведь дубы всегда отстают от других деревьев, – заметила я. – По весне деревья именно так и выглядят.

– Вот! – воскликнул Хэрн. – Вот именно! Когда мы подплывали к месту слияния рек, все деревья еще стояли голые!

Мы потрясенно уставились на молодую листву. Хэрн был прав. Ведь я же сама и отметила, что здесь, ниже по течению, мы будто обратно в зиму приплыли!

– А теперь попробуйте вспомнить прошлую ночь, – предложил Хэрн. – Тогда светила луна. А сейчас, когда мы отплывали, никакой луны не было. Ведь так?

И снова он был прав.

– Как по-твоему, что же случилось? – содрогнувшись, спросила я.

Хэрн нахмурился:

– Думаю, прошло много дней. Но сколько же, вот что хотелось бы знать. И еще мне хотелось бы знать, к чему все это было? Что затеял Танамил?

– Ты считаешь, он это сделал, чтобы мы не успели… не успели развести костер для Единого? – спросила я.

На тот случай, если кто-нибудь из тех, кто станет читать мою историю, не в курсе, я сейчас все объясню. Раз в год, когда половодье на Реке начинает спадать, Единого нужно положить в костер – и он выходит оттуда обновленным. Это странный обычай, но Единый – это Единый, он не похож на остальных Бессмертных.

Я не знаю, что может произойти, если он пройдет через огонь не в надлежащее время. До сих пор никто не осмеливался это проверять.

Хэрн нахохлился и погрузился в раздумья. У него в глазах появился ледяной холод, который всегда меня пугал. Страшно подумать, что будет, если мой брат Хэрн вырастет таким грозным, каким бывает в такие минуты. Его ссутуленные плечи и выступающий нос напомнили мне ту тень дяди Кестрела у нас на стене. Хэрн уставился своим застывшим взглядом на белую воду и выдал:

– Нас учили, что Единый – наш предок. Нам также сказали, что душу Гулла можно использовать для того, чтобы вытягивать силу нашего предка. Мы слыхали, что варвары это умеют. Встретились с варваром, и с нами случились странные вещи. До сих пор мне казалось, что обычаи, связанные с Единым, – полный бред. Но если я верю в то, что произошло с Гуллом у меня на глазах, почему я не должен верить, что опасность угрожает и Единому? Вопрос в том…

– Перестань, Хэрн, – бросила Робин. – Ты, наверное, заметил, что прошло много дней.

– …когда спадет паводок? – закончил Хэрн.

– Мы ничего такого не заметили, – ввернула я. – А ты что, знаешь, сколько мы там пробыли?

– Я не считала, – отозвалась сестра. – Пожалуй, дней десять.

– Десять дней! – вырвалось у меня. – Тогда неудивительно, что капуста испортилась!

– Ну так и что с половодьем? Оно спадает или нет? – волновался Хэрн.

Мы обеспокоенно посмотрели на раскинувшуюся вокруг нас водную гладь. Река, чья сила теперь удвоилась, несла между деревьями ветви, сучья, солому, листья и сорную траву.

– Ой, гляньте! – закричал Утенок, указывая на плывущий поблизости предмет.

Мы посмотрели и обнаружили, что он движется не вниз, а вверх по течению. Мы потрясенно уставились на него.

– Река течет не в ту сторону! – воскликнула Робин.

И битый час ветки, солома и листва продолжали медленно плыть против течения. А наша лодка, увлекаемая ветром, двигалась вперед. Но нам становилось все страшнее. Мы с Утенком торчали у бортов, глазея на всякий хлам на воде. И что это должно означать: конец наводнения или проявление враждебной магии?

– Наверное, это волшебник, который сидел у моря, повернул Реку вспять, – предположила я.

– Если этот волшебник вообще существует, – откликнулся Хэрн. – Вспомни, кто нам о нем сказал.

Хэрн смотрел туда, где вода шла легкой рябью, как будто настоящее течение Реки пробивало себе дорогу через этот ненормальный поток.

– Душа Гулла – это одно, – продолжал Хэрн. – Она не может быть такой уж тяжелой. Но чтобы развернуть всю эту прорву воды, нужна такая сильная магия, что я просто не могу в нее поверить. Должно быть какое-то другое объяснение.

К нашему изумлению и облегчению, к середине дня ветки и листья развернулись и двинулись в правильном направлении.

Плыли мы целый день. Из-за этих полос воды, протянувшихся за деревьями, нам негде было высадиться. Но к вечеру всем уже осточертело есть всухомятку. Когда сгустились сумерки, лодка приблизилась не то к невысокому острову, не то к небольшой горе. Мы поставили киль и осторожно направились туда. Оказалось, что это крыши домов. Один из них был огромный – не особенно высокий, но зато на его месте вполне поместилось бы несколько амбаров. Некоторые крыши были старые и соломенные, иные же – новые и крутые, со скользкой черепицей. Гребни их украшали разрисованные резные фигуры, а скаты покрывало множество труб.

– Спорим, что тут когда-то жил король! – воскликнул Утенок.

Подумав, все согласились. Обитатели этого дома не вернулись с войны. Мы привязали лодку к оконной решетке и выбрались на плоскую черепичную крышу, прихватив с собой наших Бессмертных. Хэрн решил, что нужно развести для Единого костер в любой момент, как получится, – главное это все-таки сделать. Я еще не могла заставить себя прикоснуться к Гуллу, потому взяла Младшего. А когда поставила его, поразилась, насколько они с Гуллом похожи. Казалось, будто Гулл сделан из такого же зернистого розоватого камня. Но я точно знала, что изваяние Младшего вырезали много поколений назад.

Единственным источником света было мерцание углей в горшках. Мы содрали с крыши позолоченные фигуры и красно-синие перила и притащили для растопки охапку соломы. Наш костер, разведенный на черепице, дымил и вонял, и дым стелился над водой.

После ужина Робин осталась у огня. Она, все в той же кошмарной синей юбке, сидела, обхватив колени руками. А мы, хотя уже почти стемнело, полезли по крышам. Очень хотелось взглянуть, что там, под ними, но оставалось лишь воображать себе это великолепие. Мы с Хэрном столкнулись нос к носу, когда бродили среди высоких каминных труб, почти прямо над нашей лодкой. И пока смеялись, послышался всплеск и поскрипывание лодки, разворачивающейся по течению.

– Опять! – воскликнул Хэрн.

Когда же съехали по крутому скату, то, разумеется, увидели, что лодка развернулась, а мусор, оставшийся после нашего ужина, плывет в неправильную сторону. Мы встали на колени и перегнулись через край крыши, пытаясь сообразить, насколько же быстрое это течение. Хэрн взял палку и опустил ее так, чтобы его пальцы оказались над самой водой.

– Это не может быть конец половодья, – заключил Хэрн. – Вода высоко, я пальцами касаюсь ее.

Тут сзади нас, на крыше, раздалось чье-то хихиканье. Я подумала, что это Утенок, и обернулась, чтобы сказать ему про течение. Но веселилась девушка. И несмотря на сумерки, я разглядела, что у нее светлые волосы, как у Робин. Незнакомка явно была из варваров. Я ткнула Хэрна локтем в бок, и он тоже оглянулся.

– Э-э… добрый вечер, – поздоровались мы.

Не знаю, что в этот момент чувствовал Хэрн, но мне очень хотелось, чтобы девушка приняла нас за своих соплеменников.

– Привет, – отозвалась она. – А чего вы устроили такую суматоху из-за прилива?

– Прилива? – переспросили мы, моргая, словно сова на свету.

– Ну, вы же должны знать, – заметила девушка. – Море дважды в день поднимается, и его вода идет в Реку.