Джек Ричер, или Дело Чайлд Ли

Глава 35

Некоторое время мы молча сидели в ее видавшей виды машине, которая, должно быть, уже не менее десяти тысяч часов пребывала на службе в полиции. Если принимать в расчет ее прежнюю жизнь в Чикаго, Новом Орлеане или где-то еще. Каждая пора внутренней поверхности салона впитала в себя пот, разнообразные запахи и крайнюю усталость. Все покрывала глубоко въевшаяся заскорузлая грязь. Истершиеся коврики на полу превратились в решетчатое плетение из толстой фибры и цветом походили на сплющенные жемчужины.

— Я должна перед вами извиниться, — сказала Деверо.

— За что? — удивился я.

— За то, что обратилась к вам за помощью. Это неэтично. Забудьте об этом.

— Хорошо.

— Куда мне вас подвезти?

— Давайте съездим к ближайшим соседям Дженис Мэй Чапман, побеседуем с ними, — предложил я.

— Нет, — ответила она. — Я не могу допустить вашего участия в этом деле. Не могу позволить вам действовать против своих.

— Так, может быть, я и не буду действовать против своих, — возразил я. — Возможно, я буду делать как раз то, что от меня требуется. Вдруг окажется так, что я буду помогать Мунро, а не вам? Ведь правым-то может оказаться он, а не вы. У нас пока нет никакого предположения, кто мог это сделать.

У нас. Она не поправила меня. Вместо этого она спросила:

— Ну а какое предположение вам кажется наиболее реальным?

Я подумал о лимузинах, везущих в Форт-Келхэм дорогих юристов. Подумал о запретной зоне и панических нотках в голосе Джона Джеймса Фрейзера из Пентагона, из ведомства по связям с Сенатом.

— Наиболее реальным будет предположить, что это сделал кто-то из военнослужащих, расквартированных в Келхэме.

— И вы уверены в том, что хотите пойти на риск и разобраться с этим до конца?

— Говорить с человеком, у которого в руке оружие, — это риск. А вот задавать ему вопросы — еще нет.

Тогда, в 1997 году, я верил в то, что сказал.

Дом Дженис Мэй Чапман, стоявший примерно в ста ярдах от железной дороги, был одним из трех жилых строений, расположенных в тупике узкого переулка, проходящего в миле к юго-востоку от Мейн-стрит. Небольшой домик, обращенный задним фасадом к палисаднику, граничащему с круговой площадкой, расположенной в конце улицы и предназначенной для разворота автомобилей. Лицевым фасадом он был обращен в сторону двух других домов. Если на воображаемом циферблате расположить его на месте цифры девять, то соседние дома окажутся на цифрах два и четыре. Дом, наверняка уже перешагнувший пятидесятилетний рубеж, был осовременен новым сайдингом, крышей и некоторыми старательно выполненными ландшафтными конструкциями. Оба соседних дома имели примерно такой же внешний вид, свидетельствующий о заботливом отношении к ним хозяев; то же самое, впрочем, можно было сказать и о других домах, стоящих на этой улице. Этот анклав вполне мог быть назван районом для проживания среднего класса города Картер-Кроссинг. Зеленые и без единого сорняка газоны. Выложенные ровными и не растрескавшимися плитами проезды, ведущие к домам. Строго вертикально висящие почтовые ящики. Единственный негативный фактор в этом жилом районе — поезд, но он проходил лишь один раз в сутки. Одна из тысячи четырехсот сорока минут. Не такое уж и плохое соотношение.

Площадка перед порогом в доме, где жила Чапман, была почти во всю ширину фасада, да еще и с козырьком, дающим тень; перила опирались на изящные металлические опоры; на площадке перед входной дверью, покрытой матом из разноцветных, но неярких тканей, стояла пара кресел-качалок. Оба соседних дома имели точно такие же входы, и единственным отличием оставалось лишь то, что площадки перед порогами этих домов не были пустыми, на каждой из них сидели пожилые седовласые леди, одетые в цветастые домашние платья; обе дамы, выпрямившись в своих креслах, внимательно смотрели на нас.

Мы примерно с минуту оставались в машине, а потом Деверо, проехав чуть вперед, припарковалась почти в середине круглой площадки. Выйдя из машины, мы несколько секунд смотрели на послеполуденное солнце.

— С какого дома начнем? — спросил я.

— Не имеет значения, — ответила Элизабет. — С какого бы из них мы ни начали, не пройдет и тридцати секунд, как хозяева другого дома прибегут вслед за нами.

Именно так все и было. Мы решили зайти в дом, расположенный справа, тот, который на воображаемом циферблате стоял бы на месте цифры четыре; и не успели мы подняться даже на три ступеньки, как соседка из дома, который стоял бы на месте цифры два, оказалась за нашими спинами. Деверо представилась и представила меня, назвав дамам мое имя и сказав, что я следователь из армии. При более близком рассмотрении эти леди несколько отличались друг от друга. Одна была старше, другая — тоньше. Но и общего между ними было немало. Тонкие шеи, сморщенные губы, взбитые седые волосы. Меня они приветствовали уважительно, поскольку были из того поколения, которое еще любило армию и знало кое-что о ней. Несомненно, либо их мужьям, либо братьям или сыновьям довелось носить униформу. Вторая мировая война, Корея, Вьетнам…

Обернувшись, я посмотрел на то, что можно было увидеть с порога. Дом Чапман являлся как бы вершиной треугольника, если мысленно провести линии между ним и домами соседей. Он располагался как бы в фокусе. И походил на мишень; оба порога соседних домов были наиболее подходящими местами, в которых пехотинцы, готовящиеся к штурму дома Чапман смогли бы устроить пулеметные гнезда для ведения эффективного продольного огня.

Я снова повернулся к дамам, и Деверо кратко изложила то, что она уже обсуждала с ними. Она просила подтвердить каждый их ответ на ранее заданные вопросы, и они охотно сделали это. Сплошные отрицания. Нет, ни она из двух дам не видела, как Чапман выходила из дома в день убийства. Ни утром, ни днем, ни вечером. Ни пешком, ни на своей машине, ни на чьей-либо еще. К сказанному им нечего было добавить.

Следующий вопрос казался весьма трудным с точки зрения такта в общении с дамами, поэтому Деверо предпочла, чтобы его задал я. Я спросил:

— А были ли такие временные промежутки, когда могло произойти что-то, чего вы не видели?

Иными словами: насколько вы любопытны? И были ли такие моменты, когда вы не следили за своей соседкой?

Обе леди, конечно же, поняли суть вопроса; они покудахтали, поморщились и даже поволновались примерно в течение минуты, но тяжесть ситуации имела для них намного большее значение, нежели уязвленное самолюбие; они пришли в себя и признали, что таких моментов практически не было, поскольку они могли наблюдать за ситуацией все время. Они обе любили сидеть на своих порогах, когда у них не было других дел, а эти другие дела они старались выполнять в разное время. Окна спален обеих дам располагались на передних фасадах их домов, и ни одна из них даже не пыталась заснуть до полуночи, то есть до того момента, когда проходил поезд, к тому же сон у обеих дам был очень чутким, а потому они вряд ли могли не заметить какого-либо ночного происшествия.

— Много людей обычно навещало вашу соседку? — поинтересовался я.

Дамы, коротко посовещавшись, пустились в сложные и пространные рассуждения, которые, как я опасался, могут дойти до Американской революции. Я старался переключить их на тему, интересующую нас, но вдруг до меня дошло, что они излагали нечто похожее на календарный отчет об активных действиях, имевших место в прошедшем полугодии и описываемых ими в системе «месяц активный, месяц пассивный»: первый месяц — активное и даже неистовое безумство; второй — затишье и бездействие. То густо, то пусто. Чапман либо никуда не выходила, либо постоянно где-то пропадала; первые четыре или пять недель она пребывала в одном состоянии, а следующие — совсем в другом.

Батальон «Браво» в Косове.

Батальон «Браво» дома.

Ничего хорошего.

— А у нее был бойфренд? — спросил я.

Да, у нее их было несколько, ответили они с чопорным торжеством. Случалось, что они объявлялись все разом. Ну, прямо как на параде. Бабульки последовательно перечисляли то, что заметили в процессе визуального наблюдения: все вежливые молодые мужчины с короткими стрижками; все в том, что они называют «брюки дангери»;[30] все в том, что они называют «поддевка»; некоторые в том, что они называют «куртка мотоциклиста».

Джинсы, футболки, кожаные куртки.

Солдаты, по всей вероятности, отпущенные в увольнение.

Ничего хорошего.

— Был ли среди них кто-либо особо приметный, — спросил я, — который чем-нибудь выделялся на фоне остальных?

Они снова, недолго посовещавшись и чопорно поджав губы, сообщили, что наблюдали период относительной стабильности, начавшийся на три или на четыре месяца раньше. Ряды поклонников значительно поредели; сперва те приходили редко и малочисленными группками, а потом и вовсе пропали, а вместо них появился один мужчина, который, по словам дам, был таким же вежливым молодым человеком с короткой стрижкой, но постоянно, в тех случаях, когда они видели его, одетый несоответственно внутреннему облику. Джинсы, футболка, кожаная куртка. Они хорошо помнили дни, когда джентльмен наносил визиты своей избраннице в костюме и при галстуке.

— А чем они занимались, когда были вместе? — спросил я.

Они уходили, ответили леди. Иногда днем, но чаще по вечерам. Очевидно, странствовали по барам. А какая еще альтернатива такому роду развлечений найдется в этом глухом уголке штата? Ближайший кинотеатр находится в городе под названием Коринф. В Тупело когда-то был театр-варьете, но он закрылся уже много лет назад. Пара часто возвращалась поздно, иногда после полуночи, после того, как проходил поезд. Иногда поклонник проводил у нее час или два, но они совершенно точно знали, что на ночь он никогда не оставался.

— А когда вы видели ее в последний раз? — поинтересовался я.

За один день до смерти, ответили дамы. Она вышла из дома в семь часов вечера. Тот же самый поклонник заехал за ней в самом начале восьмого, что называется, при всем параде.

— А во что была одета Дженис в тот вечер? — спросил я.

В желтое платье, сказали дамы, до колен, но с большим вырезом.

— Ее друг заехал за ней на своей машине? — был мой следующий вопрос.

Да, сказали дамы, он приехал на своей машине.

— И что это была за машина?

Это была машина голубого цвета, ответили они.

Глава 36

Оставив обеих дам на пороге, мы перешли улицу, чтобы поближе рассмотреть дом Чапман. Он оказался почти таким же, как дома ее соседок. Типовой дом в классическом исполнении; такие возводились целыми сериями для возвращающихся военных и в расчете на новый беби-бум, который должен был наступить в их семьях после окончания Второй мировой войны. Но потом, по прошествии многих лет, каждый отдельный типовой дом стал несколько отличаться от своих собратьев, как неотличимые друг от друга тройняшки могут с течением лет обрести характерные для каждого черты. Выбор, сделанный Чапман, казался скромным и непритязательным, но в то же время приятным. Кто-то украсил дом безвкусным орнаментом и перенес на другое место входную дверь.

Мы стояли на крыльце, и я, заглянув в окно, увидел небольшую квадратную гостиную, заставленную новой на вид мебелью. В комнате я рассмотрел диванчик, кресло и низкий комод, на котором стоял телевизор, а возле него — кассетный видеомагнитофон и несколько кассет рядом с ним. Дверь гостиной была открыта, и я смог заглянуть в узкую прихожую, в которую вела раскрытая дверь. Я перешел на другое место и стал вертеть шеей, выбирая лучшую позицию в надежде увидеть что-нибудь.

— Если хотите, можно войти в дом, — сказала Деверо, стоявшая позади.

— В самом деле?

— Дверь открыта. Она и была открыта, когда мы в первый раз входили в дом.

— Это обычная практика здесь?

— Как раз необычная. Мы так и не нашли ее ключа.

— Его не было в сумочке?

— У нее не было с собой сумочки. Она, похоже, оставила ее на кухне.

— Ну, а это обычная практика?

— Она не курила, — объяснила Деверо. — И наверняка не платила за выпивку. Так зачем ей носить с собой сумочку?

— А косметика? — напомнил я.

— Двадцатисемилетней особе не обязательно пудрить свой нос несколько раз за вечер. Этим они не занимаются. Уже не занимаются.

Открыв дверь, я вошел в дом. Все внутри было чистым и аккуратным, вот только воздух казался застоявшимся и тяжелым. Полы, ковровые дорожки, покраска стен и мебель — все было свежим, но не совсем новым. Как раз напротив гостиной располагалась кухня-столовая, а позади нее — две спальни и, похоже, ванная комната.

— Хороший дом, — заметил я. — Почему бы не купить его? В нем вам было бы лучше, чем в отеле «Туссен».

— Особенно по соседству с этими старыми глазастыми склочницами, которые бы не спускали с меня глаз? Да я рехнусь уже в первую неделю.

Я улыбнулся. Это и вправду серьезный довод.

— Да даже и без этих старух, я все равно не купила бы его. Не хочу жить в таких условиях. Это совсем не то, к чему я привыкла.

Я понимающе кивнул и ничего не сказал.

— Но в действительности я бы не смогла его купить, даже если б и захотела, — добавила она. — Мы не знаем, кто является наследником и с кем надо говорить об этом.

— А завещание?

— Ей же было всего двадцать семь лет.

— И никаких документов?

— Пока мы ничего не обнаружили.

— Ипотечной закладной тоже нет?

— Никаких документальных свидетельств об обязательствах в отношении каких-либо структур нашео округа.

— Семьи тоже нет?

— Никто не помнит, чтобы она упоминала хотя бы о ком-то.

— И что вы намерены делать?

— Не знаю.

Я вошел в прихожую.

— Осматривайтесь, — сказала Деверо, шедшая позади меня. — Не стесняйтесь. Чувствуйте себя как дома. Но если найдете что-нибудь, скажите мне. Я должна это видеть.

Я переходил из одной комнаты в другую, чувствуя себя человеком, совершившим противоправное вторжение в чужое жилище. Я всегда испытывал подобное чувство, находясь в доме покойного. В разных местах мне попадались на глаза мелкие свидетельства беспорядка — например, вещи и предметы, которые должны были быть почищены и убраны до прихода ожидаемого гостя. Они вносили в атмосферу дома слабый, но ощутимый дух человеческого присутствия. В целом же, на всем, что было в доме, лежала печать пустоты и бездушия. Все здесь было слишком однообразным. Вся мебель составляла единый гарнитур, предметы которого были выбраны одновременно из одного набора и изготовлены одним производителем. Все ковровые дорожки хорошо сочетались одна с другой. На стенах не было картин, а на полках не стояло ни одной фотографии. Никаких книг. Никаких сувениров, никаких памятных вещей.

В ванной комнате было чисто. И ванна, и полотенца были сухими. В аптечном шкафчике над раковиной со вставленным в дверцу зеркалом хранились продаваемые без рецепта анальгетики, зубная паста, тампоны, нить для чистки зубов, запас мыла и шампуней. В основной спальне не было ничего интересного, кроме, разве что, кровати, заправленной не очень хорошо. Во второй спальне стояла узкая кровать, выглядевшая так, будто никто и никогда на нее не ложился.

Кухня была удобной, в ней находилось множество полезных в хозяйстве вещей, но кулинарные способности Чапман почему-то вызывали у меня сомнения. Ее сумочка, прислоненная к холодильнику, лежала на столешнице. Небольшой кожаный ридикюль с плоской крышкой-клапаном, закрывающейся с помощью магнитного замочка. Сумочка была синего цвета, и, возможно, поэтому, а может, и по другой причине она осталась дома. Я не был уверен, гармонирует ли по цвету синяя сумка с желтым платьем. Возможно, такое сочетание цветов считается недопустимым, хотя ленточки многих медалей сочетают желтые и синие полосы, и женщины-солдаты, в чем я был уверен, без колебаний отдали бы жизнь за то, чтобы получить такую награду.

Открыв крышку в форме клапана, я заглянул в сумочку. В ней находился тонкий кожаный кошелек темно-красного цвета, шариковая ручка, несколько монет, какие-то крошки и ключ от машины. Ключ представлял собой длинный зубчатый валик с черной пластмассовой головкой с углублением для большого пальца и большой выпуклой латинской буквой «Н».

— «Хонда», — подсказала Деверо, стоявшая позади меня. — «Хонда Сивик». Куплена три года назад у автодилера в Тупело. В полном порядке по данным техосмотра.

— А где она? — спросил я.

— В гараже, — махнув рукой в сторону двери, ответила Элизабет.

Я вынул кошелек из сумочки. В нем не было ничего, кроме наличных денег и водительского удостоверения, выданного в штате Миссисипи тремя годами раньше. Тусклая фотография на нем не передавала и половины обаяния Чапман, но все-таки привлекала взгляд. Денег в кошельке было порядка тридцати долларов.

Положив кошелек в сумочку, я поставил ее на прежнее место рядом с холодильником, а затем открыл дверь, на которую указала Деверо. Дверь вела в маленькую грязную комнатку, где обнаружились еще две двери: одна, расположенная слева от меня, вела на задний двор, а вторая, напротив которой я стоял, вела в гараж. В гараже не было ничего, кроме машины. «Хонды». Маленькой импортной машины серебристого цвета, чистой и без каких-либо видимых повреждений. Машина стояла перед нами, холодная, терпеливая, чуть пахнущая маслом и несгоревшими углеводородами. Вокруг нее был только чисто выметенный бетон. Никаких нераскрытых ящиков, никаких стульев с продавленными сиденьями, никаких недоделанных конструкций, никакого хлама, никаких вещей, оказавшихся лишними в доме.

Вообще ничего.

Необычно.

Я открыл дверь, ведущую на задний двор, и вышел наружу. Деверо, выйдя следом за мной, спросила:

— Так было там что-нибудь, что я должна была бы заметить?

— Да, — ответил я. — Там были вещи, которые должен был заметить каждый.

— И что же я пропустила?

— Ничего, — успокоил ее я. — Там не было ничего такого, на что надо было смотреть. Я так считаю. Мы должны были увидеть некоторые вещи, но мы их не увидели. Потому что они исчезли.

— И что же это за вещи? — спросила она.

— Позже, — ответил я, потому что именно в этот момент я увидел кое-что еще.

Глава 37

Задний двор дома Дженис Мэй Чапман оказался далеко не в том порядке, в каком содержался палисад перед главным фасадом. Фактически за ним вообще не ухаживали, и он был запущен донельзя. В основном этот двор представлял собой газон и выглядел печальным и заброшенным. Растительность на нем скосили, но скошенное было не луговой газонной травой, а сорняками. В дальнем конце виднелся низкий сплошной забор, сделанный из неокрашенных и не защищенных от гниения досок; панель, расположенная в середине забора, была выломана и валялась рядом.

То, что я увидел, стоя в дверном проеме, было маленькой узкой тропкой, протоптанной по обкошенному газону. Почти незаметной. Практически ее и не было. И только лучи послеполуденного солнца, освещавшие газон с одной стороны, делали видимой эту призрачную тропку в тех местах, в которых скошенные сорняки росли гуще, а сейчас были примяты и утоптаны. Тропа была немного темнее остального газона и вела по дуговой траектории к дыре в заборе; ее протоптали ноги, ходившие по ней взад и вперед.

Я сделал два шага по тропке и снова остановился. Земля захрустела. Я посмотрел вниз. Деверо, шедшая почти вплотную за мной, натолкнулась на мою спину.

Во второй раз мы прикоснулись друг к другу.

— Что? — спросила она.

Я поднял голову.

— Не будем спешить, — ответил я и пошел дальше.

Тропа вела через газон, через дыру в заборе и дальше, через заброшенное поле шириной примерно в сто ярдов. Дальний конец этого поля упирался в железную дорогу. На полпути возле правого края поля лежали два столба, на которых когда-то были навешены ворота, а между ними с востока на запад проходила грунтовая дорога. В западном направлении, подумал я, на нее выходят когда-то использовавшиеся проезды к полям и дорога, связующая ее с извилистым продолжением Мейн-стрит, а в восточном она, образуя тупик, упирается в железнодорожные пути.

Заброшенное поле на всем протяжении было покрыто отпечатками протекторов автомобильных шин. Машина следовала между поваленными воротными столбами и, развернувшись под прямым углом, подъезжала прямо к дыре в заборе дома Чапман. Она добиралась почти до того места, где стоял я, а потом, готовая к поездке назад, шла задним ходом и разворачивалась, описывая при этом петлю, похожую на треугольник.

— Ей до чертиков надоели эти старые грымзы, — сказал я. — И она затеяла с ними игру. Иногда выходила через главный вход, а иногда — через задний двор. И я готов держать пари, что временами ее бойфренд желал ей спокойной ночи и объезжал вокруг дома для продолжения встречи.

— Черт побери, — полушепотом выругалась Деверо.

— Но в действительности мы не можем винить ни ее, ни бойфренда, ни этих старых дур. Люди делают то, что они делают.

— Но тогда все собранные улики становятся бессмысленными.

— А это как раз то, чего она хотела. Она же не знала, что когда-нибудь это станет важным.

— Теперь мы не знаем, ни когда она пришла, ни когда ушла в свой последний день.

Я молча стоял и смотрел по сторонам. Поглядеть здесь было не на что. Ни других домов, ни других людей. Пустынный ландшафт. И никаких вторжений в личную жизнь.

Постояв так некоторое время, я обернулся и посмотрел на тропку, протоптанную через газон.

— Что? — снова спросила Деверо.

— Она купила этот дом три года назад, так?

— Да.

— В то время ей было двадцать четыре года?

— Да.

— И это можно считать делом обычным? В двадцать четыре года стать обладательницей такой недвижимости?