Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим

Глава 19

Папа Поль

Нападение на особняк д’Обре было организовано пять дней назад при посредничестве хозяина таверны «Слепой волынщик» по прозвищу Папа Поль. Тридцать золотых экю и вся добыча, которую можно унести, предназначались не просто за убийство всех обитателей дома – смерть обеих женщин оговорили особо, – но и за жуткую картину, которую должны оставить после себя нападавшие.

– Отрежьте им сиськи, – сказал Поль. – Побольше фантазии и крови. Спусти своих парней с поводка. Дай этим господам повод для слухов. Пусть попотеют на своих шелковых простынях.

Он понимал, что такая дерзкая акция опаснее обычной, и именно поэтому обратился к Инфанту Кокейна. Опасность отразилась и на цене.

Гриманд поднял цену до пятидесяти – сумма свидетельствовала, что злоба, оплачивавшая счет, зрела где-то далеко от Дворов. Деньги отвечали на все остальные вопросы, и король воров не стал их задавать. Осталось получить последние двадцать золотых и попытаться что-нибудь выведать у жирного ублюдка. Именно за этим гигант и шел теперь к Полю.

Спускаясь на закате солнца с холма в направлении Ле-Аля и «Слепого волынщика», он отметил, что впервые на его памяти Дворы можно считать самыми безопасными улицами Парижа. Здесь не было ни гугенотов, ни ценностей, которые можно украсть, – кроме тех, что уже были украдены, однако ни один человек, дорожащий своей жизнью, не посмеет предъявить на них права. Более того, банды жалких подонков и бродяг, попрошаек и беспризорных детей покинули свои обычные места. Они разбрелись в поисках добычи – любого вероисповедания, – которую благодаря королю теперь можно было найти по всему городу. Для них это шанс забыть, что они находятся на самом дне выгребной ямы цивилизации.

Как ни странно, Гриманд, который родился и большую часть жизни провел тут, редко пересекая границу городских стен, всегда верил, что его место не здесь, а где-то за пределами выгребной ямы, выше ее.

Сегодня он понял, что ошибался.

Сегодня что-то грызло его изнутри, словно крысы Эстель.

А теперь еще и карты.

Ирония заключалась в том, что король Кокейна привык к тому, что разрушается изнутри. Он прогнил до самой сердцевины. У тел в канавах внутренности были целее, чем у него. Он уже много лет умирал. Громадный вес костей и черепа, глубокие складки на коже головы, уродство, боль в суставах, распухший язык – все это мужчина мог терпеть, игнорировать и даже обращать себе на пользу. Даже тот факт, что его член давно утратил способность к чему-либо, кроме мочеиспускания, имел свои преимущества. За блуд он всегда расплачивался частичкой своей души – именно этому обстоятельству все проститутки и обязаны существованием своего ремесла. Гриманд понимал, что уродства и страдания заложены в людях самой Природой: ему приходилось видеть младенцев, вышедших из утробы матери уже обезображенными.

Ужас его состояния, будь то болезнь или злой дух, заключался в вещах, которые Гриманд чувствовал, но был не в состоянии понять. Его сердце увеличивалось – словно огромный черный краб рос у него в груди. Он чувствовал, как оно бьется о ребра в том месте, где его раньше не было. Иногда этот краб не давал ему дышать. Почки тоже были поражены, и по ночам ему приходилось вставать и мочиться, как лошадь. Часто его мучили боли в голове и животе, а недавно что-то случилось у него с глазами: временами они начинали дрожать в глазницах, и изображение двоилось. Люди считали его могучим, но это было неправдой. В своих сшитых на заказ башмаках размером с угольную баржу король Кокейна был живым мертвецом.

Медленное разложение стало для него привычным. Но только не эта новая боль, которая грызла его сегодня, как крысы, – она терзала тот орган, о существовании которого Гриманд давно забыл. Совесть. Он пытался заткнуть этим крысам глотку варварством, но из этого ничего не вышло, а когда он сам едва не захлебнулся от крови, то протянул руку помощи матери, Карле и ребенку. Алис, как всегда, была права, а он, как всегда, не слушал – после упоминания Матиаса Тангейзера крысы набросились на него с удвоенной силой.

Король воров услышал далекие раскаты грома. Начался дождь, но прохладнее не стало.

Он шел через кладбище Невинных, летнее зловоние которого раздражало даже его привычный ко всему нос. Таверна Поля находилась на другом краю кладбища.

В громадном некрополе уже гнили тела Гоббо и остальных убитых Алтаном Савасом. Они не удостоились никакой особой церемонии: похороны здесь означали падение сквозь укрепленное на петлях дно гроба в одну из громадных ям шестидесяти футов глубиной и вмещающих больше тысячи трупов. Там мертвые оставались до тех пор, пока плоть не разложится и не превратится в подобие жирного супа, а кости не всплывут наверх. В принципе эти кости должны были извлекать и перемещать в склепы в стенах кладбища, где уединялись влюбленные и содомиты. Но на практике их превращали в костную муку, а жир использовали для изготовления ароматного мыла для богачей, чья хватка не отпускала бедных людей даже в могиле.

Уже не в первый раз в голову Гриманда пришла мысль: мы убиваем не тех людей.

Сквозь завесу дождя он увидел таверну «Слепой волынщик» и остановился, прежде чем перейти улицу.

Сделать вид, что он ничего не знает, будет нетрудно: это почти правда. Не нужно обладать шестым чувством, чтобы понять: «Слепой волынщик» – логово предательства. Для вероломства эта таверна – все равно что Ватикан для Слова Божия. Но крысы грызли короля воров изнутри, а путь преграждала совесть, которую разбудила Карла над трупом турка. Вернуться в особняк д’Обре? К началу? Он чувствовал, что должен сделать это. Медведь и собаки. Но почему должен? Гриманд не понимал. Как-то все было неубедительно.

Поль всегда узнавал важные новости если не первым, то вторым уж точно. Он, к примеру, отправил посыльного на Рю-дю-Тампль с сообщением о резне в Лувре еще до ее начала. А Гриманду была нужна информация. Ему хотелось помочь Карле. Он никогда никому не помогал и теперь обнаружил, что это приятно. К тому же у него была еще одна веская причина появиться здесь – он пришел за остатками золота.

Безумец будет проклят.

Король воров перешел улицу и распахнул дверь таверны.

Утром, когда мать прогнала его, чтобы он не беспокоил ни ее, ни Карлу, Гриманд повел своих молодых львов назад, в богатые кварталы Вилля. О приказе короля истреблять гугенотов он узнал только по дороге к особняку д’Обре. Новости, как всегда, собирали глаза и уши бедняков, которые знали им цену, и ему пришлось заплатить два су. Если швейцарская гвардия недавно убивала протестантскую знать, значит, в окрестностях Лувра слишком опасно, и Гриманд снова направился на восток, в округа Сен-Мартен и Сент-Авуа, где купцы и дворяне недавно построили себе новые гнездышки.

Анархия была по душе королю воров. Богатые определяли ее как «беззаконную свободу или своеволие толпы», с характерным коварством исключая из этого понятия свою подлую свободу и своеволие, чтобы объявить их законными. Гриманд не ставил им в вину жадность или даже безрассудные войны, за которые всем приходилось платить страданиями и звонкой монетой, но не желал, чтобы его называли преступником – звание, которое в других обстоятельствах он носил бы с гордостью, – самые подлые и безжалостные преступники на свете. Но такова жизнь. Он глупец, запутавшийся в таких простых понятиях, как добро и зло. Только простаки пытались жить, руководствуясь ими. Матери Природе нет до них никакого дела. В ее бесконечной бухгалтерской книге они значат меньше, чем дожди и ветры. Для него, короля Кокейна, как для дождя и ветра, смысл имеет только сегодняшний день.

К тому времени, как они добрались до стен монастыря Фий де Дье, армия Гриманда пополнилась таким количеством рекрутов, что их число перевалило за сорок. Большинство были подростками, почти детьми, в основном мальчишками, хотя среди них попадались и отчаянные девчонки. Инфант остановил их и взобрался на тележку.

– Слушайте внимательно, мои молодые львы, – объявил он. – Король объявил, что все гугеноты Парижа должны умереть. Но черт с ними, с гугенотами, если их карманы пусты!

Увидев недоумение на лицах, даже у своих «лейтенантов», он ухмыльнулся.

– Король и его высокородные советники вложили в наши руки меч смятения. – Он пошевелил толстыми пальцами, словно лепя из воздуха оружие. – И мы используем его, чтобы отрезать им яйца.

По рядам пробежал неуверенный смешок, и великан усилил его своим смехом:

– Наша цель – взять то, что хотим, и все равно у кого. У тех, кто не знает, что такое ложиться спать голодным, у тех, кто никогда не думал о расплате за жадность. Никто из этих свиней нам не друг. Во время голода и осады мы голодаем за них. Во время войн умираем за них. Своим трудом мы оплачиваем их долги. Даже если мы живем жизнью святых, в их глазах мы умрем, как проклятые злодеи. Так станем же такими злодеями, которые не могли присниться им и в страшном сне! Обнажите свои зубы и вонзите их в негодяев. – Он втянул носом воздух. – Чуете? Вы это чувствуете?

Толпа оборванцев разразилась одобрительным ревом.

Гриманд любил их. А они любили Гриманда.

– Пусть ваше сердце станет камнем, и на этом камне вы заточите свои ножи! – провозгласил король воров.

– Убить этих сук! Убить всех! – выкрикнул Пепин, и толпа подхватила его клич.

– Нападайте на них с яростью голодных волков. Пусть их стенания станут для вас музыкой, а их кровь – мясом и вином.

– Слава королю воров! – крикнул Биго, боясь, что его опередят.

– Нет, парни, нет. Восхваляйте не меня, а всех нас. Потому что Кокейн – это мы, а мы – это Кокейн, и вместе мы все преодолеем. Разбейтесь по семь человек – это магическое число. В каждой банде найдется капитан – или капитанша, если у нее найдется достаточно смелости, – который должен выбрать быстроногого бегуна. Пусть эти банды станут роями жалящих пчел, атакующих и собирающих мед, и если одна из банд столкнется с сопротивлением, бегун отправится за подмогой. Городская милиция вышла на улицы, но они нам тоже не друзья, не забывайте. Если придется драться, вы должны жалить и бежать, жалить и бежать. Мы пришли, чтобы разбогатеть, а не умереть. Берите только самое лучшее, потому что места в наших тележках мало. Вы готовы?

– Да! – взревела толпа. Со всех сторон посыпались непристойности.

– Вы жестоки?

Крики стали еще громче.

– Все ваше! – выкрикнул Гриманд. – Завтра не будет!

Король Кокейна сомневался, что указ короля был настоящим. Вне всякого сомнения, страной правили идиоты, но убийство сорока тысяч горожан уничтожит Париж. Может, именно этого хотели сильные мира сего? На Рю Сен-Мартен его сомнения пропали. Гриманд остановился. Все остальные сгрудились у него за спиной и, словно общую галлюцинацию, наблюдали следующую картину: ополченцы сбрасывали людей с крыши четырехэтажного дома.

Первыми вниз полетели дети, один за другим. Сен-Мартен была одной из немногих мощеных улиц Парижа, и на брусчатке уже лежали три маленьких тела, мертвых или оглушенных. За ними последовали еще четверо, хныкающие, растерянные, испуганные не только перспективой падения, но и криками ополченцев. Скорость, с которой они летели вниз, озадачила Гриманда: медленнее и одновременно быстрее, чем он ожидал. Бедняги падали молча, словно затаили дыхание, как будто это была опасная игра, в конце которой их ждал приз. От удара о мостовую ломались ноги и разбивались головы, а мозги летели во все стороны. Гигант подумал, что их смерть, какой бы ужасной она ни казалась, – была легче той, на которую он обрек своих жертв в особняке д’Обре.

За детьми последовали три женщины. Трудно сказать, что они чувствовали, но их взгляды обратились на Гриманда, словно за поддержкой, которую он не мог им дать. Король воров отвернулся. Наконец вниз сбросили двух мужчин с Библиями в руках, ополченцы нырнули в дверь чердака, и крыша опустела. Из груды тел внизу доносились жалобные стоны. Гриманд прищелкнул языком и окинул взглядом улицу. Отряды милиции – четыре или пять – выбивали двери топорами и древками пик, вытаскивали людей на улицу и убивали.

Инфант Кокейна пребывал в растерянности. Сердце стучало ему в ребра, словно судебный пристав в ворота его души. В ушах звучал голос матери, но слов он разобрать не мог. Гриманд всегда любил мать, но никогда ее не слушал. Алис тоже не слушала его, несмотря на свою любовь к сыну: не видела его ярости от того, что он не тот человек, каким мог быть, хотя и сам давно забыл, каким именно. На душу свинцовым грузом давила тяжесть: этот груз Гриманд носил с собой весь день. Сомнений быть не могло – такое он уже испытывал, и не было на земле бремени тяжелее. Он влюбился в Карлу. Какой бы демон ни выдумал эту шутку, она явно удалась, и не в последнюю очередь из-за того, что на этот раз, в отличие от предыдущего, величие и добродетель вызвавшей его любовь женщины не вызывали сомнений.

– Капитан? – окликнул его Биго.

Гриманд махнул рукой, заставив его замолчать. Но Биго был прав. Пришла пора приниматься за дело. Из дома напротив вышли ополченцы. В руках у них ничего не было, кроме коротких пик, которыми они проткнули распростертые на мостовой тела. Стоны раненых смолкли. Милиция двинулась дальше, в поисках следующих жертв.

Инфант уже не чувствовал себя королем. Он повел за собой людей, соблазнив их сладкими фантазиями, которые могли удовлетворить лишь его тщеславие и навлечь проклятие на души остальных. Конечно, можно приказать всем повернуть назад и разойтись по домам. И придумать очередную сказку, чтобы оправдать этот приказ, – как и все люди, его банда с готовностью проглотит любое дерьмо. Но такое решение станет началом конца его власти. Истинный король снял бы с себя корону, хотя никто еще никогда добровольно этого не делал, только когда к горлу ему приставляли нож. Королевство Гриманда было жалким и преходящим. Как, впрочем, и любое другое, даже если оно включает в себя весь мир. Он любит Карлу и ради нее без колебаний откажется от всего, что имеет. Но ей это ничем не поможет. Будь Карла рядом, она не увидела бы тут никакой проблемы – поступать нужно так, как диктует честь.

Ярость способна снять груз с души. Гриманд это знал. Дурные поступки заглушают боль лучше любого лекарства – он и это знал, потому что Алис объяснила ему, что зло есть изобретение людей и само по себе не имеет непреходящей ценности. И подобно любому другому королю, чем он мог подтвердить свою власть, как не правом – или обязанностью – творить зло?

Король воров повернулся к своей армии. Часть шедших за ним людей уже приняли решение и поспешили прочь. Он не стал их останавливать и повернулся к Биго. Взгляд Биго упирался в грудь Гриманда.

– Выбери одну банду для вон того дома, – велел ему Инфант Кокейна. – А другая пусть идет за милицией и подбирает то, что они оставят. Скажи, чтобы не высовывались. Мы идем дальше.

Биго кивнул, а Гриманд посмотрел на свою толпу. Чары рассеялись. Он король не львов, а ворон. Они жаждут крови. Тяжесть в его груди не исчезала, сердце по-прежнему гулко стучало о ребра. Предводитель бандитов махнул рукой.

Они получили свою кровь. Вскоре улицы были уже залиты ею. Кровь заполняла колеи из засохшей грязи, переливалась через пороги, покрывала хрустевшие под ногами огромные тарелки, блестевшие в лучах жаркого полуденного солнца. Убийства – во славу короля, по обязанности, ради золота, ради удовольствия, во имя веры… Разницы никакой. Гриманд никогда не хотел быть солдатом, предпочитая смерть за собственные преступления, а не за чужие, но как бы то ни было, теперь он выполнял работу солдата – убивал врагов своих врагов за деньги, которые никогда не сможет потратить, превращал мальчишек в убийц или того хуже. Словно собаки, обезумевшие среди отары овец и убивавшие не ради еды, они забыли, что пришли сюда за добычей, и тележки все еще оставались наполовину пустыми. Они все шли и шли сквозь зловонную жару, от дома к дому, от улицы к улице, от семьи к семье. Нищие соревновались в зверствах с милицией, которую презирали и ненавидели. Гриманд, покрытый грязью и потом, словно обезумел. Он не преследовал никакой личной цели, но и не уходил, подбадривая и вдохновляя своих спутников. И он был не одинок. Среди этого побоища бродили два священника, окропляя убийц святой водой из позолоченных ведерок. Группа вооруженных дворян верхом на лошадях наблюдала за происходящим, словно за спектаклем, пока скука не увлекла их на поиски новых развлечений. Мимо проехал герольд в мундире, который стоил дороже его лошади, и протрубил в рог, словно Господь был комедиантом, а все происходящее – дерзкой сатирой на Страшный суд. Герольд именем короля приказал всем остановиться, но его прогнали, забросав камнями и экскрементами, потому что теперь Смерть стала королем и Богом этих людей и все были теперь ее подданными, живые и мертвые.

Армия Гриманда продолжала уменьшаться. Его солдаты набивали свои рубашки добычей – по большей части ярким тряпьем – и потихоньку исчезали. Он их не останавливал. Тележки куда-то исчезли, но ему было все равно. Тяжесть в груди усиливалась. Перед глазами все поплыло, и картины разрушений умножились. Предводитель воров закрыл ладонью глаза. Ему уже не было нужды видеть зло, он даже не являлся частью этого зла. Скорее, наоборот: Гриманд вобрал в себя все – кровь, рвоту, слезы, дерьмо, крики, теперь бурлившие в выгребной яме его души. Спотыкаясь, он вошел в открытую дверь, чтобы спрятаться от окружающего безумия, но спасения не было и в этом разграбленном доме. В коридоре в лужах крови лежали тела, из гостиной доносились хриплое дыхание и жалобные всхлипывания. Совесть предназначена для того, чтобы усмирять бедняков, потому что богатые не прислушиваются к ее зову, и гигант всегда презирал и заглушал ее. Приказав себе найти другое утешение, он вытащил из-под рубашки пистолет, опустил оба курка и ворвался в гостиную.

Там Пепин удерживал молодую женщину на столе лицом вниз, а Биго насиловал ее. Лицо Биго было красным от солнечных ожогов и напряжения – он изо всех сил пытался извергнуть из себя семя, но эта женщина, по всей видимости, была уже не первой его жертвой. Оба испуганно посмотрели на Гриманда.

– Оставьте ее, – приказал он. – Мы уходим.

– Что, прямо сейчас? – выдохнул Биго, и его движения стали еще яростнее.

Пепин отошел от стола.

– Соберите тележки и людей. И оставьте ее, – повторил Инфант Кокейна.

– Пепин уже закончил, теперь моя очередь, – запротестовал Биго.

– Я сказал, отпустите ее!

– Ты говорил, что всё общее…

Гриманд выстрелил ему в лицо. Биго отлетел назад, словно от удара копытом, упал на пол и застыл без движения. Король воров посмотрел на Пепина сквозь пороховой дым. Тот уставился на своего подельника, задыхаясь от ужаса, а потом бросился к двери, не решаясь взглянуть на предводителя.

– Пепин! – окликнул его Гриманд.

Юноша замер на пороге, боясь повернуться.

– Тележки. Люди. Уведи всех домой, – распорядился король воров.

Затем он приставил пистолет к голове девушки и нащупал пальцем второй спусковой крючок. Она посмотрела на него и отпрянула, не столько от пистолета, сколько от его лица. Гриманд заколебался. Что он делает? Девушка опять подняла на него взгляд. Ее глаза молили о милосердии, но что это означает, жизнь или смерть, Гриманд сказать не мог. Он отвел назад курок и сунул пистолет за пояс, а потом взял девушку за руку и поставил на ноги:

– Идти можешь?

Гриманд не спрашивал ее имени, а она не назвалась. Несчастная вообще не произнесла ни слова, и он тоже. По мере того как они углублялись в лабиринт Ле-Аля, улицы становились если не мирными, то спокойными. Страх, пропитавший каждый дом, не оставлял места для мира. К ним приблизился отряд милиции, искавший новых жертв, но, встретив взгляд Инфанта Кокейна, ополченцы потупили глаза и поспешно удалились. В голове у него прояснилось. Боль в глазах утихла, и все вокруг вновь стало четким. Гриманд остановился у церкви Сен-Лье и повернулся к девушке:

– Здесь ты найдешь убежище, если захочешь.

– Я должна буду креститься? – были ее первые слова за все время.

– Отец Роберт не фанатик. Мы его попросим.

Девушка кивнула, не глядя на своего спутника.

Внутри было темно, и великан сначала услышал тревожный шепот, а потом увидел людей. Церковь была битком набита беженцами. Ужас, вызванный его появлением, читался на их лицах. Раненые лежали на полу, и старый священник пробирался между ними с кувшином в руках. Наверное, он был глухим, поскольку даже не оглянулся. Второй священник, помоложе, шел к ним по проходу между скамьями. Он был потрясен и разгневан и не скрывал этого. Гриманд знал его как человека искренне верующего, но исполненного истинного сострадания. Мнение святого отца о нем самом его не интересовало.

– Отец Роберт, я буду благодарен, если вы приютите эту девушку, – попросил его предводитель воров.

Роберт поклонился его спутнице и указал на проход, но она колебалась.

– Она боится, что вы заставите ее принять крещение в обмен на убежище, – пояснил Гриманд.

– Мадемуазель, мы примем вас без всяких условий, – заверил девушку священник.

Та расплакалась. Отец Роберт махнул рукой, и две женщины поспешили к ним. Ласково обняв девушку, они повели ее к остальным.

– С ней дурно обошлись, – сказал король Кокейна.

– Я не буду спрашивать кто. Ее здесь не обидят. – Роберт посмотрел на кровавые пятна на рубашке незваного гостя. – Вы тот, кого называют Инфантом.

– Меня зовут Гриманд.

– Одно имя чернее другого. А теперь уходите. Вы их пугаете.

Король воров снял с пояса кошелек.

– Оставьте себе ваши кровавые деньги, – замотал головой священник. – Золото сатаны не купит вам спасения.

– Я не ищу спасения, по крайней мере, в этом доме лжи. Я уплачу дьяволу положенное в той монете, которую он потребует, хотя осмелюсь предположить, что теперь он у меня долгу. Оставьте свое презрение до того раза, когда будете целовать перстень епископа, и выслушайте меня. Это безумие – католическое безумие – продлится не один день, и никто не знает, как далеко оно может зайти. Дверь вашей церкви охраняет только слово…

– Слово Божие.

– Сегодня мало кто надеется на Слово Божие, а среди тех, кто читает другие молитвы, есть и ваши братья-католики. Так что лучше надейтесь на здравый смысл. Наймите сержанта для охраны. Я пришлю сюда одного. Нет нужды вам объяснять, что никто не возьмется за такую работу бесплатно.

Гриманд бросил кошелек в грудь Роберта.

– В отличие от вашей совести Христос простит, если вы заплатите золотом дьявола. Кроме того, вам нужно кормить этих людей, а еда не бывает бесплатной.

Святой отец поднял кошелек, удивившись его тяжести, а король Кокейна повернулся к двери.

– Я буду молиться за вашу мать, хотя ее работа не требует благословения. И за вашу черную душу… – пообещал ему священник.

– Не тратьте слов, – отозвался Гриманд. – Просто наймите сержанта.

По воскресеньям квартал Ле-Аль напоминал сердце, которое перестало биться. В остальные дни недели это был источник жизненных сил города – через него проходило огромное количество еды, которую Париж запихивал себе в глотку от одного рассвета до другого. Каждую ночь тысячи животных, мясо и внутренние органы которых могли удовлетворить любой вкус и кошелек, гнали по Рю Сен-Дени на многочисленные скотобойни, где их убивали прямо на открытом воздухе. Вместе с животными прибывали фургоны, заполненные рыбой и дичью, овощами и фруктами, сырами и вином. Но главным продуктом было зерно, поскольку парижане любили хлеб больше Бога.

В 1543 году – в год рождения Гриманда – король Франциск, умевший считать деньги, приказал перестроить весь этот район. Те строительные работы не закончились до сих пор. Гриманд научился ходить, говорить, воровать и продавать в этой волшебной стране разрушения и созидания. Он смотрел, как сносят здания, которые ему нравились, а на их месте растут другие, еще красивее. Он замешивал раствор, копал ямы под фундаменты, носил кирпичи, бревна и свинец – за гроши. Если бы там снесли все дома и начали строить снова, Гриманд лучше многих смог бы объяснить, как это нужно делать. Но он был ублюдком из Дворов, а его мать жила с преступником, и ему доверяли лишь копать землю.

Ле-Аль, как называли этот район его жители, располагался между улицей Труандери на севере, улицей Сен-Дени, ведущей к Шатле, на востоке, сырными рядами на западе и старой солеварней у реки на юге. Когда-то он был огромным и запутанным. Новые рынки представляли собой галереи, предназначенные не только для продуктов, но и для других товаров: здесь продавали кожу, меха и ткани, глиняную посуду и ножи, обувь и редких птиц. Выше галерей располагались жилые дома, а также церкви, постоялые дворы, общественный источник, восьмигранный позорный столб, а также развалины старого рынка и мастерских.

По воскресеньям гул людских голосов и крики животных сменялись относительной тишиной: здесь можно было встретить лишь городскую стражу, гуляющих жителей, юных любовников и беспризорных детей. Сегодня осталась одна стража, усиленная сержантами из Шатле. Множество гугенотов, а также некоторые невезучие католики могли тысячами умирать в своих домах, но рынки должны были оставаться в безопасности.

Проходя мимо, Гриманд кивал стражникам. Они знали, что он платит за их услуги и что его интересы лежат вне пределов рынка. На самом деле многие из тех, кто нанимал охрану, продавали его товар, причем нередко сообщали ему имя покупателя. Все они были партнерами в бесконечном преступном водовороте Парижа.

Возле мастерской ножовщика гигант заметил сержанта Роде.

– Дождь собирается, – сказал тот, кивком указав на восток.

– Тебя ждет сухое местечко, – подмигнул ему король воров. – Отцу Роберту нужна охрана в Сен-Лье. Он заплатит, сколько попросишь, чтобы ты там стоял. Бьюсь об заклад, ты потребуешь двойную цену – иначе тебе пора на покой.

– Я слышал, он укрывает еретиков. Скоро начнет ходить по воде, – фыркнул сержант.

Гриманд усмехнулся:

– Тебе же все равно, останутся они жить или умрут. Зачем отказываться?

– Мне приказано не вмешиваться, но с каких пор ты стал добрым самаритянином?

– Если не хочешь, так и скажи. Я уже вижу троих, которые возьмутся за эту работу.

– Эй, я согласен! Милиция не посмеет осквернить церковь. Они добрые католики, и у них полно других дел. Они не в состоянии даже убирать дерьмо, чтобы не измазаться, но желудки у них крепкие.

– Шатле предпочитает не вмешиваться.

– Когда все закончится, милиция разойдется по домам. А мы останемся. На следующей неделе нужно будет собирать пошлины. Мы не хотим, чтобы нас считали бандой убийц.

– Принципиальные, значит.

Роде рассмеялся:

– Мы не подпускаем милицию к рынку, а то они завалят его трупами. Мы сами вывели отсюда всех арендаторов-гугенотов и передали их Гарнье или Крюсу. Приказ Ле Телье. Они пошли покорно, как овцы. Думали, что их ведут в тюрьму, в Консьержери. Все верно, их туда привели, а там прирезали, в подвалах. И нас еще пугают адом, а? Крюс говорил, будто поклялся святому Иакову, что лично отправит к дьяволу сотню еретиков. Мы ему здорово помогли.

Утром Гриманд заказал свинью для жарки на скотобойне Крюса.

Сержант подмигнул ему:

– Может, это и дурной ветер, но кое-кому он принесет удачу. Власти объявят аукцион на пустые места. Товары там долго не пролежат, если тебе интересно.

– Не сегодня. Ходят слухи об армии гугенотов. Что там на дорогах?

– Не знаю. Все ворота заперты. И мышь не проскочит.

– Все ворота?

– Кроме Сен-Дени. Их открывают в полночь. Нельзя же, чтобы тысячи голов скота начисто обглодали пригороды. Кроме того, гугенота, конечно, можно убить, но в пищу он не годится.

– Что еще слышно?

– Король хочет, чтобы беспорядки прекратились. Можешь передать это всем, если хочешь.

Роде ухмыльнулся, но Инфант остался серьезен.

– Есть еще одна новость, которая стоит нескольких франков, – добавил сержант. – Особенная, если учитывать всю эту суматоху. Нужно найти одного человека.

– Я не стукач.

– И тем не менее. Это не имеет отношения к твоим делам. Он рыцарь святого Иоанна. Высокий, с белым крестом на груди, храбрый. Вчера вечером на дуэли убил трех гугенотов.

– Его за это разыскивают?

– Нет, ордер в таких случаях не выписывают. Шатле не может арестовать члена ордена, как какого-то уличного вора. Нужно согласие короля, парламента, а может, и самого Папы в Риме.

– Ордена?

– Да, ордена святого Иоанна. У них свои законы. Никто не вмешивается в их дела. В любом случае нам не сказали, что его обвиняют в преступлении. Просто нужно его найти.

– Кто его ищет?

– Не знаю, и тот человек, который мне сказал, тоже не знает, и те, кто сказал ему… и так далее, и так далее. Его срочно разыскивают по какому-то важному делу. Кто знает, может, у шевалье большой член и герцог Анжуйский решил покаяться.

– Я буду иметь в виду. Как его зовут?

– Матиас Тангейзер.

Гриманд скривил губы, словно слышал это имя впервые. Одно из преимуществ его лица состояло в том, что любая гримаса выглядела на нем настолько преувеличенной, что скрывала его мысли. Но на самом деле он думал, что имя человека, которого разыскивают, ничего не значит. Или почти ничего.

– Есть у него еще какие-нибудь приметы? – спросил он.

Роде прищурился, поднял глаза к небу, и Гриманд с облегчением вздохнул. В океане лжи сержант ловок, словно угорь – впрочем, как и все они, – но желай он обмануть, то приложил бы больше усилий. Это значило, что его собеседник не знал о связи женщины, которую утром видел в тележке Гриманда, и человека по имени Тангейзер.

Сержант покачал головой:

– Нет.

– Значит, большой член – всего лишь предположение.

– Мечты моей жены.

– Я ухожу. Можешь сказать своей жене, что отец Роберт платит золотом.

– А зачем мне ей это говорить?

Гриманд остановился у фонтана Невинных и вымыл под его струями сапоги. Возможно, это просто совпадение, но Матиас – не очень распространенное имя, разве что среди саксонцев. Свинцовый груз внутри не исчезал. Он любит эту женщину, и поэтому выбор прост. Либо руководствоваться чувствами, либо нет. Король Кокейна напомнил себе, что нужно переодеть рубашку, прежде чем входить в родильную комнату. Неизвестно, большой член у саксонца или нет, но нельзя отрицать, что он работает.

Предводитель воров посмотрел на солнце, все еще жаркое, но уже начинавшее клониться к западу. Он потерял счет времени. Пора возвращаться в Кокейн.

Тангейзер будет искать свою жену, но не найдет. А вот другие могут – если обнаружат, что Карла жива. И они обязательно обнаружат, если уже не обнаружили. Зачем Шатле ищет этого человека? Сообщить о его жене, помочь им? Предупредить его, защитить? А может, та же злобная рука, что заплатила Гриманду за смерть Карлы, пытается дотянуться и до ее мужа. Кто пытается убить их обоих и почему? Король Кокейна всю жизнь провел среди преступников, причем из всех слоев общества, и прекрасно понимал, что Карла меньше всего похожа на человека, способного вызвать такую сильную ненависть. Причины для убийства могли быть самыми разными. В тот день, когда король залил стены своего дворца кровью – кровью приехавших на свадьбу его сестры гостей, родственников и давних друзей, – возможно все.

Ребенок. Может, дело в нем?

А может, Тангейзер – просто жестокий злодей?

Многие мужья не прочь избавиться от жен.

Гриманд вытер глаза от грязи и пота. Голова у него раскалывалась. Вот почему нет смысла задавать вопросы. Или нарушать договор. Он остановился, чтобы помочиться. Король воров чувствовал себя медведем, вдруг почуявшим, что в лесу появилась свора собак, вынюхивающих его запах. Сержанты не посмеют сунуться во Дворы. За это придется дорого заплатить – и теперь, и потом. Но у Гриманда много врагов, и нанять их так же просто, как и его самого. Самое подходящее время для войны банд – но только не для него. Не следовало убивать Биго. Безумие. Безумие… Но он не останавливался. События могут развиваться быстро. Понадобилось меньше двух дней, чтобы во всем городе веселый праздник сменился кровавым хаосом.

Нужно действовать хитростью.

Гриманд ускорил шаг.

Он увезет Карлу из Парижа.

Когда он вернулся, Алис запретила упоминать имя Тангейзера.

Гриманд ждал благоприятного момента, а появление на свет маленькой девочки развеяло его мрачные мысли. По крайней мере, на время. Карла окончательно завоевала его сердце, но он надеялся, что его лицо поможет скрыть этот факт. Интересно, догадалась ли мать? Она сама и ее ремесло по-прежнему завораживали короля воров. Мать видела его насквозь. Она отказывалась принимать от него что-либо, кроме хлеба насущного. Алис научила его всему, что знала, но Гриманд не мог жить такой жизнью. Мать не осуждала сына и не раз повторяла, что он сам должен нести свое бремя.

Ее умение обращаться с роженицами и их младенцами – в радости, в горе или даже в страхе – Гриманд наблюдал с детства. Но связь, образовавшуюся между матерью и Карлой, ему еще не приходилось видеть. Что за искра проскочила между ними? Страхи нахлынули на него с новой силой. Может, эта связь поможет ему? Он увезет их обеих из Парижа. Лошадь и фургон достать нетрудно. Золота хватит, даже несмотря на щедрое пожертвование священнику. Ворота Сен-Дени буквально в двух шагах, а стражников он подкупал уже не раз. Можно выйти из города, когда будут впускать скот. От этих мыслей на душе стало легче. Алис будет возражать, но он ей ничего не скажет, пока все не подготовит.

Приняв такое решение, Гриманд сообщил Карле, что, по его сведениям, Матиас в Париже.

Женщина была измучена родами и пребывала под воздействием сильных эмоций, что явно смягчило ее реакцию на это известие. Не стоило сбрасывать со счетов ее редкое самообладание, которое поразило предводителя бандитов с первой же минуты. Несколько секунд она молчала, глядя на спящего ребенка, а потом итальянка подняла взгляд на Гриманда.

– Пожалуйста, принесите перо и бумагу, – попросила она. – Я должна ему написать.