Любимые дети, или Моя чужая семья Чемберлен Диана

– Не верю, что ты потенциальный пациент психушки, – покачал головой он. – Думаю, у тебя поразительные духовные ресурсы, о которых ты даже не знаешь. Когда я начал работать с тобой, я пообещал, что все сказанное останется между нами. И я нарушу этот договор, только если почувствую, что ты представляешь опасность для себя и для других. И очень важно, чтобы ты рассказала мне, если тебе грозит такое состояние. Но, Мэгги, я так не думаю.

Он был прав. Я причинила зло множеству людей и все же не желала этого. А покончить с собой? У меня для этого не хватит храбрости. Хотя в тюрьме были моменты, когда я хотела умереть.

– Можешь рассказать, что думала несколько минут назад? Ты выглядела так, словно улетела далеко отсюда.

– Я думала об отце.

Я скомкала салфетку.

– Ты сердита на него?

Я поспешно покачала головой, но тут же неожиданно для себя кивнула.

– Я рассказывала о нашем старом доме.

– Си-Тендер.

– Верно. Я помню и отца в этом доме. Мы сидели на крыльце вместе. Он брал меня поплавать в океане. Он – лучший отец на свете.

Слезы полились снова, и я не сразу смогла продолжить. Я взяла из коробки новую салфетку.

– Мне так обидно, что он… связался с Сарой и родился еще один ребенок. Но это не меняет того, каким прекрасным он был отцом. И когда Си-Тендер еще существовал… прежде чем ураган все снес, я иногда приходила туда по ночам, и сидела на крыльце, и чувствовала, будто отец по-прежнему со мной. Не всегда. Но иногда я как будто могу с ним общаться. Как будто он по-прежнему тут, со мной.

Доктор Джейкс кивнул, словно я сказала совершенно нормальную вещь.

– Я слышу тебя.

– Но вы мне верите? То есть он действительно был здесь? И я действительно с ним общалась?

– Не знаю, Мэгги.

Он снял свои полосатые очки и положил их на стол.

– Говорят, у некоторых людей есть такие способности. Но не знаю, реальны ли они, или это просто игра воображения. Никто не может знать наверняка. Это великая тайна, правда?

– Значит, нам неизвестно, что случится после нашей смерти?

– Верно. Но главное, что это казалось реальным тебе. Мы – ты и я, не можем точно знать, было ли это реальным. Поэтому приходится считать, что это казалось реальным. И это главное.

– Но у безумцев бывают иллюзии и галлюцинации, которые они считают реальными.

– Мы говорим о тебе. Не о каких-то безумцах.

Я вымучила улыбку.

– Что для тебя было особенным во время этого общения?

– Он любил меня такой, какая я есть. В то время я лгала матери, устраивала тайные свидания с Беном, курила травку и пропускала школу. А па видел меня другой. На более глубоком уровне. Словно ничто из того, что я вытворяла, не играло никакой роли. Я была просто Мэгги. Дочерью, которую он любил. И не имело значения, что я делала.

– Он принимал тебя.

– Полностью.

– Каким чудесным чувством это, наверное, было.

– Но Си-Тендер исчез, и я больше не могу общаться с папой таким образом. Несколько раз я чувствовала, что он рядом. Но он как будто… появляется. Я не могу связаться с ним… специально, как было раньше.

– Не согласен. Думаю, ты можешь связаться с ним в любое время. Где угодно. Даже здесь.

– Это не одно и то же. Я не чувствую его здесь, как чувствовала там.

– Хотелось бы, чтобы ты попыталась.

– Здесь?

Он кивнул.

– Не хочу.

– Знаю, ты не почувствуешь его так сильно, как в Си-Тендер. Но, думаю, если попытаешься, почувствуешь его по-другому.

Я взглянула на смятые салфетки на коленях. Я бы почувствовала себя полной идиоткой, пытаясь связаться с папой в присутствии постороннего.

– Как бы отреагировал твой отец, расскажи ты ему, что сделала? – спросил доктор Джейкс. – О пожаре.

– Он бы понял меня. Даже объяснять бы не пришлось, почему я это сделала. Он не злился бы на меня.

– Я помню тату у него на руке, – кивнул доктор Джейкс.

– «Сопереживание». Верно. Когда я впервые почувствовала эту связь с ним, я сделала свое тату.

– Должно быть, приятно почувствовать такую связь с ним?

– Точно.

– Мэгги… закрой глаза.

Я закрыла.

– Дыши ровно и глубоко. Сосредоточься на своем дыхании. Почувствуй дыхание в задней стенке глотки. Как воздух входит. Как выходит через нос.

Я послушалась. Он, конечно, пытался освободить мой мозг. Сначала я думала: «Как это глупо! Я точно знаю, что он пытается сделать».

Но через пару минут я почти забыла, где нахожусь.

– Расскажи отцу… расскажи громко, что ты сделала.

– Папа, – сказал я, прежде чем приняла сознательное решение слушаться доктора Джейкса. – Я подожгла церковь. То есть готовила пожар, и один мальчик случайно уронил в бензин зажженную спичку. Несколько человек погибло.

«Где вы в последний раз познали Бога?»

Я громко рассмеялась. Глаза широко распахнулись.

– О боже, – сказала я доктору Джейксу. – Это так похоже на папу!

– О чем ты?

– Мама говорила, что, когда в церкви шла служба, па спрашивал людей: «Где вы в последний раз познали Бога?» Именно это он сказал мне прямо сейчас. Как странно…

– Судя по твоей улыбке, это хорошая странность.

– Я действительно смогла его услышать.

– Может, следовало ответить ему?

Я снова рассмеялась:

– Вы еще более безумны, чем я.

Он улыбнулся и стал ждать.

– Нигде, – ответила я.

Доктор Джейкс снова вскинул брови:

– Думаешь, он примет такой ответ? Твой отец?

Я закрыла глаза. И почувствовала, как вопрос папы наполнил меня, и неожиданно вспомнила, как держала на коленях Мэдисон. Ощущала ее легкое тельце в своих объятиях.

– Когда держала Мэдисон в больнице. Девочку, о которой я говорила. Это ее отец устроил скандал вчера вечером. Она умерла у меня на руках.

– Мэгги! Ты не сказала, что она умерла на твоих руках, – сочувственно ахнул доктор Джейкс.

– Не сказала?

Вчера я столько всего ему выложила! И понятия не имела, что утаила что-то.

– Что ты чувствовала?

В мозгу теснились десятки слов.

– Грусть. Желание помочь. Мне было хорошо. Было плохо. Я поражалась. Пугалась. Радовалась.

Я улыбнулась такому потоку слов и их непонятному подбору.

– Я чувствовала себя счастливой. Не в том смысле, будто я счастлива, что жива, а она – нет. Просто была счастлива быть с ней. Знать ее и иметь возможность держать в объятиях.

Я сморщила нос.

– Это имеет какой-то смысл?

– Ты думала о том, каким скверным человеком была?

Я покачала головой:

– Я совсем не думала о себе.

– Мэгги. Это твое тату – идеально. За те недели, что я узнал тебя поближе, я понял, что ты сострадаешь многим людям. Всем, кроме себя.

– Потому что сделанное мной непростительно.

– Какую часть дня ты проводишь в мыслях об этом?

– Это всегда присутствует в глубине моего сознания. Даже во сне. Мне снятся пожары, и всегда их устраиваю именно я. Иногда снятся трагедии. Вчера я видела во сне, что стала причиной автомобильной аварии. Всё в этом роде.

– Значит, ты казнишь себя даже во сне?

– Что бы вы ни говорили, это не делает простительным все, что я сделала.

– Возможно, это и так, – вздохнул Джейкс. – Но я собираюсь сказать нечто совершенно иное. Я бы хотел, чтобы ты подумала над такой мыслью: ты эгоистична потому, что не прощаешь себя.

– Не понимаю.

– Ты зацикливаешься на своей вине. Сама только что сказала. Когда ты держала на руках этого ребенка, ты помогала ей тем, что не думала о том, какой ты ужасный человек. Чем больше энергии ты тратишь на самобичевание, тем меньше энергии остается на помощь другим людям.

– Нельзя же автоматически сказать: «Да, я себя прощаю». Так ничего не получится, – возразила я.

– Что стоит на пути твоей возможности простить себя?

Ответ пришел сразу, хотя и не понравился мне.

– Я не извинилась ни перед кем, кому причинила зло. Даже перед Китом. Особенно перед Китом. Я избегаю его. Прячусь. От всех, кто знает. Не могу встретиться с ними лицом к лицу.

– Для этого нужно мужество.

– Больше мужества, чем есть у меня.

– Тогда подумай об этом, Мэгги. Подумай о том, как найти мужество выйти из укрытия.

Мы с Кимми ехали на велосипедах, моем и Мэгги, в «Топсейл Айленд Трейдинг Компани» в Серф-Сити. Мы хотели сливочную помадку. А там были все сорта. Мы купили самую любимую: шоколадный зефир.

– Похоже на нас, – сказала Кимми, когда леди положила помадку в маленькую коробочку.

– Ты о чем? – спросил я. Не пойму, как помадка может быть похожа на нас!

– Черное и белое.

Она показала на большой блок помадки «шоколадный зефир» за стеклом. Темная часть была совсем не черной, а коричневой. Но Кимми тоже коричневая. Если бы она сказала «коричневое и белое», было бы понятнее. Я едва не выпалил это вслух, но мама часто напоминала о том, что не стоит спорить по пустякам. Поэтому я просто сказал «да».

После того как мы купили помадку, мы положили ее в корзинку Кимми и поехали домой. Машин не было, если не считать припаркованных на улице, потому что сейчас не лето и не выходные, так что мы ехали рядом.

– Вон твой кузен, – вдруг сказала Кимми и показала на новый полицейский участок.

Кит шагал по улице от полицейского участка. Его машина стояла чуть впереди. Похоже, он как раз шел к ней. Я не хотел с ним разговаривать, но, если он поедет, мы наверняка с ним столкнемся. Поэтому пришлось остановиться. Может, стоило объехать его, но смешно было ничего не сказать, тем более что теперь он мой кузен.

– Привет, – пробормотал я.

– Привет.

Кит едва поднял глаза. Просто открыл дверцу машины.

– Мы купили помадку, – вмешалась Кимми. – Шоколадный зефир. Хочешь попробовать?

Я вовсе не желал отдавать нашу помадку. Но мы с Кимми думали, что Кит ничего не сказал дяде Маркусу о том, что мы были у него в башне, иначе дядя Маркус меня бы отругал. Поэтому Кимми была такая добрая.

– Нет, спасибо, – проворчал Кит.

– Полиция что-то узнала о Саре? О мисс Саре? – спросил я.

Он рассмеялся, но не так, как смеются над чем-то забавным.

– Думаю, им пора вызвать экстрасенса. Все будет полезнее, чем то, что они сейчас делают.

Я не совсем понял, что такое экстрасенс. Но побоялся спросить у Кита.

– Хочешь сказать, что кто-то может увидеть во сне, где твоя мать? – спросила Кимми.

О, теперь до меня дошло, Кимми – это мозги. Я – это сила.

– Верно, – кивнул Кит. Он выглядел так, словно ждал, что мы скажем что-то еще. Может, хотел, чтобы я снова попытался отдать ему деньги? А может, и нет. Из-за той штуки, которая называется гордостью. Ма сказала, что это гордость помешала ему взять мои деньги. Но что с моей стороны было здорово предложить. Гордость – одна из тех вещей, которые мне непонятны.

– Ну, представь, что ты проиграл соревнования по плаванию. Иногда говоришь «мне плевать», хотя тебе не плевать. Потому что твоя гордость ранена.

Я как-то не совсем сообразил, о чем она, но сделал вид, что сообразил, потому что иначе она продолжала бы целую вечность распространяться об этом. После того как Кит не взял мои деньги, я не мог понять, как положить их обратно на карточку. Я умел только снимать. Но ма сама положила деньги обратно. Она сделала это для меня.

– Послушайте, – сказал Кит, садясь в машину. – Насчет башни. Я знаю, что вам некуда пойти. Поскольку вы еще не водите машину, положение безвыходное, так что все в порядке, верно?

Я совсем растерялся. Я думал, он хочет сказать, что мы правильно сделали, занявшись сексом в башне дяди Маркуса, но мы ведь ничем таким не занимались. Ждали, пока будем лучше готовы к этому. Я хотел сказать ему все это, но не сказал. Потому что секс – дело строго личное.

Но одно я знаю точно: Кимми покраснела. Некоторые люди не замечали, что она краснеет, потому что у нее кожа темная, но я всегда это видел. И сменил тему, чтобы она не краснела.

– У тебя красивая девушка. Ее волосы теперь темные, как у Кимми.

Кит поднял голову.

– Что значит «теперь темные»?

– Ты знаешь, раньше они были белые. Желтовато-белые. Как у Эмили Кармайкл.

– О чем ты толкуешь, Локвуд, черт тебя побери?

– Почему ты вечно злишься?

Мне стало не по себе. Вроде нормально беседовали, а он вдруг рычит на меня.

– Я сделал комплимент.

– Только объясни насчет волос Джен. Они были белые?

– Желтовато-белые.

– Неважно. Что ты имел в виду?

– Ничего.

Я был рад, что мы стояли перед полицейским участком. А вдруг он начнет меня бить?

– Просто она выглядит иначе, чем раньше. Вот и все.

Он вышел из машины. Я немного отодвинул велосипед.

– Откуда ты знаешь, как она выглядела?

Откуда знаю?

Я попытался вспомнить, где видел ее. Может, в школе? Но я помнил, что где-то смотрел на тату сердечком чуть ниже уха.

– Думаю, в автобусе. А может, в классе. Не помню точно.

– Наверное, ты с кем-то ее спутал, – ухмыльнулся Кит.

– Определенно нет. Я помню ее такую штуку, вроде тату. – Я коснулся скулы как раз под ухом. – Сердце.

– Родимое пятно?

– Что такое «родимое пятно»? – спросил я.

– Вроде пятна на твоей коже, только с самого рождения, – пояснила Кимми. – Оно может быть разной формы.

– Я думал, что это тату.

– Я голодна, – пожаловалась Кимми. – Давайте съедим помадку.

– Послушай, Энди, – сказал Кит. – Может, ты видел кого-то, похожего на Джен, или с таким же родимым пятном?

– Где? – спросил я.

– Ты…

Он как будто зарычал.

– Хочешь меня довести?

– Ладно.

Я решил не спорить с ним, тем более что Кимми хотела ехать.

Я стал садиться на велосипед.

– Ты точно знаешь, что видел ее раньше? – вдруг спросил Кит.

– Люди… то есть леди иногда красят волосы, – объяснил я. – Сегодня они рыжие, завтра – каштановые. Это не играет роли. Но они все те же самые леди.

Маленькая мисс Совершенство

Вначале все думали, что пожар устроил Энди. Это практически первое, что слетело с губ Кита, когда удалили дыхательную трубку. Его мучили страшные боли. Половина лица была покрыта слоями бинтов. Руки завернуты в гигантские трубки марли с хирургическими зажимами, высовывавшимися из повязок, покрывавших левую руку. Он непрерывно повторял:

– Энди. Энди. Энди.

– С Энди все в порядке, милый.

Я думала, Кит тревожится, что тот пострадал при пожаре, и удивлялась, что он так заботится об Энди. Он всегда вел себя так, словно Энди, бывший раньше товарищем по играм, стал для него неприятной помехой. Позором. Теперь я подумала, что, несмотря на все это, Кит, должно быть, в глубине души все еще любил его.

– Нет, – выдавил Кит. – Я… не об этом…

Ему приходилось глубоко вздыхать между каждым словом. Легкие были сильно обожжены.

– Я видел… Энди… у церкви…

Я поняла, на что он намекает, хотя не сказала ему, что это был поджог. Боялась, что эти новости его расстроят. Но он, кажется, уже все знал. Интуитивно. Знал, что пожар устроен специально, и, по его мнению, виноват был Энди. Но умом и сердцем я понимала, что этого не может быть. У Энди в голове не гнездилось ни одной злобной мысли, да ему и сообразительности попросту не хватит, чтобы устроить картинное зрелище. Но подозрения Кита, которые он шепотом поведал преподобному Биллу во время визита последнего в больницу, привели в движение то, что остановить было невозможно. Вскоре эксперты нашли следы бензина на одежде Энди и его отпечатки на канистре. Я узнала это от сплетников, потому что, хотя Лорел звонила мне, чтобы узнать, в каком состоянии Кит, и просила разрешения навестить его, я ей не перезванивала. Несмотря на все происходившее с Энди, слушания, возможность того, что его дело будут слушать в суде для взрослых, что было абсолютно, чудовищно мерзко, она думала о нас.

Но я не могла заставить себя перезвонить. Я хотела, чтобы Кит стал таким, как прежде. С сильным здоровым телом. Пусть он даже останется своевольным и упрямым! Хотела, чтобы его разум тоже исцелился, а память осталась нетронутой. С одним исключением. Только бы он забыл о письме Маркуса! Пусть эта крошечная деталь сотрется навсегда!

Но через день-другой после выхода Кита из комы память к нему вернулась. И все ожило. Он, казалось, запомнил каждое слово из письма и нашу беседу по этому поводу. Мы с сыном хранили тайны, которые, я знала, уничтожат Лорел. Я не смела позволить ей навестить Кита. А когда меня спрашивали, почему я не отзвонюсь ей, отговаривалась усталостью. Я жила в кошмаре. И все из-за сына. Обнаруживала молитвы, о существовании которых во мне не подозревала, и плакала, плакала… слезы словно лились из какого-то бездонного колодца! Я знала, что Лорел вместе с Мэгги и Маркусом продирается через совершенно другой ужас, в котором был замешан Энди. У меня не было сил поддержать ее, поскольку я едва могла держаться сама, а еще и потому, что между нами существовала такая позорная тайна.

Мне и в голову не приходило, что она уже все знала. Кит все рассказал Мэгги, когда та пришла его навестить. Мэгги, которая за что-то злилась на Лорел, сообщила правду матери. Но тогда я этого не знала.

Как-то днем, через несколько недель после пожара, в палате Кита неожиданно появился Маркус. На сегодня были назначены слушания, когда судья должен был решить, будет ли дело Энди рассматриваться в суде для взрослых. Судя по выражению лица Маркуса, когда тот вошел в палату, я подумала, что знаю, чем кончится дело. Он выглядел измученным. Губы плотно сжаты.

Я сидела у кровати Кита, уговаривая его поесть супа, но при виде Маркуса встала, отставила тарелку и обняла его. Он был единственным из всего моего города, с кем я чувствовала себя в безопасности. Он знал все, что следует знать. Ничто из сказанного Китом его шокировать не могло.

– Что здесь делаешь ТЫ? – спросил Кит.

Он все еще был убежден в вине Энди, что вместе с болью и вполне оправданной жалостью к себе, как к несправедливо лишенному доли в состоянии Локвудов, восстановило его против всякого, носившего эту фамилию.

– Плохие новости? – спросила я, разжимая руки.

Маркус показал на стул, с которого я только что встала.

– Садись. Мне нужно поговорить с вами обоими.

В голову мгновенно полезли самые идиотские страхи. Вещи, совершенно не имевшие смысла. Энди повесился в камере. Лорел пристрелила судью. Безумные мысли были показателем того, что со мной творилось после того, как я провела несколько недель в невыносимо жаркой комнате, наблюдая, как сын борется за жизнь.

Я снова уселась на стул и нервно подоткнула выбившуюся марлю под повязку на лице Кита.

Маркус встал у изножья.

– Прежде всего, Кит, как ты себя чувствуешь?

– Пошел ты! – бросил Кит.

– Кит!

Мне все равно, как велика его боль, некоторые вещи просто неприемлемы!

– Следи за своим языком!

– Все в порядке.

Маркус говорил так устало.

– Что ж, – вздохнул он, – дело обстоит так: Мэгги встречалась с Беном Триппеттом.

– То есть… у них был роман? – уточнила я. Он кивнул.

Я изумилась. Дон была так влюблена в Бена! Твердила, что он единственный мужчина в ее жизни, которому можно доверять.

– Бедная Дон, – выдавила я.

– Мэгги считала, что он порвал с Дон, – пояснил Маркус. – Так он ей сказал.

– Почему нам нужно говорить о жалкой любовной жизни Мэгги? – вмешался Кит.

– Вот почему, – сказал Маркус. – У Бена были трудные времена на работе, потому что, стоило ему надеть снаряжение пожарного, у него начиналась клаустрофобия. Другие парни над ним издевались. Мэгги захотела ему помочь. Он поговаривал, что уедет, если ситуация не улучшится.

– Какое отношение это имеет к слушаниям Энди? – спросила я. – К чему разговор о любовной жизни Мэгги?

– Слушаний не будет.

Маркус переступил с ноги на ногу:

– Видите ли, Бен считал, что смог, наконец, победить клаустрофобию, но нуждается в пожаре, чтобы показать себя. Вот и…

Я ахнула, неожиданно сообразив, в чем дело, хотя в такое верилось с трудом.

– Хочешь сказать, это Мэгги устроила пожар?

Маркус кивнул. Его глаза неожиданно заблестели: