Скандальная графиня Беверли Джо

Глава 35

Пока Джорджия готовилась ко сну, ей казалось, что она уснет, едва донеся голову до подушки. Однако как только ушла Джейн, сон как рукой сняло. В окно ярко светила полная луна – и в ее свете блеснул тот самый осколок. За день стекло так и не успели поменять.

Но это не имело значения. Ночной ветерок был даже приятен. И Джорджия распахнула настежь оконные створки, вдыхая полной грудью ночную прохладу.

С улыбкой она подумала, что ведет себя сейчас, словно покинутая возлюбленная в театральной постановке. Ей впору было сейчас воскликнуть: «Дрессер, ах, Дрессер! Где ты сейчас, о, Дрессер!» Впрочем, она прекрасно знала, где он сейчас.

Джорджия сделала глубокий вдох, принюхиваясь к ночным ароматам, но ничего особенного не почувствовала: ведь цветы, которые раскрываются ночью, особенно сильно пахнут по вечерам, тотчас после заката, а сейчас почти полночь.

Где-то ухнула сова, потом залаяла лисица.

За спиной у нее послышался скрип открываемой двери.

Она обернулась, удивленная, но исполненная греховной радости: воля Дрессера дала трещину! Но это был всего лишь слуга. Тот самый охранник, которого она видела днем. Но в руке у него был пистолет!

Боже правый, да это Селлерби!

– Ни звука, – произнес он, закрывая за собой дверь, – или я тебя застрелю!

– Но вы же не выносите вида крови!

– К тому времени как покажется кровь, ты будешь уже мертва.

Селлерби вполне здраво рассуждал и с виду был спокоен, но это пугало сильнее, чем оружие в его руке.

Джорджия лихорадочно обдумывала положение. Стоит ей закричать – и Дрессер через мгновение будет здесь, а следом за ним и остальные. Но если Селлерби выстрелит, да еще с такого близкого расстояния, она обречена. А умирать не хотелось.

– Чего вам нужно? – сдавленным голосом спросила она.

– Тебя. Моя восхитительная, моя возлюбленная Джорджия, я всегда желал только тебя!

– Но ведь я была замужем, – прошептала она, зная, что говорит глупости. Сердце ее словно колотилось в горле, думать не было сил. А подумать было необходимо и что-то предпринять.

– Теперь ты вдова. – Он протянул к ней левую, свободную, руку. – Пойдем, любовь моя. Я здесь, чтобы освободить тебя и даровать тебе все, чего только пожелают твои душа и сердце!

Потрясенная Джорджия лишь покачала головой. Вырваться из западни было невозможно. Селлерби загораживал собой дверь, отрезав единственный путь к спасению. Окно было справа от нее, но до земли слишком высоко – вздумай она прыгать, расшиблась бы насмерть.

– Нам не удастся ускользнуть, – выдавила она. Надо подыгрывать ему! Повиноваться правилам этой безумной любовной игры!

– Весь дом спит, охрана тут никудышная. Если кто-то и бодрствует, от них легко будет ускользнуть, а потом разбить стекло во входной двери. Пойдем, оседланная лошадь ждет неподалеку. Мы тотчас поскачем в порт, а там взойдем на борт корабля, который увезет нас в рай.

– Вы хотите навсегда покинуть Англию? – спросила Джорджия, просто чтобы потянуть время. Она взглянула на портрет Дикона, стоявший на столике у постели, и взмолилась о помощи.

Селлерби метнулся к столику и схватил миниатюру.

– Это нам с тобой уже не нужно, ведь правда? – И с улыбкой вышвырнул картину в открытое окно.

Джорджия с трудом подавила крик, ясно осознавая: если бы сейчас у нее в руках был пистолет, она выстрелила бы не задумываясь!

В голове у нее мигом прояснилось. Сам Селлерби, а возможно, и Дикон подсказали ей выход.

Она подбежала к окну и перегнулась через подоконник, глядя вниз:

– Зачем вы это сделали?

– Он не стоил тебя. Где бы ты хотела жить? Франция и Германия не годятся, это чересчур близко, нас там могут разыскать. Может быть, убежим в Россию? Или на Восток? Как тебе нравится Индия?

Джорджия обернулась к нему, прикрыв одну оконную створку – ту, где в раме торчал осколок стекла.

– В Индии слишком жарко, я там могу захворать.

– Ну, тогда в Америку… Северную или Южную.

– Я не хочу покидать Англию, – капризным голосом произнесла она, стоя вполоборота к Селлерби, – все мои друзья здесь! – И с силой прижала ладонь к острому осколку, стараясь не поморщиться и не вздрогнуть от боли.

Но Селлерби все же почуял неладное:

– Что ты делаешь?

Подняв пистолет, он шагнул к ней. Тогда Джорджия ткнула ему прямо в лицо свою кровоточащую руку, и Селлерби отступил на шаг.

– Это кровь, Селлерби! Кровь! – Джорджия прижала руку к груди и размазала кровь по своей белоснежной ночной сорочке. – Вот так выглядел Дикон, когда умирал со шпагой в груди!

Селлерби смотрел на нее широко раскрытыми глазами – видно было, что он испуган, однако сознание не потерял. Он навел на нее пистолет:

– Отойди! Отойди от окна!

Джорджия отпрянула и изо всех сил сжала рану на ладони, пытаясь выжать как можно больше крови, но кровотечение почти остановилось. Ну почему она не догадалась вогнать стекло в ладонь поглубже? И почему кровь не производит ожидаемого эффекта на Селлерби?

Но он все же слегка пошатнулся и оперся на подоконник. Пистолет в его руке дрожал, но по-прежнему был нацелен прямо ей в грудь. Теперь он рассвирепел не на шутку:

– Все они настроили тебя против меня.

И тут она поняла, в чем дело, почему не срабатывает придуманный ею прием – лунный свет съедает цвета, и кровь ее в свете луны кажется серой! Алый цвет сработал бы уже давно.

– Увы, то, чего я хотел, не получается. Есть иной выход, – тяжело дыша, промолвил Селлерби. – Я застрелю тебя и тотчас же приму яд. Он у меня при себе. И ты узнаешь правду в следующей жизни.

Боже, он говорит серьезно! Тогда, может быть, запах? Ведь у крови очень, очень характерный запах!

Когда Селлерби прицелился, Джорджия изо всех сил сжала рану так, что та снова закровоточила, метнулась к Селлерби и ткнула окровавленную руку прямо ему в лицо. Селлерби попытался заслониться оружием, однако Джорджия бесстрашно отвела оружие в сторону и почти коснулась рукой, обагренной кровью, его ноздрей.

– Нет, – захрипел Селлерби. – Нет…

– Да! Дрессер! Кто-нибудь! Ко мне! Здесь Селлерби! – Она прижимала руку к лицу врага все сильнее и сильнее. – Ты убил Дикона! – выкрикнула она. – Ты убил Дикона!

Она уже не могла остановиться и повторяла эти слова снова и снова, прижимая руку в крови к его лицу, хотя Селлерби уже скулил и пытался отпрянуть, но подоконник преграждал ему путь к спасению. И уже теряя сознание, он перевалился через подоконник и рухнул вниз. Джорджия едва не выпала из окна вместе с ним, но в последний миг успела уцепиться за оконную раму. Сухой стук тела, упавшего на землю, показался оглушительным.

Сильные руки обхватили ее и оттащили прочь от раскрытого окна.

– Что происходит? Что ты делаешь? Откуда кровь?

– Селлерби, – с трудом выдохнула она, – я думаю, что убила его.

И все вокруг померкло.

Дрессер подхватил ее на руки в тот самый момент, когда в спальню вбежали перепуганные Торримонды и выпалили одновременно:

– Что стряслось?

– Джорджия!

Дрессер осторожно опустил Джорджию на постель.

– Позаботьтесь о ней. Посмотрите, насколько серьезно она ранена. – Подбежав к окну, он посмотрел вниз. – Боже праведный!

Торримонд тоже выглянул в окно.

– Селлерби? – И бросил через плечо вбежавшему слуге: – Кто-то выпал из окна. Пойди проверь, жив ли он.

Дрессер вернулся к постели.

– Она очень плоха?

– Она вовсе не ранена, – успокоила его леди Торримонд. – У нее порез на руке, и только. Поглядите, она уже приходит в себя. Джорджия, дорогая, все хорошо.

Дрессер присел на постель и обнял возлюбленную.

– Любимая, ты в полной безопасности.

Глаза Джорджии вновь наполнились ужасом.

– Я его убила! Но я вовсе не собиралась его убивать!

– Тихо, тихо…

Дрессер прижал ее к груди, но губы Джорджии прошептали:

– Теперь меня вздернут на виселицу за убийство? Похоже, разразится настоящий скандал, не чета прежним… Графиню повесят за убийство графа…

– Перестань, ничего такого, разумеется, не произойдет. – Дрессер беспомощно взглянул на леди Торримонд, но той ничего не надо было подсказывать.

– Горячего сладкого чая и бренди, – бросила она через плечо служанке, – да побыстрее!

Вернулся слуга и доложил:

– Он мертв, милорд. Но я понятия не имею, кто это такой.

– Я разберусь с этим сам, – сказал Торримонд и вышел.

Джорджия выскользнула из объятий Дрессера.

– Где мой халат?

Он помог ей отыскать его и надеть.

– Он… на самом деле умер? – спросила Джорджия.

– Да.

Дрессер уже готов был успокаивать ее, утешать, однако Джорджия глухо уронила:

– Я очень, очень рада.

– Тебе следовало бы явиться на маскарад в костюме Жанны д‘Арк, – улыбнулся Дрессер.

– Нет. У нее печальная судьба. К слову, о костюмах… Селлерби превзошел самого себя, мастерски нарядившись слугой: на улице я нипочем не узнала бы его. Сейчас, сверху, он выглядит как сломанная кукла.

– Не думай об этом, любимая.

– Он сказал, что, если я позову на помощь, он убьет меня, и так бы и сделал. А кровь его не испугала…

Дрессер вновь прижал ее к груди.

– Ты пыталась напугать его видом собственной крови?

Она кивнула.

– Но ничего не вышло, он не лишился чувств. Тогда я решила, что, может быть, запах…

– Лучше не пытайся сейчас ничего объяснять, дорогая.

– Нет, мне надо именно сейчас объяснить, как случилось, что он упал. Я поняла, что кровь имеет запах, и ткнула окровавленной рукой прямо ему в нос. Ему некуда было деться… он отшатнулся и выпал из окна. Ведь именно так он вышвырнул в окно Ванса, так что поделом ему!

– Ты права, милая.

Но Джорджия вновь вырвалась из его рук и подбежала к окну.

– Пожалуйста, пусть кто-нибудь принесет портрет Дикона! Он должен быть где-то внизу, рядом с…

Дрессер подхватил ее на руки и отнес в свою комнату. Тут как раз подоспела леди Торримонд с чашкой сладкого крепкого чая с изрядной порцией бренди. Дрессер усадил Джорджию к себе на колени и стал бережно поить чаем.

– Моя храбрая малышка… Я думал, что невозможно любить тебя сильнее.

– Ты ведь не осуждаешь меня за то, что я убила эту гадину?

– Я увенчал бы тебя за это золотым лавровым венком. Сожалею лишь об одном: что он перепугал тебя.

– Простите, что я так глупо себя веду, – жалобно сказала Джорджия, обведя взглядом всех в комнате.

– Ты вовсе не глупая, – сказала Лиззи, – ты настоящая героиня. Ума не приложу, что бы я делала, окажись на твоем месте.

– Все-таки он пробрался сюда. – Джорджия села на постели. – Я виновна в том, что в дом проникло зло. Где бы я ни оказалась, со мной всегда приходит беда.

– Был лишь единственный человек, который принес зло в твою жизнь, – спокойно произнес Дрессер, – и ты победила его. И больше он никому не причинит зла. Глотни еще чаю, милая.

Джорджия послушно отхлебнула из чашки, потом вздохнула:

– Теперь неминуемо разразится новый скандал. Ведь он выпал из моего окна!

– В наших силах представить происшедшее в наименее губительном для тебя свете. Сейчас не стоит об этом думать. И еще. Сегодня ты спишь здесь, – прибавил Дрессер, многозначительно взглянув на леди Торримонд. – Со мной.

Джорджия слабо улыбнулась:

– Спасибо. Я не хочу сегодня оставаться одна.

Проснувшись, Джорджия поняла, что в постели она не одна, но как же это было приятно!

Спустя мгновение она открыла глаза и, приподнявшись на локте, посмотрела на лежащего рядом мужчину. Лицо его со шрамом на щеке во сне казалось безмятежно-спокойным. Она узнала его, прежде чем открыла глаза, инстинктивно.

Тут на нее нахлынули ужасные воспоминания прошедшей ночи, но она не дрогнула: ведь он рядом! Ее верный защитник, ее якорь.

Джорджия улыбнулась. Наверное, не стоило улыбаться, думая о смерти, пусть даже о смерти отъявленного злодея, но она не сумела сдержаться. Лорд Селлерби мертв, и теперь ей не нужно бояться, что он причинит зло кому-то, кого она любит.

Она протянула руку, чтобы дотронуться до щеки Дрессера, но рука замерла в каком-нибудь дюйме от его лица. Наверное, это дурно – будить мирно спящего, и все же рука ее легла на его теплое плечо под ночной сорочкой.

Веки его затрепетали, и он пробудился с улыбкой, но тотчас внимательно стал вглядываться в ее лицо.

– Со мной все в порядке, – заверила его Джорджия. – Я ничуть не расстроена.

Улыбка Дрессера стала еще шире, он завладел рукой Джорджии и принялся целовать вначале пальцы, затем продвигаясь все выше, по рукаву сорочки, и наконец она ощутила его губы на обнаженной шее. Она сладко потянулась, охваченная блаженной истомой, а губы Дрессера уже отыскали нежное ушко, от чего по всему телу Джорджии тотчас побежали мурашки.

– Мы не можем позволить себе большего здесь, – шепнул он ей в самое ухо, – моя прекрасная леди.

– Ты уверен?

– Смею надеяться, у нас с тобой впереди тысячи рассветов и не меньше сладостных ночей.

– И ночами мы с тобой будем всласть предаваться наслаждениям.

– Для наслаждений годится любое время дня. Однако сегодняшнее утро не самое лучшее время для того, чтобы впервые познать друг друга. Так пусть оно станет утром нашей новой жизни!

Улыбнувшись, Джорджия поцеловала его. Да, она изнывала от желания, но понимала: он совершенно прав. Время их первой близости должно быть особенным, а сегодняшний день подходит скорее для леденящих душу историй и долгожданных ответов на многие вопросы. К тому же им еще предстоит посетить Дрессер-Мэнор.

– Проводи меня, пожалуйста, в спальню – мне нужно разыскать хоть какую-нибудь одежду.

– Разумеется. И там я продемонстрирую тебе, как искусно умею затягивать корсет!

Джорджия с притворным возмущением шлепнула Дрессера по руке и направилась к выходу. Чуть позже оказалось, что Дрессер умеет шнуровать корсет ничуть не хуже Джейн. Увы, Джейн не могла сделать этот процесс таким захватывающим, как бы ни старалась: Дрессер касался губами кожи любимой то необычайно нежно, то почти хищно, а порой даже слегка прикусывал.

Когда корсет был наконец крепко зашнурован, она ласково оттолкнула Дрессера. Внутри у нее все пылало, кожа горела, а дыхание прерывалось.

– С остальным я справлюсь сама.

– Ты вполне в этом уверена?

– Да, уверена. Но предупреждаю вас сразу, лорд Дрессер: я не расстанусь с моей Джейн, даже когда перееду в ваш свинарник.

Глава 36

Первым делом они возвратились в Лондон, где дали исчерпывающие объяснения родителям Джорджии, которые уже знали правду, а затем пришлось выступать на суде, где о многом удалось умолчать.

Джорджия с отвращением давала показания в суде. Ее угнетало то, что зал был переполнен людьми различных сословий, желающими узнать подробности скандала Мейберри – теперь он именовался в официальных бумагах именно так.

Тем же вечером, запершись у себя в комнате, Джорджия писала подруге:

«Дорогая Лиззи!

Разумеется, это было ужасно! Так много народу, и все, как один, уставились на меня. Прибавь к этому жару и отвратительные запахи. Я думала, что лишусь чувств. Возможно, это произвело бы благоприятное впечатление на суд, но гордость мне этого не позволила. Я прекрасно понимаю, что ты не могла быть в суде – твой муж не пожелал, чтобы эта история как-то коснулась тебя, и в этом я с ним совершенно согласна. Со мной было множество друзей, которые всячески меня поддерживали, включая Диану Родгард и ее супруга, что произвело неизгладимое впечатление на судей.

Положительному решению дела весьма способствовало то, что накануне лорд Мансфилд обнародовал содержание письма Ванса. И теперь весь бомонд только и говорит, что о злодействах Селлерби, а многие уже считают меня невинной жертвой безумца, а вовсе не распутной сластолюбицей. Это так странно, не правда ли? Отчего в свете куда легче поверили в то, что я была любовницей Ванса, а не Селлерби?

И все равно вспоминать события той ночи мне было нелегко. Прав Дрессер, который говорит, что я совсем не умею лгать. Все друзья в один голос уверяли, что лучше будет, если я не стану сознаваться в том, что напала на Селлерби, и я постаралась последовать их совету. Несложно было убедительно рассказать об ужасе, который я пережила перед лицом почти неминуемой смерти, поэтому порез на руке посчитали случайностью. Все знали, как Селлерби боится крови, а поскольку никто даже не подумал о том, что в лунном свете она выглядит не так, как днем, о запахе излишне было упоминать. Следователь сделал вывод, что безумный Селлерби, завидев кровь на моей руке, отпрянул и случайно выпал в окно.

Единогласно решено было, что смерть произошла вследствие несчастного случая и что дело осложнялось невменяемостью жертвы. Как бы то ни было, дело закрыто.

Правда, Дрессер настаивает, чтобы дело о гибели Ванса было пересмотрено, чтобы он был признан не самоубийцей, а жертвой убийства, и можно было достойно перезахоронить его останки. Я по-прежнему не ощущаю к этому человеку никакого сочувствия, однако не спорю.

Перри вне себя от досады: не может простить себе, что Селлерби удалось в Лондоне ускользнуть от него, – божится, что глаз с него не сводил! Даже Перри не смог вообразить, что этот лощеный щеголь облачится в костюм простого слуги. Впрочем, я даже рада, что Перри в кои-то веки проиграл, наш вечно правый и непогрешимый Перегрин Перриман!

Завтра я выполню последнее условие Дрессера и поеду с ним в Дрессер-Мэнор – путешествие займет целых четыре дня. Подумать только, его поместье находится в четырех днях пути от столицы! Когда-то я даже и подумать о таком боялась. И даже сейчас немного побаиваюсь – это же сущее захолустье!

Знаю: в каком бы состоянии ни было поместье, это не переменит моих чувств к Дрессеру. Следующее письмо напишу тебе уже оттуда, и в нем будет полное и подробнейшее описание всех тех ужасов, которые передо мной предстанут, а также нижайшая просьба дать советы по конкретным хозяйственным вопросам.

Твоя полоумная подруга

Джорджия»

Джорджия предпочла бы, чтобы матушка не сопровождала ее в поездке в Девон, однако теперь важно было соблюсти все формальности, вплоть до самых ничтожных.

Присутствие матери означало, что путешествовать они будут в огромном крытом экипаже, за которым последуют две коляски с прислугой и шестеро конных слуг. В таком экипаже предусмотрены даже спальные места. Да, путешествовать в одном экипаже с Дрессером приятно, но они толком не смогут даже поговорить. А после ужина ее будут препровождать в спальню, за загородку, где, кроме нее, будет мать и две служанки.

– Я чувствую себя так, словно меня заточили в монастырь, – пожаловалась она Дрессеру, когда он помогал ей сесть в экипаж.

Дрессер задержал ее руку в своих чуть дольше, чем это предусматривали приличия, и даже украдкой поцеловал:

– Многих мужчин монахини возбуждают.

– А тебя?

– Только если под рясой ты, моя любимая.

Именно такие редкие, но драгоценные проявления любви и страсти помогли ей вынести все тяготы путешествия, и она уже мечтала поскорее доехать до Дрессера, чтобы это испытание наконец закончилось. Однако когда они прибыли, Джорджии пришлось крепко держать себя в руках.

Да, Дрессер сказал правду: это был далеко не Брукхейвен. Ситуацию усугубило то, что последние полдня путешествия лил проливной дождь, а в поместье и в помине не было обычной для подобных усадеб крытой подъездной галереи, и путникам пришлось пробираться к входу в дом по щиколотку в грязи.

Матушка тотчас потребовала комнату, сухое платье и чтобы в камине развели огонь. А Джорджия, оглядевшись вокруг, усомнилась, что все это тут вообще есть. Стены были в пятнах сажи и копоти, некоторые покрывали зеленоватые разводы, подозрительно напоминающие плесень. Она поежилась от холода и сырости и поморщилась от неприятного запаха.

Навстречу им уже спешили двое слуг – перепуганная, совсем юная девочка и пожилой мужчина.

Джорджия повернулась к Дрессеру и, заметив в его взгляде искреннее волнение, улыбнулась. И улыбка была совершенно искренней.

– Я всегда любила восстанавливать дома, а тут такое поле деятельности… У меня уже чешутся руки!

– Искренне горд, что смог порадовать тебя. – Дрессер склонил голову.

– Где моя комната? – ворчливо спросила графиня. – Я бы тотчас перебралась в ближайшую гостиницу, но за последний час пути я не заметила ни одной, даже самой захудалой, а по эдакой погоде куда-то ехать – нет уж, увольте!

– Прошу прощения, миледи, – раздался тоненький голосок девочки-служанки, – в лучших спальнях уже разожгли огонь. Госпожа Ноттон об этом позаботилась.

– Твоя домоправительница? – Джорджия взглянула на Дрессера.

– Супруга моего друга, – ответил он. – Я предварил ее письмом.

Джорджии не слишком это понравилось, но мать уже поднималась по лестнице, и она последовала за ней. Темные пятна красовались на стенах там, где прежде висели картины, а краем глаза она заметила, как за угол шмыгнула толстая мышь.

Придется завести кошку. И даже не одну.

Комната, отведенная леди Эрнескрофт, была вполне приличной – у Джорджии немного отлегло от сердца. Запах плесени тут был слегка приглушен ароматом сухих лепестков, лежащих в вазах, а в камине весело потрескивали поленья. Дымоход не чадил. Да, стены тут тоже были в копоти, однако сырости не ощущалось – возможно, благодаря огню в камине. Разжигать камин среди лета – рассказать кому, не поверят!

Джорджия украдкой пощупала простыни – не влажные ли, но они оказались совершенно сухими.

– Полагаю, вам тут будет удобно, матушка.

Графиня презрительно хмыкнула:

– Что-то я в этом сомневаюсь. Дрессер, вы можете идти. Да распорядитесь, чтобы мне подали горячего пунша, чтобы согрелись мои старые кости. И еще пусть принесут ужин. А ты останься со мной, Джорджия.

Джорджия уже готова была воспротивиться, однако старые уроки не прошли даром. Когда они остались вдвоем, она сказала:

– Помните, ведь это вы сами решили выдать меня за лорда Дрессера.

– Я не вполне представляла себе… мм… масштаб бедствия.

– Я все это переживу. Я люблю его.

– С тобой всегда было трудно, Джорджия. Репутация твоя почти полностью восстановлена. И в таких жертвах, – мать обвела рукой комнату, – вовсе нет надобности.

И все же, наверное, старые уроки на время можно и позабыть.

– Матушка, вы затеяли хитроумный трюк, вы смотрели сквозь пальцы на то, как отец обменивает меня на лошадь. Понимаю: вы полагали, что так будет лучше для меня, но я была просто пешкой в вашей игре. Так вот, я более не ваша пешка. Мои деньги принадлежат мне по праву, я хозяйка собственной судьбы и намерена стать супругой лорда Дрессера и жить с ним здесь, в Дрессер-Мэноре!

Матушка уставилась на дочь во все глаза. Джорджия приготовилась к взрыву праведного гнева, однако как раз вошла Агата, горничная леди Эрнескрофт, и гнев обратился против несчастной:

– Ах, вот и ты наконец! Соблаговолила явиться! Быстро помоги мне снять мокрое платье, пока я не подхватила лихорадку. А ты иди, Джорджия. Ты вечно выводишь меня из себя, вечно!

Выйдя из материнской спальни, она увидела Дрессера, который ждал ее в коридоре. Интересно, что он успел услышать, подумала Джорджия.

Дрессер улыбнулся:

– Позволь мне показать тебе твою комнату. Я мог бы справиться и получше, но времени было маловато.

Он распахнул двери в комнату, где тоже пылал камин, а на столике стояли цветы в простой глиняной вазе. Интересно, это тоже дело рук госпожи Ноттон?

– Переносимо, – сказала она, делая вид, что не замечает пятен плесени на портьерах и обшарпанной штукатурки на потолке. Подойдя к окну, она провела пальцем по подоконнику – он был мокрый.

– Даже тут еще не все успели исправить, – вздохнул Дрессер.

– Крыша не протекает?

– Почти нигде.

– Да, мои двенадцать тысяч приданого очень нам пригодятся… – Ведь это его дом, а теперь и ее тоже. – Ты говорил, что провел тут довольно много времени в детстве. А каким тогда был этот дом?

– Он мне нравился. Не элегантный, но очень уютный.

– Значит, мы снова сделаем его уютным. Я обещаю, – заверила она, увидев сомнение в его взгляде. – Штукатурка почти нигде не осыпалась, в большинстве комнат удастся обойтись только покраской, а если деревянную обшивку коридора отреставрировать, он будет выглядеть прекрасно. А где твоя комната?

– У тебя, как я погляжу, греховные намерения, – со значением произнес Дрессер, и от выражения его глаз все тело ее охватил жар. Она поняла, что успешно прошла последнее испытание, и спросила: