Медовый месяц в улье Сэйерс Дороти

В исступленной мольбе она бросилась ему на шею. От прикосновения ее мокрых щек и жилистого тела он пришел в дикую ярость.

– Отлезь от меня, иди к черту! Убери свои куриные лапы! Заткнись! Видеть тебя тошно.

Он оторвал мисс Твиттертон от себя и с силой швырнул на диван. Она ушиблась, шляпка гротескно съехала на одно ухо. Крачли с торжеством любовался ее нелепой беспомощностью и слезливым унижением, и тут у ворот раздался и замер глубокий рев выхлопной трубы “даймлера”. Щелкнула задвижка, послышались шаги на дорожке. Мисс Твиттертон, всхлипывая и судорожно глотая воздух, искала носовой платок.

– Да чтоб вам в пекло провалиться! – сказал Крачли. – Идут.

К шороху гравия добавилось тихое пение на два голоса:

  • Et ma joli’ colombe
  • Qui chante jour et nuit,
  • Et ma joli’ colombe
  • Qui chante jour et nuit,
  • Qui chante pour les filles
  • Qui n’ont pas de mari
  • Auprs de ma blonde
  • Qu’il fait ban, fait bon, fait bon.
  • Auprs de ma blonde
  • Qu’il fait bon dormir.

– Вставай, дуреха! – прошипел Крачли, нашари вая кепку.

  • Qui chante pour les filles
  • Qui n’ont pas de mari.
  • Qui chante pour les filles
  • Qui n’ont pas de mari.

Кепка нашлась на подоконнике, он рывком натянул ее на уши.

– Лучше бы тебе убраться поскорей. Я пошел. Теперь ликующий женский голос звенел один:

  • Pour moi ne chant guere
  • Car j’en ai un joli.

Если не слова, то мелодия своим бесцеремонным ликованием пронзила сердце мисс Твиттертон, и она жалко съежилась на жестком сиденье. Дуэт воссоединился:

  • Auprs de ma blonde
  • Qu’il fait bon, fait bon, fait bon.
  • Auprs de ma blonde
  • Qu’il fait bon dormir[229].

Она подняла горестное заплаканное лицо, но Крачли уже ушел, и тут она вспомнила слова. У ее матери, школьной учительницы, была книжка французских песен – хотя школьников такой песне учить было, конечно, нельзя. Голоса доносились уже из коридора.

– А, Крачли! – буднично и повелительно. – Мо жете поставить машину.

И голос Крачли, бесцветный и почтительный, будто не он только что произносил такие жестокие слова:

– Очень хорошо, милорд.

Где выход? Мисс Твиттертон вытерла слезы. В этот коридор нельзя, там они все… и Фрэнк… и Бантер может прийти из кухни… и что подумает лорд Питер!

– Что-нибудь еще на сегодня, милорд?

– Нет, спасибо. Это все. Доброй ночи. Дверная ручка повернулась под его рукой. Затем раздался мягкий дружелюбный голос ее светлости:

– Доброй ночи, Крачли.

– Доброй ночи, милорд. Доброй ночи, миледи. Дверь открылась. Охваченная паникой, мисс Твиттертон вслепую бросилась вверх по лестнице, ведущей в спальню.

Глава XVI

Венец супружества

Норберт:

  • Не объясняй: пусть будет так.
  • Вот жизни пик.

Констанция:

  • Твоя! Твоя! Твоя!

Норберт:

  • А мы с тобой – какое дело нам,
  • Каким сюда извилистым путем
  • Мы в сердце лабиринта угодили?
  • Иным случалось гибель находить,
  • Ища то место, что мы здесь нашли[230].
Роберт Браунинг “На балконе”

– Так-так-так! – сказал Питер. – Вот мы и вернулись. – Он снял с жены плащ и ласково коснулся ее шеи.

– Гордые выполненным долгом.

Он смотрел, как она идет через всю комнату.

– Выполнять долг – это так вдохновляет! Ощущаешь себя таким возвышенным. Даже голова кружится.

Она опустилась на диван, лениво раскинув руки.

– Я тоже слегка пьяна. Не может же это быть из-за викариева хереса?

– Ни в коем случае. Хотя я, пожалуй, пивал напитки и похуже. Ненамного и всего однажды. Нет, это просто возбуждающий эффект добродеяния. Ну или деревенский воздух.

– Приятно, хотя и отдает в голову.

– О, несомненно. – Он размотал шарф с шеи, повесил его и плащ на спинку дубового дивана и нерешительно зашел за спину Гарриет. – То есть да, несомненно. Как шампанское. Почти как влюбленность. Но вряд ли причина в этом, как ты думаешь?

Она запрокинула голову. Улыбка на перевернутом лице показалась ему странной и интригующей.

– Исключено. – Она перехватила его блуждающие руки, с молчаливым протестом отвела их от своей груди и прижала подбородком.

– И я так думаю. Ведь мы все-таки женаты. Или нет? Нельзя быть женатым и влюбленным. В того же человека, я имею в виду. Так не положено.

– Ни в коем случае.

– Жалко. Потому что сегодня я чувствую себя совсем юным и глупым. Нежным и гибким, как очень молодой горох. Категорически романтичным.

– Милорд, для джентльмена в вашем положении это позор.

– Положение мое ужасно – психика вконец расшатана. Хочу, чтобы вступили оркестровые скрипки и полилась нежная музыка и чтобы осветитель включил луну…

– И на нее дружно завыли певцы!

– Почему бы и нет, черт побери? Я требую нежной музыки! Отпустите меня, девушка! Посмотрим, чем нам поможет Би-би-си.

Она разжала руки и в свою очередь проводила его взглядом до радиоприемника.

– Стой там, Питер. Нет, не поворачивайся!

– Почему? – Он послушно замер. – Что, мое жалкое лицо начинает действовать тебе на нервы?

– Нет, я просто восхитилась твоей спиной. У нее такой упругий абрис, одно удовольствие смотреть. Разит наповал.

– Правда? Я-то не вижу. Но надо сказать портному. Он всегда дает мне понять, что моя спина – это его заслуга.

– А твои уши, затылок и переносица – тоже его заслуга?

– Никакая лесть не будет слишком грубой для представителя моего жалкого пола. Я урчу, как кофемолка. Но луше бы ты выбрала более отзывчивые части тела. Трудновато выражать любовь затылком.

– В том-то и дело. Мне нужна роскошь безнадежной страсти. Чтобы я могла сказать себе: “Вот его обожаемый затылок, но никакими словами мне его не смягчить”.

– Я бы не был так уверен. Однако постараюсь отвечать твоим требованиям. Избранница владеет моим сердцем, но костям хозяин я. Скелет нетленный до поры послушен веленьям бренной плоти и души[231]. Какого черта я тут торчу?

– Ради нежной музыки.

– А, точно. Итак, мои маленькие менестрели с Портленд-Плейс![232] Отрок в миртовом венке и плющом увита дева![233]

– Хрррр! – отозвался динамик. – …Затем подготавливают ложе. В компост следует внести хорошо перепревший конский навоз или…

– Спасите!

– Ну, хватит, – сказал Питер, выключая радио, – вполне достаточно.

– Какой извращенец.

– Отвратительно. Напишу возмущенное письмо сэру Джону Рейту[234]. Это неслыханно: только человек переполнился самых чистых и святых чувств, вообразил себя Галахадом, Александром и Кларком Гейблом одновременно, когда он, так сказать, оседлал облако и вознесся в небеса…

– Мой бесценный! Это точно не херес?

– Херес! – Его настроение взмыло ввысь и низверглось фонтаном конфетти. – Клянусь тебе священною луной…[235] – Он запнулся, жестикулируя в сторону темного угла. – Эй! Кто повесил луну не с той стороны?

– Какая небрежность со стороны осветителя.

– Снова пьян, как обычно… Возможно, ты права насчет хереса… К черту луну, она протекает. О дщерь луны, не вызывай во мне прилив морской![236] – Он обернул ножку лампы носовым платком и перенес ее, поставив рядом с Гарриет, так что оранжево-красное платье засияло в ее свете, как орифламма[237].

– Так лучше. Начнем все сначала. Клянусь тебе священною луной, что серебрит цветущие деревья… Обрати внимание на цветущие деревья. Malus aspidistriensis[238]. Приобретены администрацией специально для этой сцены за баснословные деньги…

Их голоса смутно доносились до Эгги Твиттертон, которая сидела, вся дрожа, в комнате наверху. Она хотела улизнуть по черной лестнице, но внизу стояла миссис Раддл и вела продолжительную дискуссию с Бантером, чьи реплики из кухни были не слышны. Она собиралась уходить, но раз за разом возвращалась со свежими аргументами. В любой момент она могла удалиться окончательно, и вот тогда…

Бантер вышел из кухни так тихо, что мисс Твиттертон услышала его, только когда точно под ней вдруг громыхнуло:

– Мне больше нечего сказать вам, миссис Раддл. Доброй ночи.

Задняя дверь захлопнулась, послышался звук задвигаемого засова. Бесшумно теперь не уйти. Потом раздались шаги на лестнице. Мисс Твиттертон поспешно ретировалась в спальню Гарриет. Шаги стали слышнее, они миновали развилку на лестнице и приблизились. Мисс Твиттертон отступила еще дальше и, к своему ужасу, оказалась в ловушке в мужской спальне, где пахло лавровишневой водой и харрисовским твидом. Из соседней комнаты доносилось потрескивание пламени, стук колец занавески по карнизу, тихий звон и журчание воды, наливаемой в кувшин. Затем засов отодвинули, и мисс Твиттертон, не дыша, скользнула в темноту лестничного проема.

– Ромео был зеленым дурнем, и яблоки на его деревьях зеленые и кислые. Сядь вот здесь, Ахолиба, и играй царицу в короне из виноградных листьев, со скипетром из камыша. Дай-ка твой плащ, и я буду изображать царей у твоей постели. Говори, пожалуйста, роль легко и без запинки[239]. Говори! Лошади бьются, терпенья в них нет…[240] Прости, сбился на другое стихотворение, но я бью копытом изо всех сил. Говори же, златоголосая леди. “Я – царица Ахолиба…”[241] Она засмеялась, и комнату огласила величественная чепуха:

  • Я – царица Ахолиба,
  • Я умею слова целовать,
  • С нежных губ ненароком слетающие.
  • Украшенье моей стены —
  • Кость, которую дали слоны
  • И другие млекопитающие.
  • Жаром пышут мои уста,
  • Но постель моя полупуста:
  • Я уже не горю, но таю еще[242].

– Питер, ты сломаешь кресло. Ты с ума сошел!

– Любимая, мне положено. – Он отбросил плащ и встал перед ней. – Когда я пытаюсь быть серьезным, то выхожу кромешным дураком. Это идиотизм. – В голосе зазвучали нерешительные ноты. – Только подумать – смешно же, – сытый, ухоженный, состоятельный англичанин сорока пяти лет в крахмальной рубашке и при монокле стоит на коленях перед женой – причем, что еще смешнее, перед своей – и говорит ей… говорит…

– Скажи мне, Питер.

– Не могу. Не смею.

Она подняла его голову, обхватив ладонями, и то, что она увидела в его лице, заставило ее сердце замереть.

– Нет, мой дорогой, не надо… Нельзя же так. Страшно быть такой счастливой.

– Вовсе нет, – быстро ответил он, осмелев от ее страха.

  • Весь мир на шаг подвинулся к могиле;
  • Лишь нашей страсти сносу нет,
  • Она не знает дряхлости примет,
  • Ни завтра, ни вчера – ни дней, ни лет,
  • Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет[243].

– Питер…

Он покачал головой, раздосадованный своим бессилием:

– Как мне найти слова? Их все забрали поэты, мне нечего ни сказать, ни сделать.

– Разве что добиться того, чтобы я впервые в жизни поняла их смысл.

Он не поверил своим ушам.

– Я это смог?

– Ох, Питер. – Как-то надо было его убедить, было очень важно, чтобы он верил. – Всю жизнь я блуждала в потемках… но теперь у меня есть твое сердце, и мне довольно.

– О чем же все великие слова, как не об этом? Я люблю тебя – с тобою я покоен – я пришел домой.

В гостиной было так тихо, что мисс Твиттертон решила, будто там никого нет. Она бесшумно спустилась по ступенькам, опасаясь, как бы не услышал Бантер. Дверь была не заперта, и она открыла ее дюйм за дюймом. Лампу переставили, поэтому она очутилась в темноте, но комната все же не была пуста. У дальней стены в ярком круге света замерли, как на картине, две фигуры: темноволосая женщина в огненном платье обвивала руками склоненные плечи мужчины, чья золотая голова покоилась у нее на коленях. Они были настолько неподвижны, что даже большой рубин на ее пальце не мерцал, а ровно сиял. Мисс Твиттертон обратилась в камень и не смела шагнуть ни вперед, ни назад.

– Дорогой. – Слово было сказано шепотом, оба остались недвижны. – Душа моей души. Мой люби мый, мой муж. – Руки, должно быть, сильнее сжали объятие, потому что красный камень вдруг сверкнул огнем. – Ты мой, ты мой, ты весь мой.

Голова поднялась, и в его голосе зазвучало то же торжество, что и в ее:

– Твой. Какой ни есть – весь твой. Со всеми недостатками, всей дурью – твой целиком и навеки. Покуда у этого несчастного, пылкого, фиглярствующего тела есть руки, чтобы тебя обнять, и губы, чтобы сказать “я люблю тебя”…

– Ооо! – простонала мисс Твиттертон со сдавленным всхлипом. – Я не могу, это невыносимо!

Мизансцена лопнула, как мыльный пузырь. Исполнитель главной роли вскочил на ноги и отчетливо произнес:

– Да чтоб тебя разорвало!

Гарриет встала. Ее восторженное состояние бесследно испарилось, уступив место стремительной ярости и обиде за Питера, поэтому она заговорила резче, чем хотела:

– Кто это? Что вы здесь делаете? – Она вышла из круга света и вгляделась в сумрак. – Мисс Твиттертон?

Мисс Твиттертон онемела и перепугалась до потери соображения. Она истерически глотала воздух. Со стороны камина раздался угрюмый голос:

– Так и знал, что выставлю себя идиотом.

– Что-то случилось, – сказала Гарриет, смягчаясь и успокаивающе протягивая руку. Мисс Твиттертон обрела дар речи:

– О, простите меня… я не знала… я не хотела… – тут воспоминание о собственном горе взяло верх, – о, я так кошмарно несчастна!

– Думаю, – сказал Питер, – мне лучше пойти проверить, перелит ли портвейн.

Он быстро и тихо вышел, не закрыв за собой дверь. Но зловещие слова успели проникнуть в сознание мисс Твиттертон. Ее вновь охватил ужас, слезы высохли, не пролившись.

– Боже, боже мой! Портвейн! Он сейчас снова рассердится.

– Господи! – воскликнула сбитая с толку Гарриет. – Что стряслось? О чем вы?

Мисс Твиттертон содрогнулась. По донесшемуся из коридора зову “Бантер!” она поняла, что кризис неотвратим.

– Миссис Раддл сделала с портвейном что-то ужасное.

– Бедный мой Питер! – сказала Гарриет. Она тревожно прислушалась к голосам. Бантер бормотал какие-то пространные объяснения.

– О боже, боже, боже! – причитала мисс Твиттертон.

– Но что могла натворить эта женщина? Мисс Твиттертон точно не знала.

– Кажется, встряхнула бутылку, – промямлила она. – Ой!

Громкий вопль страдания сотряс воздух. Питер перешел на крик:

– Как?! Всех моих цыпляток вместе с маткой?..[244]

В последнем слове мисс Твиттертон со страхом опознала ругательство.

– Ой-ой-ой! Надеюсь, до рукоприкладства не дойдет.

– До рукоприкладства? – переспросила Гарриет, одновременно рассерженная и позабавленная. – Нет, не думаю.

Но тревога заразна, к тому же известны случаи, когда бывалые мужчины вымещали гнев на слугах. Женщины прильнули друг к другу в ожидании взрыва.

– Что ж, Бантер, – донеслось издалека, – я могу лишь сказать: не допускайте этого впредь… Хорошо… Боже милостивый, дружище, в этом нет необходимости… Конечно, вы не… Пойдемте лучше осмотрим трупы.

Звуки затихли, и женщины с облегчением выдохнули. Нависшая над домом ужасная угроза мужского насилия рассеялась.

– Ну вот, все обошлось, – сказала Гарриет. – Моя дорогая мисс Твиттертон, что с вами? Вы вся дрожите… Ведь вы же не думали всерьез, что Питер станет… станет швырять вещи или тому подобное? Идите, сядьте к огню. У вас ледяные руки.

Мисс Твиттертон позволила усадить себя на диван.

– Простите, я… это было так глупо. Но… я всегда так боюсь, когда джентльмены сердятся… и… и… в конце концов, они ведь мужчины… а мужчины та кие страшные!

Окончание фразы она выпалила с судорожным всхлипом. Гарриет поняла, что здесь кроется что-то посерьезнее бедного дяди Уильяма и пары дюжин портвейна.

– Дорогая мисс Твиттертон, что случилось? Как вам помочь? С вами кто-то плохо обошелся?

Сочувствия мисс Твиттертон не выдержала. Она вцепилась в ласковые руки.

– О, миледи, миледи, мне стыдно вам рассказывать. Он говорил такие кошмарные вещи. Пожалуйста, простите меня!

– Кто? – спросила Гарриет, садясь рядом.

– Фрэнк. Ужасные вещи… Я знаю, я немного старше его. Верно, я так глупа… Но он правда говорил, что я ему нравлюсь!

– Фрэнк Крачли?

– Да. Я же не виновата, что дядины деньги… Мы собирались пожениться, только ждали, когда вернутся сорок фунтов и мои скромные сбережения, которые занял дядя. И теперь они все пропали, и наследства от дяди нет, и он говорит, что терпеть меня не может, а я… я так его люблю!

– Мне очень жаль, – беспомощно сказала Гарриет. Что еще тут скажешь? Ситуация и смехотворная и гнусная.

– Он… он… он назвал меня старой курицей! – Выговорив самое страшное, мисс Твиттертон продолжала уже свободнее: – Он так разозлился из-за моих сбережений, но мне и в голову не пришло просить у дяди расписку.

– Ох ты господи!

– Я была так счастлива, думала, что мы поженимся, как только у него наладится с гаражом. Только мы никому не говорили, потому что, понимаете, я немного старше его, хотя, конечно, положение у меня повыше. Хотя он старается выбиться и стать лучше…

Как тяжко, подумала Гарриет, и как неизбежно! Вслух она сказала:

– Дорогая моя, если он с вами так обращается, он ни ка пельки не лучше. Он недостоин чистить ваши туфли.

Питер тем временем пел:

  • Que donnerez-vous, belle,
  • Pour avoir votre ami?
  • Que donnerez-vous, belle,
  • Pour avoir votre ami?

(Кажется, он уже пришел в себя, подумала Гарриет.)

– И он такой красивый… Мы встречались на клад бище – там есть милая скамейка. Вечером там ни кого не бывает. Я позволяла ему себя целовать…

  • Je donnerais Versailles,
  • Paris et Saint Denis!

– А теперь он меня ненавидит… Я не знаю, что де лать… Лучше утопиться. Никто не знает, на что я по шла ради Фрэнка…

Auprs de ma blonde

Qu’il fait bon, fait bon, fait bon.

Auprs de ma blonde

Qu’il fait bon dormir![245]

– Ну, Питер! – сердито прошептала Гарриет. Она встала и захлопнула дверь, отгородившись от этой бессердечной демонстрации счастья. Мисс Твиттертон, погруженная в свои переживания, тихо плакала в уголке дивана. Гарриет обнаружила в себе самые разные чувства – одно под другим, слоями, как неаполитанское мороженое:

  • Ну и что мне с ней делать?..
  • Он поет по-французски…
  • Должно быть, ужин уже скоро…
  • Есть какая-то Полли…
  • Миссис Раддл их доведет до ручки…
  • Bont d'dme…[246]
  • Старый Ноукс лежал мертвый у нас в погребе…
  • (Eructavit cor meuml)
  • Бедный Бантер!
  • Селлон?..
  • (Qu’il fait bon dormir…[247])
  • Знаешь Как – знаешь и Кто…
  • Этот дом…
  • Мое он сердце взял, а я – его…[248]

Она пришла в себя и подошла к дивану.

– Послушайте! Не плачьте так горько. Он того не стоит. Честно. На десять миллионов мужчин не найдется и одного, из-за которого стоило бы так убиваться. – Людям бесполезно говорить та кое. – Постарайтесь его забыть. Я знаю, это кажется невозможным…

Мисс Твиттертон подняла взгляд:

– Вы бы не сочли это таким уж простым делом?

– Забыть Питера? – (Нет, и другое – тоже.) – Ну, разумеется, Питер…

– Да, – сказала мисс Твиттертон без обиды в голосе. – Вы из тех, кому повезло. Я уверена, вы этого заслуживаете.

– Твердо знаю, что не заслуживаю.

(Черта с два, милейший, много лучше! Если принимать каждого по заслугам…[249])

– И что вы, должно быть, думаете обо мне! – вскричала мисс Твиттертон, внезапно возвращаясь к действительности. – Надеюсь, он не слишком рас сердился. Понимаете, я услышала, как вы заходите в дом, а встречи с кем-либо я просто не вынесла бы, поэтому убежала наверх, а потом было так тихо, что я подумала, вы ушли, и спустилась. И увидела вас, таких счастливых…

– Это совершенно не важно, – поспешно сказала Гарриет. – Прошу вас, не придавайте этому значения. Он знает, что это просто случайность. Ну же, не плачьте.

– Мне надо идти. – Мисс Твиттертон сделала слабую попытку поправить растрепавшиеся волосы и кокетливую шляпку. – Ну и вид у меня, наверное.

– Все в порядке. Вам только нужно немного припудриться. Где моя… ой, я оставила ее у Питера в кармане. Нет, вот она, на этажерке. Это Бантер. Он всегда за нами прибирает. Бедный Бантер – история с портвейном, должно быть, страшный удар для него.

Мисс Твиттертон терпеливо стояла, пока ее приводили в порядок, словно малыш в руках проворной няньки.

– Вот – вы выглядите замечательно. Видите? Ни кто ничего не заметит.

Зеркало! При мысли о нем мисс Твиттертон сжалась, но ее одстегнуло любопытство. На нее смотрело ее собственное лицо, но какое странное!

– Я никогда раньше не пудрилась. Я… я себя чувствую такой легкомысленной. – Она зачарованно рассматривала свое отражение.

– Ну, – сказала Гарриет, – иногда это полезно. Позвольте, я заправлю вот этот завиток сзади…

В зеркале возникло ее собственное смуглое разгоряченное лицо, и она, к стыду своему, увидела, что в волосах до сих пор осталась виноградная ветвь.

– Боже мой! Как глупо я выгляжу! Мы дурачились.

– Вы выглядите прелестно, – сказала мисс Твиттертон. – О господи… Надеюсь, никто не подумает…

– Никто ничего не подумает. А теперь обещайте мне, что больше не будете так горевать.

– Да, – скорбно сказала мисс Твиттертон. – Я попытаюсь. – На ее глаза медленно набежали две больших слезы, но она вспомнила про пудру и аккуратно их промокнула. – Вы так добры. Мне надо бежать.

– Доброй ночи.

За открывшейся дверью обнаружился Бантер, он топтался неподалеку с подносом.

– Надеюсь, я не задержала ваш ужин.

– Нисколько, – сказала Гарриет, – еще не время. Так до свидания и не тревожьтесь. Бантер, пожалуйста, проводите мисс Твиттертон.

Она постояла, рассеянно разглядывая свое лицо в зеркале, так и не выпустив из рук виноградную плеть.

– Бедняжка!

Глава XVII

Венец власти

Один вскричал: “Помилуй Бог!”, другой

Вскричал: “Аминь”, как будто видел эти

Палаческие руки[250].

Уильям Шекспир “Макбет”

Осторожно вошел Питер с графином.

– Все в порядке, – сказала Гарриет. – Она ушла. Он поставил вино, тщательно рассчитав расстоя ние от огня, и светски заметил:

– Мы все же нашли графины.

– Да, я вижу.

– Господи, Гарриет, что я говорил?

– Ничего страшного, дорогой. Всего лишь цитировал Донна.

– И все? Мне-то казалось, что я и от себя пару фраз вставил… Ну да какая разница. Я люблю тебя, и мне плевать, сколько народу это знает.

– Благослови тебя бог.

– И все же, – продолжил он, решив раз и навсегда покончить со щекотливой темой, – этот дом действует мне на нервы. Скелеты в дымоходе, трупы в погребе, пожилые дамы за дверью… Перед сном надо будет заглянуть под кровать… Ой!

Он нервно вздрогнул оттого, что вошел Бантер с торшером в руках, и замаскировал смущение, лишний раз наклонившись пощупать графин.

– Это все-таки портвейн?

– Нет, кларет. Несколько моложавый, но приятный леовиль с незначительным осадком. Судя по всему, хорошо перенес дорогу – он вполне прозрачен.

Бантер поставил торшер у камина, метнул на графин взгляд, исполненный немой боли, и неслышно удалился.

– Не я один страдаю, – сказал его хозяин, покачав головой. – Бантер очень нервничает. Принял близко к сердцу этот беспораддлок – это была последняя капля. Сам-то я люблю и суету и суматоху, если в меру, но у Бантера твердые принципы.

– Да. К тому же, хотя со мной он само очарование, твоя женитьба, должно быть, стала для него ужасным ударом.

– Скорее потребовала эмоционального напряжения. И еще он слегка волнуется за это расследование. Полагает, что я не вкладываю в него душу. Например, сегодня…

– Боюсь, он прав, Питер. Женщина тебя соблазнила.

– O felix culpa![251]

– Разбазариваешь время на кладбищах, вместо того чтобы идти по следу. Правда, следов-то и нет.

– А если были, Бантер наверняка их собственноручно стер – вместе со своей подельницей Раддл. Раскаяние ест его душу, как гусеница капустный кочан… Но он совершенно прав, до сих пор я только лишь бросил подозрение на несчастного мальчишку Селлона – хотя, судя по всему, с тем же успехом мог выбрать кого угодно другого.

– Например, мистера Гудакра. У него нездоровая страсть к кактусам.

– Или треклятых Раддлов. Кстати, в то окно я пролезаю. Я попробовал сегодня днем.

– Правда? А ты узнал, мог ли Селлон перевести часы миссис Раддл?

– А!.. Ты сама этим занялась. Детективщика хлебом не корми, дай решить проблему часов. Ты похожа на кота, который сожрал канарейку. Выкладывай – что ты выяснила?

– Их не могли перевести больше чем на десять минут в обе стороны.

– В самом деле? А откуда у миссис Раддл часы, отбивающие четверти?

– Это свадебный подарок.

– Разумеется. Да, понимаю. Их можно перевести вперед, но нельзя выправить обратно. И отвести назад тоже. Не больше чем на десять минут. За десять минут можно успеть многое. Селлон сказал, что было пять минут десятого. Тогда, по всем правилам, ему нужно алиби на… Нет, Гарриет! Это бессмысленно. Алиби на момент убийства полезно, только если ты потрудился отметить этот самый момент. Чтобы десятиминутное алиби сработало, нужно, чтобы время было установлено с точностью до десяти минут. Можешь придумать что-нибудь с приемником? Вы, детективщики, такое обожаете.

Страницы: «« ... 1112131415161718 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга для тех, кто хочет изменить свою жизнь к лучшему, кто готов не пожалеть для этого собствен...
В 26 томе Собрания сочинений публикуется первая часть исследования «Двести лет вместе (1795–1995)» (...
В книге «Астральный лечебник» Михаил Радуга обращается к рассмотрению возможности самоисцеления от р...
Индивидуальный рисунок на ладони – это отражение бездонной внутренней природы человека, в которой со...
Поэзия Нины Ягодинцевой сама по себе как-то молчалива – прочёл, а ощущение неизьяснимости осталось, ...
Область бессознательного была и остается самой загадочной в психологии, ведь именно здесь пересекают...