Я Пилигрим Хейз Терри

Глава 20

Французский дом достаточно легко найти, если вы, двигаясь в сторону Бодрума, достигнете южной оконечности мыса, выедете на длинную дорогу, петляющую под кипарисами, и будете ехать, пока она не кончится.

Когда я добрался до места, уже почти стемнело. Дорогу перекрывали большие ворота из кованого железа, завешенные от любопытных глаз черным брезентом. Они были закрыты, а фонари на каменных столбах не горели. В маленькой роще стояла почти незаметная полицейская машина, и, когда я остановился, толстый коп высунулся из окна и начал что-то кричать по-турецки, отгоняя меня.

Я выключил мотор и вышел из машины. Коп с рычанием распахнул дверцу, и его рука потянулась к дубинке. Должен сообщить, что турецкие полицейские не привыкли повторять свои приказания дважды, но я опередил его, вытащив значок агента ФБР и показав ему, пока он еще не успел приблизиться.

Секунду полицейский с раздраженным видом смотрел на него, а потом вернулся в свою машину. Я слышал, как он спорил с кем-то по радио, потом, приняв указания, подтянул штаны и не торопясь приблизился к маленькой калитке для пешеходов, открываемой электронной клавишной панелью. Устройство, вделанное в бетон, было версией с двенадцатью цифрами, изготовленной на заказ в защищенном исполнении. Было невозможно снять его лицевую панель, чтобы изменить компоновку схем. Две камеры, установленные на высокой стене, – одна неподвижная, другая с широким охватом и регулируемым движением – держали нас под наблюдением. Со второй попытки коп, глядя на клочок бумаги, сумел набрать правильный код. Калитка раскрылась, и он отступил назад. Проходя мимо него, я почувствовал запах перегара.

Ворота, щелкнув, затворились у меня за спиной. Огороженную территорию окружало засаженное травой пространство шириной в сотню футов. Я догадался, что это электронный ров, контролируемый камерами и, возможно, оснащенный датчиками движения. Никто посторонний, если бы даже ему удалось взобраться на стену, не имел ни малейшего шанса незаметно преодолеть ее и добраться до аллеи на дальнем конце лужайки. Дом был выстроен несколько десятилетий назад, когда Бодрум был малоизвестной рыбацкой деревушкой, но даже тогда кто-то пошел на беспрецедентные меры, чтобы обеспечить свою безопасность. Я терялся в догадках, зачем ему это понадобилось.

Громко хрустя гравием на подъездной аллее, я вступил под свод ветвей, образующих своего рода туннель. Чем дальше я шел, тем мрачнее и тише становилось вокруг. Сам не знаю почему, я расстегнул пиджак, так что легко можно было выхватить беретту, заткнутую сзади за пояс брюк. Это место и темнота действовали на меня угнетающе.

Аллея обогнула бездействующий фонтан, впереди я увидел дом, вид которого ничуть меня не успокоил: он был огромным и мрачным. Еще когда я смотрел на особняк издалека, через бинокль, он казался мне зловещим, а вблизи и вовсе подавлял. Большинство домов, даже старых, выстроенных в живописных местах, спроектированы так, чтобы вписаться в окружающий ландшафт, они имеют большие окна и застекленные веранды. У Французского дома были широкие карнизы, дубовая входная дверь и окна, расположенные в углублении фасада из белого камня. Впечатление создавалось такое, словно хозяин особняка искал уединения. Это ощущение еще больше усиливалось из-за того, что все жалюзи на фасаде были закрыты.

Я обогнул угол дома, стараясь держаться подальше от стен, где сгущалась темнота, прошел мимо вертолетной площадки и каменного здания для охранников рядом с гаражами. Там никого не было. Заметив тропинку, я вышел через калитку в высокой ограде на расположенную террасами лужайку. Вид был замечательный: ожерелье далеких островов, освещенный прожекторами замок крестоносцев, опоясывающие бухты огни Бодрума. Но меня ничто не радовало. Можете назвать это паранойей, но я не мог избавиться от ощущения, что кто-то наблюдает за мной из особняка.

Я повернулся в его сторону. Дом был погружен во мрак и тишину, от него веяло каким-то сонным безразличием. Жалюзи были подняты только на нижнем этаже. Сняв пиджак, я положил его на скамейку из тикового дерева и прошел по широкой лужайке к бельведеру из кованого железа. На полпути я услышал резко прозвучавший в тишине звук и быстро повернулся в сторону дома. Как видно, поднялся ветер: на террасе третьего этажа качались жалюзи – не знаю, были ли они закреплены, когда я впервые увидел особняк вблизи.

Достигнув бельведера, я сделал четыре шага к северу и перелез через ограду. Именно в этом месте стоял Додж, когда он сорвался вниз, и я внезапно почувствовал головокружение. Обрыв был таким крутым, а вздымающееся далеко внизу море настолько дезориентировало, что мне почудилось, будто оно притягивает меня к себе. Земля у меня под ногами осыпблась, и я понимал, что ограждение сзади слишком далеко, чтобы я мог за него ухватиться. Внезапно за спиной послышался какой-то звук, но кричать было уже поздно. Я резко обернулся, рванулся всем телом к ограждению и сумел ухватиться за него. Вокруг никого не было.

Я перевел дыхание и выбрался на твердую почву. Будучи трезвым как стеклышко, я и то чуть не упал с обрыва, оказавшись по ту сторону ограды. Зачем, черт возьми, Додж полез туда?

Очутившись за ограждением, я вновь залюбовался пейзажем. Я попытался представить себе, как все это выглядело: воздух наполнен взрывами и разноцветными огнями, над водой плывут доносящиеся с лодок и танцплощадок звуки музыки, серебристая дорожка лунного света протянулась чуть ли не до самой Греции. А внизу по лужайке бредет, слегка спотыкаясь, человек после четырехдневного наркотического загула, возможно пытаясь вернуть себя на путь трезвости, успокоить бушующий тестостерон, унять разыгравшуюся паранойю. И я вновь задался вопросом: зачем он направлялся к бельведеру?

Возникла догадка: он что-то высматривал в водах залива. Чем ближе Додж подходил к обрыву, тем больше у него было шансов увидеть это. Вот почему он прихватил с собой бинокль, именно поэтому забрался на ограждение или перелез через него. Но что же такое он пытался разглядеть?

Распечатка звонков его мобильника, переданная мне детективом Кумали, свидетельствовала: никто ему не звонил по крайней мере в течение часа до инцидента и часа после него. Камеры видеонаблюдения также показывали, что в этот период времени никто не выходил из домика охранников, чтобы поговорить с хозяином.

И все же кто-то вынудил его схватить бинокль, на время забыть про своего милого дружка – метамфетамин, выйти из библиотеки, пересечь террасу и направиться через лужайку, чтобы разглядеть нечто в темных водах залива.

Допустим, какой-то человек в буквальном смысле слова заставил его спуститься через сад к бельведеру. Самое логичное объяснение: незнакомец знал, как обойти систему наблюдения или как проникнуть в имение через «электронный ров». Наверняка это был знакомый, которому Додж доверял, иначе он поднял бы тревогу. Злоумышленник мог столкнуть молодого миллиардера с края обрыва, а потом уйти тем же путем, что и пришел.

И тут меня осенило: если это и впрямь было убийство, то прежде я только однажды сталкивался с таким безупречным его исполнением. Я вспомнил преступление, которое произошло на другом конце света, в гостинице «Истсайд инн». Сомнения, что существует какая-то связь между этими двумя случаями, быстро таяли.

Я повернул назад, прошел по лужайке, подобрал свой пиджак и поднялся на террасу. Настало время войти в темный, нависший надо мной дом.

Глава 21

Я безуспешно пытался повернуть ручки двух застекленных створчатых дверей. Третья оказалась незапертой. Одно из двух: либо охранники небрежно выполняли свои обязанности, либо в доме кто-то был.

Включив маленький электрический фонарь, пристегнутый к связке ключей, я вошел внутрь и прикрыл за собой дверь. В узком луче света я увидел красивую комнату, служившую приемной. Тот, кто ее декорировал, явно обладал вкусом. Во всяком случае, Грейс чувствовала бы себя здесь как дома. Бульшую часть мебели составлял британский антиквариат – сдержанный, элегантный и неправдоподобно дорогой. Красивый светлый паркет был покрыт огромными шелковыми коврами, на стенах цвета слоновой кости висело полдюжины картин, принадлежащих кисти самых знаменитых импрессионистов.

Тонкий луч света упал на высокие двери, ведущие в библиотеку. Во многих отношениях она была даже красивее приемной: эта комната была меньше и имела более удачные пропорции, а ряды книг создавали уютную атмосферу. Я не удивился, что Додж любил здесь сидеть.

Рядом с глубоким кожаным креслом стоял приставной стол, и хотя наркотики были убраны, сопутствующие им предметы оставались на месте: серебряная фольга, стеклянная трубка, полдюжины бутылок минеральной воды «Эвиан», сигареты и переполненная окурками пепельница. За двустворчатым окном, доходящим до пола, открывалась панорама моря и неба. Если бы Доджу захотелось полюбоваться фейерверком, не пришлось бы даже вставать из кресла. Зрелище здесь смотрелось бы еще эффектнее из-за двух огромных, оправленных в позолоченные рамы зеркал, висевших по обе стороны камина у него за спиной.

Эти зеркала показались мне неуместными для библиотеки, Грейс их точно бы не одобрила; что ж, богатые имеют право на причуды.

Я перешагнул через оградительную ленту, натянутую полицейскими в этой части комнаты, – она уже была не нужна, поскольку турки сообщили мне, что дело закрыто, – и, облокотившись о спинку кресла, еще раз полюбовался пейзажем. Попытался понять, что заставило Доджа покинуть этот уютный уголок.

Я погрузился в глубины своего сознания и сосредоточился, отключив все посторонние мысли, как в тот момент, когда стоял в номере «Истсайд инн» и вдруг понял, что там жила женщина. Ответ был близко… совсем рядом… только бы удалось найти разгадку… И тут в библиотеку кто-то вошел.

Я не услышал, как открылась потайная дверь за моей спиной. В старых библиотеках корешки книг часто маскируют такие двери, чтобы они полностью сливались с настоящими полками. Тот, кто вошел, должно быть, носил обувь на резиновой подошве: я не слышал звука шагов по шелковому ковру. Но ведь при ходьбе шелестит одежда. Возможно, это был и не звук вовсе, а легкое колебание воздуха, во всяком случае, такое движение почти невозможно скрыть, и я почувствовал что-то неладное.

Сердце бешено заколотилось. Я завел руку назад, одним плавным движением вытащил беретту, снял пистолет с предохранителя и, быстро обернувшись, низко пригнулся, чтобы шансы оказаться мишенью были поменьше, расставил ноги, поднял оружие, сделав его непосредственным продолжением своей руки, обвил пальцем спусковой крючок – все точно так, как меня учили много лет назад. Тогда я был еще молод и не знал, каково это – убить человека и видеть потом во сне маленьких девочек, его дочерей.

Кто-нибудь другой, менее склонный к рефлексии, наверное, выстрелил бы. Я же заколебался, посмотрел туда, куда был направлен ствол, и увидел босоногую женщину, одетую в черное. Это было вполне уместно для новоиспеченной вдовы. Передо мной стояла Камерон.

– Кто вы такой, черт побери? – спросила она, стараясь казаться спокойной в этом полумраке. Но оружие напугало ее: рука заметно дрожала.

Я убрал пистолет в кобуру.

– Меня зовут Броуди Уилсон. Я…

– Агент ФБР? Кумали, местная женщина-коп, говорила, что они пришлют кого-то.

– Абсолютно верно.

– Люди из ФБР всегда входят в чужие дома без приглашения?

– Извините, – сказал я. – Мне показалось, что особняк пуст. Нужно было увидеть все своими глазами.

Ее рука перестала дрожать, но испуг еще не прошел, и женщина вытащила сигарету, однако не зажгла ее. Это была электронная сигарета – прибамбас, которым пользуются те, кто пытается бросить курить. Она свисала, зажатая в изящных пальчиках вдовы.

– Разве ФБР расследует несчастные случаи? Кто направил вас в Бодрум?

– Я полагаю, кто-то из адвокатов вашего мужа.

– Это меняет дело. И кто же это был: Фэрфакс, Резник, Портер?

У меня создавалось впечатление: многим в окружении ее мужа не нравилось, что простая продавщица, пусть даже из компании «Прада», сорвала столь крупный куш.

– Я не знаю.

Камерон невесело улыбнулась:

– Если бы даже вы это и знали, то все равно не стали бы мне говорить?

– Да, – честно признался я.

Камерон затянулась электронной сигаретой. У любого другого это выглядело бы смешно.

– Дом показался мне безлюдным. Простите за пистолет, но вы застали меня врасплох.

Женщина не потрудилась мне ответить. Создавалось впечатление, что она меня оценивает.

– Как вы попали на территорию имения? – спросил я, стараясь не демонстрировать слишком явно свой интерес.

– Что вы имеете в виду?

– Я прошел через главные ворота, там не было припарковано никаких машин. Дежурный коп не сказал, что вы дома.

– Наше судно стоит на якоре в бухте. После трагедии я живу по большей части там. Меня довезли на шлюпке до берега, и я поднялась по ступенькам. – Тут, наверное, она увидела тень сомнения у меня на лице, пожала плечами и заявила: – Шлюпка в эллинге. Матрос еще там: можете поговорить с ним, если хотите.

– Ну что вы, в этом нет никакой необходимости. В своем доме вы вправе делать все, что пожелаете. Ведь это вы были на террасе?

Она ответила не сразу:

– Не думала, что за мной кто-то наблюдает.

– Я стоял внизу, на лужайке. Подумал, может быть, это тень промелькнула.

– Ставни дребезжали на ветру, – сказала Камерон.

Я быстро обернулся: мне послышалось, что где-то вдалеке захлопнулась дверь.

– В доме есть еще кто-нибудь?

– Нет. Почему вы спросили?

– Мне показалось, я слышал…

Я прислушался, но не смог ничего уловить. Все было тихо.

– Это старый дом, – объяснила хозяйка. – Если ветер с юга, он задувает в подвал.

Она принялась включать лампы: то ли для того, чтобы отвлечь мое внимание, то ли ей действительно надоела темнота.

В мягком свете я хорошо ее разглядел. Джек Леммон однажды сравнил Мэрилин Монро с молнией в бутылке. Как будто про Камерон было сказано. Гибкая и тонкая, но при этом спортивная, с такой безупречной кожей, что казалось, та отражает свет, Камерон наклоняла голову и так пристально смотрела на собеседника, что у него возникало ощущение, будто он единственный человек в комнате, а может быть, и на всем белом свете.

К тому же вдова Доджа была умна: я знал это точно, потому что читал стенограмму допроса, которому ее подвергли копы в ночь так называемого несчастного случая. Сказали, что ей не позволят вызвать адвоката. Камерон с трудом понимала ломаный английский язык переводчика, но была вежлива и всячески старалась помочь следователям на протяжении тех нескольких часов, пока ее допрашивали. В Турции, если не сумеешь сдержать эмоции, навлечешь на себя многие беды, и не важно, прав ты или нет. Да, эта женщина умна и обладает выдержкой – помни об этом, сказал я себе.

При свете ламп Камерон заметно повеселела и открыла бутылку воды.

– Турецкая полиция сообщила мне, что вы единственная наследница, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало по возможности нейтрально.

Камерон глотнула воды и вполне резонно поинтересовалась:

– Это формальный допрос, мистер Уилсон?

– Нет, но, если захотите, мы можем сделать его таковым.

Она пожала плечами:

– Здесь нет никакого секрета. Я действительно наследница.

– Подписывали ли вы брачный контракт? – (Камерон молчала, чувствовалось, что ей не хочется отвечать на этот вопрос.) – Если не желаете говорить, наш нью-йоркский офис затребует все необходимые документы. Из того, что вы сказали раньше, я понял, что адвокаты будут рады помочь нам.

– Да, такой договор был заключен.

– Каковы условия в случае развода?

Она сделала еще один глоток.

– В течение первых пяти лет мне бы выплачивалось сорок тысяч долларов в год. В дальнейшем эта сумма росла бы понемногу, пока мне не исполнится пятьдесят. Затем, если пользоваться терминологией адвоката, в связи с истечением срока давности брачный контракт переставал действовать.

– Пять лет по сорок тысяч в год, – сказал я. – Примерно столько же вы зарабатывали в компании «Прада».

– Там я имела неплохие деньги.

– А сколько вы получили теперь, став вдовой?

– Все довольно сложно… Налог на наследство… Не думаю, что смогу назвать точную цифру…

– Сколько? – повторил я.

– Приблизительно один миллиард двести тысяч, – произнесла вдова, отворачиваясь.

Цифра была такой ошеломляющей, что я не сразу смог ее осознать, и она на мгновение словно зависла в воздухе. Затем женщина повернулась ко мне лицом. К моему удивлению, она вся дрожала от переполнявших ее эмоций, глаза пылали гневом.

– Знаете, почему я закрывала ставни на террасе? Сказать, зачем я туда пришла? Там была наша супружеская спальня. Я каждый вечер плыву на шлюпке до берега, поднимаюсь по ступенькам и иду через лужайку в эту комнату. Когда я лежу на постели, то ощущаю его запах, и мне кажется, что стоит повернуться на другой бок и он окажется рядом. Люди могут говорить о деньгах что угодно, но эта пара простыней в арендованном доме – все, что у меня от него осталось. Я любила мужа, мистер Уилсон.

Глаза Камерон увлажнились. Она едва сдерживала слезы, преисполненная в этот момент достоинства и мужества. Трудно было ей не посочувствовать. Если это с ее стороны всего лишь притворство, она могла смело выдвигать свою кандидатуру на пост губернатора штата или даже президента.

– А теперь я хочу, чтобы вы ушли. Если у вас возникнут еще вопросы, обращайтесь в турецкую полицию. Они проводили расследование и имеют полный текст моих показаний. Добавить мне нечего.

Направляясь через террасу к парадному въезду, я прокручивал в памяти наш разговор, склоняясь к тому, чтобы поверить ей. Увы, в таких случаях никогда не знаешь наверняка. Сворачивая за угол, я оглянулся. Вдова стояла на террасе, босая, мучительно красивая, и глядела в сторону бельведера и того места, где погиб ее муж. На мгновение мне показалось, что Камерон сейчас обернется и проводит меня взглядом, но она этого не сделала.

Я вышел на длинную подъездную аллею, и ночь поглотила меня. Зловещий дом погрузился во тьму. Придя сюда полный сомнений, я уходил убежденный, что кто-то вынудил Доджа отвлечься от наркотиков, взять бинокль и отправиться на последнюю в своей жизни прогулку.

Моя теория была хороша, но в ней чего-то не хватало, если я собирался оставаться в игре. Лейла Кумали разработала собственную версию событий, которая казалась еще более убедительной из-за ее высокой профессиональной репутации. Женщина-детектив не могла позволить себе ошибиться, и, конечно же, она примет меры, чтобы отделаться от непрошеного американского визитера.

А мне были нужны доказательства.

Глава 22

Не будь огней светофоров, эта мысль никогда не пришла бы мне в голову.

С южной оконечности мыса я добрался до окраины города в то время, когда рестораны превращаются в бары, женщины подумывают, что настало время сбросить туфли на высоком каблуке, а обычно трезвые пары заказывают еще по одной рюмке ракии.

Моя машина стояла на оживленном перекрестке: на одном углу – ночной клуб, на другом – строительная площадка. Зеленый свет на светофоре сменился желтым. Я уже собирался рвануть с места, но вокруг было так много мопедов, подчиняющихся только собственным правилам, и пешеходов, что я решил не рисковать.

Дожидаясь зеленого сигнала, я взглянул на строительную площадку и среди граффити c лозунгами различных политических партий увидел изорванную афишу, рекламирующую празднование Зафер-байрама в течение целой ночи. То было стилизованное графическое изображение бухты, Французского дома на вершине мыса и взрыва огромной «фосфорной бомбы» над всем этим. А ведь в состав этой бомбы входят частицы магния, вдруг всплыли в моей памяти сведения, почерпнутые на уроках химии в Колфилдской академии. Того самого вещества, которое с незапамятных времен использовали фотографы для вспышки.

И тут мне пришла в голову идея настолько необычная, что я постарался предельно четко ее сформулировать. Когда это удалось, она показалась мне еще более фантастической.

Я знал, что в момент яркой вспышки Додж находился в библиотеке. Об этом говорила Кумали, да и никаких иных свидетельств не было. Это означало, что, когда бомба взорвалась по ту сторону высоких стеклянных дверей, он, скорее всего, сидел в кожаном кресле, а позади него висело два больших зеркала. Я подумал: а что, если магний и зеркала, казалось бы совершенно не связанные друг с другом, дадут доказательство, в котором я так отчаянно нуждался?

Эта идея настолько захватила меня, что потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать: водители отчаянно сигналят мне, потому что на светофоре зажегся зеленый свет. Я нажал на газ и, порывшись одной рукой в пачке бумаг, переданных мне Кумали, обнаружил адресованную медицинскому эксперту записку с номером ее мобильного телефона. Я вытащил свою трубку и уже стал было набирать этот номер, когда вдруг понял, что женщине, имеющей ребенка шести лет, вряд ли понравится, что ее разбудили среди ночи. Да и чем она мне поможет в такое время?

Вместо этого я решил поехать в отель, залезть в Интернет, найти сайт галереи Уффици во Флоренции и отправить на все обнаруженные там адреса электронной почты просьбу о срочной помощи с указанием своего телефонного номера.

Уффици, детище дома Медичи, – один из величайших в Европе музеев изобразительного искусства, собрание одной из лучших в мире коллекций живописи эпохи Возрождения. Когда я был еще подростком, Билл и Грейс, наверное с полдюжины раз, водили меня по коридорам этой галереи. Один такой визит мне особенно запомнился: Билл организовал для нас экскурсию в «мастерскую», как скромно именовал ее директор музея, – реставрационный цех, равного которому не было по обе стороны Атлантики. Именно такая мастерская была мне нужна сейчас, и я надеялся, что когда сотрудники музея придут рано утром на службу, кто-нибудь из них передаст мое послание в нужные руки и со мною свяжутся.

Подъехав к отелю, я припарковал машину и направился к конторке портье за ключом от номера. Управляющий вручил мне еще один конверт.

– Надеюсь, что новые новости не слишком сильно расстроят мистера Броуди Дэйвида Уилсона, – сказал он.

Конверт не был запечатан, и я подумал: турок, наверное, прочитал это послание и знал, что оно сильно меня огорчит.

Так и оказалось. Письмо было от Лейлы Кумали. Она сообщала, что обсудила с руководством мою просьбу не закрывать пока дело о смерти Доджа.

«Изучив материалы проведенного расследования и все сопутствующие документы, – писала детектив Кумали, – мои начальники решили, что какая-либо задержка в данном случае была бы неоправданной».

По ее словам, шеф полиции и старшие офицеры пришли к выводу, что здесь все совершенно ясно: чистой воды «смерть в результате несчастного случая». Сегодня утром материалы дела будут отправлены в Анкару. Тело покойного будет передано его вдове для захоронения, а друзьям и знакомым вернут паспорта, что позволит им немедленно покинуть город.

«Полицейское управление Бодрума благодарит Вас за проявленный интерес и готово предложить ФБР любую посильную помощь. Вы можете оставить себе копии врученных Вам материалов».

Вот так. Теперь я понял, почему женщина-детектив сдалась, как мне показалось, чересчур легко. Но я пойду ко дну, если копы осуществят свое решение: ФБР больше нечего делать в Бодруме, вновь открыть дело невозможно. Хорошенькая будет ситуация: труп погребен и все возможные свидетели рассеяны по свету. Моим первым побуждением было немедленно позвонить Кумали, но я сумел сдержаться. Сделать это можно и утром, главное сейчас – Уффици.

Управляющий внимательно наблюдал за мной. Я сказал ему, что жизнь преисполнена печали, но с этой проблемой Броуди Дэйвид Уилсон сталкивается не впервые. Господи, я так устал, что даже говорить начал витиевато, совсем как турок. Я отправился к себе в номер и стал бомбить Уффици письмами по электронной почте. А потом у меня осталось единственное желание – заползти в постель.

Однако надо было сделать еще один звонок. Вставив в телефон аккумулятор, я позвонил Бену Брэдли, чтобы сообщить: местные копы уверены, что Додж погиб в результате несчастного случая и закрывают дело.

– Господи Исусе, – только и сказал Брэдли.

– Но они не правы. Я пытаюсь добиться, чтобы дело не было закрыто, но вам надо сообщить об этом другим заинтересованным сторонам.

– Что я могу сделать? – спросил Бен.

– Оценить мои усилия. А я постараюсь как-нибудь решить эту проблему.

Я закончил разговор, но оставил аккумулятор в телефоне, ожидая быстрого ответа. Устал я очень сильно, но не успел даже добраться до постели, как раздался звонок.

– Забыл спросить, – сказал Брэдли. – Когда вы рассчитываете узнать, сработала ли ваша идея?

Брэдли, понятное дело, лишь передал вопрос Шептуна. В голосе Бена мне послышалась паническая нотка.

– Завтра в это же время, – ответил я. – Возможно, мне придется утром лететь в Италию.

Глава 23

Я проснулся в семь и немедленно позвонил Кумали с мобильного, но у нее тут же включился автоответчик. Я оставил сообщение, чтобы она срочно мне перезвонила, и продолжал набирать ее номер снова и снова, но даже через двадцать минут не смог связаться с ней.

Спустившись к конторке портье, я еще раз получил возможность насладиться своеобразием английского языка управляющего, когда узнавал у него адрес фирмы «Гул и сыновья. Пристань для яхт и корабельные плотники». Я ввел полученную информацию в навигатор «фиата» и уже через семь минут был в старом порту, перед домом, который Кумали белила на фотографии.

По виду это был типичный дом рыбака, двухэтажный, с керамическими цветочными горшками в окнах. Странно, но его облик вызывал чувство радости и уюта, которых в женщине-копе не было и в помине. Пройдя по дорожке, я позвонил в дверной колокольчик. Ответа не последовало.

Я пересек крошечную лужайку и направился по узкому проезду, идущему вдоль высокой стены здания, где размещалась фирма «Гул». Заглянул в гараж. Там стояла итальянская машина, «полное дерьмо», по выражению секретарши. Она была черного цвета, с поднятым складным верхом. Никаких следов жизни не наблюдалось и здесь. Подойдя к задней части дома, я прислушался: ни звука, ни малейшего движения, если не считать полосатой кошки, которая сидела в кухне на подоконнике и лапкой чесала ухо.

Вернувшись в машину и взглянув на часы, я отъехал, высматривая какой-нибудь садик за углом. Наверняка Кумали где-то рядом. Через десять минут я увидел маленький клочок травы и нескольких детишек на качелях. Рядом слонялись их матери, среди которых я, к своему величайшему облегчению, увидел Лейлу Кумали.

Припарковавшись, я вылез из машины. Женщина стояла спиной ко мне, раскачивая сына. Я был уже в нескольких ярдах от нее, когда одна из матерей окликнула ее по-турецки, указав на меня.

Кумали оглянулась. В первый момент в ее взгляде было столько ярости от моего неожиданного вторжения, что такая реакция показалась мне неоправданной. Но было и что-то еще, какая-то скрытность в ее манере держаться, в том, как поспешно сняла она сына с качелей. В это мгновение я почувствовал, что невольно прикоснулся к чужой тайне.

Женщина пристально смотрела на меня, а мальчик выглядывал из-за ее юбки. Я улыбнулся ему и сказал:

– Это, наверное, ваш сын?

К счастью, выражение моего лица не изменилось, когда ребенок, как видно почувствовав себя более уверенно, вышел из-за спины матери и я увидел, что он страдает синдромом Дауна.

Он улыбался, его лицо было по-детски невинным и не менее красивым, чем у многих детей, которых я знал. Малыш сказал мне что-то по-турецки, наверное «Доброе утро!», и, вместо того чтобы общаться с ребенком на языке, которого он не понимал, я почему-то отвесил сыну Лейлы поклон. Похоже, мальчику показалось, что это самое забавное, с чем он сталкивался в своей жизни, и малыш поклонился мне в ответ. Матери и все остальные дети, с интересом наблюдавшие за этой сценой, дружно рассмеялись, и вдохновленный этим сын Кумали еще несколько раз поклонился сумасшедшему американцу.

Единственным человеком, кто не нашел во всем этом ничего смешного, была его мать.

– Как вы меня разыскали? В моей записке ясно говорится, что я не желаю обсуждать…

– Я здесь не для того, чтобы спорить, – прервал я женщину-копа. – Мне бы хотелось, чтобы вы посетили Французский дом вместе со мной.

Это предложение несколько обуздало ее гнев.

– Зачем?

– Похоже, Додж был убит, и, возможно, нам удастся доказать это.

– Убит? И как же, по-вашему, злодей проник на территорию поместья?

– Не знаю. Первый шаг – установить, что в доме действительно был кто-то еще. Думаю, нам удастся сделать это.

Она подумала мгновение и покачала головой:

– Нет. Все доказательства явно свидетельствуют…

– Забудьте вы про доказательства. Доказательства – это всего лишь некий перечень фактов, которыми вы располагаете. А как быть с тем, что вам не удалось обнаружить? Как вы это назовете? Несущественным?

Сказанное было цитатой из моей книги, и я отругал себя за то, что вновь выхожу за рамки легенды. Но тут же вспомнил, что эта книга была выбрана для моего чтения в самолете, и снял с себя этот грех. Однако женщину убедить пока не удалось.

– Нам необходимо взяться за это прямо сейчас – прежде чем дело будет закрыто.

– Нет, мои начальники уже покончили с ним.

Я изо всех сил старался сохранить самообладание.

– Если окажется, что я прав, а полиция успеет избавиться от трупа и вернуть паспорта всем причастным к этому делу, вашему начальству предъявят большие претензии. Причем на самом высоком правительственном уровне.

Кумали колебалась. Другие матери попрощались с ней и с ее продолжавшим отвешивать поклоны сыном. Пора было вести детей в школу.

– Сейчас я никак не могу ехать, – сказала Лейла. – Надо оставить ребенка у няни. На это потребуется время, моя машина сломана…

– Я вас подвезу, – сказал я, показав на «фиат».

Видимо, мое предложение ей не понравилось, но и возразить было нечего, поэтому она кивнула в знак согласия. Малыш, наоборот, решил, что это здорово, и взял меня за руку. Я повел их к машине.

Кумали открыла заднюю дверцу, впустила сына и устроилась рядом с ним. Не очень похвально для женщины-мусульманки садиться в машину к человеку, которого она едва знает. Ехать рядом с водителем было бы для нее и вовсе немыслимо.

Пока она давала мне указания относительно дороги, я бросил через плечо:

– Вам следует позвонить в офис и сказать, что, поскольку возникли новые обстоятельства, необходимо задержать отправку дела в Анкару.

Кумали ничего не ответила. Я заглянул в зеркало заднего вида и увидел, что она взирает на меня с ледяным выражением лица. Оно не изменилось с тех пор, как женщина услышала мое предложение, но тут уж я ничего не мог поделать. Через мгновение она все-таки вытащила мобильник и стала что-то говорить по-турецки.

Закончив разговор, женщина сказала, что оставила сообщение шефу и попросила нескольких своих коллег подъехать на южную оконечность мыса для встречи с нами. Вызывает подкрепление, решил я, но никак это не прокомментировал. Мальчик начал что-то оживленно лопотать по-турецки. Взглянув в зеркало, я увидел, что Кумали внимательно его слушает. Было очевидно: женщине хотелось, чтобы мальчик понял, как важно для нее все, что он говорит. Чем больше я наблюдал за ними, тем лучше понимал, какое безграничное терпение проявляла мать в общении с ним.

– Мой сын хочет сообщить вам, что в четверг мы идем в цирк, – переводила она. – Представление начнется с большого парада, потом ожидаются акробаты, львы, клоуны…

– И заклинатели змей, – добавил я. – Я видел их, когда ехал сюда. Скажите ему, что это будет выглядеть грандиозно.

Кумали перевела. Ребенок рассмеялся и начал о чем-то спорить с матерью. Она объяснила:

– Сын спросил, не хотите ли вы пойти с нами, но я сказала, что у вас важная встреча в этот день и вы будете заняты.

Я поймал ее взгляд в зеркале.

– Да черт с ней, с этой встречей! Я с удовольствием составлю вам компанию.

Лейла заговорила с ним по-турецки, затем велела повернуть налево и остановиться через двадцать ярдов. Мы подъехали к скромному домику с садовыми гномами вдоль главной дорожки, детской горкой и маленьким квадратиком травы. Напротив находился склад концерна «Кока-Кола». Моторы двух больших грузовиков ревели так громко, что я не смог как следует попрощаться с мальчуганом. Мать вывела его из машины, и они прошли через ворота к дому.

Дверь открыла женщина лет тридцати, темноволосая и очень полная. Она поцеловала мальчика в голову. Пока мать разговаривала с няней, я размышлял о странном поведении детектива Кумали в парке. Само собой напрашивалось объяснение, что причиной этому был синдром Дауна, которым страдал мальчик, и что мать инстинктивно пыталась оградить его от общения с посторонними. Но дело, наверное, было не только в этом: ведь Кумали и ее сын вполне комфортно ощущали себя на детской площадке. Нет, я чувствовал: здесь было что-то совсем другое. Но в чем разгадка, не имел ни малейшего представления. Мать с ребенком гуляют в парке. И что же в этом такого?

Когда Кумали возвращалась к машине, ее сын, стоя в дверном проеме, поднял руку, прощаясь со мной. Хотя я и сидел за рулем, но сумел все же достаточно ловко поклониться. Лицо ребенка просияло. Он отвесил мне два поклона в ответ.

Кумали села на заднее сиденье, а я еще мгновение наблюдал за ее сыном. Это был замечательный малыш, но, как ни горько в этом признаться, я был не в силах чем-то ему помочь.

Включив сцепление, я направился в сторону Французского дома.

Глава 24

Коллеги Кумали уже приехали, высокие ворота были раскрыты. Проехав по длинной подъездной аллее, мы обнаружили трех человек в штатском, которые ждали нас у своих машин. Они курили, разговаривали по мобильным телефонам.

Двое из них выглядели как обычные сыщики. У третьего на лице было написано, что он продажный малый. Лет сорока пяти, высокий и грузный, – этакий вульгарный тип с пальцами толщиной с сосиску, в превосходном дорогом костюме. Кумали представила его, но будь я проклят, если разобрал его имя. Чтобы не ошибиться, я решил называть его просто «офицером».

Когда копы позвонили в дверной колокольчик, в моем кармане завибрировал мобильник, уже в четвертый раз после того, как я нашел Кумали в парке. Я вновь решил не отвечать на звонок. Хоть я и надеялся, что это был кто-то из галереи Уффици, сейчас мне не хотелось вдаваться в объяснения. Мне нужно было много времени, чтобы познакомить присутствующих со своей идеей. Думаю, ничего более странного им в жизни слышать не приходилось.

На звонок никто не ответил, и Кумали открыла дверь своим ключом доступа. Внутри, как обычно, было темно, и я провел их через столовую в библиотеку, хотя и не бывал в этой части здания. Единственным, что изменилось с предыдущего вечера, были опущенные шторы. Очевидно, после того как я ушел, Камерон оставалась какое-то время в этой комнате, хранившей память о ее покойном муже. А может быть, звук закрываемой двери мне вовсе не почудился и тот, кто находился в доме, кроме вдовы, зашел в библиотеку и провел здесь остаток вечера.

Я поднял шторы, впустив в комнату свет, и повернулся к четырем турецким копам:

– Детектив Кумали уже поставлена в известность: я не верю, что Додж был один в ночь убийства. Думаю, в библиотеке находился гость, человек, которого он знал.

– И как же он, по-вашему, оказался на территории поместья? – весьма агрессивно поинтересовался коп, которого я окрестил Офицером. Что ж, весьма типичное поведение.

Не желая тратить время на бессмысленные препирательства, я сам перешел в наступление:

– Вообразите на минутку, что посетитель сумел обмануть систему наблюдения, ну, скажем, знал место, которое не охватывают камеры, или нашел способ перебраться через стену. Да что угодно, это не так важно.

– Ладно, не тяните кота за хвост, излагайте побыстрее, – сказал один из сыщиков.

Я его проигнорировал.

– Свет выключен, шторы раздвинуты – об этом говорится в протоколе осмотра места происшествия. – Я указал на кожаное кресло. – Они здесь вдвоем: гость стоит, Додж сидит рядом. У него наркотический загул, и он не собирается никуда идти. Но у посетителя есть план: выманить Доджа к бельведеру и сбросить его с утеса.

– И что же такое гость сказал ему, чтобы добиться этого?

– Не знаю, – ответил я.

– Да что вы вообще знаете?

– Можно с уверенностью утверждать, что, когда эти двое беседовали, начался фейерверк. Над мысом взорвалась белая звезда. Все говорят, что она была огромной.