Камуфлет Чиж Антон
Третье блюдо пока не берёте. Соседи по столу не играют роли, через минуту их не станет. Садитесь, глубокий вдох, пшик перцовой струей на котлету, встали, ушли за чаем.
Но я отвлекся. Котлеты не было. Да и откуда ей взяться? Тут вам не здесь, насчёт съестного напряжёнка. Разве что бутерброд с бредятинкой. Продолжаем движение.
Ветродуй в лицо — баллончик без пользы. Остаётся револьвер. И опять вопрос: зачем пузатый «бульдог», а не изящный пистолет? А что важнее — надёжность или эстетика? Наган чем хорош: затвор передёргивать не надо, осечки не страшны. Если что, давите на спуск ещё раз — барабан проворачивается — под бойком новый патрон — выстрел.
Мой револьвер осечек не давал (тьфу-тьфу). На десять пробных выстрелов — ни одной. Замечательная пушечка, немецкое качество. Но против ветра тоже слабоват. Зато металл-то какой! Не паршивенький дюраль, а крупповская сталь. На дробовой переделать можно — не разорвёт при выстреле (А раньше-то что помешало? Или сейчас собрался дорабатывать?).
Плохо, что первый патрон холостой — напугать грохотом. Вот же гуманист хренов! Раз их трое, стрелять надо на поражение. И никакой лирики, типа: «Ноги на стол, жаба! Я Котовский!».
Продолжаем наш путь. Главное — страха не выдать. И не показать до срока, что при оружии.
— Ты эта, мужик, ты не спеши. Тормози, тебе сказано. Бабки гони, — это пидор-недомерок.
Голос презлющий, видать, заждались. Гейчик было дёрнулся, но так и остался на месте. Бздит, что ли?
— Делись по-хорошему, — ласково улыбнулся «шкаф», — пока цел.
Ситуация классическая. Я им: что же вы, волки? А они: давай деньги.
Не, ребятки, хрен вам, а не двадцаточки любимые. Президент Джексон не одобрил бы такой сделки.
Мне-то ведомо, зачем тут вы на самом деле. Не в деньгах дело. Слишком близкоподошёл я к опасной черте, догадавшись про сон и про утро вечера не мудренее. Хотите выбить из меня прозрение? Врёшь, не возьмёшь!
Но почему не окружают, почему в шеренгу стоят? Не волки они, а шакалы. Видать, насмотрелись хренотени по телику. Дурилки картонные, борода из ваты. Не на того напали!
Надо решать. Так, лезу в карман, будто за кошельком. Полсекунды — пушку выхватить. Стреляю. В кого? В главаря бы, но рука в кармане у волосатого… Сперва брутального, потом главного, напоследок пидора. Ну-ка, ну-ка…
Полсекунды — выхватываю — давлю на спуск — выстрел — полсекунды — снова жму — выстрел. Нет, не уложусь по времени.
Эх, «Люгер» бы сейчас! А ещё лучше — «Стечкин». Густой очередью, двадцать выстрелов за полторы секунды: р-р-р-раз!!! — уноси готовеньких. Увы. Нет у меня «Люгера». И «Стечкина» тоже нет. Эх, коротка кольчужка!
Что делать? В дискуссию вступать без пользы. Вот-вот накатит страх, быстро выхватить ствол уже не получится. Да какая пальба, ты сдурел? Так и будут ждать, пока ты их перестреляешь? И ветер, ветер.
Так что же, конец? («Это действительно был конец: пистолет был в другом кармане»).
Спокойно, без паники. Что в запасе? Психология. В Академию же прорвался, через пятнистого с «Макаровым». Не боись, Джексон, не отдам тебя супостатам на поругание.
Шагаю твёрдо. В глаза главарю и — равнодушно:
— Глухо, пацаны. Нету бабок, сам девятый хуй без соли доедаю.
Прорезаюсь меж голубым и волосатым.
Неужто получилось? Кажется, да. Тут важно ответить правильно — по делу и неожиданно. И главное — вежливо. Да, не профи они.
А вот с кряжистым из трамвая, с «беломориной», сорок лет назад, фокус бы не прошёл. Там порода другая: человек право имеет. И не рука бы в его кармане была, а пика у моего горла. Или ствол у башки. Зато воры от страха не сатанеют и почём зря не мочат.
Ух, пронесло («И меня, Василь Иваныч, тоже»). Так бы и рванул — влево против почерка, петляя зигзагами.
Спокойно, в спину стрелять не станут. Пусть теперь у них голова болит: чего это я руку в кармане держу? Не оглядываться. Главное, не оборачиваться.
Если что, сперва окликнут или затопочут. Но догонять-то будут не кучей, по одному растянутся. А ветер-то от меня, сменился ветерок, ребятки. Только суньтесь, я вам покажу туалет типа подъезд!
А вдруг у брутального мачо оружие? Тогда в упор его, тут и холостой сгодится. Вот она, пушечка родная; сталь холодная, а душу греет.
Стоп. А вдруг они скопом? Тогда херачу враз из револьвера и баллончика. По-македонски, вашу мать!
Насколько американцы правы! Бог создал сильных и слабых. А Кольт создал револьвер, чтобы уравнять шансы.
Думаешь, всё? Подожди-подожди, колобка вспомни. Я от дедушки ушёл… — сказка лишь начинается. Нехорошая сказка. И зайчик с лисичкой нехорошие, они колобков кушают.
Бредя следом, я любовался её фигурой. Такие формы у Натальи Варлей были — годиков тридцать назад.
Обогнал, в лицо заглянул. Оказалось — Женя Симонова. Бездонные глазищи прожгли насквозь, и небесный голос Тамары Гвердцители пропел:
— Мужчина, не скажете, который час?
Лик, зов и грация — взрывное сочетание, любого мужика разит наповал. Независимо от возраста, темперамента и морального облика. Но я вычислил её мигом. Какой шанс встретить молоденькую Варлей? Пусть один из тысячи. Ну там, близняшка однояйцевая или дочка единоутробная. Небольшой, но шанс. Для остальных — не более.
А теперь оценим, могут ли они, все три, враз помолодевшие, оказаться в одном флаконе? Одну тысячную возводим в куб. Сколько получится? Одна миллиардная. Не бывает. Ахтунг, ахтунг! Это не женщина. И вообще не человек. Нежить, опаснейшая разновидность. Замануха отвлекающая. Или отвлекуха заманивающая? Вечно я их путаю.
— Увы, миледи, мои часы замерли на полшестого. К тому же сегодня я не при деньгах.
— Как жаль, — голос искушал неземной усладой.
Обогнав химеру, попробовал оторваться — нежить горазда на любую каверзу.
- И дале мы пошли —
- И страх обнял меня.[20]
— Папа!
Я похолодел. Несомненно, моя дочурка — ведь это её голос. Но у меня же нет дочери! Нет — и никогда не было. А ты уверен? Вот на чём нашего брата берут! Но и мы не лыком шиты, умеем считать. У меня не могло быть дочки такого возраста, на двести процентов не могло. Что, скушали рыбку?
И болью в спине отозвались раскаты зловещего хохота:
— Что, Гекльберри Финн, ты уже пожалел, что сломал мои азалии?
Я на верном пути: вон как цепляются. Не оборачиваться, только не оборачиваться. Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, и от тебя — чёрт знает кто — тоже уйду.
Вот и остановка, присяду-ка, а то глаза слипаются.
Похоже, на секунду отключился, чуть не упал. В странном полусне, где тоже сижу на скамейке; только спинка у неё исчезла и доски сиденья тоже. Осталась железная основа, покрытая кузбасслаком.
Окончательно разбудил трамвайный звонок и нахрапистый гудок вослед. Привстал: в мою сторону, раскачиваясь, мчится допотопный красный трамвай из одного моторного вагона; его нагоняет модерновый электровоз с хищным клювом. По тем же рельсам, блин. Грубый шов, да ещё белыми нитками.
Локомотив, грохоча колёсами и взрёвывая мощным басом, сокращает интервал. Трамвай почти пустой, лишь четверо пацанов на задней площадке. Троих я узнал: Белый, Корчём, Шплинт… А кто ещё? Да это ж я, только прежний.
Электровоз вздрогнул, но не остановился, продолжая пугать надрывным рыком. Трамвай гибельно повизгивал.
Тут неведомая сила бросила меня на рельсы, пригвоздив к железному полотну, как магнитом. Я оказался на пути локомотива. Под колёсами погибнуть не страшно, это смерть маленькая. Пот прошиб от неизбежного крушения: до столкновения электровоза с трамваем оставались секунды. Да, в жизни так не бывает, но всё же…
— Иди в …, мудило зелёное, — слова мои вотще утонули в зычном рёве и колёсном грохоте.
Я трижды плюнул через левое плечо и грязно выругался. Электровоз пропал. Но эхо трамвайных звонков долго ещё будоражило душу, как весть о грядущей катастрофе.
Обессилевший, плюхнулся на лавчонку. Да, неспроста был трамвай. А в связке с догадкой о снах… Тут есть над чем подумать.
О чём там с Генеральным беседовали? Ах да, затмение, совпадение подозрительное. И никого не изумляет. Дальше, дальше. Меня это удивляет? Нет. Сегодня — нет. А раньше? Да — в самый миг затмения. А к вечеру усталость одолела — и я заснул.
А утром — вроде так и надо. Что было между вечером и утром? Ночь. Темнота. И только? Нет, главное-то, главное — сон. Наверняка и у других людей похоже. Только заметим несуразицы — уже и Ночь. Смежаются веки, приходит Морфей. Но отключаемся мы не полностью. Это не смерть и не обморок, тут совсем другое.
Спят мышцы и сознание. А кто-то в этот час орудует в мозгах. Ведь сон бывает не только медленный, глубокий. Самое интересное — быстрый сон, когда видения мчатся галопом. Здравый смысл отключен, и возможны самые безумные варианты. Часто приходят озарения. Как выразился Александр Прохоров, тот, что лазер изобрёл: «Если боишься, что забудешь ночную догадку, положи рядом стенографистку»… Не отвлекаться!
Итак, рассудок отключен. Отключение, включение. Переключение. Куда? На виртуал или на параллельную реальность? Сон — это что? Фильм для уставшего от несуразиц мозга? Или что-то другое? Латают дыры или отвлекают? Так, так.
Врачи говорят, сон абсолютно необходим. Лишить его — и человек умрёт. Но случаются феномены. Одному венгерскому крестьянину бойком отбойного молотка пробило голову. Раненого спасли, но он перестал спать. И ничего. К тому же наловчился перемножать в уме огромные числа, даже попал в Книгу рекордов Гиннеса. Всё непросто.
Допустим, сонное видение — это виртуал, ведь мы всякий раз возвращаемся. Но точно ли в прежний реал? А если круг не последний? И возможен ещё переход, да не один? Но нужен другой будильник, посильнее. Это как? Живой будильник Кашпировского не годится, последствия могут оказаться неэстетичными. А тогда что?
Завораживающие ритмы первобытных плясок?
Медитация?
Галлюциногены-психоделики, грибки-мухоморчики, мескалин, псилоцибин[21]?
А может, сон — всего лишь временное обесточивание?
В детстве мы шкодничали, пережимая друг другу сонные артерии. Я ложился на траву и поднимал руку, для страховки. Если передержать, говорил Валька, можно стать дебилом и даже умереть. И ползали мурашки по сомлевшему, как отсиженная нога, мозгу, потом сладкий мерцающий туман — и возвращение. Увы, без выхода в астрал.
А если смерть — будильник высшей марки?
«И, может быть, услышите голос, который шепнёт вам: «Рождение и смерть — это не стены, а двери»[22].
Собрал же Моуди картотеку с воспоминаниями людей, переживших клиническую смерть. Правда, реаниматологи над его книгой[23] хихикают: им такие случаи не встречались. Но может, не всякая смерть — будильник? Говорят, туннель со светом в конце видят лишь умирающие от кровопотери. В реанимации, ясное дело, такого не допускают.
Итак, другой будильник. Но как проверишь, кого бы спросить?
- Я спросил у ясеня,
- Я спросил у тополя.
Эти не ответят, один киногерой интересовался уже.
- Я спросил астролога…
Тоже бесполезно. Созвездия — это видимость. Звёзды вроде рядышком, а на самом деле могут быть дальше, чем звёздочки на полярных сторонах небосвода. Астрология — штука иллюзорная.
- Я спросил астролога,
- Я спросил уролога.
- Доктор не ответил мне,
- Только показал.
Доктор плохой; хороший не показывает, а смотрит. Ну, доктор, погоди!
- Долго будешь слёзы лить
- Под моим окном.
С чего бы игривые мысли? Не иначе, откат после стресса. Кстати, может родитьсяценное, стоит вожжи отпустить:
- Мои мысли, мои какуны.
Ладно, с доктором проехали. Ну их к бесу, гнилую интеллигенцию. Кого бы попроще спросить?
- Я спросил у слесаря,
- Слесаря-сантехника.
- Слесарь не ответил мне,
- Молча лишь послал.
Они что, сговорились? И потом, как это — послал молча? А, понятно. Учили нас в детстве, что пальцем показывать нехорошо. А палец показывать ещё хуже. Особенно средний. Совсем плохо, если половину руки. А целую руку можно — верной дорогой идёте, товарищи.
Ладно, дальше пойдём.
- Я спросил электрика Петрова:
- Ты зачем на шею провод намотал?
- Ничего Петров мне не ответил,
- Только тихо ботами болтал.
Тьфу ты, с чего начали… Классика бессмертна, остальное лишь производное от неё. Так сказать, вторая производная.
ВТОРАЯ ПРОИЗВОДНАЯ — это же знак!
А детонации нет. Ключевая фраза висит в одиночестве, в мысли не отливается.
А чего я всё мужиков спрашиваю?
- И пошли тотчас оне
- Все к евоновой жене.
К евоновой — это к чьей? Электрика? Жена электрика выше подозрений. Погоди, если он того, в ботах, то какая она жена? Скорее вдова.
- Пей «жигулёвское», кушай лимон!
- День твой последний пришёл, гегемон![24]
Привет от Фрейда? Месть хамоватому сантехнику? М-да, свежая мысль. Относительно. Так сказать, второй свежести. А что значит вторая свежесть? Известно — тухлость, для здоровья опасную.
Стоп! Опасность — вот главное. Не хотят, чтобы над этим я думал. Столько преград, и нешуточных. В чём зерно? Не будильник, другое. Сны… Влияние!
Именно так. Давят на мысли во сне, когда защита отсутствует. И сила воздействия безгранична. Захотели стереть затмение — и я забыл. Да что там, амнезия-то всеобщая. Смотрят — и не видят. И с аэропортами так же.
Тогда почему запомнился музей Брэдбери? Знание нежелательное, а сохранилось. Колонна и затмение — в чём тут разница? А, я же тогда я записал, про хромосомы-то! Бумага правду помнит.
Вот оно! Фиксация вне собственной памяти. Верно выдал прапорщик: «Если вы такие идиоты, что ничего не можете запомнить, то заведите записную книжку. А если и это не поможет — заведите вторую, как это сделал я».
Но ведь надо ещё захотеть записать. Тоже канал влияния. Не так всё просто.
А кстати, что за бумажка у меня в руке?
«Сотрудник I уровня Константинов.
Вам надлежит немедленно явиться…»
Ёклмн, я ведь лишь один адрес отработал! И Калганов там, не к Ночи будь помянут, и пан Вотруба остался. В Академию надо по-любому. Заодно к Сергею загляну, вон как буксую, без поддержки-то.
Что на часах? Двенадцать ноль-ноль — и стрелки замерли. Естественно. Перевести на пять минут вперёд, глаза закрыть, заводную головку притопить, глаза открыть…
Ступень седьмая
Суета несусветная
Начальство разделяется на низшее, среднее и высшее по степени причиняемого им вреда.
Ходжа Насреддин
С кого же начать? Вольдемар — тут по любому надолго. А с Вотрубой непонятно — через пять минут отпустит или три часа промурыжит. Но уж лучше так. А коль начнёт он муму тянуть за хвост, прямо скажу: меня Калганов дожидается; не обессудь, куманёк, Боливар не вынесет двоих.
Вспомнилась первая встреча с главбухом. Табличка на двери — «Пан Вотруба» — мигом вернула во времена «Кабачка «13 стульев», суперпопулярного советского телесериала. Да ладно, подумал я, бывают же совпадения. Но, увидев круглую плешь и чёрные усики — один в один с персонажем — обалдел. Сидит себе, счётами щёлкает, на квадратные глаза мои — ноль внимания.
Потом Сергей мне объяснил, что чудо это в Академию именно за экстерьер и взяли. Приняли с условиями: фамилию меняешь на польскую и проходишь бухгалтерские курсы. И понты чтобы держал — нарукавники там, счёты деревянные. Вот и прижился пан в Академии, как тут и был.
— Пан Вотруба, приглашали? Константинов, из пятого.
— А-а-а, наконец-то, наконец-то, голубчик. Заждались мы вас! И где же отчёт о последнем погружении?
— Какой отчёт, Пан Вотруба? Мне ещё четыре ступени шлюзоваться.
— Так-так, про ступени вы помните. А что смету на шесть порядков превысили — это как? Посмотрим, что у нас тут.
Он достал папку с тесёмками.
— Так-так-так. Комплекс мобильный ракетный — один штук; Феликс железный кондиционированный — один штук; фугас вакуумно-ани… аннигиляционный, вертикально-направленного действия, тридцать килотонн — один штук… Тридцать килотонн — тяжёлый какой, надо же! А он вам потребовался — зачем?
— Сам толком не знаю. Наверное, камуфлетный взрыв сотворить.
— Камуфлетный — это как? В смысле — что означает? — Главбух вопросительно уставился на меня.
— В нашем случае — невидимый поверхностному наблюдателю. Это всё, пан Вотруба?
— Нет, ещё вот… Система активного гашения света и звука, кольцевая, скрытая — одна штука; вода океаническая натуральная — сорок миллионов метров кубических; реабилитация территории полная; ну, дальше мелочи, сами обсчитаете.
Вот ненавижу эту тряхомудию — сальда-бульда, прибля-убля, сумма прописью. Подсчитать да обосновать? Это не ишака купить. А тягачи военные нынче почём, кто подскажет? А серп и молот? Вспомнил, вспомнил, где их раньше видел. На ВВЦ[25], бывшей вэдэнэхэ[26]: скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница». И звёзды рубиновые — вылитые кремлёвские. Скоммуниздили, значит, а через меня списать хотят!
Постой-ка, что он сказал, первое самое? Комплекс мобильный ракетный? Не было комплекса. Тягач был, Эдмундыч был — а ракеты не было.
Это что же, и «Тополь» хотят на меня повесить?! Тут не деньгами, здесь куда серьёзнее пахнет. Эх, родина-мать… Как же я устал, уехать бы куда. Чтобы в белых штанах и на латиноамериканском языке. В Аргентину, в Ебунас-Райнис. Амиго?! О, пэрдонэ, Фрейд попутал.
— И что будем с денежками решать? — прервал мои мечтания пан Вотруба.
— А что денежки? Откуда проблема, не понимаю. У Академии ведь ресурсы безграничные. Или на Солнце водород кончается? Списать, да и всё. Первый раз, что ли?
— Не надо меня учить, — насупился главбух. — Мы тут уже поработали, сметку прикинули. А денежков за вами, — он придвинул счёты к себе, костяшки забегали по спицам, — плюс двести рублей суточных… Это будет ровно десять миллиардов тридцать восемь миллионов двести сорок одна тысяча триста четырнадцать рубликов. Как обоснуете, голубчик мой транжиристый? Иначе-то ведь возмещать придётся.
А правда — как? Отчего Провал размером с Лубянку? Почему не лужа с шариками от пинг-понга? Да откуда мне знать? И зовут меня не Зигмунд, и фамилия не Фрейд. Ну люблю я масштабные вещи! А почему? Натура такая, от природы широкая. Или наоборот — скромная, по причине зарплаты, не совместимой с жизнью.
— Десять миллиардов столичный бюджет не потянет, — нудил главбух, — выползет недостача. Экономней надо работать, голубчик, экономней.
Столичный бюджет? Все соки из России сосут, а как делиться, так фигушки… Погоди-погоди…
Перед глазами возникла фантастическая картина: Лужков отмахивается от Счётной палаты моим отчётиком. Вот это прикол! А я-то купился, как ребёнок.
— Ну, Пан Вотруба, вы же и фрукт! Что ли в Академии день смеха дополнительный? Ловко разыграли, а ведь поверил. Не зря вас из «Кабачка» притащили — наш человек! «Столичный бюджет», это ж надо… Дайте руку пожать, кормилец.
Но пан Вотруба веселье разделить не спешил. Нахмурившись, угрожающе понизил голос:
— Оставьте-ка смефуёчки, голубь мой жизнерадостный. Никто из кабака меня не вытаскивал, и вообще я непьющий. А вы часто в Академию-то заглядываете?
— Да в последнее время всё как-то некогда.
— Пон-нятно. И с циркуляром закрытым, видимо, не знакомились? Относительно финансовых отношений с Материком?
— Не-а. А если я расходы не обосную, пан Вотруба? Из зарплаты вычитать будете, типа алиментов? Тогда уж присваивайте мне сразу четвёртый уровень, чтобы рассчитаться времени хватило. А может, кое-кто именно так и прорвался в бессмертные? То-то я смотрю…
— Перестаньте ёрничать, — перебил он. — В циркуляре, что вы прочитать не удосужились, чёткие указания на сей счёт имеются. Какие, не догадываетесь?
Я замер.
— Вот именно, смекалистый наш. Безвозвратное удаление. Персональный номер терминируем — и нет вас тут, как и не было. Так что решайте, обоснование или возврат. В двухлетний срок.
Ох, блин, не прожить мне без Академии! Как перестанут свыше мне диктовать иные строки…
А пан всё втолковывал. О чём это он?
— …что мы какие-то скупердяи. Кстати, заявку вашу на канцтовары решено удовлетворить.
Ага, процесс отлажен.
— Удовлетворена ваша заявочка.
На свет явился гроссбух устрашающих размеров.
— Распишитесь в получении.
— А сами-то канцтовары — где?
— На складе, где же ещё? У меня лишь бумаги. И вот тут ещё подпись. Обязательство о непричинении.
— О непричинении — чего?
— Да как же, охрана труда, и в инструкции пунктик — о непричинении вреда.
— А инструкция?
— Да на складе же, голубь наш непонятливый. И ведь не первый день работаете. Расписывайтесь, где птицей-галкой открыжено.
— Вы хоть намекните, пан Вотруба, в чём суть этого… непричинения?
— Не нужно идиотом прикидываться. Мы с вами взрослые люди.
Он поправил галстук.
— И понимаем, что канцтовары могут быть использованы не по прямому назначению. А в отсутствие должного контроля и самоконтроля за применением представляют опасность, — он задумался. — Например, степлер и антистеплер. Вполне даже могут. Это самое. При нецелевом использовании, значит. В том смысле, что в других целях.
У меня даже рот открылся.
— Не по-прямому… в других целях? Да в каких ещё-то?
— В нехороших целях. — Вотруба значительно посмотрел мне в глаза. — В садистских, например. Антистеплер в особенности. Не говоря уже о шиле.
Да, тут вам не здесь. Но главное — десять миллиардов. С гаком.
Главбух, догадавшись о моём состоянии, отпустил с миром:
— Идите, голуба, к начальнику сектора, в ножки ему падайте. Да, и про экологический ущерб не забудьте.
— Так ведь…
— Лишь необратимые изменения. Запах горящей серы не считается.
Ангидрид твою перекись водорода через перманганат калия!
Что же делать? К Брёвину, без выбора — раньше сядешь, раньше выйдешь. Но вряд ли спишет, расходы-то астрономические.
Это что ж получается? Год назад я сидел без копейки, а сегодня уже десять ярдов должен. Прогресс налицо. Выходит, Академия впрок пошла.
А схитрю-ка, напишу как бы между прочим.
«Начальнику V сектора,
действительному члену
Академии IV уровня
г. Калганову-Брёвину В. М.
от сотрудника I уровня
Константинова А. П.
Заявление
Уважаемый Вольдемар Модестович!
В связи с успешным ходом проведения чистящего эксперимента в режиме творческого сочетания прошу Вас ходатайствовать о присвоении мне уровня II. Ввиду того, что я не был своевременно информирован относительно нового порядка финансовых аспектов взаимодействия Академии с Материком, прошу Вашего разрешения на списание расходов в порядке, ранее установленном и согласованном Вами лично.
Подпись. Дата».
Это я хорошо загнул: «успешным ходом проведения» и «относительно порядка аспектов», должно ему понравиться. А сумму не будем, начальство не грузят мелочами. Отксерим — и вперёд.
Знакомая монументальная вывеска. Его высочество восседает живым изваянием. Мечта Церетели.
— Разрешите, Вольдемар Модестович?
Руки не подаёт. И правильно: нас много, а начальник один, рук на всех не напасёшься.
— Вольдемар Модестович, приглашали?
Начальственный взгляд затуманился, на лбу выступили морщины раздумий.
Берём быка за рога.
— У меня тут как раз заявленьице, резолюция ваша требуется.
Осанистый Вольдемар принимает бумаги. Придвигает хрустальную шкатулочку, ту самую, что я в первую встречу заприметил. Крышку долой. На свет появляется стержень-восьмигранник, сотни бриллиантовых радуг слепят глаза. Что же это?
Разнимает стержень на две части. На большей половинке — перо из розового золота. Авторучка! Да это же «Монтеграппа», бесценное сокровище. На Материке таких — раз, два и обчёлся. И стоит миллион евро.
Неужто подпишет? Чудом ювелирного искусства?
Но нет, пока нет; основательно знакомится со вторым экземпляром. Господи, зачем это ему?
Изумлённый взгляд столоначальника:
— Так ведь это одно и то же?
— Конечно, три экземпляра. Один штук в кадры пойдёт, другой в бухгалтерию.
Суровеет Вольдемар, бумаги в сторону. Совсем стал мрачный. Я в зеркало себе не улыбаюсь, оттого что серьезный такой[27]. Нет, не подпишет.
— А ведь мы… э-э… как вас там…
— Александр Павлович.
— Да, да… Так вот. Мы не за этим тебя звали.
— Готов любую выполнить задачу, поставленную вами, Вольдемар Модестович.
Сделав почтительное лицо, я приподнялся.
— Ты мне это прекратите. Молчать надо, когда со старшими разговариваешь.
Брёвин убрал «Монтеграппу» в хрустальный гробик.
Ё-мое! Выдержу ли?
— Так вот, э-э… как вас там… (Я смолчал). До нас дошли сведения, что в стенах Академии вы слов не таких употребляете. Выражения используешь всякие, которые возбраняются (У, ё…!). И тем самым производите, — выдвинув верхний ящик, он скосил туда взгляд, — производите структурно-лингвистическое… хм… попорчение языковой ментальности.
— Простите, Вольдемар Модестович, не понял. Попу… чего? В смысле — кого? Или уж тогда — чью?
— Ты мне это прекратите, понимаешь, — насупился он. — Нельзя так вести. Вы попортили лингво-вербальные межличностные отношения в нашем секторе. Как результат — отдельные члены заразились и, невольно будучи, тоже применяют.
А, всё равно не подпишет.
— Хотите сказать, я навёл порчу на лясоточение?
— Э… как вас там… под нашим эгидом числишься, а слово «порча» применяете? У нас учреждение научное, а не секта фанатичная. А потому употребляем выражения (очи долу), адекватно отражающие смысл, имманентно присущий именно этим словам и выражениям. Я доступно излагаю?
Ох, блин, тяжело дышать в газовой камере. Но где ж я слышал эту изощренно-хамскую, изящную до гениальности фразу: я доступно излагаю? И как хочется добавить: мои труды читать надо. И это смешанное — на ты и на вы — обращение? Вот память, блин.
Стоп, что-то не так. Молчит. Калганов молчит — это ж надо. Ага, ответа ждёт. На предмет доступности. Похоже, он свои труды на мне проверяет? Терять нечего, немного нажмём.
— Насчет доступности я бы так сказал, Вольдемар Мудестович (лишь буква поменялась, но как отчество стало… имманентнее, что ли), — он вздрогнул, но не ответил.
— Крайне глубокий дефицит освещения вопроса, практически адекватный таковому в анусе у американца африканского происхождения. Непонятно? Темно, говорю, как у негра в жопе. Так доступно? Видите, очень даже имманентная адекватность получается, Вольдемар… Мудистович.
Да, такого Калганова-Брёвина я ещё не видел!