Самое время для новой жизни Троппер Джонатан
– Жуть.
Мы примолкли. Погода соответствовала нашему расположению духа: серые грозовые тучи, чреватые дождем, поглотили небо.
– Ведь упорно стараешься все сделать как надо, – продолжил я, – прийти к некоей воображаемой точке. Говоришь себе: доберусь туда и тогда уж точно буду счастлив. Вот вы корите меня, дескать, живу прошлым, а правда-то в том, что мне тридцать и я все еще уповаю на будущее. Полная туфта. Трачу годы, стремлюсь куда-то, а погибнуть могу в любой момент, так ничего и не успев. Зачем?
– Затем, что можешь и не погибнуть, – отрезала Линдси. – Весьма вероятно, доживешь до девяноста, а это очень долго, если ты несчастен. Да, Питер Миллер умер, но погляди, на скольких людей он успел повлиять. Он жил настоящим. Беспокоишься, будто тратишь попусту время, пытаясь достичь чего-то, а умереть можешь завтра. Побеспокойся лучше о том, чтобы взять жизнь в свои руки как можно быстрее, тогда, если уж суждено умереть молодым, по крайней мере не окажется, что ты и не жил. Ты молод, здоров…
– Здоровье – всего лишь самый длинный путь к смерти.
Линдси повернулась, глянула на меня сердито:
– Заткнись, Бен.
Я заткнулся. На минуточку.
– Да нет, ты права, – признал я. – Я все думал об этом парне. Он ведь лет на шесть-семь старше меня был, а уже столького достиг, так много людей будут вспоминать его, скучать по нему. Если я умру завтра, наверное, и трех рядов скорбящих в церкви не наберется.
– Ты еврей, – улыбнулась Элисон.
– Ты поняла, о чем я.
Не оборачиваясь, Линдси потянулась назад, нашла ощупью мою руку:
– Что ж, значит, тебе пока рано умирать.
Я держал ее руку и гадал, исходила ли слабая дрожь, пробегавшая по сомкнутым ладоням, от нас или то сотрясался мир, а мы оставались совершенно неподвижными.
Мы ненадолго остановились в городе пополнить запасы провизии и купить свежей прессы. Я с удивлением обнаружил, что ни в одном автомате с газетами нет “Нью-Йорк таймс”. Линдси сказала, все ньюйоркцы заблуждаются, полагая, будто Нью-Йорк и есть Америка, – забавно, если взглянуть на карту. Мы удовольствовались “Ю-Эс-Эй тудей”. О Джеке, к счастью, там было немного – нечто среднее между объявлением и заметкой: Джек Шоу пропал, полиция работает, но криминальные версии пока не рассматриваются.
Вскоре после нашего возвращения я снова вышел на подъездную аллею покидать мяч. Из соседней двери показались Джереми с Тасом. Судя по множеству машин, припаркованных на дорожке у дома Миллеров и на шоссе у поворота, поминки продолжались и гостей было много. В костюме и галстуке, с аккуратной прической и торжественным выражением лица Джереми походил на маленького взрослого. Никогда не умел общаться с людьми, потерявшими близких, даже смотреть им в глаза. Чувствую себя неуклюжим, как будто любым своим словом или действием могу вторгнуться в их глубоко личное тягостное переживание. Посему я улыбнулся Джереми, но тут же повернулся, чтобы поймать отскочивший мяч. Небо, загроможденное тучами, по-прежнему имело угрожающий вид, и воздух был обременен гнетущим ожиданием грозы, но дождь еще не начался.
– Вы были сегодня на похоронах, – сказал Джереми.
– Да.
– Почему вы пришли? Ведь вы не знали моего отца.
– Правда. Но на похороны приходят не только для того, кто умер, но и для тех, кто остался жить.
– Вы про мою семью?
– Да.
– Но их вы тоже не знаете, – заметил Джереми.
– Зато я знаю тебя.
– Девушка с вами была ваша подружка?
– Что?
– Девушка, которая сидела рядом с Элисон. Ваша подружка?
– Это, друг мой, очень хороший вопрос.
– Ну так, – он взял у меня мяч, повел к самому кольцу, – какой же на него ответ?
– Ответить непросто.
– Ага, – он поднял мяч для нового броска.
– Тебе, наверное, нужно идти обратно?
Джереми посмотрел в сторону дома, и впервые я увидел подлинную печаль в глазах мальчишки. Тас, кажется, почуял его страдание и прибежал на подъездную дорожку, не желая оставлять хозяина.
– Не хочется туда сейчас, – Джереми перекатывал в пальцах мяч.
– Понимаю. Судя по тому, что говорили на похоронах, твой отец был хорошим человеком.
– Да.
– Жаль, мы не успели с ним познакомиться.
– Классная футболка, – сказал Джереми.
На мне была футболка из коллекционной серии с художественными изображениями персонажей “Звездных войн” на фоне большой полупрозрачной головы Дарта Вейдера.
– Любишь “Звездные войны”? – спросил я.
– Ага. У меня есть все три на кассете. Новые фильмы.
– И у меня.
– А “Скрытая угроза” вам нравится?
Я ответил не сразу. Фильм меня разочаровал: непомерно раздутый комикс, в котором не было и капли того волшебства, что в первых сериях. Но вдруг на Джереми он подействовал так же, как на меня в свое время старые “Звездные войны”? Мне не хотелось разрушать впечатление.
– Трудно привыкнуть ко всем этим новым персонажам, – ответил я осторожно. – Ты что думаешь?
– Мне понравилось, – он пожал плечами. – Но первые три были лучше.
Что ж, значит, не все потеряно.
– Я был примерно в твоем возрасте, когда сняли “Звездные войны”. Мой любимый фильм с тех пор и навсегда.
– Папа тоже так говорил.
– Подожди-ка меня здесь.
– Ладно.
Я побежал в дом и через минуту вернулся с маской Дарта Вейдера.
– Здорово, – Джереми повертел маску в руках. Поднес прорезиненный пластик к носу, шумно вдохнул – обрадовал меня. Потом натянул маску на голову, хрипло и громко задышал, сказал угрожающим, низким голосом: – Дарт Вейдер.
У меня внезапно защемило сердце – то ли от симпатии к нему, то ли оттого, что я уже никогда не буду таким. Крупная капля дождя упала на шлем сверху, скатилась, исчезла под гребнем, прямо над черными стироловыми глазами. Джереми снял маску, волосы его потрескивали от статического электричества, а несколько тоненьких прядей поднялись над головой, как русый нимб.
– Можешь оставить ее себе, – предложил я.
Он посмотрел на меня:
– Правда?
– Ну конечно.
– Спасибо большое, – поблагодарил мальчик. От души поблагодарил. – Она крутая.
За спиной Джереми хлопнула дверь, на террасу вышла его мама:
– Иди домой, малыш, ладно? Сейчас дождь начнется.
Тас встрепенулся, встал, вопросительно посмотрел на Джереми. Через двор я бросил взгляд на Рут и как-то вдруг застеснялся из-за того, что стою здесь с Джереми, из-за баскетбольного мяча, маски, своей футболки. Женщина в трауре и я – ребенок-переросток. Я смущенно помахал ей, она махнула рукой в ответ – слабый, сдержанный жест человека, не вполне уверенного, что со вчерашнего дня мир не изменился.
– Нужно идти, – сказал Джереми.
– Вперед. Еще увидимся.
– Да, – он пошел было к дому, но снова обернулся ко мне:
– Вы уверены насчет маски?
– Абсолютно. Человеку в моем возрасте не пристало иметь слишком много игрушек. Окружающие этого не понимают.
Джереми улыбнулся, и его искренняя улыбка, казалось, выражала больше понимания, чем можно было ожидать.
– Спасибо, Бен, – и мальчик направился к матери.
– Эй, Джереми, – позвал я тихо, чтобы она не услышала.
– Что?
– Да пребудет с тобой Сила.
Глава 23
Дождь за городом мне как-то неосознанно приятен. Ливень в Катскильских горах – это вам не ерунда. Он яростно хлещет, а не просто падает, как в городе, где к тому же основной удар принимают на себя кирпич и бетон. Деревья шелестят, будто разом вздыхают все листья, утоляя жажду, и шепот этот прерывается только могучими раскатами грома, от которых дребезжат стекла. И ты – одно с деревьями и травой, ты вписан в оживший гобелен, а в городе всегда сам по себе, всегда вовне. Мы с Линдси вынесли стулья на веранду, сидели молча, наблюдали за дождем, высматривали в небе молнии. Впервые с той злополучной прогулки по Кармелине мы остались вдвоем.
– Прости за позавчерашнюю ссору, – сказала Линдси, прикоснувшись ладонью к моей руке. – Я погорячилась.
– Это как будто сто лет назад было. Да я сам виноват. Так что забудь.
– С тех пор ты отдалился от меня.
– Если и так, то не нарочно.
Мы посидели немного, затем Линдси взяла меня за руку, наши пальцы переплелись. Я ощутил легкую дрожь и понял, что, несмотря на все тревоги прошедших дней, был весьма подавлен той размолвкой и оставшейся после нее недоговоренностью. Я уже открыл рот сказать что-нибудь, но заставил себя молчать, просто держать Линдси за руку, слушать дождь и жить настоящим. Получилось.
Примерно через час небо вновь проступило в разрывах туч. Я повел Линдси к озеру смотреть на гусей. Солнце скатывалось за деревья, мерцая в стекающих с листьев каплях, расписывая низкие облака на горизонте багровыми кровоточащими бороздками. Недвижная, темная вода озера отражала закат в деталях. Мы сидели на скамейке колено к колену и наблюдали за гусями, занятыми обычными вечерними приготовлениями. Некоторые еще охотились, ныряли головой под воду, их заостренные хвосты забавно топорщились на фоне неба. Большая часть стаи тем временем искала на берегу место для ночлега. Птицы подплывали к берегу, хлестали крыльями по воде, выпрыгивали на сушу. Гусиные крылья рассекали воздух со свистом, будто стихийные, мощные порывы урагана.
– Как просто они существуют, – дивилась Линдси. – Просыпаются с солнцем, засыпают с солнцем.
– А в промежутке только и делают, что плавают, едят, отдыхают, – добавил я.
– Не особенно мудреная жизнь.
– Ты, кажется, завидуешь.
– Так и есть.
– Скажи, ты сильно встревожена, что все теперь знают об исчезновении Джека и ищут его? Она подумала немного:
– Да не особенно. Ну неужели мы сядем в тюрьму? Нелепость какая-то. Кто захочет с нами возиться?
– Не знаю. Я вообще не верю, что Джек может добровольно подать на нас в суд.
– Брось волноваться, – она прислонилась ко мне. – Здесь так красиво, что не хочется обо всем этом думать.
– Как Элисон себя чувствует? – спросил я.
– Вроде бы в порядке. Мне кажется, ей хорошо здесь. Страшно сказать, но похороны, может быть, отчасти пошли ей на пользу. Хоть от Джека отвлеклась.
– Бедный парень. Он этого не заслужил.
– Кто, Джек?
– Джереми, – и я рассказал ей о нашем разговоре.
– Мне всегда нравилось, что ты так любишь детей, – заметила Линдси. – А я, знаешь, подумываю вернуться в школу.
– Правда? Вот здорово.
– Вообще-то даже не подумываю, уже решила.
– Я рад. Тебе ведь нравилось преподавать.
– Наверное, тоже хочу быть пастырем, – Линдси улыбнулась, и складочки на ее щеках заключили рот в идеально круглые скобки.
Мы поднялись, медленно побрели вдоль берега, стараясь не спугнуть дремлющих гусей. Я украдкой разглядывал ее профиль, наблюдал, как под вишневым глянцем губ обнажается ряд белоснежных зубов, когда она приоткрывает рот, вдыхая прохладный воздух.
– Я плакала в день твоей свадьбы, – неожиданно сказала она, не замедляя шага.
– Что, прости?
– Хочешь, чтоб я еще и повторила?
– Почему ты никогда не говорила мне?
– Это дурной тон – говорить женатому мужчине, что не можешь его забыть, – Линдси усмехнулась язвительно.
– Даже если знаешь, что он так и не смог забыть тебя?
Она остановилась, повернулась ко мне:
– И что бы ты сделал, Бен? Ну в самом деле.
На щеках Линдси от холода выступил розовый румянец, я смотрел на нее в обрамлении деревьев, озера и понимал, что никогда ее не разлюблю. Эта сила циркулировала в моей крови со свистом гусиных крыльев.
– Именно то, что и сделал, – ответил я. – Старался бы изо всех сил любить кого-то другого, не тебя. Тщетно запрещал бы себе каждый день думать о тебе и о том, как могло бы быть. Как должно было быть. Даже познав иное, убеждал бы себя, что нет никакой истинной любви, а только та, над которой работаешь. Отталкивал бы Сару, неумело притворяясь, будто меня вполне устраивает, что рядом она, не ты, как я и поступал, и все закончилось бы стремительным разводом – именно так, как и закончилось.
– Ты развелся из-за меня?
– Ты, как бы это сказать, замаскировалась под массу других причин. Но самая существенная из них – я ни на ком не хотел жениться, кроме тебя.
Линдси печально улыбнулась:
– Именно так я и поняла, услышав о твоей женитьбе.
– Знаешь, когда ты уехала…
Мы двинулись дальше, Линдси опустила глаза, разглядывала свои туфли.
– Есть у меня одна странность. Инстинктивно не доверяю всему, что легко дается. Не знаю, откуда я такое взяла, но, думаю, расстались мы во многом из-за этого. Ну не могла я примириться с тем, что так просто оказалось встретить своего человека. Как будто моя жизнь – кино, а я кинокритик: если сюжет прост, значит, фильм неправдоподобен.
Линдси тихонько рассмеялась, словно сама с собой:
– А позавчера, когда ты завел этот разговор, случилось то же самое. Я ведь была уверена, что мы расстались навсегда, так сокрушалась… И тут – на тебе! – вопреки всему шесть лет спустя нам представляется второй шанс. Все разрешилось слишком просто, так не бывает.
– Брось, – я повернулся к ней. – Ты не о тех фильмах думаешь. Запутанный сюжет – для Оливера Стоуна или Тарантино, а в романтических комедиях все довольно просто. Будь наша жизнь фильмом Роба Райнера с Мег Райан и Томом Хэнксом, критики бы сказали, что он уже слишком сложен.
– Знаю, – сказала Линдси, и я с удивлением заметил слезы в ее глазах. – Прости меня. За все.
– Ну подожди, ты же делала то, что считала нужным. И я никогда тебя не обвинял.
– Нет, – она приложила указательный палец к краешку глаза. – Однако брак твой развалился.
– Эй, это ведь было частью плана.
– Вот как? И куда же привел тебя твой план?
– Прямо сюда и привел. К этой самой минуте. Вся моя жизнь, развод, проблемы со сном, Джек с кокаином – все вело сюда, к этому озеру, к этой минуте, к тебе.
Мы стояли, глядели друг на друга, а планета продолжала вращение. Мы будто грезили наяву, и эта греза стала средоточием всего. Я почувствовал, как энергия моих слов, подпитываясь мощью окружавших нас гор, насыщает воздух электричеством.
– Это тот самый момент, – сказал я, – когда точно знаешь, что этот тот самый момент.
– Я люблю тебя, Бен, – Линдси засмеялась сквозь слезы. – Правда люблю.
Я не почувствовал движения, но мы внезапно приблизились друг к другу.
Собирался сказать “и я тебя”, но не успел – Линдси уже обнимала меня и целовала так крепко, так самозабвенно, что я даже пошатнулся. Она ведь и так все знала.
Целуясь, Линдси буквально вбирала в себя другого, впивалась языком, прижималась полными губами, словно хотела съесть. Такому, наверное, нельзя научиться. Когда мы оторвались друг от друга, мои колени дрожали, словно я пробежал марафон. Меня трясло.
Я перевел дух и спросил:
– Значит ли это, что ты теперь моя девушка?
Мы поднялись на второй этаж и обнаружили Чака распростертым на полу у двери кабинета. На нем были шорты и футболка с “Голубым ангелом”. Чак читал вслух газету. Пол вокруг усеивали газетные листы, рядом лежала коробка с пончиками и бутылка виски “Бушмилс”.
– Привет, ребята, – он одарил нас пьяной, по-отечески благодушной улыбкой. – Добро пожаловать в нашу программу.
– Ты что делаешь? – поинтересовался я.
– Развлекаю Джека, – Чак театральным жестом указал на дверь. – Весь день болтаем.
В его щетине застряли серые катышки коврового ворса.
– И он с тобой говорит? – не поверила Линдси.
– Ну не то чтобы… – признал Чак и сделал добрый глоток “Бушмилса”. – Скорее, он мой воображаемый друг. Вы где-то целый день болтаетесь, а я тут один…
– Вообще-то мы были на похоронах, припоминаешь?
– Неважно.
Я заметил, что он опорожнил уже четверть бутылки.
– Мне же нужно было с кем-нибудь поговорить, вот в чем дело-то, и я подумал, может, Джеку тоже нужна компания. Мне кажется, мы сблизились.
– А где Элисон?
– Прилегла.
Я спросил, не рановато ли надираться в такой час, но Линдси настойчиво потянула меня к двери спальни.
– Мы, пожалуй, оставим вас вдвоем, – сказала она, ногой открывая дверь.
– Ладно, – несколько обескураженный, Чак нарочито громко зашелестел газетой. – На чем бишь я остановился, Джек? М-м-м… Хрен с ним, почитаю тебе спортивные новости.
Обладать Линдси снова, шесть лет спустя, – сладостный парадокс: щемящее узнавание, будоражащая новизна. Вкус ее тела, излучины груди, запах у корней волос, фруктовую мякоть губ я помнил, но осязал, обонял точно впервые. Я словно вернулся в отчий дом и застал его совершенно тем же, однако непостижимо иным, ибо воспоминание, неспособное сохранить мельчайшую деталь, обобщило его образ. Я то целовал ее, то отстранялся, чтобы рассмотреть, ведь наконец смотреть можно было не таясь. Мы воссоединились нежно, медленно, просто, без затейливых поз, без животной страсти.
После я сидел, прислонившись к стене, она – у меня на коленях, прижавшись спиной к моей груди. Мы наблюдали, как за окном сумерки сгущаются в ночь, как загораются вокруг озера огни. Я прислонился щекой к ее виску, вдыхал ее аромат, будто желая им наполниться.
– Что ж, – Линдси погладила мое бедро. – Это было практически неизбежно.
– Да. Пожалуй, я всегда знал, что рано или поздно мы начнем сначала.
– И я. Начать-то начнем, сможем ли теперь сохранить?
– А ты не боишься, что я с тобой просто горе заливаю после развода?
– Это женился ты с горя, – она прижалась ко мне попой, придавила к дивану, – история началась с меня.
– Как насчет того, чтобы просто получать удовольствие и ничего не усложнять? – спросил я.
Линдси состроила гримасу.
– Получаешь удовольствие? – нескромно поинтересовалась она, прижимаясь ко мне еще сильнее.
– М-м-м… да.
– Не слишком красноречиво.
– Люблю тебя, – сказал я, продевая руки ей под мышки и лаская ее грудь.
Линдси застонала, потянулась по-кошачьи, наслаждаясь прикосновением, прошептала:
– Знаю.
Потом развернулась ко мне одним ловким движением, впилась губами в мои губы. Я опрокинул ее на спину и, целуя в шею, подумал: может быть – и то лишь может быть, – после тридцати мы учимся хранить что имеем, тем и хорош наш возраст.
Позже мы лежали в постели, тихо разговаривали, и тут приоткрылась дверь. Показалась голова Чака.
– Привет, ребята. Я все ждал, когда вы уже перейдете к делу.
– Привет, Чак, – рассмеялась Линдси, натягивая на себя одеяло.
Чак воспринял приветствие как приглашение, вошел, плюхнулся на постель, улегся поперек наших ног.
– Может, хоть теперь вы перестанете пялиться друг на друга за завтраком, обедом и ужином. От вас такое возбуждение исходило, как от Малдера и Скалли.
Он сел и втянул носом воздух.
– Запах свежего секса. Мне его не хватало.
Чак все еще был изрядно пьян. Я пнул его из-под одеяла, чтоб скинуть с постели. Он лежал на спине, глядя в потолок, согнув колени, будто собирался качать пресс.
– Джек говорит, чувствует себя не очень. Попросил меня просунуть под дверь аспирин.
– Просунул?
– Не хочу давать ему вообще никаких лекарств. Но у него, видимо, субфебрильная температура, что обычно при кокаиновой ломке. А еще наверняка упадок сил – тоже обычное дело и снижению температуры не способствует. Надо бы мне осмотреть его. Он говорит, замок починил, так что я смогу войти.
В этот момент в приоткрытую дверь просунула голову Элисон.
– Привет, ребята, – пробормотала она сонно, а потом вдруг осознала увиденное. – Ой!
– Привет, – откликнулся Чак с пола.
– Наконец-то, – она улыбнулась, прыгнула на постель и заключила меня в объятия. Потом дотянулась до руки Линдси. – Ребята, я знала, что рано или поздно вы соберетесь с духом.
– Это так бросалось в глаза? – спросил я.
– Гм, ага, – Элисон усмехнулась. Потом наклонилась вперед, посмотрела на Чака. – А ты тут что, рефери?
– Мы собираемся навестить Джека, – Чак сел. – Желаешь присоединиться?
– Ясное дело.
– Ладно, – сказал я. – Только дайте нам одеться.
– Давайте-давайте, – сказал Чак, не двигаясь с места. – Не спешите!
– Вставай уже, Чак, – Элисон со смехом вытаскивала его из комнаты.
– Ради всего святого! – протестовал он, удаляясь. – Я же врач. Думаешь, я голой женщины не видел?
Линдси перевернулась, поцеловала меня:
– В следующий раз продолжим с этого самого места.
– Когда же?
– Не знаю. Какие у тебя планы на ближайшие лет сорок-пятьдесят?
– “Рокки-2”, – угадал я источник цитаты, попутно натягивая штаны. – Когда он делает Эдриан предложение в зоопарке.
– Одна из моих любимых сцен, – Линдси застегивала рубашку.
– Так это было предложение?
– Лучше, – она быстро поправила пальцами прическу. – Обещание.
Глава 24
Джека лихорадило. Глаза запали, затуманились, губы высохли и потрескались, лицо было мертвенно-бледное. Он слабо улыбнулся нам, а затем вернулся к прежнему своему занятию: трясся, лежа под одеялом, глянцевел от пота. В комнате еще пахло дымом, однако запахи пота и рвоты тоже давали о себе знать.
– Боже мой, – воскликнула Элисон, подбежала к дивану, едва не поскользнувшись на осколках телевизора, присела на краешек.
Читать бесплатно другие книги:
