Самое время для новой жизни Троппер Джонатан

Глава 20

Тридцатник… блин.

“Гусиные лапки”, двойной подбородок, “ушки” на талии. Я начал смотреть на себя глазами проходящих мимо подростков и, понимая, что ведь кажусь им старым, каждый раз испытываю настоящее потрясение. Еда, столько лет поглощаемая безнаказанно, теперь вызывает несварение. Ни в чем нет новизны. Все, что я вижу, кажется, уже было когда-то. Есть вещи, которых мне в жизни не сделать, – теперь это очевидно. Я считаю рубашку новой, а ей, оказывается, лет семь, а то и восемь. Времена года сменяются быстрее, праздники вселяют смутную тревогу. С точки зрения статистики я израсходовал уже треть средней по продолжительности жизни, даже больше, и самую здоровую треть. А где же выгода? Где авторитет? Мудрость? Уверенность, которая, как предполагалось, придет с возрастом? Жизненного опыта хватает только, чтобы понять: я беспомощен как никогда.

После звонка Сьюарда, да еще сделавшись, можно сказать, героями вечерних новостей, мы все слегка разволновались и не находили себе места. Конечно, мы струхнули, но было и что-то бесспорно захватывающее в причастности к столь громкой истории, в том, чтобы иметь, так сказать, сведения из первых рук. Не считая Сьюарда, мы знали больше всех, больше Тома Брокау, вот как! Мы создавали новости.

Поужинали поздно, на скорую руку – мини-пиццей и картошкой фри – и разошлись по спальням. Каждый из нас, похоже, хотел побыть наедине с собой и еще раз обдумать, что мы, собственно, делаем. Я быстро принял душ, переоделся в шорты и футболку с Ben Folds Five, лег в постель. Воспользовавшись телефоном на ночном столике, проверил свой автоответчик больше по привычке: я не ждал никаких сообщений. Одно, поспешное, короткое, от Этана, которому явно было неловко: он узнал о моем разводе и хотел спросить, что случилось. Перезванивать не обязательно. Затем от матери: она просто хотела сказать мне, что сообщила моему брату о разводе, подумав, что он должен быть в курсе, и вообще-то, конечно, я должен был бы сказать ему, но кто знает, когда я наконец соберусь это сделать, и, кроме того, он мог понять по ее голосу, что что-то не так, и неправильно было бы, если бы он случайно узнал об этом от кого-то еще. От третьего сигнала я вскинул брови, не имея представления, кто еще мог звонить. Низкий хриплый голос с минуту болтал на испанском, затем повесили трубку, и, поскольку мои познания в испанском ограничивались тем, чтобы понимать, и то скорее интуитивно, значение предупреждающих надписей на дверях электрички, я уверенно заключил, что ошиблись номером, и действительно, кроме матери и Этана, некому было меня разыскивать.

За сообщением на испанском последовало три длинных сигнала: автоответчик больше ничего не имел мне сказать. Я повесил трубку, не забыв предварительно нажать семерку, чтобы стереть старые сообщения и освободить место для новой увлекательнейшей подборки.

Никогда не понимал природы иррациональной надежды, непроизвольно расцветавшей внутри, как цветок в пустыне, стоило мне подойти к автоответчику. Словно где-то там у меня куча друзей, забытых начисто, и сейчас кто-нибудь из них объявится, освежит мне память.

Попытался читать Раймонда Карвера, чтобы вернуть себе ясность мысли, но заснул, опять же думая о Линдси, и очнулся резко с прилипшим к книжной обложке – ламинированной, будто пропитанной воском – лбом, в необъяснимом замешательстве, какое испытываешь, просыпаясь в ярко освещенной комнате. Я посмотрел на часы на ночном столике – 2:12 – и попытался вспомнить, что же вырвало меня из сна. Перевернулся на спину и лежал тихо, прислушиваясь, но в доме стояла абсолютная тишина. Снаружи кто-то жег листья, слабый едкий запах дыма проникал в окно спальни. Так я провел минуту или две, глубокомысленно принюхиваясь, прежде чем до меня дошло: окно закрыто. Запах шел не снаружи, он был внутри, и горели однозначно не листья.

Джек… блин.

Я скатился с постели, запутался ногами в одеяле, едва не рухнул ничком и, подпрыгивая и спотыкаясь, вывалился в коридор, уже застланный дымным туманом. Ударил по выключателю, принялся колотить девчонкам в дверь с криком:

– Поднимайтесь, горим!

При свете я разглядел, что дым идет из-под двери Джека. Только я обнаружил огнетушитель за дверью Чака, как последний вылетел в коридор, едва не врезавшись в меня.

– Что за хрень?! – заорал он, размахивая руками у лица, чтобы отогнать дым.

Тут сработала пожарная сигнализация: пронзительный вой, минуя уши, казалось, вонзился прямиком в мозг – меня передернуло.

– У Джека в комнате! – я пытался перекричать сигнализацию.

Выплыли Элисон и Линдси, ошарашенные, с припухшими от сна глазами. Чак схватил ключ с дверного косяка, вставил в замочную скважину и толкнул дверь. Из комнаты надвинулась стена свежего дыма, на секунду остановившая меня, затем я вбежал внутрь, на ходу выдергивая чеку огнетушителя. Джек покидал на пол книги и развел костер. Спички он, видимо, нашел в столе мистера Шоллинга. Я окинул взглядом комнату, но Джека не обнаружил. С облегчением увидев, что огня-то совсем немного, я изо всех сил надавил на ручку огнетушителя. Пена почти сразу поглотила пламя.

Чак стоял в двух шагах от ванной. Внезапно оттуда вылетел Джек, облаченный лишь в треники, и пошел в атаку. Он набросился на замешкавшегося Чака, оба повалились на пол. Где чьи руки-ноги, уже нельзя было разобрать.

– Джек! – закричала Элисон. – Прекрати!

Я схватил ее, сунул в руки огнетушитель:

– Поливай! – и бросился на помощь.

Тем временем Джек высвобождается из объятий Чака, поднимается, переступает через него. В это время Чак ловит его за ногу, тянет на себя – Джек летит вниз, ударяется об пол. Тут подбегаю я, чтобы оседлать Джека, но тот быстро переворачивается на спину, хватает меня за вытянутые руки, дергает, и я в итоге приземляюсь на пол рядом с ним. Все еще лежа на спине, Джек отчаянно лягается свободной ногой и с третьего раза попадает Чаку в грудь, тот издает пронзительный стон, выпускает Джека. Джек вскакивает на ноги, во взгляде его исступление. Устремляется в сторону Элисон, но в этот момент я бросаюсь ему на спину. Мы бешено кружим по комнате, отскакиваем рикошетом от книжного шкафа и врезаемся прямо в Элисон. Огнетушитель выпадает из ее рук, глухо ударяется об пол, Элисон падает нам под ноги, мы летим через нее. Джек валится прямо на меня, навзничь, не дав мне перевести дух, принимается биться как сумасшедший, пытаясь встать, при этом лупит мне локтями прямо под ребра. Совершив головокружительный прыжок, Чак с криком приземляется на нас сверху, практически вышибая из меня дух, но Джек тоже издает боевой клич и швыряет Чака вверх тормашками на диван.

– Мать твою! – вопит Чак, ударившись о металлическую диванную раму.

Джек переворачивается – теперь мы лицом к лицу, – твердо упирается ладонями мне в грудь, чтобы подняться, и я вижу его безумные глаза. Он уже стоит на коленях, тут раздается резкий треск, и, к моему удивлению, Джек снова валится вперед, на меня. Я собираюсь с силами для новой схватки, но вдруг понимаю, что лежит он поперек моей груди обмякнув, мертвым грузом. Только в этот момент я замечаю стоящую над нами Линдси: глаза распахнуты, рот приоткрыт, в руке мертвой хваткой зажат электрошокер.

На секунду все замерли – мы четверо, распростертые на полу в разных углах, и в центре комнаты Линдси с вытянутым вперед электрошокером. Наконец я вылез из-под Джека.

– Объясните, почему поверженный Джек все время падает на меня? Не сказал бы, что мне это нравится. – Я, пошатываясь, поднялся. – Все живы?

– Не совсем, – Чак скатился с дивана и медленно встал на ноги. Он яростно тер грудь, из левой ноздри струилась кровь. – Боже ты мой!

Элисон подползла к Джеку, перевернула его на спину и прокричала:

– Джек! Джек, ты слышишь меня?

Если и слышал, то виду не подавал.

– Ну же, Джек, очнись! Чак, мне кажется, он не дышит!

Чак подошел, наклонился, приложил пальцы к шее Джека:

– Да живой он, – и прислонился к стене, все еще растирая грудь.

– Джек! – снова закричала Элисон. Затем повернулась, подняла глаза на Линдси, воскликнула гневно: – Что ты наделала?! Посмотри только!

– Что, прости? – Линдси, казалось, не верит своим ушам.

– Как ты могла его – электрошокером? – вопрошала Элисон, придерживая Джеку голову.

Линдси обвела взглядом комнату, будто в поисках свидетелей:

– Элисон, да ты в уме? Гляди, что он тут устроил!

– Да плевать! Ты применила оружие!

– Он же, блин, собирался твой дом спалить! – заорала Линдси, размахивая электрошокером.

На один безумный миг мне показалось, что сейчас она вырубит и Элисон. Но Линдси обернулась, запустила руку в волосы, сжала в кулак:

– Кто-нибудь заткнет эту проклятую сигнализацию?!

Я выбежал в коридор, волоча за собой обитый кожей стул, взобрался на него, после нескольких неудачных попыток ухитрился наконец снять пластиковую крышку с круглого блока на потолке. Не увидев выключателя, просто выдернул девятивольтовую батарейку и спрыгнул на пол. Внезапная тишина была так осязаема, что казалось – один шум сменился другим.

– А вдруг мы его как-нибудь травмировали? Может же такое быть, – причитала Элисон, когда я вернулся.

– Тогда мы квиты, – ответил Чак.

Над его верхней губой запеклась кровь, Чак, наверное, и не заметил, что она текла.

– Все с ним будет нормально, – сказала Линдси утомленно. – Поспит, и пройдет. – Она нагнулась и приложила ладонь к лицу Джека.

– Не тронь его! – огрызнулась Элисон, отбросила руку Линдси.

Той словно влепили пощечину. Она смотрела на Элисон полными слез глазами, отказываясь верить в происходящее.

– Непостижимо, – проговорила Линдси, руки ее дрожали. – Он мог нас всех убить!

– Это Бен с Чаком его довели.

– Эй! Мы, значит, его доводили?! – возмутился я.

– Скорее уж он нас, – вставил Чак.

Элисон не отвечала, баюкая голову Джека в своих руках.

– Как знаешь, – буркнула Линдси и выскочила вон из комнаты.

Мы с Чаком подняли Джека и перенесли на диван. Джек был весь липкий от пота, и мы обтерли его полотенцем, прежде чем укутать в одеяло. Большим пальцем Чак приоткрыл ему веки, осмотрел зрачки, снова пощупал пульс. Я заметил, что дышит Джек неглубоко, но ровно.

– В порядке он, – заключил Чак вполголоса.

Элисон сидела на полу рядом с обуглившейся горкой книг и, перебирая их, тихонько плакала. Мы с Чаком беспомощно переглянулись: помочь Элисон прибраться или лучше оставить ее одну? Такое горькое страдание было в ее беззвучных слезах, что мы не знали, как и подступиться к ней.

В дверном проеме показалась Линдси, она проходила мимо, но резко остановилась, увидев Элисон на полу. Поколебавшись лишь секунду, Линдси вошла, опустилась на колени рядом с Элисон, обвила руками ее шею, подалась вперед, прислонилась щекой к ее щеке. Спустя мгновение Элисон, не сказав ни слова, тоже протянула руки и обняла Линдси. Так они и сидели, слегка покачиваясь из стороны в сторону, будто в такт неторопливой, таинственной мелодии, слышной только им.

Глава 21

Я проснулся в половине одиннадцатого с мыслью, а не были ли события прошлой ночи всего лишь весьма правдоподобным сновидением, но слабый запах гари все еще витал в воздухе, и рубашка моя пропахла дымом. Я встал, вышел из комнаты и направился в душ. На первом этаже вполголоса беседовали Линдси и Элисон. В коридоре мы столкнулись с Чаком, он шел вниз.

– Доброе утро.

– Как себя чувствуешь?

Я вспомнил столкновение Чака с диваном. Да, пока что все шишки доставались ему.

– Ничего, живой. Гадаю, что еще приготовил нам Джек.

– Думаешь, может быть похлеще, чем вчера?

Чак пожал плечами:

– Кто его знает. Но вот что я тебе скажу: если еще раз окажусь между Джеком и дверью, просто отойду в сторонку – пусть катится.

– Понимаю. И не виню тебя.

Чак стал спускаться по лестнице.

– Чак?

– А? – он остановился.

– Как считаешь, Джек правда хотел спалить дом? В смысле просто хотел сбежать или еще что?

– Самоубийство ты имеешь в виду?

– Например. Или решил нам отомстить. Думаю вот, не угробит он нас ненароком? Чак нахмурился, подумал:

– Да нет. Вряд ли он вообще что-нибудь соображал. Ночью, похоже, наступил пик ломки, а это значит – страх, паранойя и, насколько я знаю, галлюцинации. Он неадекватен.

Я припомнил глаза Джека перед тем, как Линдси вырубила его, и содрогнулся.

– Как бы там ни было, он, скорее всего, даже не осознавал, что подвергает нас всех опасности. Я вздохнул, потер глаза:

– Тогда ладно. Не буду принимать на свой счет.

– А я буду.

Я забрался в ванну, прислонился к холодному кафелю, подставив спину под обжигающие струи воды. Вечером, после того как мы потушили тлеющие книги, Линдси и Элисон отправились спать, а Чак и я остались в кабинете, пока Джек не начал приходить в себя. Мы быстро, но тщательно осмотрели комнату в поисках еще одного коробка спичек или других предметов, способных вдохновить Джека поиграть в Макгайвера. Как, интересно, Элисон объяснит родителям учиненный разгром, размышлял я, намыливая пропахшую дымом шевелюру. Поломанная мебель, растерзанные книги, сожженный ковер – все это, в общем, не подлежало восстановлению. Даже думать не хотелось, что было бы, не потуши мы костер вовремя.

Я шел мимо кабинета, попутно сушил полотенцем волосы и вдруг услышал тихие металлические щелчки. Затаив дыхание, подкрался на цыпочках поближе, прислушался внимательней. Снова скрип, едва различимый скрежет. Я заметил, что дверная ручка слегка подрагивает. Стараясь не шуметь, спустился вниз. Ребята сидели у телевизора и, переключая с канала на канал, смотрели утренние новости с вариациями на тему пропажи Джека.

– Джек умеет вскрывать замки, вы не в курсе?

– Замки? – удивилась Элисон.

– Судя по звукам, именно этим он сейчас занимается.

– Там же старинный замок. У него другой принцип работы – нет реверсивного механизма. Даже если Джек умеет вскрывать замки, с таким ему, скорее всего, не справиться, – успокоил нас Чак.

– Но что-то он там делает.

Мы подошли к лестнице, постояли молча. Сначала было тихо, затем скрежет возобновился. Чак поднялся по ступеням, остановился на середине лестницы, пристально глядя на дверь. Спускаясь обратно, сообщил:

– Нет, он не с замком возится. В замочную скважину виден свет.

– А что же тогда? – удивилась Линдси.

– Понятия не имею. Давайте его спросим, – предложил я.

– Джек, – позвала Элисон, поднимаясь по ступеням. – В чем дело? Тебе что-нибудь нужно?

Скрежет мгновенно смолк.

– Джек?

Нет ответа. Через секунду звук возобновился. Мы поднялись, встали рядом с Элисон у двери, наблюдая за дребезжащей в гнезде дверной ручкой. Вдруг раздался громкий скрип, будто от трения металла о дерево, и с треском, заставившим нас подпрыгнуть, ручка вывалилась из двери, упала на пол, лениво описала круг и замерла у ног Чака.

– Что это было? – Элисон схватила ручку, словно опасаясь, что та исчезнет. Из двери теперь торчал прямоугольный на срезе металлический стержень, соединявший наружную ручку с внутренней, которую Джек ухитрился открутить.

– Джек! – Элисон постучала. – Что ты делаешь?

– Теперь я не могу выйти, – пояснил Джек из-за двери. – А вы не можете войти.

– Ну глупо же. Мы что, еду тебе под дверь пропихивать будем?

– Ваши проблемы.

– Джек!

– Пожалуйста, потише, – прохрипел пленник. – Я собираюсь поспать. У меня сегодня важный день.

– Элисон, – шепнул Чак, легонько подтолкнув ее плечом. – Мы все равно сможем открыть дверь. – Он взял у Элисон ручку. – Просто вставим и повернем.

Но было у меня подозрение, что Чак Джека недооценил.

– Вряд ли получится. Ну-ка, попробуй, – предложил я.

Чак попытался вставить стержень в отверстие, но тот примерно на полпути во что-то уткнулся.

– Дьявол! – прошипел Чак, прилаживая ручку так и сяк, но тщетно. – Он чем-то заделал дырку! – Чак застонал. – Этот идиот заделал дырку!

– Решил объявить голодовку, – понял я. – Если мы не сможем его накормить, значит, придется выпустить.

– По мне, так пусть голодает, – Чак в сердцах швырнул дверную ручку на пол. – Мы тут, наверное, ради себя стараемся.

Мы пошли вниз.

– Ладно, – вздохнула Линдси устало. – В конце концов, он сегодня завтракал, так что у нас есть время подумать.

– Сыр, – сказал я. – Фруктовые пластинки.

– Ты о чем?

– Думаю, какие продукты можно просунуть под дверь.

– Мясная нарезка, – предложила Линдси.

– Крекеры, – чуть улыбнулась Элисон.

– При желании, я думаю, мы сможем найти продукты всех основных категорий в плоской упаковке, – недобро ухмыльнулся Чак.

Присущий ему дух соперничества не позволял признать поражение даже в столь отчаянной ситуации.

– Но заставить Джека есть мы, конечно, не сможем, – заметил я.

– Нет, – согласилась Элисон. – Но мы и раньше не заставляли. Здесь действуют своего рода неписаные правила. Мы заперли Джека, значит, должны кормить. Если не можем, значит, должны выпустить. Но, если можем, он будет есть, я в этом более чем уверена.

– Да, воздержание всегда давалось ему с трудом, – констатировал Чак.

Глава 22

Церемония прощания с Питером Миллером проходила в актовом зале начальной школы Кармелины, в паре кварталов от центра городка. Помещение церкви оказалось слишком маленьким, чтобы вместить всех желающих. Питер работал учителем начальных классов, поэтому в зале толпились его ученики, бывшие ученики, их родители и преподаватели. Мы с Элисон и Линдси сидели в заднем ряду и были немного смущены, чувствуя себя чужаками, ведь Питера провожали члены одной общины – его общины. Линдси решила присоединиться к нам в последний момент, Чак остался приглядывать за хозяйством.

Ропот сотен шепчущих голосов резко смолк, когда в зал выкатили коричневый лакированный гроб. Сопровождавшие гроб расселись по местам, и на сцену поднялся священник, худой мужчина, чьи губы, казалось, навсегда застыли в полуулыбке. Я вдруг с удивлением осознал, что впервые присутствую на похоронах. Джереми Миллер сидел впереди, стиснутый между матерью и сестрой, бледный, напуганный. Пережитое в последние месяцы всегда будет с ним, он понесет этот опыт в отрочество, юность, взрослую жизнь. И в мыслях своих, и в отношениях Джереми будет закален горем, которое испытывает сейчас. Станет ли он поэтому глубже, обретет ли мудрость, чуткость, которых так не хватает мне? Меня вдруг кольнуло чувство, очень отдаленно похожее на зависть, но подсознание изгнало его, прежде чем я успел устыдиться.

– Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, – начал священник. Мой взгляд упорно возвращался к висящему прямо над сценой большому темно-синему флагу с надписью “«Кармелинские ягуары», чемпионат штата – 1998”. Священник умолк, оглядел присутствующих, будто пытаясь каждому заглянуть в глаза.

– Этот псалом Давида мы всегда слышим на похоронах, – продолжил священник. – Он утешает нас, может быть, своей образностью, а может, оттого что близок нам и хорошо известен. Мы слышим эти знакомые слова снова и снова на похоронах и приходим к пониманию, что смерть тоже близка нам. Как это ни печально, она естественная часть жизни, и мы учимся принимать ее таковой.

Он снова умолк, со значением поглядел на сидевших в первом ряду членов семьи.

– Но сегодня я не стану читать псалом дальше первой строчки, ибо глубоко убежден, что в ней заключено то самое слово, которое и следует сказать о Питере Миллере. “Господь – Пастырь мой”. Истинно так. Но это антропоморфизм, персонификация Бога. Мы приписываем Ему человеческие качества, пытаясь каким-то образом обозначить божественные действия понятными нам категориями. И я возьму на себя смелость утверждать, что Питер Миллер был пастырем здесь, на нашем поле, и, называя его пастырем, я имею в виду те же человеческие добродетели и качества, которые Давид приписывал Богу, когда создавал двадцать второй псалом.

Питер пестовал самую драгоценную часть нашей паствы – детей. Любой его ученик, любой родитель подтвердит: Питер был много больше чем просто учитель английского. Он как магнит притягивал детей Кармелинской начальной школы, отдавая любви, энергии, энтузиазма, времени гораздо больше, нежели того требовал служебный долг. Я тоже иногда преподаю в этой школе, поэтому имел честь работать бок о бок с Питером, и никогда мне не приходилось видеть, чтобы он шел по школьным коридорам один. Дети приходили к нему, своему пастырю, за поддержкой, шуткой и просто как к старшему товарищу. Он заставлял каждого ребенка чувствовать себя особенным, и я знаю не понаслышке, что дети очень ценили выразительные прозвища, которыми он стольких из них наградил.

По толпе пронесся легкий шепот, и многие, заметил я, оглядевшись, улыбнулись словам святого отца.

– Когда Питер давал ребенку прозвище, тот был уверен, что теперь обрел свое место в школе, попал под надежное крыло пастырской защиты, и родители знали, что их ребенка будет пестовать самый лучший.

Я внимательно посмотрел на гроб и попытался создать мысленный образ человека, о котором слушал. Вокруг утирали слезы, хлюпали носами, слова священника, похоже, находили живейший отклик в сердцах собравшихся. Я поглядел на девчонок: Элисон тихо плакала, то и дело промокая глаза бумажным платком, Линдси пристально смотрела на Джереми и Мелоди Миллеров.

– Говоря о пастырях, я вспоминаю Моисея, – продолжил святой отец, – выведшего евреев из рабства в землю обетованную. Моисей вырос во дворце фараона, как египетский царевич, но не мог обрести покой в суете большого города. Он бежал из Египта и сделался пастухом в земле Мадиамской. Только там, выпасая стада в полях, смог Моисей наконец обрести Бога, который явился ему в горящем кусте. Наш Питер родился и вырос на Манхэттене, но почувствовал ту же необходимость оставить большой город и обрести покой и Бога здесь, в провинции. В Кармелине Питер пас свое стадо, точно как Моисей в Мадиамской земле, и я верю, что был он удостоен благодати отыскать свой горящий куст. Общаясь с Питером, мы видели любящего мужа и отца, прекрасного друга, абсолютно безмятежного, богобоязненного человека, чей яркий ум не сбивал его с пути истинного, как часто бывает. Ему хватило мудрости упростить свою жизнь, с тем чтобы глубже ценить мир, в котором он жил, лучше работать на благо своей семьи, друзей и всей здешней общины. Смерть Питера, конечно, трагедия, но мы можем найти некоторое утешение в том, что он умер счастливым человеком, благословленным многократно – любовью своей жены и прекрасных детей, дружбой и восхищением каждого сидящего в этом зале.

Священник умолк, предоставив аудитории время осмыслить услышанное. Теперь плакала и Линдси. Вообще, оглядевшись, я не обнаружил и пары сухих глаз.

– А сейчас я хочу попросить Марка Миллера, старшего брата Питера, сказать несколько слов.

Церемония продолжалась еще с полчаса, затем гроб, сопровождаемый друзьями и родственниками покойного, выкатили на улицу. Джереми, идя за гробом, осматривал собравшихся, и я внезапно почувствовал, что не готов встретиться с ним взглядом. Испытывая непонятный стыд, я уставился на свои ботинки и так стоял, пока мальчик не прошел мимо.

Домой возвращались подавленные, молча. Я размышлял о пастырях. И о грузовиках. Неважно, кто ты и чем занимаешься, грузовики могут появиться из ниоткуда и положить тебе конец. Я вообразил, как Питер Миллер сидит посреди обширного зеленого пастбища в белых одеждах, с пастушеским посохом, и вот откуда ни возьмись появляется трейлер, разгоняет овец на своем пути, поворачивает к Питеру. И на лице Питера праведная досада. Досада на Вселенную, Бога, жизнь. Ведь если даже пастух на зеленом лугу не защищен от жестоких превратностей судьбы, то кто, черт возьми, защищен?

– Как вы думаете, он курил? – спросил я с заднего сиденья уже вслух.

– Что? – не поняла Элисон. Она была за рулем.

– Питер Миллер курил, как думаешь?

Элисон нахмурилась, посмотрела на меня в зеркало заднего обзора:

– Не знаю. А что?

– Держу пари, нет, – пробормотал я.

Линдси, сидевшая рядом с Элисон, бросила на меня недоумевающий взгляд:

– Что ты там бурчишь?

– Мы ведь можем умереть завтра, – сказал я печально. – Любой из нас. В любой момент.

– Для этого и существуют похороны, – откликнулась Линдси. – Напомнить, что мы смертны.

– Неотвратимо смертны, – уточнил я. – Смерть близко. Питер Миллер – статистическая аномалия, это подтверждающая.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что уж этот парень никак не должен был умереть такой смертью. Он переехал из большого города в тихое, безопасное местечко в горах. Сколько, вы думаете, насильственных преступлений совершается в Кармелине? Полагаю, меньше, чем в любом отдельно взятом нью-йоркском квартале. Он был учителем, отцом, вел мирную, безрисковую, так сказать, жизнь в мирной, безрисковой общине. – Я задумался на секунду. – И совершенно точно не курил.

– К чему ты ведешь?

– И все равно умер ужасной, страшной смертью. То есть никто не застрахован. Просыпаешься утром и думаешь: вот еще один день в бесконечной череде дней. А каждый день может стать последним.

– Тебе часто приходилось бывать на похоронах? – поинтересовалась Элисон.

– Сегодня впервые.