Не считая собаки Уиллис Конни
Тот, уже позабывший, как включать, повозился немного, а потом направил луч прямо Каррадерсу в лицо.
— Да не на меня! Туда!
Выхватив фонарик, он посветил на груду бревен, и в луче что-то блеснуло. У меня екнуло сердце.
— Разбираем бревна, — скомандовал я, и мы стали растаскивать груду.
— Все, вон оно, — сказал причетник, и Каррадерс с новичком выволокли находку из-под щебня.
Она была черной от копоти, вся покореженная, перекрученная, но я уже понял, что это. И причетник тоже.
— Ведро для песка… — пробормотал он и разрыдался.
Нет, у причетника перебросочной болезни точно взяться неоткуда, если только она вдруг не стала заразной. Однако симптомы налицо.
— Еще ночью оно было целым, — всхлипывал он в грязный от сажи платок. — А теперь?
— Мы его отчистим. — Каррадерс неловко погладил причетника по плечу. — Будет как новенькое!
Это вряд ли.
— Ручку оторвало начисто. — Причетник хлюпнул носом и громко высморкался. — Я сам наполнял его песком. Сам вешал у южного входа.
Южный вход находился в противоположном конце собора, от Капеллы мануфактурщиков его отделял целый неф с рядами массивных дубовых скамей.
— Мы найдем ручку, — пообещал Каррадерс (тоже, по-моему, опрометчиво), и они, преклонив колени, будто в молитве, принялись рыться в горелых досках.
Оставив их и новичка, который напряженно что-то высматривал под лестницей (видимо, кошек), я вернулся туда, где крыша обрушилась одним куском.
Застыв посреди центрального нефа, я мучительно соображал, где же теперь искать. Ведро пролетело на взрывной волне почти через ведь собор, окно Кузнечной капеллы взрыв вынес в противоположном направлении. А значит, епископский пенек может оказаться где угодно.
Ощутимо стемнело. По небу скользили лучи зенитных прожекторов, на севере полыхало зарево, не укрощенное еще пожарными постами с первого по семнадцатый, однако света оно не давало, да и луна куда-то скрылась.
Мы тут много не нароем, а на выходе из сети будет ждать леди Шрапнелл с вопросом, где нас носило и почему не найден епископский пенек. Придется нырять обратно или, что еще хуже, снова перебирать на барахолках кошмарные перочистки, полотенца и прихватки и ломать зубы о каменное печенье.
Может, остаться здесь? Запишусь добровольцем в армию, пусть пошлют в тихое, спокойное место — в Нормандию, например. Хотя нет, высадка союзных войск будет только в 1944 году. Тогда в Северную Африку. Эль-Аламейн.
Я отодвинул обугленный конец скамьи и перевернул лежавший под ней камень. Под ним открылись плиты пола, песчаник Капеллы красильщиков. Я уселся на обломок перекрытия.
Подбежавший Мистер Спивенс поскреб лапами плиту.
— Не старайся, малыш, — вздохнул я. — Его здесь нет.
Перед глазами поплыли бесконечные ряды перочисток — вот мой удел отныне. Мистер Спивенс, усевшись у моих ног, посмотрел сочувственно.
— Ты бы помог, будь это в твоих силах, да, дружище? Не зря собаку зовут лучшим другом человека. Верные и преданные, вы делите с нами горе и радость, учите нас истинной дружбе, которой мы, право слово, не заслуживаем. Вы соединили свою судьбу с нашей, вы всегда рядом, на поле брани и у домашнего очага, вы не покинете хозяина, даже если кругом царят хаос и разруха. О благородный пес, в тебе, как в зеркале, отражаются лучшие наши черты, черты идеального человека, не оскверненного войнами и тщеславием, не развращенного…
Тут меня выдернули обратно в Оксфорд и уложили в лечебницу, не дав даже потрепать пса за ухом.
Глава вторая
«Если бы некоторые не лезли, куда не следует, — пробурчала Герцогиня, — земля вращалась бы гораздо быстрее!»
Льюис Кэрролл
Испанская инквизиция — Оксфорд, город дремлющих шпилей — Побег — Завязка — Вызволение — Развязка — Мертоновский стадион — Подслушивание — Разница между литературой и действительностью — Какая-то из нимф — Важная улика — Клептомания леди Уиндермир — Гениальное решение
— Ваш напарник утверждает, что у вас запущенный случай перебросочной болезни, мистер Генри, — заявила медсестра, застегивая на моем запястье тахобраслет.
— Да, положим, меня немного занесло с панегириком собакам, но мне срочно нужно обратно в Ковентри.
Мало того, что я угодил на пятнадцать часов позже требуемого, теперь я еще покинул собор в разгаре поисков, то есть, можно сказать, не вел их вообще, и даже если я вернусь примерно в тот момент, когда меня выдернули, все равно будет упущено время, за которое причетник по наводке кошки может найти пенек и отдать на хранение своему зятю, и тогда он попросту канет в Лету.
— Мне жизненно необходимо вернуться на развалины. Епископский пенек…
— Зацикленность на несущественном, — произнесла медсестра в наладонник. — Внешний вид: растрепанный и весь в грязи.
— Я работал в сгоревшем соборе. И мне нужно обратно.
Мне в рот сунули таблетку для измерения температуры, а на запястье прицепили датчик.
— Сколько перебросок вы совершили за последние две недели?
Я попытался вспомнить допустимую норму, глядя, как сестра вбивает показания в наладонник. Восемь? Пять?
— Четыре, — сказал я. — Вам надо было хватать Каррадерса. Он еще чумазее меня, и вообще, вы бы слышали, как он вещал о звездах — вестницах надежды.
— Какие из симптомов вы испытываете? Дезориентация?
— Нет.
— Вялость, головокружение?
С этим сложнее. Недосыпом у леди Шрапнелл страдают все до единого, но вряд ли сестру это убедит. И потом недосып проявляется не головокружением, а скорее зомбической заторможенностью, как у тех, кто ночь за ночью дежурил под бомбами во время блица.
— Нет, — высказался я наконец.
— Задумчивость при ответах, — проговорила она в наладонник. — Когда вы последний раз спали?
— В 1940-м, — выпалил я. Тоже плохо. Поспешность при ответах.
Она пробежалась пальцами по кнопкам.
— Трудности со слухом наблюдаются?
— Нет, — улыбнулся я.
Обычно медсестер в лечебницу набирают будто прямиком из испанской инквизиции, но у этой вполне добродушное лицо. Не инквизитор, а скорее помощник палача, который пристегивает тебя к дыбе или учтиво придерживает дверцу «железной девы».
— Нечеткость зрения?
— Нет, — заверил я, стараясь не щуриться.
— Сколько пальцев я показываю?
Пусть влепит мне заторможенность при ответах, этот вопрос надо обдумать всесторонне. Вероятнее всего, пальцев два, так легче перепутать с одним и тремя, но ведь она может показывать и пять, а тогда надо отвечать «нисколько», ведь пятерня — это уже ладонь, если по науке. А может, она вообще держит руку за спиной?
— Пять, — решился я наконец.
— Всего четыре переброски, говорите?
Насколько я промахнулся с ответом, неизвестно, но явно промахнулся. Я уже хотел было попросить ее повторить вопрос, однако передумал, а то еще впишет тугоухость. Лучшая защита — нападение, решил я.
— Вы, кажется, не улавливаете, насколько все серьезно. Освящение собора через семнадцать дней, а леди Шрапнелл…
Сестра вручила мне жесткую карточку и продолжила вводить разоблачительные показания в наладонник. Я посмотрел на карточку, надеясь, что это не для дальнейшей проверки нарушений зрения. Потому что она была совершенно пустой.
— Епископский пенек необходимо…
Сестра перевернула карточку.
— Что вы здесь видите?
Почтовая открытка с изображением Оксфорда. Вид с Хедингтонского холма, любезные сердцу старинные дремлющие шпили и одетые мхом стены, тихие дворы колледжей под сенью вязов, колыбель старинных академических традиций и древних знаний…
— Все, достаточно. — Медсестра выхватила у меня открытку. — У вас запущенный случай перебросочной болезни, мистер Генри. Две недели постельного режима. И никаких путешествий во времени.
— Две недели?! Но ведь до освящения семнадцать дней!
— Освящение уже не ваша забота. Вам сейчас главное — отдохнуть как следует.
— Вы не понимаете…
Она скрестила руки на груди.
— Совершенно не понимаю. Ваша ответственность, конечно, достойна восхищения, но почему вы так рветесь рисковать собственным здоровьем ради архаического символа религиозных пережитков, у меня в голове не укладывается.
«Я не рвусь, — возразил я мысленно. — Это леди Шрапнелл рвется. А на леди Шрапнелл нет управы». Перед ней уже отступили Англиканская церковь, Оксфордский университет, строительная компания числом четыре тысячи человек, ежедневно уверявших, что за полгода собор не построить, и прочие органы — от парламента до ковентрийского муниципалитета, возражавшие против восстановления «архаического символа». Куда уж мне-то?
— Вы знаете, сколько пользы принесли бы эти пятьдесят миллиардов фунтов медицине? — продолжала медсестра, печатая что-то в наладоннике. — Найти лекарство от Эболы II, привить детей по всему миру от ВИЧ, закупить приличное оборудование. Да там на одни витражи можно для Рэдклиффской больницы новый корпус построить, оснащенный по последнему слову техники.
Наладонник выплюнул бумажную ленту.
— Это не ответственность, это…
— Это преступная халатность, мистер Генри. — Она оторвала ленту и вручила мне. — Вот назначение, выполняйте в точности.
Я понуро взглянул на выписку. «Четырнадцать дней строгого постельного режима», — значилось на первой строке.
Строгий постельный режим мне в Оксфорде не обеспечить никак — да и во всей Англии, пожалуй, не обеспечить. Едва леди Шрапнелл пронюхает, что я здесь, строгий режим сразу станет покладистым и уступчивым. Уже вижу, как она врывается в комнату, сдергивает с меня одеяло и тащит за ухо к сети.
— Вам необходимо употреблять побольше белка и выпивать по крайней мере восемь стаканов жидкости в день. Никакого кофеина, спиртного и энергетиков.
— А нельзя подержать меня в лечебнице? — с надеждой спросил я, осененный свежей мыслью. Если кто-нибудь и способен не пустить леди Шрапнелл, то только эти инквизиторши, палатные сестры. — В изоляторе, например?
— В изоляторе? Нет, конечно. Перебросочная болезнь, мистер Генри, на самом деле ведь никакая не болезнь. Это нарушение биохимического баланса, вызванное сбоем внутренних часов и неполадками в среднем ухе. Медикаментозного лечения вам не требуется. Главное — обойтись без скачков во времени.
— Но как я смогу спать?..
Наладонник запищал. Я подскочил от неожиданности.
— Повышенная нервозность, — кивнув, допечатала сестра. — Сейчас протестируем вас немного. Переоденьтесь пока. — Она вынула из ящика бумажный халат и плюхнула сверток мне на колени. — Я скоро вернусь. Завязывается на спине. И умойтесь, вы весь в саже.
Она вышла, прикрыв за собой дверь. Я слез с кушетки, оставив на ней продолговатое пятно сажи, и прокрался к выходу.
— Острейший приступ перебросочной болезни, — донесся из коридора голос сестры. Надеюсь, она не с леди Шрапнелл там беседует. — Ему сейчас только стихи барышням в альбомы сочинять.
Нет, это не леди Шрапнелл. Потому что иначе я уже услышал бы ответную реплику.
— Плюс повышенная беспричинная тревожность, а это уже нетипичный симптом. Попробую просканировать на источник тревожности.
Я бы ей и без сканирования объяснил, откуда взялась тревожность, отнюдь не беспричинная, кстати, только разве она послушает… Но до леди Шрапнелл медсестре, хоть она и зверь, все равно далеко.
Здесь оставаться нельзя. На сканировании тебя засовывают на полтора часа в закрытую капсулу и общаются через микрофон. Я уже слышу, как в наушниках громыхает голос леди Шрапнелл: «Вот вы где! Немедленно вылезайте!»
И здесь нельзя, и в общежитие лучше не соваться. Там она будет искать в первую очередь. Может, забиться в укромный уголок где-нибудь в лечебнице и слегка выспаться, чтобы в голове прояснилось? А дальше решу, что делать.
Тут меня осенило. Мистер Дануорти. Если кто и способен найти мне укромное и нетривиальное убежище, то только он. Я уложил слегка испачканный сажей бумажный халат обратно в ящик, натянул ботинки и выбрался через окно.
От лечебницы до Баллиола можно дойти прямиком по Вудсток-роуд, но я не стал рисковать. Сделав крюк через въезд для «скорых», я прошел по Аделаиде, а потом через двор на Уолтон-стрит. Если Сомервиль открыт, срежу через него до Литтл-Кларендон-стрит, а потом по Вустер на Брод и зайду в Баллиол через задние ворота.
Сомервиль был открыт, однако переход занял куда дольше, чем я предполагал, а кованая баллиольская калитка почему-то оказалась непохожей сама на себя. Все шиворот-навыворот, вместо завитков какие-то пики, запятые, геральдические лилии, цепляющие за спецовку.
Сперва я решил, что калитку покорежило бомбой, но нет, это вряд ли. Люфтваффе сегодня бомбит Лондон. А калитка вместе со всеми своими пиками и запятыми покрашена в ярко-зеленый.
Я полез между прутьями и зацепился погоном фальшивой пожарной робы за какой-то из завитков. Подергался в надежде высвободиться — и только еще хуже застрял, трепыхаясь, словно рыба на крючке.
— Давайте помогу, сэр, — раздался над ухом вежливый голос.
Обернувшись, насколько мог, я увидел секретаря мистера Дануорти.
— Финч! Слава Богу! Я как раз к вам шел.
Он отцепил погон и взял меня за рукав.
— Сюда, сэр. Нет, туда не надо, вот сюда, вот так. Нет-нет, обогните здесь.
Его стараниями я наконец очутился на свободе. Но, увы, снаружи от калитки.
— Плохи дела, Финч. Нам все равно придется пролезать внутрь, в Баллиол.
— Это Мертон, сэр. Вы на их стадионе.
Я обернулся и посмотрел, куда он показывает. Да, Финч прав. Вот футбольное поле, а за ним крикетная площадка, а еще дальше, на лугу Крайст-Черча виднеется шпиль Ковентрийского собора в лесах и синем строительном полиэтилене.
— Откуда же здесь баллиольская калитка?
— Это мертоновская пешеходная.
Я прищурился. Точно. За кованой решеткой оказался турникет, преграждающий проезд велосипедам.
— Сестра говорила, что у вас перебросочная болезнь, но я и не подозревал… Нет-нет, нам сюда.
Финч поймал меня за локоть и повел по дорожке.
— Сестра?
— Мистер Дануорти послал меня за вами в лечебницу, но вы уже ушли, — пояснил он, выводя меня между домами на Хай-стрит. — Зачем-то вы ему понадобились, хотя я слабо представляю, какой от вас прок в таком состоянии.
— Я ему понадобился? А как он узнал, что я в лечебнице?
— Леди Шрапнелл позвонила.
Я кинулся в укрытие.
— Все в порядке, — успокоил Финч, ныряя следом за мной под козырек магазина. — Мистер Дануорти сказал, что вас отвезли в лондонскую Ройял-Фри. Ей дотуда часа полтора минимум. — Он силой вытащил меня из-под козырька и перевел через Хай. — Хотя для пущей надежности надо было бы назвать Манхэттен-Дженерал. Как вы ее выдерживаете?
«Не теряя бдительности ни на секунду», — ответил я мысленно, следуя за Финчем по тротуару вдоль церкви Святой Марии и держась почти вплотную к стене.
— Заведенный порядок не для нее, — продолжал Финч. — Бланки она не заполняет, инстанции игнорирует; просто налетает, как саранча, и хватает, что под руку подвернется — скрепки, ручки, наладонники…
«И историков», — добавил я мысленно.
— Я уже не знаю, какую канцелярию заказывать, тем более что и заказывать-то некогда. Все силы уходят на то, чтобы не подпускать ее к мистеру Дануорти. Насядет, вопьется и давай душу вытягивать расспросами. Перекрытия, мемориальные доски, лекционарии… На прошлой неделе прицепилась к отколотому углу надгробия Уэйда. Как он откололся, да когда он откололся, до налета или во время, какие там края, гладкие или острые… Говорит, все должно быть доподлинно. Потому что Бог…
— …кроется в мелочах, — кивнул я.
— Она и меня сманивала, — закончил Финч. — Хотела командировать во времена блица искать епископский конек.
— Пенек, — поправил я.
— Я так и сказал. — Финч посмотрел на меня пристально. — У вас определенно затруднения со слухом. Медсестра предупреждала. И дезориентация. Нет, толку от вас не будет, — покачал он головой.
— Зачем я понадобился мистеру Дануорти?
— Случилось ЧП.
Под ЧП в ВПС понимали, среди прочего, взрыв фугасной бомбы, когда рушились до основания дома, хороня под собой людей, и полыхало зарево на полнеба. Но вряд ли Финч имеет в виду такое ЧП. Или меня по-прежнему слух подводит?
— ЧП?
— Скорее «катастрофа». Отличилась тут одна сотрудница. Девятнадцатый век. Сцапала блошку.
Да, точно проблемы со слухом, хотя блошки в викторианскую эпоху еще водились. Но зачем цапать блошку? Она сама кого хочешь цапнет — если не хуже.
— Как вы сказали? — осторожно переспросил я.
— «Пришли», говорю.
Действительно, пришли. Вот и баллиольские ворота, только не боковые, а главные, с привратницкой, а за ними передний двор.
Я уже собирался подняться к мистеру Дануорти, но, видимо, дала себя знать дезориентация, потому что Финч снова ухватил меня за руку и повел через двор к Бирдовскому корпусу.
— Мистеру Дануорти пришлось оборудовать кабинет в профессорской столовой. Закрытые двери для нашей леди не преграда, и стучаться она не умеет, поэтому мистер Дануорти вынужден исхитряться с ближним и дальним кабинетами, хотя я лично считаю, что ров был бы надежнее.
Он открыл дверь в бывшую кладовую, которая теперь напоминала приемную врача — ряд мягких стульев у стены и стопка журналов на тумбе. Вторую дверь наполовину перегораживал стол Финча, — чтобы секретарь мог в любую минуту закрыть собой амбразуру.
— Я посмотрю, свободен ли он. — Финч принялся огибать стол.
— Ни в коем случае! — прогремел из-за двери голос мистера Дануорти. — Это исключено!
О Боже, она там! Я вжался в стену, лихорадочно оглядываясь в поисках укрытия.
Финч поймал меня за рукав, шипя: «Это не она!», но я уже и сам сообразил.
— Почему же нельзя?.. — ответил женский голос, точно не леди Шрапнелл, потому что я бы назвал его скорее мягким, чем громоподобным, и потому что не расслышал окончание фразы.
— Кто это? — прошептал я, слегка успокаиваясь в цепких пальцах Финча.
— «Катастрофа», — ответил он.
— Как вам вообще пришло в голову что-то выносить через сеть? — бушевал Дануорти. — Вы же изучали темпоралистику!
Финч поежился.
— Доложить о вас мистеру Дануорти? — нерешительно спросил он.
— Нет, не надо. — Я опустился в кресло с цветочной обивкой. — Подожду здесь.
— Зачем, скажите на милость, понадобилось брать ее с собой? — кипятился Дануорти.
Финч протянул мне старый журнал.
— Спасибо, я не хочу читать. Посижу и послушаю с вами за компанию.
— Это чтобы подложить на кресло. Сажа, знаете ли, плохо выводится с обивки.
Я привстал, потом уселся обратно на расстеленный Финчем журнал.
— Неужели нельзя было подождать с опрометчивыми поступками до освящения? — продолжал мистер Дануорти.
Я откинулся в кресле и закрыл глаза. Приятно слушать, когда распекают не тебя и распекает не леди Шрапнелл, хотя и непонятно, что такого натворила «катастрофа». Тем более когда мистер Дануорти воскликнул:
— Это не оправдание! Следовало просто вытащить конку из воды и оставить на берегу. В сеть-то зачем с собой тащить?
Угон конки представлялся еще менее вероятным, чем цапанье блошки, при том что ни та ни другая в спасении из воды не очень-то нуждаются. Особенно блошка. А конка? В девятнадцатом веке она, положим, была, но запряженный лошадьми вагон уж точно нельзя принести с собой в сеть, даже если он туда и поместится.
В книгах и визиках подслушиваемые всегда честно разъясняют, о чем идет речь, чтобы подслушивающий не терялся в догадках. «Разумеется, как вы уже поняли, я имею в виду конку, на которой ехал переодетый Шерлок Холмс, из-за сильного тумана сошедшую с рельсов и рухнувшую с моста, а угонять ее понадобилось вот почему…» Далее идет подробное разъяснение причин кражи на радость скрючившегося у замочной скважины. Иногда на форзаце приводится план здания или карта — для пущего удобства.
В реальной жизни о подслушивающем никто не заботится. Вместо разъяснений «катастрофа» только запутала меня еще больше фразой: «Потому что бейн вернулся, чтобы удостовериться…»
— Бессердечный изверг! — провозгласила она, имея в виду то ли вернувшегося бейна, то ли мистера Дануорти. — А она потом прокралась бы в дом, и он бы повторил все снова. Он не должен был меня видеть, иначе понял бы, что я не тамошняя, а спрятаться, кроме как в сеть, было негде. В беседке он меня заметил бы. Я не думала…
— Вот именно, мисс Киндл, — подхватил Дануорти. — Вы не утруждали себя раздумьями.
— Что вы теперь будете делать? — спросила «катастрофа». — Отошлете ее назад? Концы в воду, да?
— Я ничего не собираюсь делать, пока не просчитаю все вероятности.
— Это жестоко!
— Таксистов я люблю не меньше вашего. Но слишком велика цена ошибки. Мне нужно просчитать все последствия, прежде чем действовать. Хотя для вас такой подход внове, я понимаю.
Таксистов? За что их любить? Мне они всегда казались слишком болтливыми, особенно те, что во времена блица считали, будто лозунг «Болтун — находка для шпиона» не про них. Сколько я от них наслушался про погребенных заживо под развалинами или разорванных на части — «а головой пробило витрину в магазине через улицу. Галантерейном. Ехал пассажиром, вот как вы сейчас».
— А меня вы отпустите обратно? — поинтересовалась «катастрофа». — Я отпросилась порисовать на пленэре. Если не вернусь, тоже, чего доброго, запишут в утонувшие.
— Не знаю. Пока не решу, сидите у себя в корпусе.
— Можно забрать ее с собой?
— Нет.
Наступила обиженная тишина, затем дверь отворилась, и передо мной предстало самое прекрасное создание на свете.
Финч говорил про девятнадцатый век, поэтому я представлял себе турнюры и кринолины, а увидел мокрое до нитки зеленоватое платье в пол, облепившее точеную фигуру. Медно-каштановые волосы струились по плечам и спине, словно речные водоросли. Передо мной стояла живая нимфа с уотерхаусовских полотен, вышедшая, как призрак, из темных вод.
Встав с кресла, я таращился на нее с разинутым ртом, словно недотепа-новичок, и даже шлем снял, жалея, что не послушал сестру и не умылся.
Девушка выжала длинный рукав на ковер. Финч тут же расстелил перед ней очередной журнал.
— А, Нед, вы уже здесь. Хорошо! — сказал появившийся следом мистер Дануорти. — Вас-то мне и нужно.
Нимфа посмотрела на меня темными зелено-карими глазами цвета лесного пруда. Глаза сощурились.
— Вы что, этого хотите отправить?
— Я никого никуда не отправляю. Пока все не обдумаю. А вы ступайте, переоденьтесь в сухое, пока не простудились.
Придерживая одной рукой мокрую насквозь юбку, она пошла к выходу, но у двери обернулась и отверзла сахарные уста. Сейчас последует прощальное благословение — возможно, обращенные ко мне слова любви и нежности.
— Только не кормите ее. Она и так полдома съела, — изрекла нимфа и уплыла восвояси.
Я завороженно уставился ей вслед. Мистер Дануорти тронул меня за плечо.
— Значит, Финч вас отыскал. — Он провел меня в обход письменного стола в кабинет. — Я боялся, что вы будете в 1940 году на каком-нибудь церковном базаре, по которым вас гоняла леди Шрапнелл.
За окном виднелся двор, который, оставляя за собой изящную дорожку из капель, пересекала прелестная… Как они назывались? Дриада? Нет, дриады жили на деревьях. Сирена?
Мистер Дануорти подошел к окну.
— Все из-за леди Шрапнелл. Только посмотрите, во что она за полгода превратила одну из моих ценнейших сотрудниц! Да и вы тоже во что превратились… Не женщина, а фугасная бомба!
Сирена растворилась в туманной дали. Хотя нет, сирена тоже неправильно. Сирены живут на утесах и топят корабли. Ближе все-таки к дриадам. Дельфида? Нет, эти предсказывают беды и напасти.
— …не надо было ее посылать, — продолжал мистер Дануорти. — Я пытался ее переубедить, но какой там. Знай твердит свое «заглянуть под каждый камень». И вот пожалуйста — Киндл в викторианских временах, а вы скупаете подушечки для булавок и чайные полотенца.
— И студень.
— Студень? — Дануорти посмотрел вопросительно.
— Для больных. Только вряд ли они его едят. Я бы не стал. Наверное, приносят на следующий базар, так он и кочует по ним из года в год. Вместе с зубодробительным печеньем.
— В общем, — Дануорти нахмурился, — кое-кто наворотил камней, создав серьезную проблему, поэтому вы мне и понадобились. Вы садитесь, садитесь. — Он показал на кожаное кресло.
Рядом немедленно материализовался Финч с журналом.
— Сажа очень плохо оттирается с кожи.
— И шлем снимайте, — продолжил Дануорти. — Боже, ну у вас и вид. Где это вы так?
— На футбольном поле.
— Чувствуется, задали вам жару.
— Я нашел его у пешеходной калитки рядом с мертоновским стадионом, — объяснил Финч.
— Я думал, он в лечебнице.
— Выбрался через окно.
— Вот как. Но где же он так извозился? — недоумевал Дануорти.
— Я искал епископский пенек, — вклинился я.
— На мертоновском стадионе?
— На развалинах собора, перед тем как попасть в лечебницу, — растолковал Финч.
— И как, нашли?
Читать бесплатно другие книги:
