Не считая собаки Уиллис Конни

Глава четвертая

Все пути ведут к свиданью.

Уильям Шекспир

Я вывалился прямо на рельсы, растянулся поперек, словно Перл Уайт в сериале начала двадцатого века — только у нее багажа было поменьше. Портплед и К° живописно рассыпались вокруг, а с ними и канотье, слетевшее с головы, когда я нырял в сеть.

В ушах все еще гремел голос леди Шрапнелл. Я настороженно огляделся, поднимаясь, — нет, вроде не видно. Реки с лодками, впрочем, тоже. Рельсы тянулись по травянистой насыпи, вдоль которой росли деревья.

Первое правило после выхода из сети — определиться во времени и пространстве, но как, скажите на милость? Здесь определенно лето: небо голубое, между шпалами какие-то цветочки, однако никаких других признаков цивилизации, кроме железной дороги, не наблюдается. Значит, где-то после 1804 года.

В визиках герою непременно попадается на глаза газета с громким заголовком типа «Налет на Перл-Харбор» или «Осада Мафекинга снята!» — а рядом витрина с точнехонько идущими часами.

Я машинально взглянул на свои. Их не было, и я в замешательстве уставился на запястье, вспоминая — может, их сняла Уордер, когда мерила на меня все эти пиджаки? Кстати, она, кажется, что-то совала в карман жилета. Пошарив там, я вытащил часы на золотой цепочке. Карманные. Да, правильно, в девятнадцатом веке наручные были бы анахронизмом.

Открыть «луковицу» удалось не сразу, римские цифры тоже поначалу доставили хлопот, но в конце концов я разобрался. Четверть одиннадцатого. За вычетом времени, что я лежал на рельсах и возился с часами, считай, попал тютелька в тютельку. Если, конечно, год правильный. И место.

Не зная, куда именно меня предполагалось забросить, я не мог определить, туда ли попал, но если временной сдвиг незначительный, то, наверное, и пространственный должен быть небольшим.

Я скользнул взглядом вдоль путей — сначала в одну сторону, потом в другую. На севере стальная нитка терялась в густом лесу. С противоположного конца деревья обступали железную дорогу не так плотно, и в небо уходила темная струйка дыма. Фабрика? Или лодочная станция?

Надо бы собрать вещи и пойти посмотреть, но я застыл на путях под ласковым летним солнцем, блаженно впитывая благоухание клевера и свежескошенной травы.

Сто шестьдесят лет отделяли меня от выхлопных газов, пробок и епископского пенька. Нет, вру. Епископский пенек передали Ковентрийскому собору в 1852 году.

Удручающая мысль. Однако Ковентрийского собора еще нет. Церковь Святого Михаила получит статус соборной только в 1908 году. И леди Шрапнелл не существует даже в проекте. До ее трубного гласа, до злобных псов и до разбомбленных соборов еще целый век — вокруг меня благословенная цивилизованная эпоха, когда время текло размеренно и чинно, а женщины были кроткими и благонравными.

Я окинул взглядом купы деревьев и цветочный ковер. Между рельсами желтели лютики и белели еще какие-то крошечные звездочки. Сестра в лечебнице сказала, что мне нужен покой — чего-чего, а покоя здесь хватает. Самую малость постоял на рельсах, а симптомы как рукой сняло. И в глазах не плывет, и сирена в ушах не гудит.

Нет, поторопился. Сирена взвыла снова, а потом так же резко смолкла. Я помотал головой, избавляясь от наваждения, и несколько раз глубоко вздохнул.

Да, я еще не выздоровел, но скоро поправлюсь — дивный чистейший воздух творит чудеса. На небе ни облачка — разве что струйка дыма стала выше и, кажется, ближе. Фермер жжет сорную траву?

Посмотреть бы на него — как он безмятежно помахивает граблями, не ведая о заботах и суете современного мира, у крыльца увитого розами домика, обнесенного белым штакетником, а в домике уютная кухонька и мягкие перины, и…

Сирена взревела прерывисто — как фабричный гудок. Или паровозный.

Адреналин — на редкость эффективный стимулятор. Встряхивает не хуже электрического разряда, придавая немыслимую силу. И скорость.

Похватав ранец, корзину, портплед, саквояж, картонки и шляпу, которая умудрилась за это время слететь снова, я швырнул их с насыпи и сам кинулся следом, когда плюмаж черного дыма уже показался из-за деревьев.

Корзина с крышкой, о которой так беспокоился Финч, осталась на путях — стояла себе на дальнем рельсе, не шелохнувшись. Адреналин толкнул меня к ней, заставив схватить в охапку и скатиться с насыпи под оглушительный грохот промчавшегося поезда.

Да, пожалуй, до выздоровления далековато. Я еще долго лежал у подножия насыпи, осмысливая этот печальный факт и пытаясь справиться с дыханием.

Наконец я приподнялся. Насыпь была довольно высокой, а мы с корзиной откатились на порядочное расстояние (прежде чем нас притормозили заросли крапивы). Отсюда открывался совсем другой вид: белеющий за ольшаником угол какой-то деревянной постройки в кружевной резьбе. Очень похоже на лодочную станцию.

Выпутавшись вместе с корзиной из крапивы, я вскарабкался по насыпи и осторожно посмотрел направо-налево. Дыма не заметно, тревожных звуков не слышно. Успокоившись, я перемахнул на другую сторону, подхватил свое добро, бодрой рысцой перебежал обратно и зашагал через рощу к лодочной станции.

Адреналин, кроме прочего, прочищает мозги, поэтому по дороге я отчетливо осознал несколько несложных истин, в том числе самую главную: понятия не имею, зачем мне туда нужно.

Мистер Дануорти сказал: «В первую очередь вам нужно…» — это я помню, а потом идет сплошной сумбур из ложек для стилтона, воротничков и сирены. И еще помню, он пообещал, что оставшиеся две недели в полном моем распоряжении. Оставшиеся. Не все. А напутственная фраза Финча: «Мы на вас рассчитываем»?

В чем рассчитывают? Что-то там было про лодку и реку. И какой-то Энд. Одли-Энд? Нет, непохоже. Начиналось на «Н». Или это я путаю с водяной нимфой? Надеюсь, вспомнится, когда приду к станции.

Станция оказалась не лодочной. А железнодорожной. Резная табличка над зеленой скамьей гласила: «Оксфорд».

И как теперь быть? В Оксфорде есть и лодки, и река. Но раз меня перебросили на станцию, не предполагалось ли, что я должен доехать поездом до Какого-то-Энда, а уже там сесть в лодку? Вроде бы мистер Дануорти что-то говорил насчет железной дороги. Или это в наушниках говорили?

Что, если на станцию я попал в результате сдвига, а на самом деле конечной точкой переброски назначался мост Фолли? Про лодки и реку точно говорилось, я помню.

С другой стороны, не многовато ли у меня багажа для лодки?

Рядом со скамейкой на перроне возвышалась застекленная доска объявлений. Расписание. Можно глянуть, и если там обнаружится Какой-то-Энд, значит, нужно садиться на поезд.

Перрон был пустынным — по крайней мере пока. Высокий, но не смертельно. Небо по-прежнему безоблачное — горизонт чист в обе стороны. Я внимательно посмотрел на пути, потом на дверь в зал ожидания. Ничего и никого. Еще раза три-четыре повертев головой — для надежности, — я метнулся через пути, закинул багаж на перрон и вскарабкался сам.

По-прежнему никого. Нагромоздив свои пожитки на краю скамьи, я направился к расписанию. Вот и направления — Рединг, Ковентри, Нортгемптон, Бат. Может, какая-то из промежуточных станций? Эйлсбери, Дидкот, Суиндон, Абингдон. Я проштудировал весь список. Ни единого Энда.

Что теперь — идти на станцию и спрашивать, когда ближайший поезд до Невесть-какого-Энда? Как же там было? Говардс-Энд? Нет, это роман Форстера, и он еще не написан. На Терл-стрит есть паб под названием «Биттер-Энд», но и это явно мимо. Начинается на «Н». Нет, это наяда. Тогда на «М».

Я вернулся на скамейку и напряг память. Мистер Дануорти сказал: «Вот что вам нужно сделать…» — потом начал про вилки для устриц и чаепитие у королевы. Нет, это не он, это из наушников. А, вот: «Вас отправят в седьмое июня 1888 года».

Наверное, лучше сперва установить, действительно ли я попал в седьмое июня 1888 года, а затем уже разбираться с остальным. Если я промахнулся во времени, мне точно никуда не надо ни поездом, ни на лодке. Нужно сидеть на месте, пока Уордер не установит привязку, не определит сбой и не создаст стыковку, чтобы меня вытащить. Ладно, хоть не кабачковое поле, и то хорошо.

Между прочим (до меня только теперь дошло), Уордер ведь наверняка ставила мои часы по заданному времени переброски. Так что и время не показатель.

Я заглянул в окно станции — нет ли внутри часов? Есть. Без двадцати одиннадцать. Я сверился со своей «луковицей». Без двадцати XI.

В книгах и визиках непременно полагается мальчишка-газетчик, услужливо разворачивающий страницу датой к путешественнику, или где-нибудь на стене календарь с вычеркнутыми днями. Тут же ни календаря, ни газетчика, ни словоохотливого носильщика, роняющего: «Чудная погодка для седьмого июня, не то что в прошлом году. В восемьдесят седьмом лета, почитай, и не было вовсе».

Я снова сел на скамью, пытаясь сосредоточиться. Мальборо-Энд, Мидлсекс-Энд, Монтекки-Энд, Марплз-Энд…

Просигналив гудком (теперь я узнал его моментально), мимо станции с грохотом и ревом промчался поезд, и мою шляпу сорвало порывом ветра. Я побежал вдогонку, поймал ее и уже нахлобучил на макушку, когда ноги мне облепил подхваченный тем же порывом газетный лист.

Я развернул его и посмотрел на заголовок. «Таймс. 7 июня 1888 года».

Значит, со временем осечки нет, осталось только разобраться, что мне здесь нужно сделать.

Я плюхнулся на скамью и сжал виски ладонями, чтобы лучше думалось. Каррадерса вытащили без сапог, Уордер хлопнула планшетом, мистер Дануорти что-то сказал насчет реки и связного. Связной!

«Свяжитесь с Теннисоном», — велел он. Только не с Теннисоном. Хотя начиналось на «Т». Или на «А». И Финч тоже что-то говорил про связного. Связной…

Теперь понятно, почему я не в курсе насчет дальнейших действий. Мне было велено только найти связного, а уже тот (или та?) все разъяснит. Какое облегчение! Ладно, положимся на связного.

Теперь самые пустяки — выяснить, кто этот связной и где он. «Свяжитесь с…» — зазвучал в ушах голос мистера Дануорти. С кем? С Чизвиком! Нет, это начальник Управления путешествий во времени. То есть бывший начальник. «Свяжитесь с…» Клепперманом? Мичман Клепперман. Нет, это тот моряк, который погиб при исполнении. Потому что его некому было проинструктировать.

«Свяжитесь…» С кем? Словно в ответ, тишину разорвала череда оглушительных гудков, и к станции подкатил поезд. Плюясь искрами и выпуская клубы пара, состав постепенно остановился. С подножки третьего вагона спрыгнул проводник, поставил перед дверью обитую плюшем приступку и поднялся обратно.

Через несколько минут он выскочил снова — с шляпной картонкой и большим черным зонтом. Свободную руку он подал сперва хрупкой пожилой даме, потом барышне помоложе, помогая спуститься.

Глядя на кринолин, капор и кружевные перчатки пожилой пассажирки, я сперва заподозрил, что все-таки ошибся веком, но длинная юбка в мягкую складку и сдвинутая на лоб плоская шляпка барышни меня разубедили. Личико у младшей было миловидное, а голос, которым она перечислила проводнику места багажа, вполне кроткий и благонравный.

— А я тебе говорила, что он нас не встретит! — констатировала пожилая безапелляционным тоном леди Шрапнелл.

— Наверняка вот-вот появится, тетушка, — заверила барышня. — Должно быть, задержался по университетским делам.

— Вздор! Опять сумасбродничает, — хмыкнула пожилая (надо же, они и в самом деле так изъяснялись). — Сидит где-нибудь с удочкой — вот еще занятие для солидного человека! Ты ему написала, когда мы приезжаем?

— Да, тетушка.

— И время, надо думать, указала?

— Конечно, тетушка. Уверена, он вот-вот будет.

— А мы до той поры изжаримся на солнцепеке.

Солнце всего лишь ласково пригревало — с другой стороны, это не я упакован в черное шерстяное платье с воротником под горло. И кружевные перчатки.

— Несусветная духота. — Дама принялась копаться в расшитом бисером ридикюле, ища платок. — Мне дурно. Осторожнее! — рявкнула она проводнику, который возился с огромным сундучищем. Финч был прав. Они действительно путешествуют с кофрами. — Задыхаюсь… — пробормотала тем временем тетушка, слабо обмахиваясь платком.

— Садитесь сюда, посидите. — Барышня заботливо подвела ее к соседней скамье. — Дядюшка не заставит себя ждать, вот увидите.

Зашуршав крахмальными нижними юбками, дама грузно опустилась на сиденье.

— Не так! — одернула она носильщика. — Это все Герберт виновата. Ишь выдумала, замуж! Как раз когда я собралась в Оксфорд. Не поцарапайте обивку!

Ни одна из пассажирок на роль связной не подходила, зато у меня, кажется, наладился слух. И, что немаловажно, я понимал сказанное — а в прошлом это совершенно не гарантировано. На первой благотворительной ярмарке меня ставило в тупик каждое десятое слово: филонить, гамаши, коверкот, непроливайка, штопальный гриб, пасма, гуммиарабик…

И склонность к сентиментальности вроде бы тоже прошла. Миловидное личико барышни (сердечком!) и изящные точеные лодыжки в белых чулочках, мелькнувших, когда она спускалась на перрон, не навевали ни малейших ассоциаций ни с сильфидами, ни с херувимами. Кстати, и те, и другие выговорились без запинки — тоже отлично. Похоже, я полностью излечился.

— Он совершенно про нас позабыл, — проворчала тетушка. — Придется нанимать кукушку.

Гм, кажется, все-таки не полностью.

— Что вы, думаю, нет нужды искать экипаж самим, — возразила барышня. — Дядюшка не мог забыть.

— Тогда где же он, Мод? — Дама расправила юбки, занимая ими всю скамью. — И Герберт туда же? Замуж ей, видите ли! Других занятий не нашлось! Где ей было взять подходящую партию? Ухажеров я запретила строго-настрого, а значит, она связалась с неподходящим. Каким-нибудь прощелыгой из мюзик-холла. — Дама понизила голос. — Или хуже.

— Насколько я понимаю, они познакомились в церкви, — терпеливо пояснила Мод.

— В церкви! Неслыханно! Куда катится мир! В мое время в церкви исполняли священный долг, а не заводили шашни. Попомни мои слова, еще сто лет, и собор будет не отличить от мюзик-холла!

«Или торгового центра», — согласился я про себя.

— А всё эти проповеди о христианской любви! — распалялась тетушка. — То ли дело прежде — о смирении, о том, чтобы знать свое место. И о пунктуальности. Твоему дядюшке не помешало бы послушать… Ты куда?

Мод направлялась к двери на станцию.

— Посмотрю время. Может статься, это не дядюшка опаздывает, а поезд пришел раньше.

Я с готовностью вытащил часы и щелкнул крышкой, надеясь, что не запутаюсь в цифрах.

— И оставишь меня здесь одну? — возмутилась тетушка, погрозив Мод пальцем в перчатке. — Наедине бог весть с кем? Некоторые, — театральным шепотом возвестила она, — только и ждут случая навязаться к одинокой женщине с беседами.

Я захлопнул часы, опустил их в карман жилета и принял самый безобидный вид.

— Чтобы затем, — обличал театральный шепот, — похитить у бедняжки багаж! Или хуже.

— Сомневаюсь, что наши вещи кому-то под силу даже поднять, а тем более похитить, — вполголоса возразила Мод, сразу взлетев в моих глазах.

— Тем не менее я должна за тобой присмотреть, коль скоро братец не явился нас встречать, и мой долг — уберечь тебя от пагубного влияния. — Тетушка мрачно покосилась на меня. — Ни минутой дольше здесь не останусь! Сдайте это все в камеру хранения, — велела она проводнику, которому наконец удалось водрузить кофры и три обширные круглые картонки на багажную тележку. — И не забудьте квитанцию.

— Поезд вот-вот отправится, мэм, — запротестовал проводник.

— Я уже сошла. И наймите нам коляску. С приличным извозчиком.

Проводник в отчаянии оглянулся на поезд, выпускавший огромные клубы пара.

— Мэм, я обязан находиться в вагоне во время отправления. Иначе потеряю работу.

Я хотел было вызваться поискать экипаж, но передумал — чего доброго тетушка примет меня за Джека-потрошителя. Или это анахронизм? Орудовал ли Джек в 1888 году?

— Вздор! Работу вы потеряете, если я сообщу начальству о вашей безалаберности, — пообещала тетушка. — К какой дороге вы относитесь?

— К Большой западной, мэм.

— Так вот, она скоро изрядно измельчает, если будет и дальше позволять сотрудникам бросать багаж пассажиров на перроне на растерзание мелким жуликам. — Еще один подозрительный взгляд в мою сторону. — И отказывать в помощи слабым пожилым дамам.

Носильщик, явно несогласный с эпитетом «слабый», посмотрел на паровоз, который уже вращал шатунами, потом на дверь станции, словно прикидывая расстояние, затем козырнул и покатил тележку к камере хранения.

— Пойдем, Мод. — Тетушка зашуршала юбками, поднимаясь из своего кринолинового гнезда.

— А если приедет дядюшка? — усомнилась Мод. — Мы разминемся.

— Научится не опаздывать, — отрезала тетушка и двинулась вперед.

Мод пристроилась в кильватере, кинув мне напоследок извиняющийся взгляд.

Поезд тронулся и начал набирать ход, огромные колеса вращались все быстрее. Я встревоженно оглянулся на дверь станции, но бедняга проводник не показывался. Медленно проплыли мимо пассажирские вагоны, потом зеленый багажный. Нет, не успеет. Наконец, покачивая фонарем, проехал вагон охраны — а за ним, вылетев пулей из распахнутой двери, промчался проводник и махнул тигриным прыжком с края перрона. Я вскочил.

Ухватившись за уплывающий поручень, он приземлился на нижнюю подножку и скорчился там, тяжело дыша. А потом погрозил кулаком в сторону оставшегося позади вокзала.

Наверняка в будущем он станет социалистом и примется пропихивать лейбористов в парламент.

А тетушка? Эта как пить дать переживет всю родню, но слуг в завещании не упомянет ни единым словом. Надеюсь, она благополучно дотянула до двадцатых, где ей как следует отравили существование сигареты и чарльстон. А Мод, хочется верить, встретила подходящую партию — хотя, боюсь, под неусыпным тетушкиным оком ее шансы равны нулю.

Я посидел на скамье еще немного, размышляя над их будущим и над своим собственным, которое казалось куда более туманным. Следующий поезд только в двенадцать тридцать шесть — из Бирмингема. Мне ждать связного здесь? Или предполагалось добраться в Оксфорд и отыскать его там? Кажется, мистер Дануорти что-то говорил про конку. Но откуда здесь конка? «Связной», — отчетливо произнес голос мистера Дануорти.

Тут станционная дверь распахнулась, и на перрон со скоростью догонявшего поезд проводника вылетел молодой человек. Одет как я, в белый фланелевый костюм, и усы тоже кривоватые, а в руках канотье. Выскочив на платформу, он стремительно прошагал в дальний конец, явно кого-то ища.

Вот он мой связной! Не встретил меня, потому что задержался. Словно в подтверждение, он вытащил карманные часы и с завидной ловкостью щелкнул крышкой.

— Опоздал, — констатировал он, захлопывая «луковицу».

Если это связной, он сам себя как-то обозначит, или мне полагается шепнуть ему: «Кхм, я от Дануорти»? А может, я должен знать отзыв на какой-нибудь пароль? Он мне: «Мармозетка отчаливает в полночь», а я в ответ: «Воробей уже на елке»?

Пока я прикидывал, что лучше: «Луна заходит во вторник» или «Простите, вы, часом, не из будущего?» — он развернулся, скользнул по мне мимолетным взглядом, прошел на другой конец перрона и уставился на рельсы.

— Скажите, — обратился он ко мне, возвращаясь, — лондонский одиннадцатичасовой уже был?

— Да. Отошел пять минут назад.

«Отошел» — это правильно? Не анахронизм? Может, надо было сказать «отправился»?

Видимо, нет, поскольку молодой человек, пробормотав «так и знал», нахлобучил канотье и скрылся в здании станции.

Минуту спустя он появился снова.

— Скажите, вы не видели тут старых перечниц?

— Перечниц? — На меня повеяло барахолками.

— Парочку вдовушек — ну, у которых «путь земной сошел под сень сухих и желтых листьев»[2], согбенные, убеленные сединами, старость не радость — в таком духе. Должны были приехать лондонским поездом. В бомбазине и агатах, не иначе. — Он наконец заметил мое замешательство. — Две дамы в летах. Меня прислали их встретить. Не могли же они сами уехать? — Он растерянно повертел головой.

Наверняка подразумевались виденные мной две пассажирки, но молодой человек никак не годился в тетушкины братья, а к Мод не подходил эпитет «в летах».

— Обе пожилые? — уточнил я.

— Седая старина. Я их уже встречал как-то… в осеннем триместре. Не видели? Одна скорее всего в вязаном и в фишю. А другая — типичная старая дева: сухопарая, востроносая, идейный синий чулок. Амелия Блумер и Бетси Тротвуд.

Нет, точно не они. И имена другие, и мелькнувшие на миг чулки точно были не синие.

— Нет, — уверенно ответил я. — Не видел. Была молодая барышня и…

Он мотнул головой.

— Не мои. Мои абсолютно допотопные — если кто-то еще верит в Потоп. Интересно, куда бы их определил Дарвин? Допеласгические? Раннетрилобитские? Опять старик поезда перепутал, как пить дать.

Молодой человек подошел к расписанию и досадливо крякнул.

— Тьфу, пропасть! — (Еще одно выражение, до этого встречавшееся лишь в книгах). — Следующий из Лондона только в три восемнадцать, а это уже слишком поздно.

Он хлопнул шляпой по ноге.

— Ну, значит, пиши пропало. Разве только выцыганю что-нибудь у Мэгс в «Митре». На крону-другую она всегда расщедрится. Жаль, Сирила нет. Она от Сирила млеет.

Надев канотье, молодой человек удалился внутрь станции.

Вот тебе и связной. Тьфу, пропасть!

Ближайший поезд не раньше двенадцати тридцати шести. Может, нужно было дождаться связного в точке переброски? Взять багаж и вернуться к тому месту на путях? Найти бы его еще, это место… Эх, не додумался платком отметить.

Или встреча назначена у реки? Вдруг к связному надо приплыть на лодке? Я зажмурился. Мистер Дануорти что-то говорил насчет колледжа Иисуса. Нет, это он давал распоряжения Финчу насчет реквизита. А мне: «Самое главное, что от вас требуется…» — потом про реку, крокет, Дизраэли и… Я зажмурился еще крепче, словно выжимая из себя воспоминание.

— Скажите… — раздался голос над ухом. — Не хочу показаться назойливым…

Я открыл глаза. Рядом стоял молодой человек, упустивший своих перечниц.

— Скажите, вы, часом, не на реку собирались? Ну, разумеется, куда же еще — канотье, блейзер, фланель, на сессию в таком не ходят, — а больше в Оксфорде в это время делать нечего. Бритва Оккама, как учит профессор Преддик. Я имею в виду, вы планировали прокатиться с друзьями — узким кругом, как говорится, — или в одиночку?

— Я…

Может, он все-таки связной, и это некая хитрая шифровка?

— Хотя нет, — спохватился он. — Я как-то не с того конца начал. Мы ведь не представлены. — Стянув левой рукой канотье с головы, он подал мне правую. — Теренс Сент-Трейвис.

Я пожал руку.

— Нед Генри.

— Вы из какого колледжа?

Банальнейший вопрос застал меня врасплох, потому что я усиленно вспоминал, фигурировал ли в наставлениях Дануорти какой-нибудь Теренс Сент-Трейвис.

— Из Баллиола.

Только бы он не оказался из Брейзноуза или Кибла…

— Так и знал! — обрадовался Теренс. — Баллиольца сразу видно. У Джоуэтта все как на подбор. А наставник у вас кто?

Кто преподавал в Баллиоле в 1888 году? Джоуэтт — ректор, в подопечные никого брать не мог. Рескин? Нет, он из Крайст-Черча. Эллис?

— Я этот год проболел, — решил я перестраховаться. — Возвращаюсь осенью.

— А пока врач порекомендовал вам речную прогулку, — понимающе кивнул Теренс. — Свежий воздух, покой, моцион и прочая дребедень. «Невинный отдых, распускающий клубок заботы»[3].

— Да, именно. — Как, интересно, он догадался? Может, он все-таки и есть связной? — Буквально нынешним утром он меня сюда и направил, — уточнил я на случай, если Теренс ждет кодовых слов. — Из Ковентри.

— Ковентри? Это где святой Фома Бекет похоронен? «Избавит меня кто-нибудь от этого мятежного попа?»

— Нет, это в Кентербери.

— А в Ковентри тогда что? Да, точно, леди Годива, — просиял Теренс. — И любопытный Том.

Что ж, значит, не связной. Но все равно приятно оказаться во времени, когда Ковентри ассоциируется с леди Годивой, а не с разрушенными соборами и леди Шрапнелл.

— Так вот, — вернулся к теме Теренс, присаживаясь на скамью. — Мы с Сирилом собирались утром отправиться по реке — наняли лодку, отдали девятку залога, снарядились, и тут профессор просит встретить свой антиквариат, потому что ему самому недосуг — нужно писать про Саламинское сражение. Понятное дело, наставнику не откажешь, даже если у самого пожар, тем более когда ты ему обязан по гроб жизни за ту заварушку с памятником Мученикам, — он молоток, что отцу не сообщил, эх… Поэтому я оставил Сирила у моста Фолли присматривать за вещами, ну и за Джавицем заодно, чтобы не сплавил нашу лодку на сторону — с него станется, были случаи, и на залог не посмотрит, как в тот раз, когда к Рашфорту сестра приехала на гонки восьмерок, — а сам пулей по Сент-Олдейт. Уже понятно было, что опоздаю, поэтому от Пембрука нанял пролетку. Денег осталось едва-едва в обрез за лодку заплатить, но я надеялся, что перечницы подкинут. Только вот старик перепутал поезда, а из содержания на следующий квартал тоже не возьмешь, потому что я все поставил на Бифштекса на дерби, а Джавиц с какой-то стати студентам в долг не верит. И вот я тут, в прострации, как Марианна в тоске по Анджело, а Сирил там, «как статуя Терпения застыв»…

Он посмотрел на меня выжидающе.

И, как ни странно, хотя в голове у меня все смешалось похлеще, чем на барахолках, из его слов я понял едва ли каждое третье, а литературные аллюзии и вовсе прошли мимо, суть я уловил: ему не хватает денег на лодку.

Вывод только один: Теренс точно никакой не связной. Всего-навсего издержавшийся студент. Или проходимец, насчет которых предостерегала тетушка, — клянчит деньги на станциях. Если не хуже.

— А у Сирила нет денег?

— Откуда? — Он вытянул ноги. — Гол как сокол. Вот я и подумал: раз вы все равно собираетесь на лодке, как и мы, возможно, есть резон сложиться? Как Спику и Бертону. Истоки Темзы, впрочем, уже давно открыты, и пойдем мы не вверх, а вниз, да и разъяренные туземцы с мухами цеце нам не грозят… Так вот, мы с Сирилом интересуемся, не составите ли вы нам компанию?

— Трое в лодке, — пробормотал я, жалея, что он не связной. Всегда любил «Троих в лодке» — особенно главу, где Харрис блуждает по Хэмптон-Кортскому лабиринту.

— Мы с Сирилом идем вниз по реке, — продолжал Теренс. — Планировалась легкая прогулка до Мачингс-Энда, но можем останавливаться где пожелаете. В Абингдоне есть симпатичные развалины. Сирил любит развалины. Еще есть Бишемское аббатство, где Анна Клевская коротала дни после развода. А если вам по душе просто плыть и ни на что не отвлекаться, пускай несет нас «скользящий тихо по лесу ручей»[4].

Я уже не слушал. Мачингс-Энд! Вот название, которое я силился припомнить. «Свяжитесь с…» — сказал Дануорти. Разговоры о реке, о рекомендациях врача, кривоватые усы, такой же блейзер… Нет, это не совпадение.

Почему, спрашивается, нельзя было прямо сказать? На перроне, кроме нас, ни души. Я оглянулся на станционное окно — вдруг смотритель подслушивает, — но никого не заметил. Может, Теренс осторожничает из опасения обознаться?

— Я…

Тут дверь на перрон отворилась, выпустив осанистого мужчину в котелке, с густой щеткой усов. Приподняв котелок, он буркнул что-то неразборчивое и проследовал к расписанию.

— В Мачингс-Энд — с превеликим удовольствием, — подчеркнув название, заверил я. — Речная прогулка пойдет мне на пользу после Ковентри.

Я пошарил в кармане брюк, вспоминая, куда Финч дел кошелек с деньгами.

— Сколько нужно на лодку?

— Шесть и три. Это за неделю. Девять шиллингов я уже внес.

Кошелек отыскался в кармане блейзера.

— Не помню, сколько у меня было при себе… — Я протянул купюру и монеты.

— Ба, да здесь хватит эту лодку в вечное пользование выкупить, — обрадовался Теренс. — Или бриллиант «Кохинор». Ваше добро? — спросил он, показывая на мою поклажу.

— Да.

Я потянулся за портпледом, но Теренс уже подхватил и его, и одну из перевязанных бечевкой картонок, а другой рукой — ранец и плетеный короб. Взяв вторую картонку, саквояж и корзину с крышкой, я пошел за ним.

— Я попросил извозчика дождаться, — начал Теренс, спускаясь по лестнице, но около станции никаких экипажей не наблюдалось, только лениво почесывалась пятнистая от парши собачонка, которая при виде нас даже ухом не повела.

У меня снова все запело в душе: как прекрасно, что я нахожусь за много-много лет от злобных псов и сбитых пилотов люфтваффе, в тихом, неспешном и куда более благопристойном времени.

— Вот пройдоха! — возмутился Теренс. — Велел ведь подождать. Придется брать кеб на Корнмаркете.

Собачонка сменила позу и начала вылизывать себе интимные места. Ладно, признаю, не всегда благопристойном.

И не таком уж неспешном.

— Идемте же, некогда зевать! — поторопил меня Теренс и почти галопом припустил по немощеной, изрытой колдобинами Хайт-Бридж-стрит. Я изо всех сил старался не споткнуться и не растерять багаж. — Скорее! Солнце почти в зените.

— Иду, — выдохнул я, поправляя сползающую корзину для пикника, и принялся взбираться в горку. А взобравшись, застыл, как новичок при виде кошки. Я стоял на Корнмаркете, на перекрестке Сент-Олдейт и Хай, у стен средневековой башни.

Я стоял там тысячу раз, пережидая машины, чтобы перейти дорогу. Но это было в Оксфорде двадцать первого века, с метро и туристическими торговыми центрами. А здесь передо мной раскинулся исконный Оксфорд, «чьи башни нежатся под солнцем», Оксфорд Ньюмана, Льюиса Кэрролла и Тома Брауна. Вот изгиб Хай-стрит, за которым скрываются Квинс-колледж и колледж Магдалины; вот старая Бодлеинка с высокими окнами и книгами на цепях, а рядом Камера Рэдклиффа, и Шелдоновский театр. А там, на углу Брод-стрит — Баллиол во всем своем великолепии. Баллиол Мэтью Арнольда, Джерарда Мэнли Хопкинса и Асквита. За этими вратами правит великий седовласый Джоуэтт, громовым голосом поучающий студентов: «Никогда не оправдывайтесь. Никогда не извиняйтесь».

Часы на корнмаркетской башне пробили половину двенадцатого, пробуждая хор оксфордских колоколов: Святой Марии вторил «Большой Том» в Крайст-Черче, а над Хай-стрит несся серебряный перезвон из колледжа Магдалины.

Я в Оксфорде. «Городе проигранных дел», где еще слышны «последние отголоски Средних веков».

— «Чудесный город грезящих шпилей», — произнес я — и чуть не угодил под самодвижущийся экипаж.

— В сторону! — Теренс выдернул меня на тротуар. — Нигде от них спасенья нет. — Он с тоской посмотрел вслед умчавшемуся авто. — Не достать нам пролетку в этом бедламе. Лучше пешком.

Молодой человек решительно вклинился в толпу изнуренных женщин в фартуках и с рыночными корзинами, приговаривая «Позвольте!» и приподнимая шляпу краем плетеного короба.

Я поспешил за ним по Корнмаркету, сквозь шумную толчею, мимо магазинов и зеленных лавок. Однако мельком глянув на отражение в витрине шляпного салона, я застыл как вкопанный. Идущая следом женщина с полной корзиной капустных кочанов врезалась в меня и обошла, выбранившись себе под нос, но я не слушал.

Поскольку в лаборатории зеркал не было, я лишь краем сознания улавливал, во что облачает меня Уордер. Теперь же в витрине красовался самый натуральный викторианский джентльмен, отправляющийся на речную прогулку. Жесткий воротничок, элегантный блейзер и белые фланелевые брюки, а самое главное — канотье. Говорят ведь иногда «просто рожден» для чего-то — так вот я был явно рожден для этой шляпы. Светло-золотистая, с голубой лентой, она придавала мне щегольский, залихватский вид — а в комплекте с усами делала просто неотразимым. Неудивительно, что тетушка так торопилась спровадить Мод.

Если присмотреться, усы все-таки слегка набекрень, и взгляд еще немного ошалевший после переброски, но это скоро пройдет, а в целом, скажу без ложной скромности, впечатление весьма достойное…

— Что вы там канителитесь? — Теренс снова ухватил меня за руку. — Идемте же!