Не считая собаки Уиллис Конни

Я начал закатывать рукав для укола.

— Нет, думаю, медикаменты в вашем состоянии противопоказаны, — остановил меня Финч. — Вам придется прослушать материал на обычной скорости.

— Финч, — спохватился мистер Дануорти, — а где Киндл?

— Вы послали ее в корпус, сэр.

Он включил пленку. «Королева Виктория царствовала с 1837 по 1901 год», — раздалось у меня в ухе.

— Уточните у нее, какой получился сдвиг, — велел Дануорти. — На той переброске, когда…

«… она принесла Англии невиданное благополучие и процветание…»

— Да, — подтвердил Дануорти. — И выясните, как обстоят дела со сдвигами у остальных…

«… оставшись в истории, как безмятежная, благочинная эпоха…»

— …и позвоните в Сент-Томас. Пусть удерживают леди Шрапнелл всеми силами.

— Да, сэр.

Финч вышел.

— Значит, Лиззи Биттнер по-прежнему живет в Ковентри? — обратился ко мне мистер Дануорти.

— Да. Вернулась из Солсбери после смерти мужа. — Я понял, что от меня ждут подробностей. — Рассказывала про новый собор, как епископ Биттнер пытался его спасти. Возобновил показ спектаклей-моралите, чтобы привлечь прихожан, и устроил посвященную блицу выставку на развалинах. Миссис Биттнер показала мне и руины, и новое здание. Там ведь теперь торговый центр.

— Да. Я всегда считал, что торговый центр из него получился более достойный, чем собор. Архитектура середины двадцатого века — почти такой же ужас, как викторианская. Но все равно хорошо, что его построили. И Битти он нравился. Кстати, собор ведь сперва продали Церкви грядущего — или как там ее? Впрочем, у них вы про пенек, наверное, уже справлялись?

Я кивнул, а потом Дануорти, видимо, ушел, но я этого не помню. В одном ухе у меня ревел отбой воздушной тревоги, а в другом рассказывали о подчиненном положении женщин.

«Женщины в викторианском обществе были почти бесправны», — сообщил голос в наушнике. «Кроме королевы Виктории», — подумал я. Подошедшая с мокрым полотенцем Уордер оттерла мне лицо и руки от сажи, а потом шлепнула какого-то белого крема под нос.

«Викторианской женщине отводилась роль няни, сиделки, помощницы по хозяйству, „ангела домашнего очага“».

— Не трогайте губу! — велела Уордер, снимая с шеи портновский метр. — Волосы оставим как есть, феноксидилом наращивать некогда. — Она измерила обхват моей головы. — Сделайте пробор посередине. Не трогайте губу, я сказала!

«Считалось, что чувствительная натура барышень не выдержит строгости учебных заведений, поэтому женщин обучали дома — рисованию, музыке и манерам».

— Бред какой-то! — Уордер закрутила портновский метр у меня на шее. — Зачем меня понесло в Оксфорд? В Кембридже отличная кафедра сценографии. Сейчас сидела бы, разрабатывала костюмы для «Укрощения строптивой», а не разрывалась на три должности!

Я оттянул пальцем сдавившую кадык ленту, угрожающую меня задушить.

«Викторианские женщины были милы, тихи и послушны».

— Из-за кого все наши беды? — Она щелкнула сорванным с моей шеи метром. — Из-за леди Шрапнелл! Зачем ей приспичило восстанавливать собор? Она даже не англичанка, она из Америки! Если она вышла замуж за пэра, это еще не значит, что нужно являться к нам и перестраивать наши церкви. И женаты они без году неделя…

Уордер вздернула мою руку и ткнула концом ленты в подмышку.

— А если ей так охота что-то восстановить, то есть ведь и более ценные объекты. Ковент-Гарден, например. Королевскому шекспировскому тоже не помешало бы помочь деньгами: в прошлом сезоне у них было всего две постановки, причем одна — старый «Ричард II» в ню-варианте 1990-х. Хотя, конечно, где там голливудской дамочке в искусстве разбираться? Визики! Интерактив!

Резкими, размашистыми движениями она сняла мерки моей груди, плеча, шагового шва и исчезла, а я снова устроился на стульях, прислонил голову к стене и подумал, как тихо и покойно было бы лежать на дне пруда.

Дальше все несколько смазалось. Наушник вещал о викторианской сервировке стола, ровный рев отбоя тревоги сменился завываниями тревожной сирены, серафима принесла на примерку стопку брюк, но все это как-то путалось у меня в голове.

В какой-то момент возник Финч с полным набором викторианского багажа — портплед, большой баул, сумка через плечо, гладстоновский саквояж и две картонки, перевязанные бечевкой. Я подумал, что предстоит выбрать что-то одно, как из брюк, но выяснилось, что мне полагается все разом. Финч снова исчез со словами: «Принесу остальное». Серафима отложила пару белых фланелевых и пошла искать подтяжки.

«Вилка для устриц кладется на суповую ложку, зубцами к тарелке, — сообщил наушник. — Устричный нож помещается от нее слева. Крепко зажав раковину в левой руке, извлеките мясо устрицы целиком с помощью вилки, при необходимости помогая ножом».

Я несколько раз отключался, и серафиме приходилось меня расталкивать, чтобы примерить разные предметы гардероба. Затем она стерла с моей губы белый крем, и я осторожно потрогал пальцем свежие усы.

— Ну как? — поинтересовался я.

— Криво, — ответила серафима. — Но уж как есть. Вы положили ему бритву?

— Да, — подтвердил Финч, втаскивая большой плетеный короб. — Еще пару щеток из музея Ашмола, помазок и кружку для бритья. Вот деньги. — Он вручил мне бумажник размером с портплед. — К сожалению, в основном монетами. Купюры той эпохи очень плохо сохраняются. Одеяло свернуто, в корзинке провизия, в коробках консервы.

Он вновь удалился.

«Рыбная вилка кладется слева от вилок для мяса и салатов, — зудел наушник. — Отличить ее можно по заостренным скошенным зубцам».

Серафима выдала мне сорочку для примерки. На локте у нее висело мокрое белое платье с волочащимися по полу длинными рукавами. Перед глазами сразу же встала речная нимфа, выжимающая эти рукава на ковер… Воплощение красоты. Интересно, пользуются ли нимфы рыбными вилками? Нравятся ли им усатые мужчины? Есть ли усы у Гиласа на уотерхаусовской картине? «Гилас и…» — как же они все-таки называются? На букву «Н»…

Дальше опять пробелы. Помню только, что Финч добыл еще какой-то багаж — закрытую корзину для пикника, а серафима засовывала что-то в карман моего жилета, а потом Финч тряс меня за плечо и спрашивал, где мистер Дануорти.

— Не здесь, — ответил я и не угадал. Дануорти стоял аккурат рядом с корзиной и выяснял, что удалось разузнать Финчу.

— Какой был сдвиг на той переброске?

— Девять минут, — ответил Финч.

— Девять? — нахмурился Дануорти. — А на остальных?

— По минимуму. От двух минут до получаса. Точка переброски в уединенном углу сада, вероятность попасться кому-то на глаза минимальная.

— Одного раза хватило, — возразил Дануорти мрачно. — А что с обратными перебросками?

— Обратными? На возвратах не бывает сдвигов.

— Я в курсе. Но ситуация нестандартная.

— Да, сэр. — Финч отошел посовещаться с Уордер. — Нет, на возвратах сдвигов нет.

Лицо мистера Дануорти прояснилось.

— А что с Хассельмайером?

— Оставил для него сообщение.

В распахнувшуюся дверь ворвался Ти-Джей Льюис с какими-то листками в руках.

— Я посмотрел имеющиеся исследования. Не густо. Анализ диссонансов — страшно дорогая процедура, Управление как раз планировало закупить оборудование на средства за восстановление собора. В общем, темпоральщики почти единодушно заявляют, что такие диссонансы невозможны. Не согласен только Фудзисаки.

— У Фудзисаки другая теория?

— Целых две. Версия первая: это никакие не диссонансы, коль скоро имеют место быть несущественные для континуума предметы и явления.

— Как это? В хаотической системе одно всегда тянет за собой другое.

— Да, но учитывая нелинейность системы, — ответил Ти-Джей, сверившись с записями, — «обратные и упреждающие петли, припуски, возможность вмешательства», последствия от одних событий и действий умножаются до бесконечности, а от других — просто сглаживаются.

— Получается, парахронический диссонанс — это пропажа без последствий?

— Именно, — расплылся в улыбке Ти-Джей. — Как воздух, который историки уносят в легких, или, — он глянул на меня, — копоть. Их исчезновение никак не отражается на системе.

— То есть объект не требуется возвращать в его исконное время… — уточнил мистер Дануорти.

— Его, по всей вероятности, и не удастся вернуть. Континуум не пустит. Разве что в возвращенном виде этот объект тоже погоды не сделает. К сожалению, копотью и воздухом список таких объектов, наверное, и ограничивается. Все, что крупнее, безнаказанно изъять не получится.

«Даже перочистки», — подумал я, прислоняясь затылком к стене. Было дело, на Осеннем хоровом фестивале со сбором вторсырья я купил оранжевую перочистку в виде тыквы и забыл о ней напрочь, а потом, когда собрался назад, сеть не открылась. «Интересно, а брошку она как пропустила?» — шевельнулась сонная мысль.

— А если объект — живое существо? — поинтересовался мистер Дануорти.

— Разве только безвредные бактерии, все остальное вряд ли. Воздействие живых организмов на континуум на несколько порядков выше, чем неодушевленных предметов, а у разумных форм жизни соответственно еще выше, ввиду многогранности их взаимодействия. Ну и, разумеется, ничего такого, что может изменить настоящее или будущее — никаких вирусов или микробов.

— С этим ясно, — оборвал его мистер Дануорти. — Давайте вторую теорию.

— Вторая теория Фудзисаки состоит в том, что диссонансы возможны, однако у континуума имеется встроенный страховочный механизм.

— Сдвиги, — кивнул мистер Дануорти.

— Да. Сдвиг предотвращает практически любой возможный диссонанс, перемещая путешественника во времени подальше от опасного места. Однако, по теории Фудзисаки, величина сдвигов ограничена, и когда ее оказывается недостаточно, чтобы предотвратить парахронизм, возникает диссонанс.

— И как он выражается?

— Теоретически он меняет ход истории вплоть до уничтожения Вселенной в случае совсем уж кардинальных перемен, но в современной сети на этот счет предусмотрена защита. Узнав о такой опасности, сеть настроили закрываться автоматически, как только сдвиги начнут достигать критических величин. Фудзисаки же утверждает, что в случае возникновения диссонанса (хотя это в принципе невозможно) включатся другие защитные механизмы, исправляющие сбой. Проявляются они, — Ти-Джей заскользил взглядом по своим заметкам, — «как резкий рост сдвигов вокруг диссонансного очага и увеличение числа случайных совпадений…»

— В Ковентри никаких совпадений не отмечалось? — повернулся ко мне мистер Дануорти.

— Нет.

— На барахолках тоже?

Я покачал головой. А ведь как было бы здорово совершенно случайно наткнуться на епископский пенек где-нибудь между кокосовым тиром и розыгрышем сливового пирога…

— Еще признаки имеются? — спросил мистер Дануорти у Ти-Джея.

— Рост сдвигов в периферийных темпоральных областях.

— Размеры периферийных областей?

Ти-Джей задумчиво пожевал губу.

— Фудзисаки считает, что для исправления диссонанса хватает пятидесяти лет, но это ведь все в теории…

— Еще признаки?

— В самых серьезных случаях — неполадки в работе сети.

— Какого рода?

— Сеть не откроется, — нахмурился Ти-Джей. — Либо возникнет раскоординация с пунктом назначения. Хотя, по мнению Фудзисаки, это статистически маловероятно, и континуум обладает большим запасом прочности, иначе давно бы уже распался.

— А если диссонанс точно случился, но резкого скачка в сдвигах нет? — допытывался Дануорти. — Значит ли это, что диссонанс сгладился, не успев отразиться на континууме?

— Выходит, что так, — кивнул Ти-Джей. — Иначе без крупных сдвигов бы не обошлось.

— Отлично. Спасибо за службу, мичман Клепперман! — Мистер Дануорти подошел к серафиме, которая сердито барабанила по клавишам пульта. — Цербер, мне нужен список всех перебросок в 1880-е — 90-е с указанием величины сдвига и нормативных параметров.

— Я Уордер, — поправила его серафима. — И я сейчас не могу. У меня стыковка.

— Стыковка подождет. — Он вернулся к Ти-Джею. — Льюис, а вас я попрошу отследить все нетипичные взбрыки.

По крайней мере так я расслышал. В ушах у меня снова завыла сирена, к которой примешивалось размеренное бабаханье зениток.

— И перегрызки.

— Да, сэр, — пообещал Ти-Джей и вышел.

— Финч, где каска? — спросил мистер Дануорти.

— Все здесь, у него, — ответил Финч, хотя никакой каски на мне не было, только белые фланелевые брюки и жилет. Тем более каска — это для Второй мировой, викторианцам полагались другие головные уборы. Шляпы, цилиндры и еще такие жесткие круглые, как они назывались? На букву «Н».

Надо мной склонилась серафима (выходит, я снова уселся) и подняла примерять пиджаки.

— Руку сюда! — скомандовала она, втискивая меня в коричнево-полосатый. — Другую, правую.

— Рукава коротковаты, — отметил я, глядя на торчащие запястья.

— Как вас зовут?

— Что? — Я попытался сообразить, какая связь между моим именем и короткими рукавами.

— Имя-фамилия! — рявкнула она, сдергивая коричнево-полосатый и напяливая на меня красный.

— Нед Генри. — В красном руки утонули до кончиков пальцев.

— Хорошо, — одобрила серафима, вытряхивая меня из красного и вручая белый с синим. — Не придется изобретать для вас подходящее эпохе имя. — Она одернула рукава. — Пойдет. Постарайтесь обойтись без купания в Темзе, мне некогда искать еще костюмы. — Она нахлобучила мне на голову соломенное канотье.

— Да, шляпа имеется, мистер Дануорти, вы были правы, — сказал я, но профессора рядом не оказалось. Финча тоже, а серафима уже выбивала пулеметную дробь на пульте.

— Бадри, паразит, все не возвращается! Оставил меня тут одну, хоть разорвись. Координаты задай, костюмы разыщи, историк уже битый час ждет в сети, пока я его перекину обратно… Так что с вашей срочной переброской вполне можно и повременить, поскольку незамужних девиц повсюду сопровождали компаньонки — как правило, кузины или тетушки… старые девы, и до самой помолвки им не позволялось оставаться с мужчиной наедине… Нед, сосредоточьтесь!

— Я слушаю, — встрепенулся я. — Незамужних девиц повсюду сопровождали компаньонки.

— А ведь я с самого начала говорил, что затея сомнительна, — вставил невесть откуда взявшийся рядом Финч.

— Больше отправить некого, — вздохнул мистер Дануорти. — Нед, слушайте внимательно. Вот что вам нужно сделать: вы попадете в седьмое июня 1888 года, в десять часов утра. Река будет слева от десертной вилки, которая используется для пирожных и сладкого. Для десертов типа Мачингс-Энд пригодится также десертный нож и…

Нож. Нужды. Наяды! Вот как они назывались! Гилас и наяды. Он пошел к воде набрать кувшин, и они утянули его за собой на дно, в самую глубину, обвивая струящимися волосами и рукавами.

— Главное — верните, а дальше занимайтесь чем душе угодно. Две недели в полном вашем распоряжении. Можете кататься по реке, можете справа от десертной тарелки, лезвием вверх. — Мистер Дануорти хлопнул меня по плечу. — Поняли?

— Что? — переспросил я, но он уже не слушал. Он смотрел на сеть. Оттуда донесся громкий гул, заглушающий даже зенитки, и занавеси начали опускаться.

— Это что такое? — возмущенно обернулся он к серафиме.

— Стыковка, — ответила она, барабаня по клавишам. — Не могла же я оставить его болтаться там до завтра. Вытащу и сразу вас переброшу.

— Хорошо, — кивнул мистер Дануорти и снова хлопнул меня по плечу. — Я на вас рассчитываю, Нед, — донеслось до меня сквозь гул.

Кисейные занавеси опустились до пола и легли мягкими складками. Гул становился все пронзительнее, пока не слился с сиреной, сгустившийся воздух замерцал, и в сети возник Каррадерс, который тут же запутался в складках, пытаясь выбраться.

— Стойте смирно, подождите, пока поднимется полог, — велела серафима, щелкая кнопками. Занавеси приподнялись до колена и замерли.

— Куда еще-то ждать? — выныривая из-под них, рявкнул Каррадерс. — Я два часа там проторчал! Где вас черти носили?

Выпутавшись, он, прихрамывая, двинулся к пульту. Весь в грязи, одного сапога не хватает, на псевдоформенной штанине зияет дыра и болтается полуоторванный лоскут.

— Какого дьявола вы не забрали меня сразу же после установления привязки? Знали ведь, где я очутился!

— Меня отвлекли, — заявила серафима, сердито косясь на мистера Дануорти и воинственно скрещивая руки на груди. — Где ваш сапог?

— В зубах этой бешеной псины! Повезло еще, что ногу не оттяпала.

— Это был подлинный вэпээсный веллингтон, — вздохнула серафима. — А с формой вы что сотворили?

— С формой? Да ничего особенного, просто битых два часа спасал свою шкуру. Меня выкинуло все на то же треклятое кабачковое поле. Только на этот раз, видимо, позже, чем в предыдущий, потому что фермерша меня там уже поджидала. С собаками. Целую свору собрала — в рамках помощи фронту. По всему Уорвикширу небось клянчила… А ты что здесь делаешь? — Каррадерс вытаращил глаза, увидев меня, и похромал навстречу. — Ты же должен быть в лечебнице.

— Я отправляюсь в 1888-й.

— Просил ведь сестру не говорить леди Шрапнелл, что ты снова тут, — с досадой буркнул он. — Зачем она шлет тебя в девятнадцатый? Это насчет той пра-прабабки?

— Пра-пра-пра-пра, — уточнил я. — Нет, она ни при чем. Врач прописал две недели строгого постельного режима, вот мистер Дануорти и устроил мне отдых.

— Не получится, — покачал головой Каррадерс. — Ты должен вернуться в Ковентри искать епископский пенек.

— Я этим и занимался, ты сам меня оттуда выпихнул. Припоминаешь?

— А что было делать? Ты нес феерический бред — про благородного пса, лучшего друга человека на поле брани и у домашнего очага. На вот, полюбуйся, что сделал твой лучший друг! — Он помахал полуоторванным лоскутом комбинезона. — На поле брани! Этот благороднейший соратник чуть инвалидом меня не оставил. Когда тебя ждать обратно?

— Сестра сказала, две недели никаких перебросок. Зачем было сдавать меня в лечебницу, если я нужен в Ковентри?

— Я думал, они обойдутся уколом или таблеткой. Кто знал, что тебе запретят переброски… Как же ты теперь будешь искать епископский пенек?

— А ты его не нашел после моего отбытия?

— Я даже до собора не добрался. Весь день бьюсь, дальше кабачковых полей не пускает. Треклятые сдвиги…

— Сдвиги? — вскинулся мистер Дануорти. — Увеличилась величина сдвигов?

— Я ведь вам говорил, — напомнил я. — Кабачковое поле.

— Какое-какое?

— На полдороге к Бирмингему. С собаками.

— Я не могу попасть к Ковентрийскому собору в пятнадцатое число, сэр, — объяснил Каррадерс. — Только за сегодня из четырех попыток самая близкая — восьмое декабря. Нед пока подобрался ближе всех, поэтому я и хочу, чтобы он вернулся и еще раз покопался на развалинах в поисках епископского пенька.

Мистер Дануорти в недоумении наморщил лоб.

— А не проще ли искать пенек еще до налета, четырнадцатого числа?

— Вот этим мы две недели и занимаемся, — ответил Каррадерс. — Леди Шрапнелл велела выяснить, находился ли он в соборе во время бомбежки, поэтому изначально переброска предполагалась в без четверти восемь, как раз к началу налета. Но мы постоянно промахиваемся. Либо день не тот, либо время тютелька в тютельку, но в шестидесяти милях от нужного места, посреди кабачкового поля. — Он кивнул на свою заляпанную грязью форму.

— Мы? — нахмурился Дануорти. — И сколько вас таких уже промахивалось?

— Шестеро. Нет, семеро, — посчитал Каррадерс. — Все, кто не был занят на других заданиях.

— Насколько я знаю, посылали всех по очереди, — вставил я. — Поэтому меня и сорвали с барахолок.

— А с ними что?

— Да ничего особенного, это такая церковная ярмарка, где продают всякое ненужное барахло, в основном купленное на прошлом благотворительном базаре, и еще разное рукоделие. Чайные коробочки, вышитые игольницы, перочистки…

— Что такое благотворительный базар, я знаю, — прервал меня мистер Дануорти. — Я спрашиваю, были ли сдвиги на этих заданиях.

— Не больше обычного, — покачал головой я. — Разве что пространственные, не дающие заметить меня в момент появления — обычно меня выбрасывало где-нибудь за домом священника или чайным шатром.

Дануорти резко повернулся к Каррадерсу.

— А на сколько сдвигались ковентрийские переброски? Когда все-таки удавалось переместиться именно в Ковентри.

— По-разному. Паульсон вот попал в двадцать восьмое ноября. — Каррадерс помолчал, подсчитывая. — В среднем получается около суток. Самое близкое, куда удалось прорваться, — пятнадцатое днем, а теперь я даже туда не могу попасть. Поэтому мне нужен Нед. Новенький еще там, и вряд ли он знает, как возвращаться. Мало ли каких дров без присмотра наломает.

— Да уж… — пробормотал мистер Дануорти. — Скажите, увеличение сдвигов отмечается на всех перебросках или только на ковентрийских? — спросил он у серафимы.

— Понятия не имею. Я костюмер. Я всего лишь замещаю Бадри. Это он оператор сети.

— Бадри, точно! — воодушевился мистер Дануорти. — Замечательно! Где Бадри?

— С леди Шрапнелл, сэр, — ответил Финч. — И боюсь, они оба скоро будут тут.

Мистер Дануорти словно не слышал.

— За то время, что вы его замещаете, — продолжал он расспрашивать Уордер, — проводились ли переброски куда-то еще, кроме окрестностей собора четырнадцатого ноября 1940 года?

— Да, одна. В Лондон.

— И какой там вышел сдвиг?

Серафима, судя по выражению лица, хотела отрезать: «Мне некогда!» — но передумала и замолотила по клавишам.

— Пространственный — нулевой. Временной — восемь минут.

— Значит, дело в Ковентри, — задумчиво проговорил мистер Дануорти себе под нос. — Восемь минут вперед или назад?

— Назад.

Он повернулся к Каррадерсу.

— Вы пробовали перемещаться в Ковентри пораньше и дождаться бомбежки уже там?

— Да, сэр. Всех перекидывало на более позднее время.

Мистер Дануорти снял очки, пристально изучил их и нацепил обратно.

— Сдвиги получаются разными или последовательно увеличиваются?

— Увеличиваются.

— Финч, пойдите узнайте у Киндл, заметила ли она какие-нибудь загадочные совпадения или странности в Мачингс-Энде. Нед, оставайтесь пока здесь. Мне нужно поговорить с Льюисом.

Мистер Дануорти вышел.

— Что все это значит? — Каррадерс озадаченно посмотрел ему вслед.

— Брошка леди Уиндермир, — пояснил я, садясь.

— Вставайте! — велела серафима. — Переброска готова. Занимайте позицию.

— Может быть, дождаться мистера Дануорти? — засомневался я.

— У меня девятнадцать перебросок на очереди, плюс еще одна срочная для мистера Дануорти, а еще…

— Хорошо-хорошо.

Я подхватил ранец, портплед, саквояж, корзину и двинулся к сети. Занавеси по-прежнему свисали почти до самого пола. Пришлось поставить часть поклажи на пол, приподнять вуаль, поднырнуть, а потом втащить багаж.

«Викторианская эпоха отличалась стремительным развитием науки и техники, — заявил наушник. — Телеграф, газовое освещение, дарвиновская теория происхождения видов радикально меняли образ жизни и сознание людей».

— Возьмите багаж и встаньте на отметку, — скомандовала серафима.

«Изменилось, в частности, отношение к путешествиям и поездкам. Изобретение паровоза и появление в 1863 году первой подземной железной дороги подарило викторианцам возможность путешествовать с невиданными прежде скоростями и на невиданные расстояния».

— Готовы? — Серафима занесла руку над пультом.

— Кажется. — Я оглянулся, проверяя, все ли втащил в сеть, и обнаружил торчащий наружу угол корзинки. — Минуточку! — Я подтянул ее к себе носком ботинка.

— Ну что, готовы?

«Доступность путешествий расширила горизонты сознания викторианцев и начала стирать классовые границы, которые…»

Серафима, рывком раздвинув занавеси, сдернула с меня наушник и вернулась за пульт.

— Готовы наконец?

— Да.

Она забарабанила по клавишам.

— Стойте! Я не знаю, куда мне.

— Седьмое июня 1888 года, — отчеканила она под дробный перестук.

— Я имею в виду, куда мне там идти, — пояснил я, перебирая складки занавесей в поисках щели. — Я не совсем расслышал мистера Дануорти. Из-за перебросочной болезни. Тугоухость.

— Тугодумие! — буркнула она. — Мне некогда!

Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

— Где мистер Дануорти? — донесся ее голос из коридора. Вопрос, видимо, адресовался Финчу.

Вроде бы мистер Дануорти говорил про Мачингс-Энд и про лодку — или это было в наушнике? «Пустяковое дело, даже ребенок справится», — так вроде бы он сказал.

— Где он? — повторила в коридоре серафима неожиданно похожим на леди Шрапнелл голосом.

— Где кто? — уточнил Финч.

— А то вы не знаете! — загремело за стеной. — И не говорите, что он в больнице. Я уже достаточно наигралась сегодня в кошки-мышки. Он здесь, так?

Мамочки.

— Отойдите от двери, пропустите меня! — бушевала леди Шрапнелл.

Выронив багаж, я лихорадочно озирался в поисках укрытия.

— Нет, его там нет, — храбро отпирался Финч. — Он в Рэдклиффе.