Хьюстон, у нас проблема Грохоля Катажина
Приезжаю уставший, в чем есть, с очередного вызова к каким-то идиотам, которые не знают, как пользоваться пультом, а отвалить за телевизор шесть кусков могут себе позволить, вхожу к матери в квартиру – а она наряженная, накрашенная, стол накрыт, и за столом сидят какие-то пожилые люди, а во главе стола – девушка, которую я вижу первый раз в жизни, на столе вино и праздничное угощение.
Я впадаю в панику, мозг у меня начинает лихорадочно работать: сейчас весна, значит, это не день рождения, день рождения у матери точно где-то осенью… и не именины – ее Юстина зовут, а у Юстины именины тоже осенью… об именинах я помню! Но сейчас-то что?
– А вот и Иеремиаш, – говорит матушка, как будто открывает третью пол-литру.
Я стою в дверях, в рабочей одежде, и выгляжу здесь удивительно некстати – прямо не пришей рукав… и конечно, от этого краснею.
– А это мои друзья из Канады, Крыся и Вацлав. И их дочка, Инга. Поздоровайся, милый, – командует матушка.
Я бы и рад поздороваться, но на такие фразы мой организм реагирует всегда одинаково – как бык на красную тряпку. Теперь я не хочу с ними здороваться, а хочу дать им пинка и отправить их туда, где раки зимуют.
Но, разумеется, я вежливо кланяюсь господам из Канады и девице из Канады, чувствуя себя Гераклом, который бегает вокруг меня и задирает ко мне свою морду, – он так же вот вежливо лапку подает гостям, и те смеются всегда.
– Ты помнишь Ингу? – матушка обнимает меня за талию, что я ненавижу.
Улыбаюсь. Киваю головой.
Я не помню эту девушку, я ее никогда не видел! Худенькая, примерно моего роста, зубы заграничные, белые как снег.
– Да ты не можешь ее помнить, ты же был… погоди-ка, погоди-ка… ты старше Инги на полтора года, значит…
– Инге было шесть месяцев, когда мы уехали, – подхватывает разговор мать девушки и сияет улыбкой.
Ну конечно, я должен был ее запомнить! Мне же было уже два года. Это возраст, когда любой шестимесячный младенец каких-то посторонних людей просто обязан врезаться тебе в память!
– Смешно, – говорит этот забытый мною бывший младенец. – Я не помню.
– Садись, Иеремушка, рядом с Ингой, мы только тебя ждали, – мать начинает суетиться и подавать на стол всякие вкусности. Пирог с грибами, свинина, запеченная с черносливом и изюмом, картофельное пюре, два вида салатов…
А вот предупредить меня – это нельзя было. Я выгляжу среди них как солдат, сбежавший в самоволку.
Неудачник.
Я прекрасно понимаю, к чему все это. И не дам собой манипулировать.
– Инга окончила факультет социологии и управления. И представь себе, она пробудет здесь целый год! – матушка улыбается как-то слишком широко.
Это, видимо, новость, которая должна меня осчастливить! Год, Инга, социология! Да это просто изумительно!
– И понимаешь, она ведь тут никого не знает, вот я и подумала, что ты с радостью поводишь ее по Варшаве, покажешь ей разные интересные места, Старувку…
Понятно. Мне больше нечем заняться, как показывать какой-то незнакомой канадке красоты Варшавы. Музей Восстания обязательно должен ее заинтересовать и Старувка. Лазенки. Маршалковская. Потому что у них в Канаде ведь ничего подобного-то нет. Их города по сравнению с нами – это так, курятники, тьфу.
Да наши скверики по сравнению с их национальными заповедниками просто огороды…
Да нет, разумеется, Инга просто мечтала всю жизнь о самом прекрасном городе на земле – о нашей кошмарной Варшаве. Я ее на Волю свожу, чтобы она обязательно собственными глазами увидела помойки и загаженные газоны. И отсутствие мест для парковки.
Я люблю Варшаву, правда. Это настоящая такая любовь, потому что у меня нет для нее никаких причин, если честно. В Варшаве тоже есть красивые места и уголки, если знаешь, где искать. Но Старувка?! Искусственная от начала и до конца? Заново отстроенный Королевский замок? Можно ее взять на Прагу, там атмосферно. Можно еще поехать на Жолибож, он красивый. Но прошу прощения, чем ее изумлять – ТЦ Blue City, каких в Канаде хоть половником черпай? Или, может, лестницей на Центральном, которую я, к тому же, могу и не одолеть?
Мартирология отпадает – тут я пас. А музеи? Вот приехала бы она пару лет назад – у нас выставка импрессионистов проходила.
– С удовольствием воспользуюсь, – говорит Инга, и ее совершенно не смущает неоднозначность этой кошмарной ситуации.
– Мы сняли Инге квартиру, твоя мама нам очень помогла, спасибо тебе, Юся, огромное. Инга два года жила в Лондоне, так что уж в Варшаве сможет о себе позаботиться, правда ведь?
Ой, неправда, дорогие мои.
– Разумеется, а я помогу чем смогу.
– Я тут не знаю каждого, – говорит Инга. – Но скоро узнаю.
– Не знаю тут никого, – поправляет ее ласково мать.
Инга в отличие от меня выглядит просто шикарно.
И по-польски она говорит вполне хорошо, а ведь это польский – я впечатлен.
В конце концов, можно ее отвести в Национальный. Правда, после Британского музея она, конечно, вряд ли будет поражена и ошеломлена масштабом.
– А ты чем занимаешься?
Прежде чем я успеваю ответить, за меня отвечает матушка:
– Он оператор. Кинооператор.
Инга смотрит на меня, но это известие не производит на нее ровно никакого эффекта. И мне это нравится.
– Я сейчас настраиваю антенны и телевизоры, езжу по вызовам, чиню разрывы проводов, пульты, программы настраиваю тем, кто путает жизнь с телевидением, – не выдерживаю я.
– Это он так шутит, – говорит матушка. – Крыся, еще свинины, ну хотя бы кусочек?
– Мясо просто фантастическое! – восхищается Инга, а я притворяюсь, что не вижу выражения лица своей матери. – Ты, наверно, каждый день можешь встречать новых, интересных людей.
Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения.
– В Канаде люди тоже смотрят телевизор, все время. И верят в то, что им показывают, – говорит мать Инги. – Так уж устроен мир.
И она улыбается.
– Иеремиаш получил награду за лучший фильм два года назад, он исключительно талантливый. – Меня прямо трогает то, как моя мама не сдается и продолжает борьбу за право быть матерью гениального оператора, а не какого-то там ремонтника. – Но тут талантливым приходится тяжело, не всегда есть работа по специальности… Вот он и подрабатывает… Крыся, ну ты что, без соуса же совсем не тот вкус!
– Очень хорошее мясо, – хвалит отец бывшего младенца.
– Да, да, чудесное, – кивает его жена. – Как ты его готовишь? У меня всегда сухое получается.
– Пеку в рукаве и никогда не шпигую. Тогда весь сок остается внутри. И потом уже только приправы добавляю чуть-чуть. Иеремиаш, ты мне не поможешь на кухне?
Понятно.
Сейчас будет разговор, поучение, выбивание дури из головы, уведомление, просьба, упреки.
– Конечно, мама, – неохотно улыбаюсь я.
Мы входим в кухню, мама понижает голос – я хорошо знаю этот ее прием, люди добрые, Господи, дай мне сил пережить этот день.
– Ты знаешь, что я никогда… – начинает матушка, – никогда ни о чем не прошу. И сегодня, когда я один раз, один-единственный раз! попросила тебя позаботиться о дочери моих друзей, которых я так долго не видела, – ты устраиваешь этот цирк! Я от тебя такого не ожидала! Неужели это так трудно? Ты уж скажи, будь добр, если это так трудно, что ты не можешь этого сделать ради своей матери, – голос у нее прерывается, а я чувствую, как меня накрывает с головой жуткое чувство вины – причем ведь без всякого повода! – Что ж, давай, давай вернемся сейчас в гостиную и сообщим этим милым людям, что ты, как обычно, не считаешь нужным ни с кем считаться, что ты ничего не можешь сделать для меня… о, у меня больше просто нет сил…
А дела-то плохи – в глазах у матери уже слезы плещутся.
Причем ведь если бы она мне нормально сказала, чтобы я пришел, как человек, чтобы имел возможность одеться нормально, душ, не знаю, принять, что ли! А на нападение я реагирую всегда вот так – нападаю в ответ.
К тому же мать меня держит за идиота.
Можно подумать, я не понимаю, что вся эта сегодняшняя встреча имеет единственную цель: мать рассчитывает на то, что я влюблюсь в Ингу, нарожаю с ней детей и уговорю ее вернуться на родину. Это же все видно невооруженным глазом!
– А ты предупредить меня не могла?
– Если бы я тебя предупредила – ты бы точно не пришел! – ворчит она. – А теперь возвращайся за стол и веди себя как человек! Подожди, вот налистники, неси, чтобы они там не подумали чего.
– А вот и десерт – налистники из ржаной муки и ваш кленовый сироп. Надо же, ты всегда помнила, что я его люблю… – Моя мать, пройдя два метра, разделяющие кухню и гостиную, вдруг превратилась в совершенно другого человека: она стала радостной, милой, теплой… оживленной… улыбающейся.
Я пережил второе и налистники. Если говорить честно – обожаю кленовый сироп, помню его вкус с детства, но никогда не догадывался, что матери его присылали пачками эти ее друзья.
Геракл во время десерта начинает пищать.
– С ним нужно выйти, – матушка смотрит на меня, а ведь она знает прекрасно, что этот гад со мной не пойдет, даже если я привяжу его проводом под напряжением.
– А можно я с ним выйду? – спрашивает Инга и наклоняется к собаке раньше, чем я успеваю ее предупредить, что это грозит немедленной смертью или в крайнем случае инвалидностью. Я вскрикиваю.
Но эта облезлая мышь-переросток лезет ей в руку и начинает радостно лизать ее! Первый раз в жизни видит человека – и ведет себя таким образом!
Я неудачник.
– Ты пойдешь? – Инга касается моего плеча.
Я не могу не заметить триумфального блеска в глазах обеих матерей.
– Идите, а я тем временем приготовлю кофе и порежу торт. Если ты, конечно, хочешь, – быстро спохватывается матушка.
– Конечно, очень хочу, – отвечаю я.
Геракл послушно позволяет надеть на себя шлейку, Инга берет его на руки. И тут я понимаю, что она без лифчика! О черт, вот это сиськи! Геракл прижимается к ней – да я бы и сам не прочь прижаться к такому-то богатству…
Мы выходим.
Супердевушка
На свежем воздухе было очень даже славно, а я за целый день этого не заметил. Я люблю раннюю весну, все в человеке пробуждается, он как будто подключается к тому, что происходит в природе.
Инга взяла меня за руку. И, к моему величайшему удивлению, мне это было приятно. Она и правда была классная, без тени кокетства или какого-нибудь притворства. Поэтому и я расслабился. Обхватил ее руку ладонью – и это было действительно здорово.
Хотя это и не была рука Марты.
Неужели моей матери единственный раз в жизни что-то удалось?
Надо признать, девушка была супер. Свободная, открытая, искренняя и, что я с удовольствием заметил только сейчас, весьма и весьма симпатичная. Блондинка с темными большими глазами, совсем не накрашенная, юбка обтягивала неплохую попку, ну и эта грудь, не стянутая никакими лишними предметами нижнего белья, очень славно топорщилась кверху и натягивала ткань голубого джемпера. И все это без вызова, без истошного крика: эй, посмотри, какая я сексуальная!
Сто, да что там сто – двести процентов естественности. Ни следа фальши или игры.
Геракл семенил рядом с ней, время от времени пописывая на травку. Я взглянул на нее, наши взгляды встретились, она тепло улыбнулась.
– Хорошо, что ты пошел со мной. Хорошо, что мы одни. Хороший повод. – И она посмотрела на Геракла.
Черт возьми, впервые в жизни я почувствовал к нему… ну, не симпатию, конечно, но что-то вроде… отсутствия антипатии.
Полька никогда не будет говорить так прямо – а эта девушка начинала мне все больше нравиться.
– Я тоже рад, – сказал я.
Ее ладонь лежала в моей, может быть, не как влитая, но… вполне терпимо. Хотя я начал потеть – у меня в усиленном темпе заработало воображение.
– Я хотела бы, чтобы мы стали хорошие друзья. Я есть отличная девушка. Думаю, что ты будешь мне помощник.
– Можешь на меня рассчитывать.
– Я не знаю город, я не боюсь города, я не боюсь людей, но мои родители хотят меня изменить.
Она очень даже неплохо говорила по-польски. Только это «я» в начале каждой фразы… Но что я цепляюсь – половина журналистов говорит так же, разве нет?
– Моя мать тоже хочет меня изменить.
– Но ты не хочешь, правда? Делаешь свое, и я тоже желаю делать свое. Ты далеко живешь?
О, черт. Не буду ее поправлять. По моему готовому к действию телу пробежала горячая волна.
– Не очень. Да. Нет. Но в не в таком хорошем месте, как это. У меня небольшая квартирка.
– Можешь переехать, если там так плохо.
– Нет, не могу: я ее купил и еще не выплатил до конца кредит.
– Ага. Потому что я, как мне плохо, то я переезжаю. Зачем тебе собственная?
– В Польше все иначе. – Я понимаю, что нет никакого смысла ей объяснять, что «собственная» – это совсем другое дело, учитывая, что она мотается по свету с места на место и нигде надолго не задерживается. Свободный человек, не то что я, увязший в кредите. – Что ты собираешься здесь делать?
– У меня научная стипендия. И я буду писать работу, и я буду делать исследования. Но знаешь, родители хотели, чтобы я была под заботой. Они думали, что я тебя узнаю и я пойду с тобой в постель. И это закончит все проблемы. Понимаешь, о чем я?
Боже мой!
Однако становится горячо.
Какие вольные нравы у них в стране.
У нас-то, наоборот, считается, что когда дочь оказывается у кого-то в постели – проблемы как раз начинаются.
И почему я не родился в Канаде? Вот не могли мои родители тоже уехать, когда мне было два годика?
Я не знал, что сказать, у меня дар речи пропал.
– Знаешь что? – она вдруг резко остановилась, даже Геракл забеспокоился. И за руку она меня больше не держала – а жаль. Она повернулась ко мне передом: ох, до чего же она была красивая и сексапильная до чертиков!
Как здорово, что у матери друзья в Канаде и что ей пришло в голову меня позвать! Если бы я упустил такую девушку – я был бы просто идиотом, честное слово!
– Я бы хотела, чтобы ты был мой друг.
– И я тоже, – ответил я, в глубине души зная, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной, которая не переросла бы однажды в фантастический секс.
– О’кей, – кивнула она и просияла улыбкой, как будто я обещал ей пару звезд с неба и одну свадьбу. – Мы договорились?
Я старался смотреть ей в глаза, но взгляд все время предательски соскальзывал в вырез ее свитерка, под которым заманчиво круглились два чудных холмика. Отвернувшись, я взял ее за руку и сказал:
– Конечно. И теперь мы можем спокойно вернуться.
– Завтра? Мне интересно, что ты делаешь, как ты живешь тут. Расскажешь мне?
– С удовольствием, – я вдруг почувствовал, как у меня за спиной вырастают крылья.
Я не чувствовал себя так ни с одной женщиной – с того самого момента, как Марта унизила меня таким мерзким, чудовищным образом.
А эта девушка могла стать девушкой всей моей жизни.
Когда мы вернулись, нас уже ждал десерт.
Матушка расслабилась, и я наконец-то мог быть самим собой. Мне больше не посылали многозначительных взглядов и не строили странных мин, а с Ингой мы разговаривали, как будто знали друг друга миллион лет. И она была такая милая и непосредственная, что я не мог дождаться завтрашнего дня.
В девять гости встали, расцеловались с матушкой и со мной. Я первый почувствовал губы Инги на своей щеке – они были мягкие и влажные, в них таилось обещание будущего наслаждения, и меня буквально распирала радость. И я, на крыльях этой радости, даже предложил матери помочь убраться.
– Иди, милый, – ответила она. – Я же понимаю, что ты устал за день. И прости, что я не предупредила тебя, – просто мне так хочется, чтобы ты был счастлив…
От изумления я чуть не споткнулся об эту чертову дворнягу.
– Ты даже не спросишь меня, понравилась ли мне она?!
– Да мне не нужно, милый, – матушка встала на цыпочки и поцеловала меня, и я даже не испытал в этот раз неудовольствия. – Это же ведь только твое дело.
Весь следующий день я был возбужден, как щенок. Вместе с весной, которая пробуждала к жизни весь мир, просыпался и я. Жизнь начинала становиться прекрасной – ведь на моем горизонте наконец появилась женщина, которая спокойно могла бы занять место Марты.
Марты, о которой я уже и забыл, кстати.
Утром я сбежал по ступенькам, несмотря на работающий лифт, вниз, там встретил Серую Кошмарину и вежливо придержал ей дверь, а она даже не соизволила ответить на мое «доброе утро!».
Я впрыгнул в машину.
Я ехал на Мокотов монтировать кабельное телевидение и все время радовался, как дурак, тому, что вечером придет Инга.
Мой коллега и напарник уехал на десять дней, поэтому я брал его заказы, чтобы он мог заменить меня, когда мне вздумается уехать. Он занимался кабельным, я же вольный стрелок – но все же не могу себе позволить на целую неделю выпасть из обоймы. А я собирался ехать с Джери на Канары – мы возьмем камеры и будем снимать Лансароте.
Придется ехать. Потому что я, как идиот, купил билеты и путевки еще в январе. Это должен был быть сюрприз на день рождения Марты. Испаноязычная страна. Отдых после тяжелой зимы и доказательство моих чувств к ней, доброй воли, того, что я с ней считаюсь, – и так далее. И вот я остался, как дурак, с купленными путевками, которые ненавижу! Еще хорошо, что удалось уговорить Джери, это мне повезло.
Через короткие двадцать минут – что за день, даже пробок нет! – я стоял перед дверью клиентки. Позвонил и стал ждать. В квартире было слышно какое-то шуршание, но никто не открывал.
Я позвонил еще раз.
– Кто там? – послышалось из-за двери.
– Кабельное телевидение.
– Какое еще кабельное телевидение?
– Я пришел подключить вам кабельное телевидение.
– Я вас не вижу. Встаньте, пожалуйста, напротив глазка!
Я послушно встал.
– Скажите мне номер заказа.
– Я не могу сказать вам номер заказа, но у меня есть договор и оборудование, – я поднял тюнер повыше.
– Тогда покажите ваше удостоверение личности.
Я в душе усмехнулся и достал документы.
– Выше, выше! Пожалуйста, разверните! – это звучало как приказ, но я забавлялся. Потом я услышал щелчок замка, и из щели двери, закрытой на цепочку, показалась старушка.
– Подайте мне его сюда, пожалуйста!
Не моргнув глазом я протянул ей свое удостоверение, и дверь с треском захлопнулась. А через мгновение снова отворилась, и старушка жестом пригласила меня войти.
Это могла бы быть моя бабушка – вот только моя бабушка уже умерла. Седенькая, как голубок, но волосы как будто только из парикмахерской, блузка с жабо, какой-то старомодный жакет, длинная юбка и туфли – вот это меня удивило, потому что в доме все-таки обычно все ходят босиком или в тапках. А эта нет, эта была как из журнала, и на ногах у нее были бронзовые туфельки, слишком старомодные для нее, но ставшие бы последним писком моды, будь ей двадцать лет. Да, она, несомненно, при всем параде и готова к выходу.
Я протянул руку к своему удостоверению.
– Вы еще не начали. Сюда, пожалуйста.
И она показала мне на дверь другой комнаты.
В старинных декорациях
Я вошел в начало прошлого века.
Честное слово, это было путешествие во времени. Ни один дизайнер, ни один стилист, никакие декораторы не смогли бы создать ту квартиру, в которой я сейчас находился. Стены были покрашены валиком, потолок соединялся со стенами плавным полукругом, люстры висели по центрам лепных розеток. Напротив меня на стене висели часы с маятником, они громко тикали, а маятник с треском ходил то в одну, то в другую сторону. Все замедлилось. Даже солнечные лучи, которые попадали в открытую балконную дверь, казалось, в эту комнату вползали. Большой сервант черешневого дерева, овальный стол, накрытый белой скатертью с бахромой, на скатерти – хрустальная ваза с одной розой. Кресло с полинялой зеленой обивкой притягивало взгляд своими невыразимо стройными линиями – оно словно зазывало тебя, манило, чтобы ты упал в него и вытянул блаженно ноги. На подоконнике стояли горшки с папоротниками, невероятно буйно растущими и пышными, – на какое-то мгновение мне даже показалось, что они искусственные.
Мама дорогая, какие кадры!
А вот телевизора я не заметил.
Я поставил сумку и тюнер и еще раз оглянулся. Картины на стенах, красивые, жанровая сценка и портрет очень красивой женщины в стиле Витковского: любопытный взгляд, пышные волосы, закрывающие половину лица, ровный нос и красиво очерченные губы.
У окна стоял дубовый буфет, с аккуратно расставленными бокальчиками, рюмочками и фарфоровыми фигурками, как минимум такими же старыми, как их хозяйка. Все в полном порядке: вот кавалер в панталонах склоняется над рукой прекрасной дамы в кринолине, вот Амур и Психея в вечном любовном объятии, вот мальчик и девочка стоят друг против друга, оба вытянули одну ладошку вперед, а вторую прячут за спиной, вот два ангелочка тянутся друг к дружке с поцелуем, который произойдет вот-вот, буквально миллиметр остался…
Но телевизора не было.
– Я прошу прощения, а где у вас прибор?
– Телевизор, молодой человек?
– Да. Мне нужно протянуть провод из коридора к телевизору и тюнеру.
Она подошла к шкафчику и открыла дубовую, инкрустированную натуральным перламутром дверку. Я был уверен, что за ней окажется какой-нибудь мастодонт мохнатого года выпуска.
А на самом деле моим глазам явилась самая последняя модель телевизора, которая появилась на рынке только месяц назад, – новейшая японская плазма.
Я потерял дар речи.
– Мне приходится его здесь прятать, потому что он так некрасиво смотрится. Телевизор портит весь интерьер, вы не находите? – Старушка встала около меня, чуть боком, что-то пряча в руках за спиной, я не видел, что это, но решил, что скорее всего трость, которой она стесняется.
– И я попрошу вас, молодой человек, сделать так, чтобы не видно было проводов. Может быть, пустить их над дверью или спустить вдоль окна, потом по изголовью и туда, – она махнула рукой в сторону тюнера. – Это я тоже не хочу видеть. Там приготовлена досочка, так вы сделайте, пожалуйста, консоль и туда спрячьте провода. Чтобы все было как надо.
Я не столяр. И хотел было запротестовать, но в ее манере говорить была какая-то глубочайшая уверенность, что все будет так, как лучше и удобнее для нее. Как положено.
Я находился в прекрасном расположении духа. Впереди у меня был вечер, который ничем нельзя было испортить. Так пусть эта женщина, которая проспала, по всей видимости, последние пятьдесят лет в хрустальном гробу, получит удовольствие, подумал я про себя. Ей ведь тоже нужно посмотреть какой-нибудь польский сериальчик, помечтать о каком-нибудь добром и чутком докторе, который работает в больнице, где никто не умирает, в какой-то реальности, где все так, как должно быть: разрушенные семьи в конце концов всегда восстанавливаются, бесплодные женщины беременеют, потерянные дети находят чудесным образом своих родителей, внуки заботятся о своих дедах, а неожиданная удача помогает решить любую проблему.
А я проведу вечер с Ингой.
Ах, если бы я мог показать ей эту квартиру! В Канаде такого точно не найдешь. Этой довоенной еще атмосферы, этого ощущения старого, черно-белого кино, этой мебели, посуды, занавесок… этого воздуха – в Канаде точно такого нет.
Я разложил свои инструменты, дрель, провода. Старуха ходила за мной по пятам, внимательная и молчаливая. Я не люблю работать, когда кто-то на меня смотрит, следит за моими руками, – я не вор. Она что, боится за свои безделушки, которых навалом даже в коридоре?
Я старался не мусорить – это мой принцип: в доме, где не слишком чисто, я не особо заморачиваюсь этим вопросом, а когда работаешь с кабелем – всегда что-то сыплется на пол, какие-то мелкие ошметки, пыль и прочее, и я наскоро потом разом собираю все за собой пылесосом. Но когда вокруг порядок – я включаю пылесос чаще и убираю тщательнее. Такая вот извращенная профессиональная гордость – хочу, чтобы клиент остался доволен моей работой даже в мелочах.
В доме этой Старухи я чувствовал себя словно в хрустальном замке, где надо двигаться с особой осторожностью, чтобы не задеть ничего, потому что от этого он может весь рассыпаться на мелкие кусочки. А Старуха все время, чуть боком, наверно опираясь на свою трость, ходила за мной следом.
Я подключил антенну, смонтировал досочку, поставил тюнер и взял в руки пульт.
– Вот тут нужно нажать, чтобы работало, тут включить, вот эта кнопочка справа…
– Я вас вовсе не спрашивала, как это работает. Спасибо, – она подошла к шкафу и закрыла дверцу. – А интернет?
Я обалдел.
– Говорят, если подключить через кабельное – он лучше работает. Я не очень довольна тем, что у меня сейчас. Очень медленный и все время пропадает. Вы не будете так любезны, не посмотрите, в чем дело? И расскажите, какие у вас есть тарифы. Сколько гигов и какая скорость? Я, возможно, тогда вообще откажусь от стационарного телефона.
– А где у вас модем? – выдохнул я.
– На кухне, будьте так любезны.
Она повернулась, чтобы пропустить меня вперед, и тут я краем глаза заметил, что вовсе не трость она держит в руке за спиной, а топор. Настоящий, большой, остро наточенный топор. Лезвие блестело, как будто его только что почистили.
Я почувствовал себя не в своей тарелке.
Хотя «не в своей тарелке» – это еще мягко сказано.
Я почувствовал, что обливаюсь холодным потом.
А если эта Старуха чокнутая и ни с того ни с сего тюкнет меня своим топором прямо в лоб? Мало ли психов на свете?
Я постарался, чтобы Старуха не заметила моего испуга. В конце концов, если бы она и правда собиралась меня тюкнуть – то самый удобный момент для этого она уже пропустила: я представлял собой отличную мишень, когда монтировал эту дурацкую досочку… Хотя, может быть, она просто ждет еще более удобного момента. В любом случае мне надо избегать резких движений и стараться не поворачиваться к ней спиной, просто спокойно и старательно делать свою работу и контролировать каждый жест.
Как, черт возьми, при Геракле, только эта маленькая тварь при себе не имеет обычно никаких орудий убийства, а вот Старуха еще как имеет!
Я тихонько вошел в кухню, она была так же прекрасна и так же поразительно несовременна, как и вся остальная квартира. На дубовом столе с львиными лапами стояла хрустальная ваза с фруктами.
Я сел.
– Простите, у меня с собой нет никаких данных по интернету, я не брал компьютер.
– Я сейчас принесу ноут, подождите, пожалуйста.
Когда она вышла – я вздохнул с облегчением. Да уж, моя работа – сплошной стресс.
Через минуту она появилась в дверях и одной рукой подала мне компьютер.
Новейшая модель самой гениальной фирмы в мире. Моя мечта. Легкий как перышко.
Старуха была просто поразительная.
– Если вы являетесь провайдерами, то, может, мне стать вашим клиентом? Вы предоставляете услуги широкополосного доступа? А какой модем? Есть ли возможность беспроводного или только через кабель?
Нет, мир полон неожиданностей, это факт.
– Пожалуйста! – Ах, как мне нравятся такие клиенты! – Мы подключим все что угодно на ваше усмотрение.
– Я хочу только знать, как у вас оплачивается: есть ли фиксированный тариф или я должна платить за каждый мегабайт? И будут ли ограничения по скачиванию? И сколько мегабайт в секунду?
Я чуть со стула не упал.
– Двадцать пять. Это сейчас. Скоро будет быстрее. И вы можете скачивать что хотите в неограниченных количествах.
Читать бесплатно другие книги:
