Хьюстон, у нас проблема Грохоля Катажина

Сюрприз!

Инга приходит в девять, а я волнуюсь как школьник, люди добрые, как подросток!

– А у тебя здесь красиво! И какая отличная идея с книжками! У тебя хорошее пространственное мышление, надо же, так придумать расставить книги, а я читаю в айпаде, какой клевский диван, какая обивка!

И я, неудачник, улыбаюсь и киваю. Только не говорю, что диван покупала женщина.

Что и говорить, у Марты всегда был вкус и чутье, она умела из ничего сделать нечто, умудрялась как-то так сделать, что становилось уютно, тепло и мило. Мне даже не надо было ее инструктировать по поводу света – где должны быть светильники, она сама, на уровне интуиции, знала, какой свет и где будет лучше всего. Приходя домой, она включала все боковые лампочки, которые мы с ней купили у ее знакомого антиквара на Праге, – наверно, она должна была бы их забрать, но почему-то оставила. А может, так и лучше – они и правда очень классные.

Хотя без нее все выглядит совсем иначе.

А Инга говорит «клевский» – так уже никто давно не говорит, она, наверно, учила устаревший польский язык. Ну разумеется, она же училась у родителей, а родители уже в возрасте.

Я смотрю на свою квартиру – а она неплоха. Марта однажды вдруг передвинула диван к окну, к боковой стене, а до этого он стоял напротив балкона, полки она все повесила на одну стену, ну и эти книжки, расставленные по цветам. Полка с черными, полка с белыми, полка с голубыми, полка с желтыми. Красиво выглядит. И телевизор спрятался среди книг, а диски рядом.

Я тогда сказал ей: делай что хочешь, мне все равно, но только чтобы мне не надо было в этом участвовать. За кресло вот немножко поборолся, но без особого фанатизма, потому что чувствовал себя так, будто играю в романтической комедии: выброси это кресло… нет, потому что в нем моя личность… если ты меня любишь, то выбросишь его… если ты меня любишь – то вместе с этим креслом… и т. д. Старый мастодонт, который до этого валялся у матери на чердаке, занимал полкомнаты – но разве мне это мешало?

Но кресло отправилось на помойку – а оттуда за полчаса куда-то исчезло.

Диван же исчез тоже – на три недели, а вернулся в новом платье: семь цветов, каждая часть – другого цвета. Выглядело это интересно – ну, кроме подушек: к подушкам я до сих пор не привык.

Но людям и подушки нравились.

– Какая ткань! – восхищалась Инга. – Это ты, глядя на пластик, придумал так сделать, да? Какое сочетание, amazing!

Она падает на диван и выглядит на нем божественно. Я смотрю на нее с восторгом, потому что столько свободы я видел последний раз на своем дне рождения, когда Толстый тут валялся.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Я не пью. Это не хорошо. Я не ем мяса. Дай мне воды, пожалуйста. Только воды.

– Ты ешь мясо – я видел у матери, – кричу я ей с кухни, а Инга с задранными к потолку ногами остается на диване.

– Я ела, потому что твоя мама готовила, старалась – я никогда не отказываюсь в таких случаях!

Черт, я не купил минералки.

Наливаю ей украдкой из-под крана, добавляю лимон. Себе беру пиво.

– Ты знаешь, Иеремиаш, я так рада, – она слегка кривится, делая глоток, может, я переборщил с лимоном? – Я в тебе как-то сразу почувствовала поддержку. Мы себе найдем с тобой каких-нибудь девочек…

Я давлюсь пивом. Мы? Мы оба? Или обе?

– …и будем ходить везде вместе. Мне нравится иметь друга-мужчину, хотя это и не легко. Женщины лучше, они чувствуют тоньше, и они такие, что при них не нужно притворяться.

Не понял.

Женщины лучше?

При них не надо притворяться?

Ну да, она из Канады – но Канада ведь вроде на Земле находится, не в другой галактике.

Или я ослышался?

– Что тебе больше всего нравится в девушке?

Ну и что я должен ответить? Попка? Сиськи? А потом все остальное? Искренне? И вот как хочешь, так и крутись, мужик, – и при этом изволь не притворяться. А вдруг она обидится? А если скажу, что характер, – так она подумает, что я вру.

– Все вместе, – мямлю я дипломатично.

Инга выглядит на этом диване так сексуально, что мне приходится выйти на балкон, чтобы охладиться.

– А я больше всего люблю попку. Понимаешь, ты… ты нормальный. Потому что обычно, когда мужчина узнает, что я… ну, you know… что я lesbian, – их отношение ко мне сразу меняется. А ты знаешь каких-нибудь девушек, с которыми я могла бы познакомиться? Я не знаю, как это делается здесь. Есть какие-то клубы?

Неудачник, неудачник, неудачник.

Ну конечно, теперь все ясно! Я просто дубина стоеросовая. Потерял совсем инстинкт самосохранения. Уже вообще не распознаю, кто враг, кто друг. Не могу отличить лесбиянку от гетеросексуальной женщины. А ведь это же элементарно – даже ребенок бы справился.

Да что со мной такое?!!

Я отворачиваюсь от Инги.

– Можем познакомиться с кем-нибудь, только, чур, не переходи мне дорогу! – острю я и притворяюсь довольным жизнью и собой. Помогите, люди добрые, на помощь. Help me. – Знаешь что, давай я позвоню приятелю и мы куда-нибудь вместе сходим, как тебе такая идея?

Инга, Джери и я едем в город.

А это даже забавно – мы все трое разглядываем девушек. Теперь я, кажется, понимаю, что имела в виду ее маменька, когда говорила, что если мы переспим – все проблемы будут решены.

Инга не спит с мужчинами, а только, как и мы, – с женщинами. И я этого не понял и не заметил. Простить себе не могу.

Вот Джери сразу догадался, что девушка любит девушек.

– Конкурентов берем? – спросил он меня еще в коридоре, только мельком взглянув на нее, а приехал он ко мне через пятнадцать минут после моего телефонного звонка.

Наша холостяцкая компания рассыпается на глазах.

Маврикий совсем увяз в отношениях с прекрасной Эвой и теперь заявляет, что только настоящие отношения и работа могут дать мужчине ощущение полноты жизни. Он стал практически недоступен для общения, и мне интересно, как долго это все продлится.

Бартек перешел из фазы отцовства зиготы в фазу отцовства эмбриона, а может быть, даже и в более продвинутую фазу – просто я не знаю, как оно там все называется точно. Теперь он нас подробно информирует, что они едят, эмбрион и жена, что они пьют, эмбрион и жена, и что с ними потом происходит – с эмбрионом и женой.

Толстый снимает в Словакии, почти шестьдесят съемочных дней, совместное чешско-польско-австрийское производство.

– Вот как ты, старик, мог отпустить Марту, я не могу понять, – вдруг ни с того ни с сего цепанул меня Джери, разглядывая Ингу.

Да что ж такое происходит – почему все вдруг хотят знать подробности?!! Я уже даже не помню, как она выглядела!

– А кто это – Марта? – Инга смотрит на меня, а я не знаю, что сказать, ведь она моя потенциальная конкурентка.

– Его девушка.

– Бывшая девушка, – уточняю я в сотый раз.

– А что случилось, почему вы расстались?

– Это просто была не моя женщина, – говорю я.

– А чья? – спрашивает Инга. Вот Джери бы таким ответом удовлетворился.

– Она была плохая женщина, – говорит Джери, но Инга и так не понимает.

– Ну так бывает иногда, – говорю я.

– Не болтай, старик, ты был в нее сильно влюблен, – это Джери. – Это было видно, слышно и отвратительно.

– Не может быть отвратительно, что кто-то влюблен, – произносит Инга.

– В нашем городе это видно, слышно и отвратительно, – занудствует Джери. – Понятно?

– Нет, – возражает Инга. – Не может быть это отвратительно, ни в каком городе.

Неожиданно культурные различия становятся очень заметны. Чего она там в своей Канаде нахваталась?

– Ты любил ее? – спрашивает Инга.

– Слушай, человече, – начинает Джери, и это меня несказанно радует, потому что так можно обратиться только к мужчине, а значит, он в Инге видит мужчину, которого я не заметил… – Да он был влюблен по уши. А потом – как будто отрезало.

– Ничего у меня не отрезало – только у нее, – протестую я.

– Да что ты чушь какую говоришь – заболел, что ли? Маврикий ее видел в начале мая – и не узнал. От нее половина осталась – он ее встретил в том магазинчике со старыми лампами на Праге – ну помнишь, мы туда раньше ездили чуть не каждый месяц. Она худая как щепка. А когда он заговорил о тебе – она расплакалась.

– Что ты ей сделал? – Инга останавливается перед витриной со свадебными платьями.

И мы останавливаемся тоже.

– Ничего я ей не сделал.

– Да не скажет он, – Джери поворачивается к витрине спиной.

– Я бы хотела иметь свадьбу, – говорит Инга. – Как вы думаете – ведь где-то она меня ждет, правда?

Хрень какая.

– Конечно. Но тут свадьбу вам не сыграть, – информирую я ее ласково.

– Каждого кто-то ждет, – произносит Инга. – И меня, значит, тоже. Так давай, признавайся – почему она так тяжело это переживала, почему так плохо? ЧТО ты ей сделал?

Что я ей сделал…

Эти женщины.

Да я просто увидел кое-какую фотографию.

Порнографическую.

С ней в главной роли. С ней – и не со мной.

В один прекрасный день.

Мне совсем не надо было ничего ей делать…

– Правда, ничего. Оказалось, что у нее есть другой.

Джери не выдерживает.

– Да не мели ерунды, старик, кто в это поверит! Она на тебе была зациклена, не делай из нас дураков! Не захотел ты с ней быть – ради бога, твое право, но девушка, у которой кто-то есть, выглядит совсем по-другому! Не валяй дурака!

– Не валять кого? Ты скажешь, что ей сделал?

И все-таки Инга – женщина: мужик, если услышит подобный ответ, – уже не будет лезть с дальнейшими расспросами. А женщин надо запускать под землю вместо шахтеров – они бы за месяц прорыли туннель в Австралию, причем им инструменты бы не понадобились: они бы скалы дробили своими вопросами!

– Инга, я не хочу об этом говорить.

– О’кей, не хочешь, это я понимаю, но я хочу знать. Я тебя не буду осуждать, но только мне же интересно. Так что ты ей сделал?

– Ага, сейчас он тебе так и рассказал – вот мне не рассказывает, а тебе расскажет, ага. Сюда зайдем?

– А это бар для геев? – спрашивает Инга и с чисто женским упорством продолжает разговор на скользкую тему: – Ты мне должен все рассказать, я тебе все рассказала.

– Инга, – по голосу Джери я понимаю, что сейчас он скажет какую-нибудь глупость, – а ты не пробовала с мужчиной?

– I am lesbian, ты понимаешь? А ты – не пробовал?

Джери отшатывается в ужасе:

– Издеваешься?

– Ну так оставь меня тогда в покое. Или пойди и попробуй с мужчиной – тогда и поговорим.

– А ты расскажешь, как вы это делаете? – не сдается Джери и подмигивает мне исподтишка.

– Так же, как и ты, – отвечает Инга. – Есть только одно отличие.

– Ну-ка, ну-ка, какое же, очень интересно! – у Джери загораются глаза.

– Мы всегда имеем оргазм, – говорит Инга, глядя ему прямо в глаза. – И не нужно притворяться.

Вот так вот.

Удар ниже пояса.

Я трясусь от хохота, глядя на глупое выражение лица Джери.

И мы, как три мушкетера, входим в бар «Элитка».

Они что, всегда притворяются?!!

Моя мать поразительная женщина – иногда мне кажется, что она забыла, что уже больше пяти лет я с ней не живу. И что с четырнадцати лет имею право голосовать, а с одиннадцати могу жениться без ее разрешения. Она и правда считает, что без женщины моя жизнь просто не имеет никакого смысла. Может быть, это потому, что она вдова, что она одна. Может быть, ее жизнь потеряла всякий смысл без отца.

Но факт остается фактом: пока я не окажусь в зависимости от другой женщины и не вляпаюсь по новой в какое-нибуь дерьмо, она будет так сильно беспокоиться за меня, что я и сам начну беспокоиться.

– Скажи-ка мне, милый, почему ты не встречаешься с Ингой?

– Я встречаюсь, мама.

– Ну ты же понимаешь, что я имею в виду! Ведь она такая красивая девушка!

– Красивая, – признаю я.

– Ты все не можешь забыть о Марте, да?

Я соглашаюсь, чтобы не выдать секрет Инги.

Но на самом деле я о Марте даже не думаю.

Меня всерьез озадачило то, что сказала Инга об оргазмах. Неужели они всегда притворяются? И им на самом деле никогда не бывает хорошо? Инга сказала, что у нас такое раздутое эго, что его оболочка стала тоненькой-тоненькой, того и гляди порвется – и содержимое выльется наружу. И женщина, которая любит, все время об этом помнит и следит, чтобы ни в коем случае этой оболочки не задеть и не повредить, не порвать ее в клочки – потому что потом ничего не соберешь обратно. И что мы, мужчины, не выносим даже мысли, будто что-то можем делать не так. А что мы можем делать не так? И еще – что мы, мужчины, рабы своего члена, который управляет нами всегда и в любых ситуациях.

Что касается меня – то это чистая правда.

Я начал с пристрастием вспоминать все свои отношения с женщинами. Правды я, конечно, никогда не узнаю – но это же просто невозможно, чтобы все женщины были фальшивыми суками!

Марта любила заниматься со мной любовью. Она была отзывчивая, ей можно было на сто процентов доверять. И притворяться никому не надо было, я был искренний, как ребенок, с ней.

Конечно, когда мы спорили, она была упрямая, как осел. И ревнивая. Но я всегда был уверен, что она не станет меня обманывать и не сделает из меня дурака. И со мной такое было первый раз в жизни. Честно говоря, при ней я даже не думал о других женщинах, чего она долго не могла понять.

А потом, в один прекрасный день, случилось чудо…

Мы гуляли с ней по набережной Вислы, со стороны Праги, потому что Старувка выглядит очень красиво, если смотреть на нее через воду. А мимо нас прошла суперкрасивая девушка. Понятно, что любой мужчина обернется ей вслед!

– Ты обернулся на ту брюнетку. Почему?

Я не знал, как ей объяснить. Это же совершенно ничего не значит. Я даже уже не помню, блондинка она была или брюнетка.

– Не верю. Ты чуть в фонарь не влетел – голову свернул!

Марта, как и все женщины, очень любила преувеличить. Разумеется, ни в какой фонарь я не влетал – просто тротуары у нас такие, что поневоле споткнешься, даже если на старушку какую-нибудь мимоходом взглянешь. Ну да, я отметил взглядом пару красивых девушек, и что?

– Если бы ты меня любил – ты бы не обращал внимания на других женщин!

– Да что ты вообще имеешь в виду? – я и правда не мог этого понять. Это все было в самом начале нашего совместного бытия.

– Я же не оглядываюсь на мужчин.

– Ты устроена иначе!

– А ты все время, без перерыва. Может быть, я тебе уже не нравлюсь?

Вот давай, мужик, объясни это бабе, что это вообще никакого отношения к реальности не имеет. Идет красивая задница, ты смотришь. Все. Больше ничего!

– Ты наверняка ее хотел.

– Я ее не хотел! Это как машина. «Порше», например.

– Но ведь любой мужчина хочет иметь «Порше»! А я тогда для тебя кто? «Запорожец»?!!

Мама дорогая, на помощь.

Ну как, как ей объяснить?

Мужчина, который любит свою женщину, смотрит по-другому. Он уже не подчиняется своему члену, который реагирует на все, что движется. Хотя, конечно, иногда и такое случается. Ведь у нижней части мужского организма нет связи с мозгом. И в этом нет ничего ужасного!

– Марта, представь себе, что ты на Краковской аллее, там, где аэродром недалеко. Представила?

– И что?

– И вдруг очень низко у тебя над головой пролетает F16. Что думаешь?

– Ну… думаю, что это истребитель.

– И ты не удивишься, что он так низко летит?

– Может, чуть-чуть удивлюсь.

– А дальше что подумаешь?

– Ничего. Ты зачем соскакиваешь с темы? Попался – имей мужество сознаться.

– Так с девушками то же самое! Она прошла. Я посмотрел. Обратил внимание. А если я перестану обращать внимание – ничего хорошего не будет, поверь мне. И пошел дальше. Ты разве думаешь потом целый день об этом истребителе? Ну, что он летел так низко? Разве этот истребитель стучится к тебе в мозг целый день: приве-е-ет, это я, помнишь, я летел низко, прямо над твоей головой! Вот эта девушка для меня – все равно что истребитель на Краковской. А я не люблю чужие истребители – я люблю только свой.

И она поняла – честное слово, она поняла! Повернулась и обхватила мою голову своими теплыми лапками. Посмотрела мне в глаза – и поцеловала. А ведь она так не любила публичные проявления нежности.

И никогда больше она уже не обращала на такие вещи никакого внимания, а ведь девушки встречаются в нашей жизни тут и там.

А теперь вот что получилось… теперь я в дураках – ведь это она мне изменила.

Я же был верным, как идиот.

Неприлично верным.

Я много работаю, действительно много. Беру абсолютно все заказы. И только подумать – мне ведь еще лететь на эти дурацкие Канарские острова.

Впрочем, это даже хорошо: сменим обстановку, познакомимся с какими-нибудь девушками.

И снова из-за Марты, хотя ее уже давно нет в моей жизни, у меня срывается что-то. На этот раз токование глухарей на Бебжанских болотах, я ведь хотел туда съездить на пару днем, но надо было выбирать: либо болота, либо Канары.

– На болотах девушку не найдешь, – сказал мне на это Джери. – Так что ты сделал правильный выбор.

Я бы, наверно, и не заметил, что весна идет полным ходом, если бы не большое количество заказов в пригородах Варшавы. А почему? А потому что.

В последнее время я много времени провожу на свежем воздухе. Знаете почему? Потому что люди начали копаться в своих огородах. Они копают, чтобы посадить цветочки. Сажают цветочки, чтобы было красиво. А потом входят в дом, хотят посмотреть любимый сериальчик – а фигушки.

А почему фигушки? А потому что копались они себе в огородике и лопаткой повредили проложенный там раньше кабель антенны. Потому что они не думают. Потому что забыли.

– Да это невозможно, ну что вы, пан, чтобы антенна была именно там, – она точно шла под забором!

Антенна и правда идет под забором, только какой-то идиот ее к дому наискосок пустил. Через огород. И нет чтобы как-то обозначить это место – я вот, например, всегда ставлю какой-нибудь знак или в крайнем случае рисую план, но я человек думающий, – так вот они об этом даже не задумываются.

Они тоже думают, но думают как-то иначе. И копают где попало. Главным образом там, где проходит кабель, разумеется.

Когда я встретился с подобным впервые – я поначалу так намучился, ища причины неполадки! Всю антенну разворотил, тарелку туда-сюда вертел, вдруг сигнал плохой… а так если повернуть – есть? А если вот так? А так? А до этого? А после?

А на экране – темнота, антенна в порядке, телевизор в порядке – а все вместе не в порядке.

Это как в отношениях с женщинами. Вроде бы и ты о’кей, и она о’кей, а вместе получается катастрофа.

Ну, и тогда я выкопал кабель, и оказалось, что он просто поврежден. И что я услышал:

– Это, наверно, кроты сгрызли. Я не копал.

А при этом видно, что земля свежевскопанная и что-то свежепосаженное торчит.

– Видите, сколько тут следов от кротов?

Ну конечно, вижу, вон какие славные бугорки.

– Они мне и прудик попортили, вот теперь только пленка осталась… так что вы уж поправьте, может, ровчик какой для антенны выкопайте…

И не верит мне, когда я говорю, что крот не такой дурак и что никакой пруд он испортить не может, просто даже не полезет туда, ибо каким-то восемнадцатым чувством знает, что там вода, знает, что если продырявит дно – то вода хлынет, зальет его и утопит.

В этом месяце мне уже третий раз приходится копать – но зато мне за это хорошо платят. А мне во время этого копания даже хорошо, мир прекрасен и удивителен – если, конечно, никто не стоит над душой и не болтает над ухом.

Но это редко получается, потому что люди отчего-то считают своим долгом развлекать меня беседами. Мужчины реже, но тоже попадаются те еще экземпляры.

Позвонил Ярек, что не может пока вырваться, а клиент уж очень хороший, так что я, значит, вместо него поехал, потому что мужику прямо срочно надо, прямо горит!

– Пусть пожарных вызывает, если горит, – ответил я.

– Ну съезди, старик, я тебя прошу, только запиши заказ на мое имя, а то меня с работы вышвырнут.

Ярек будет вместо меня работать целую неделю, поэтому я, разумеется, поехал, даже несмотря на то, что это было у черта на рогах – аж за Лесной Подковой. И как только я подъехал к дому – сразу понял, что здесь будет нелегко.

Хозяин, даже симпатичный, очень любезный, проводил меня в сад, и я тут же отметил свежепосаженные цветы. Бросив один взгляд на антенну в конце сада, я уже знал: кабель перебит, не иначе.

Но все же начал издалека, дипломатично:

– О, какие чудные цветы – только посадили?

– Ну да, жена в пятницу купила.

– И, наверно, не утерпела – сразу взялась за работу?

– Да нет, Саша был в понедельник, он у нас занимается садом.

– Ага. Ну что же, теперь поговорим о телевизоре. С какого времени он не работает?

– Вот как раз с понедельника и не работат.

Ну да – совпадение какое. Стечение обстоятельств.