Паутина судьбы Stenboo Doc
Официантка наконец удалилась.
– Вы студентка консерватории, – с прищуром провидца утвердительно сказал Морхинин. – Вокалистка?
– Вокалистка. А почему вы догадались?
– Да потому что я сам… – начал было пояснять зигзаги своей судьбы поседевший писатель.
– Тима! – громко позвала девушка, поворачиваясь в сторону от Морхинина. – Тимочка, я здесь! Почему опаздываешь?
Она обращалась к высокому юноше лет двадцати в замшевом пальто.
– Потому что поющий состав должен ждать дирижера, – с надменным видом ответил тот, тряхнув черными волосами. – А ты уже закадрилась?
– Ну что ты говоришь! – огорченно вспыхнула девушка, вскакивая и распрямляясь, будто отпущенная тоненькая пружинка.
– Это я безуспешно пытаюсь кадрить вашу подружку, – скрывая легкую досаду, шутливо произнес Морхинин.
– Жанна, скорей! – сварливым голосом приказал высокий юноша и пошел к выходу.
Студентка консерватории упорхнула за ним. У выхода обернулась. Слабо махнула ручкой и исчезла.
Официантка подошла, аккуратно неся на подносе бокал с коньяком, чашку кофе и плитку шоколада в яркой обертке.
– А де ж ваша клиентка? – с хитрой гримасой распахнула карие глазищи тетеха и прислонилась к Морхинину крутым бедром.
– Скрылась, потому что еще дитя. Вот вы – другое дело, – со скрытым сарказмом заулыбался Морхинин. – Как говорят на Украине…
– В Украини, – поправила его патриотка нового государства.
– Ну да, мовят: «Визьмешь у рукы, маешь вешчь»… Сдачи не надо.
Морхинин разом выпил коньяк и прихлебнул кофе. Коньяк был омерзительный. Кофе ничего, хотя показалось: его заваривали уже однажды. Положил в карман пальто шоколад. Прихлебывая кофе, он поднял взгляд и закашлялся.
За соседним столиком сидела, откинув капюшон пальто, женщина средних лет и пристально смотрела на него злыми глазами. «Ирина Яковлевна!» – вспомнил Морхинин свои долгие запросы в редакцию неприступного журнала по поводу повести «Круглый заяц». Припомнился и инцидент с продолжением. Пожалуй, если где-то здесь ее амбалы, не мешало бы без задержки покинуть заведение.
Морхинин поднялся и, не очень вежливо расталкивая публику, двинулся к стеклянным, беспрерывно крутящимся дверям. Оглянувшись, он увидел, как редакторша указывает на него двум рослым мужчинам у стойки. Бармен, длинный, тощий, в белой полосатой рубашке и красной бабочке, что-то крикнул мордастому сотруднику в камуфляжном жилете. В ту же секунду рослые мужчины и мордастый в жилете направились к Морхинину.
Отпихнув кого-то при выходе, Морхинин быстро пошел в сторону театра Маяковского. Затем свернул за угол, ускоряя шаг. Он прекрасно знал этот район Москвы (жил с бывшей женой в Нижне-Кисловском переулке). Но теперь здесь многое перестроено, и Морхинин никак не мог сориентироваться: через какой бы двор улизнуть от догонявших его костоломов.
Он оглянулся. При свете меркнущего неба и ухищрений рекламы ему показалось, что один из преследователей слегка прихрамывает. С тех пор? Не может быть… Это воображение…
Вообще история все-таки странная. Что за Ирина Яковлевна, редактор малоизвестного молодежного журнала, которую дожидается дорогое авто с двумя охранниками? Почему в редакцию ни за что не пропускают автора с рукописью?.. Впрочем, это сейчас модно у многих. Но на каком основании эта дама так самоуверенно и нагло отвечала ему, когда он пытался выяснить у нее судьбу своей рукописи? И с какой стати держиморда из автомобиля говорил с ним оскорбительно и полез лапой в лицо пожилому человеку?
Однако преследователи приближались. Что-то крикнули. Морхинин почти бежал. К счастью, он был еще достаточно подвижен и сердце выдерживало погоню. Хотя преследователи явно моложе и сильнее. Скорее всего, профессионалы. Он ткнулся в один, другой подъезд – все наглухо закрыто. Раньше можно было войти в любой или почти в любой дом… Значит, дворы перекрыты.
Он все-таки начал задыхаться и тут увидел, что они уже бегут за ним. У того, который прихрамывал, блеснуло в руке… Кастет? Ну дела! Выбитые зубы, изуродованное лицо, а не исключено и смертельный удар в висок? Морхинин начинал терять самообладание. Как назло, никто не встречался. Только на другой стороне переулка мелькнул чей-то расплывчатый силуэт. Позвать милицию? Но с собой нет мобильника. Да и помогли бы нынешние, очень сомнительные стражи порядка? Не факт.
Морхинин внезапно заметил черный проем меж домами. Рванулся туда. Если это тупик, ему конец. Оказалось, забытая переустроителями Москвы щель, чуть уже метра. За ней маленький дворик. В конце его ворота… но заперты на замок. И три железных гаража, притиснутые к стене дома. В темных окошках иногда мелькал тусклый свет. Валерьян Александрович увидел старую пожарную лестницу, которая находилась снаружи дома и обрывалась как раз над гаражами.
Невероятно, но он обнаружил кирпич возле одной из ржавых коробок. Прислонил его к железному боку. Встал на него трепетно, боясь сорваться, и влез на гараж. Перепрыгнул на другой. Грохоча железом, оскальзываясь, побежал к лестнице. Добрался до нее. Ухватился за последнюю перекладину. Как в юности, на армейских тренировках, из последних сил подтянулся. Закинул ногу, выгнулся дугой, встал на перекладину. И полез вверх, не зная, чем это ему поможет.
Примерно на пятом этаже окно справа от лестницы распахнулось. Сильная мужская рука схватила его за воротник пальто и втянула в темное помещение. Кряхтя, он ступил на подоконник и спрыгнул на пол рядом со своим спасителем.
Окно захлопнулось. Мужчина, стоявший рядом с ним, сказал, не включая свет:
– Вон они.
Тяжело дыша, Морхинин глянул в окно и увидел своих преследователей. Они стояли посреди дворика, оглядываясь. Крутили с досадой башками. Вероятно, ворвались в щель за Морхининым через секунду после того, как окно захлопнулось.
– Благодарю вас… – хрипло пробормотал Морхинин.
Мужчина, втащивший его в окно, молча наблюдал за теми, кто вбежал после Морхинина. Они все бродили по тесному дворику, тыкались в стены. О чем-то совещались. Просмотрели внимательно гаражи. Кирпича, кажется, не заметили. Слишком темно стало. Один из гнавшихся за писателем развел руками, будто желая жестом изобразить: ну чудеса!
– У нас подъезд с улицы, – сказал спаситель Морхинина. – А здесь только ворота. Как машины поставят в гаражи, так и ворота на замок.
– Но ведь можно проникнуть в тот проем, как я.
– Машину-то не угонишь, а? В этом все дело. Ну, долго мразь эта тут топтаться будет? Я видел из другого окна – из комнаты, как они за тобой бежали. Догонялы!
Наконец преследователи ушли.
– Свет здесь включать не будем на всякий случай, – сказал хозяин. – Пошли ко мне. А от тебя, брат, попахивает спиртным. Не поделили чего-то?
– Я действительно выпил в кафе. А этих я не знаю, тут совсем другое.
Они вошли в большую комнату с диваном, старым платяным шкафом, круглым столом под незатейливой люстрой. Морхинин снял шапку и, почувствовав внезапную слабость, прислонился к шкафу.
– Ну, раздевайся, присаживайся. Ты вроде не мент и не бизнесмен. На крутого тоже непохож. Чего же за тобой гоняются?
Морхинин достал находившийся при нем писательский билет и показал хозяину.
– Член Союза писателей! – удивился хозяин. – Секция прозы. Вот так-так! Тогда позвольте представиться. Майор ракетных войск Роман Петрович Колосков. В настоящее время в отставке. Служил в Забайкальском военном округе. Но в 94-м наша доблестная часть была расформирована. Некоторые пробились в местную милицию. А я попросился на Кавказ, – расслабленно полузакрыв глаза, Морхинин слушал. – Служил я в десантном подразделении, – продолжал майор. – Дважды ранили, трижды награждали. В то время как раз Дудаев объявился со своими абреками. Когда я узнал о продаже некоторыми генералами оружия боевикам и про то, как в штабе Дудаева узнавали планы боевых рейдов раньше командования наших спецчастей, я нашел способ… и убрался в Москву, к сестре. Она разошлась с мужем, жила одна. Я решил пристроиться у нее. Фамилия-то у нее другая. Сестра двоюродная. Кстати, окончила филологический институт. Ну и…
– Писательница? – удивился Морхинин. – Имя? Может, я знаю?
– Лидия Соболева, – сказал майор в отставке. – Она работала в журналах редактором.
– А скажите, пожалуйста, ваша сестра… Лидия Соболева… не работала ли в журнале «Страны и континенты»?
– Не знаю. Не интересовался, говоря по правде. Надо было как-то устраиваться, не сидеть же у сестры на иждивении. Метался туда-сюда, за все брался. Лоджии застеклял в паре с одним парнем. Он бывший капитан-танкист расформированной части где-то под Нижним Новгородом… Разгружал фрукты-овощи по рынкам. Ну, словом, разное бывало. Наконец повезло. Взяли инструктором в фитнес-клуб «Ромеро». Там я все делаю: от обыкновенного массажа до починки тренажеров. Веду группу боевых искусств.
– Вы же ракетчик… Я полагаю, технарь с военным образованием… И вот инструктор в фитнес-клубе… Как это?
– С юности спортом увлекался. Правда, тогда не культивировали восточные боевые приемы. Разве что дзюдо. А вы существуете на гонорары?
– Что вы! Давно бы с голоду сдох. Книга у меня выходит редко: раз года за два – за три. И то, в основном, переиздания. Новые мои вещи, как правило, не берут… В общем, мы с женой поем в церковном хоре. На эти средства и существуем.
– Во специалист! Еще и поете… – засмеялся Роман Петрович и посмотрел на Морхинина уважительно. – Сколько талантов!
– А скажите… – мягко остановил его Валерьян. – Ваша сестра Лида… Такая стройная, худенькая, темноволосая?
– Точно. Именно такая. Ну за последние годы подурнела немножко. А так была симпатичная. Муж у нее попался сволочь, крохобор, хам. Обижал ее сильно. Слава богу, расстались. Его счастье, что я, когда приехал с Кавказа, его уже не застал.
– Ваша сестра, Лида Соболева, помогла мне однажды разыскать в редакции потерянный рассказ, вступилась за меня. Потом посоветовала обратиться в другой журнал. Это случилось в начале моего, так сказать, писательского пути. Публикация имела для меня большое значение. Моральное. Так что Лида… И жалко, что больше я ее не встречал… А от вас вдруг сведения о ней.
– По этому поводу надо проглотить по сотке, у меня есть, – неожиданно радушно засуетился бывший ракетчик.
Достал начатую бутылку водки. Порезал колбаски, хлеба.
– Еще раз благодарю Вас, Роман Петрович, – с чувством произнес Морхинин. – Ваша сестра спасла мой рассказ, а вы меня самого. Если бы я не запорхнул в окно, меня, скорее всего, зверски бы избили. А, может быть, и того… прикончили.
– Я видел эту погоню. Я бы вступился. Ну и милицию бы вызвал. Хотя от нее пользы чаще всего мало. За ваше здоровье.
Майор опрокинул стопку красиво и четко, по-военному. Морхинин долго держал свою в руке, пока не высказал всю признательность этому человеку.
– Нет, это за ваше здоровье. Если бы не вы… Эти, которые за мной гнались, небось какие-нибудь спецслужбы. Может быть, и не наши отечественные, а иностранные…
– Почему вы так думаете? Есть причины?
– Да странно я как-то вляпался… Вроде бы пустяк… Литературный журнал… Редакторша… Ну злая, грубая, а что-то не то… Не могу понять.
– Где редакция находится?
– В одном подъезде с какой-то организацией «Международный пресс-центр». Словом, их субсидируют, видать, забугорные дяди.
– Ну да, потому и редакторша – зверь. И холуи сразу писателя бить бросаются.
– Писатель – это сейчас ничто. Тем более такой, как я, некоммерческий. Как сказал недавно один преуспевающий юрист: «Главное, не говорите, что вы пенсионер. С вами никто дел никаких иметь не будет. Пенсионеры – это мусор».
– Вы разве на пенсии? Внешне не скажешь.
– По выслуге лет. Бывший хорист Большого театра.
– А как же Союз писателей?
– Это позже случилось. А как артист я давно в отставке.
– Коллеги! Тогда еще по одной. – Майор оживленно разлил водку. – Будем знакомы. Я вам дам телефоны: свой и Лидин. И ваш давайте. Может, сгодимся друг другу. А Лиде-то позвоните. Она у мамы живет. Она редактор, вы писатель: вполне могут возникнуть общие проекты.
– Пожалуй, мне пора уж до дому, – Морхинин еще раз поблагодарил за спасение и угощение. Уходя, выложил на стол шоколад.
– Если Лида зайдет, передайте от меня, – сказал он. – Больше ничего подходящего в карманах не нашлось.
Майор тоже оделся. Проводил, как бывший боевой офицер, спасенного писателя до метро «Арбатская». Расстались с крепким рукопожатием.
XXIV
На следующий день Валерьян Александрович сел за стол продолжать повесть о Вашке Нуньесе Бальбоа. Но призадумался. Эта вчерашняя история еще отдавала в мозгу резонансом. Какое-то невольное предчувствие томило душу. Вообще постоянный тренаж писательского воображения невольно вырабатывает словно бы предвидение будущего. Усиливает тревожность и интуицию, как у разведчика.
Прошел час, другой. В коридоре задребезжал коммунальный телефон. И на этот раз пришлось подойти Морхинину – ни Таси, ни соседей дома не оказалось.
Морхинин раздраженно оторвался от повести.
– Алло, Валя? Ты? Ну что ж ты тогда обиделся, прямо как будто катастрофа случилась… Здравствуй, милый. Как ты? – говорил возникший в телефонной трубке нежданно-негаданно Юрка Зименков, бывший школьный товарищ и зять бывшего члена Политбюро.
– Вот-те раз! С чего это вы объявились, Юрий Иванович? – насмешливым тоном удивился Морхинин.
– Да ладно тебе кукситься! Ну, признаю, что поступил с этой распиской гнусно, насвинячил перед товарищем. Проблемы оседлали, вот ум за разум и заскочил. Прошу прощения.
– Ну хорошо, господин иностранный бизнесмен. Конкретно-то чего тебе нужно?
– Встретиться хочу. Поговорить. Помочь, если надо.
– Ладно, встречаемся. Назначай время и место.
Морхинин брился тщательнее обычного. Все-таки «престарелый», как он себя называл, писатель выходит в свет. Надел единственный костюм, голубую рубашку, подаренную Тасей ко дню рождения, и черный, в желтую крапинку галстук.
Приехал к станции «Арбатская». Встал около одного из бронзовых львов на Гоголевском бульваре. Минут десять смотрел, как снежинки падают на жизнерадостный памятник великому Николаю Васильевичу.
У тротуара внезапно мягко тормознул синий «мерседес». Морхинин оглянулся: оттуда, приоткрыв дверцу, махали. Он подошел. Распахнулась дверца, его схватил в объятия Зименков.
– Все! Обиды прочь! Мою глупость, мое жлобство – тоже! Целую и обнимаю!
От Зименкова пахло дорогим спреем, особым колоритом богатого человека. «Ишь, сынок архангельских крестьян-комсомольцев, – не без зависти мелькнуло в голове Морхинина. – И при Союзе был представителем советской элиты, и сейчас неплохо себя чувствует».
– Едем мириться в кабак, – приставал весело Зименков.
– Куда?
– В подземелье какое-нибудь, пошикарнее.
Сидели действительно в каком-то подземном заведении, где был мягкий полумрак, красноватые кенкеты[10] с приглушенными лампочками. На стенах мерцали золотом абстрактные линии оформления. Еле слышно пела в далеком далеке прелестно грассирующая француженка. Ароматный воздух струился от живых роз в фарфоровых вазах, от изысканно заваренного коллекционного кофе, от сладких женских духов.
Посетителей оказалось немного. И что-то здесь мерещилось даже дореволюционное, бунинско-купринское. Слегка поблескивало плечо декольтированной дамы. Попадая случайно в перекрест световых лучиков, сверкал бриллиант на легком кулоне или на толстом перстне оттопыренного мизинца.
Юрка видел, что Морхинин удручающе беден и неудачлив. И как проживший жизнь человек, и как писатель тоже. От этого неприятного впечатления плосковатый пермяцкий нос Зименкова слегка морщился. Узковатые глаза таили в своем выражении нечто туземно-приуральское, хотя он любил говорить о своих предках «наши поморы». Но поморы, как известно, образовались от расселения по Беломорью славян-новгородцев. Впрочем, к лешему этот расовый разбор…
Разговоры, как это ни показалось странным Морхинину, возникали оживленные и никчемные. Говорили, перескакивая с одной темы на другую. Болтали до смешного по-мужски: о политике, о бабах, вспоминали детство и юность… Ели с удовольствием, пили тоже без остановки, пока не осушили две длинные бутыли. Наконец Зименков расплатился, небрежно дав на чай официанту, и они поднялись по лесенке с бархатными перилами.
«К чему скромничать! Хорошо выпили, напробовался всяких кулинарных чудес, – рассуждал про себя Морхинин. – Только чего бывший зять «серого кардинала» расщедрился ни с того ни с сего? Зачем это ему понадобилось?» И опять ни вполне осязаемая тревога скользнула ледяной змейкой в сознании подвыпившего писателя.
Усевшись на водительское место, Зименков достал толстый кошелек с фигурной застежкой и тщательно отсчитал полторы тысячи долларов.
– Держи, – сказал он Морхинину спокойно. – Тебе, кажется, столько хватит?
– Но… – заволновался Валерьян Александрович, – я не очень скоро смогу вернуть тебе долг. Если только моя старшая Сонька расколется. Она могла бы помочь отцу.
– Ничего не надо просить у дочери. А долг отдашь, когда выйдут твои востребованные книги. – Зименков положил пачку сотенных долларов в дрогнувшие ладони Морхинина. – Вообще-то, если прикинуть без всяких домыслов, я могу просто подарить тебе эти сравнительно небольшие деньги.
Морхинин пытался протестовать и отказываться. Но Юрий Иванович уперся, добродушно подшучивая над школьным товарищем.
– Я тебя высажу поближе к дому. Около какого-нибудь скверика, – предложил он.
Так и сделали. И тут Зименков неожиданно попросил:
– Возьми, Валерьян, эту сумочку. Она нетяжелая. Убери где-нибудь у себя. Но только чтобы жена случайно не наткнулась. А то начнет расспросы: «Что это да зачем? А вдруг там взрывчатка?»
– Ну если не взрывчатка, давай. Тася обычно в моих книжках и рукописях не копается. Она тетка воспитанная, скромная. Конечно, будь там редкие порнографические снимки, она бы рассердилась, – смеялся Морхинин.
– Да какие порнографические… – весело ощерился, в свою очередь, Зименков. – Это научно-метрические расчеты моего Мишки. Он считает, что совершил открытие в нанотехнологиях. Однако, конечно, не полностью еще сам понимает, чего он там открыл. Зато панически боится, что узнает кто-то из коллег, либо потеряется какая-нибудь деталь в этих расчетах. Я предлагаю: «Уберем в сейф у меня в кабинете». «Нет, – говорит, – вдруг до сейфа доберутся… Это будет катастрофа! Потеря для всего мира!» Ну, слегка засмурнел парень… у электронщиков это временами бывает. Я шучу, конечно: «Мишка, положу в психушку, в наркологическое отделение к алкоголикам и бомжам…»
– А в вашей московской квартире заткнуть поглубже куда-нибудь в сундук… – начал было советовать Морхинин. – У вас ведь и охрана у ворот, и консьержи в подъезде, и квартира наверняка поставлена на серьезную сигнализацию.
– Верно. Но у нас приходят убирать уборщицы со своими ключами, как в гостинице. И вообще… видишь ли… – Зименков странно замешкался, будто не мог найти простого объяснения своей просьбе.
– Ладно. Давай Мишкину сумочку. Для конспирации положим ее сейчас в обыкновенный пакет с девкой в бикини. Никому в голову не придет, что там… нанотехнологический проект по разведению бабуинов и гамадрилов.
Посмеялись. Морхинин раскис от шуток, а у самого под сердцем тоненькая иголочка покалывает. Чушь городит Юрка про открытие сына. Уж им ли не знать, как такие вещи прячут. А тут: «Возьми, Валя, сумочку, убери где-нибудь у себя в коммуналке». И заливается, хохочет: «А чтобы конспирацию усилить, положи сверху бутылку джина «Белая лошадь» – от меня…»
Расстались, обнявшись, как настоящие старые друзья.
– Я позвоню, если что… – обещал Морхинин. – Ферштейн, Юра? Чтобы никаких подвохов не было, буду говорить: «Белую лошадь» еще не откупоривал. Жду Рождества, а? Как?
– Сойдет, – отмахнулся Зименков, растянув в улыбке свои «комические» (от КомиАССР) скулы. Так когда-то в отрочестве они изголялись по глупости. – Вообще ерунда полная. Ну попросил сын…
– Бузде, – Морхинин по-военному приставил к шапке ладонь дощечкой.
Придя домой, натолкнулся в коридоре на соседку Татьяну Васильевну. Старушка всполошенно махала худыми руками:
– Где тебя носит, Валерьян? Фу, опять от тебя водкой…
– Не водкой, Татьяна Васильевна, а светлым бургундским из погребов «Ле Руа». Что стряслось в мое отсутствие?
– Тебе три раза дамочка какая-то звонила. И вся взволнованная, аж жуть. Таисья уехала к своему разгильдяю, так ты и обрадовался. Нехорошо, Валерьян. Разгульный вы народ, мужики-то. А уж писатели… – поджав сухонький рот, качнула прилизанной головой в «православном» платочке соседка, как будто кроме Морхинина она общалась с писателями всю жизнь.
– Спасибо, Татьяна Васильевна. Да вы не переживайте так. Звонит, наверно, секретарь из писательской группы. Небось какое-нибудь мероприятие там у них. Сказала, еще позвонит?
– Нет, вот попросила записать номер. На, держи, я на газете карандашом нацарапала.
Телефон показался Морхинину незнакомым. Он сунул зименковскую сумочку среди книжных полок, как раз за черными с синим томиками Шекспира. Кстати, сумочка была из гладкой кожи и запиралась оригинальным замком – в виде головы тигра или барса. На ощупь в ней были не бумаги, не диски, а что-то похожее на продолговатую капсулу. «Мм… Как ни прикидывай, а все-таки подозрительно. И что конкретно подозревать в затее Зименкова – неизвестно». – думал Морхинин, собираясь звонить по телефону разыскивавшей его женщине.
Позвонил. Сразу понял, что это Кристина Баблинская.
– Кристина? Не ожидал…
– Где уж тебе ожидать звонка от любящей женщины.
– Но раньше мне всегда не везло, а сегодня вот наконец…
– А сегодня тебе повезло, когда мне особенно не везет… – Христя всхлипнула неожиданно, чем крайне удивила и даже напугала Морхинина.
– Да что с тобой, девочка? Я чем-нибудь могу помочь?
– Часа через два подъедешь к ЦДЛ? Мне нужно повидаться с тобой.
Тревожные размышления о сумочке Зименкова приобщились к утяжеляющим предположениям по поводу Христи, загородив всякую сколько-нибудь стройную логику. Морхинин вспомнил распахнутые исчерна-черные очи Баблинской. Ее необычайно привлекательную простодушную манеру улыбаться, щедро оголяющую блестящие зубы, – улыбку, не только вызывающую симпатию, но словно бы предопределяющую желание. А ее очаровательная хмурость, ее живописные брови, которые никакой грим не преуспел бы имитировать? Ему даже не хотелось воспроизводить в памяти прелести ее тела, прикосновения нежных и жарких рук, стройно покачивающуюся походку, наполненные округлостью, ровные икры, изящный подъем ступни.
Предавшись невольному нагнетанию чувств, Морхинин понял, что у него вздрагивает сердце. Или сердце не может не отозваться на Христины грубоватые объяснения в упрямой и непонятной любви к нему, пожилому «пустоцвету», как он иногда себя называл?
В восемь вечера она приблизилась той самой походкой.
– Войдем, посидим в кафе? – спросил Морхинин, собираясь поцеловать Христю в щеку.
Но она отстранилась. Как-то спокойно и грустно. Словно этим жестом отстранения имела в виду нечто значительное.
– Почему? – улыбнулся Морхинин. – А говоришь: любящая женщина. Вот и верь после того черноглазым красавицам.
– В ЦДЛ не пойдем. Немного погуляем по Поварской, мимо института, где ты когда-то учился.
– Теперь институт называется академией, а училище – колледжем. Ну, институт тоже иностранное слово, только к нему привыкли. А зачем вместо училища – колледж?
Кристина пожала плечами, в лице ее не видно было никакого настроения рассуждать о прискучивших проблемах переименований с реверансами перед англо-саксонским приоритетом.
– Наш разговор будет коротким и невеселым, – сказала она. – Меня кладут на обследование в онкологический центр. Я хочу перед тем еще раз на тебя посмотреть.
Как всегда в таких случаях, близкий человек заболевшего начинает задавать множество участливых и бесполезных вопросов. Морхинин не был исключением. Хотя он не напустил на себя погребальную мрачность, не выразил отчаяния, и, наоборот, не бросился приводить массу случаев выздоровления от рака. Он вел себя растерянно, как любой, попавший в житейскую ловушку обыватель.
Кристина выслушала все его добросовестные утешения. Кивнула, подтверждая вежливую признательность за сочувствие. Ведь она была известная поэтесса и красивая женщина. У нее хватило сил удержаться от слез. Она жадно посмотрела в лицо Валерьяна. Потом обхватила его за шею и прижалась щекой к плечу его пальто, холодному и мокрому от мельчайшей мороси. Он опять пытался ее целовать и что-то говорил.
– Помолчи, Валя, – тихо произнесла Кристина, уклонившись от поцелуя.
– Пойдем к «Арбатской»? – спросил Морхинин, страдая из-за ее спокойствия и неожиданно ощутив усталость от всех перипетий дня.
– Нет, я возьму машину. Свою давно продала. Чего ж теперь деньги беречь на водку… – бледно усмехнулась Кристина.
Она помахала «бомбисту» на «Жигулях», который немедленно подкатил.
– Удачи тебе во всем, – кивнула Морхинину.
«Жигули» уехали. Морхинин поднял воротник пальто, зашагал к станции метро.
После этого печального свидания события неприятного или даже бедственного содержания стали возникать в жизни Морхинина одно за другим. Они не всегда были словно бы закончены, но самим фактом своим продолжали напряженное, неуверенное состояние души. После расставания с Христей он чувствовал себя подавленным. Ничего хорошего, ничего обнадеживающего ждать не приходилось.
Однажды, выходя из редакции довольно известного журнала с очередным отказом, Морхинин увидел случайно лицо врага. У какого-то офиса с иностранным названием остановилась иномарка, кажется, «Вольво». Вообще Морхинин слабо разбирался в марках машин.
Из «Вольво» вылез крупный, мордастый типаж и открыл заднюю дверцу. По-видимому для дамы. Дамой оказалась редактор журнала «Новый полет юности» снулая Ирина Яковлевна в роскошном манто из шкуры ягуара! Она направилась в офис с иностранной вывеской.
Сопровождавший ее страж (один из тех, кто преследовал Морхинина) повертел мясистой образиной и наткнулся взглядом доберман-пинчера на бедного писателя. Глаз ищейки мгновенно загорелся жаждой преследования. Но прежде всего мордоворот был обязан сопровождать свою хозяйку. Щека стража перекосилась от бессильной злобы. Он показал Морхинину здоровенный, натренированный для битья кулак. И поспешил открыть перед Ириной Яковлевной дверь в офис.
Кто-то зашевелился на месте водителя, словно собираясь вылезти из машины. Не дожидаясь столкновения со старыми врагами, Морхинин перебежал в неположенном месте проезжую часть. Он рисковал попасть под колеса не останавливавшихся при подобном положении современных авто. Однако проскочил между ними со сноровкой опытного московского пешехода. Затем смешался с толпой и спустился в подземный переход.
Дома его ждала расстроенная и, как он понял, недавно вытиравшая слезы Тася.
– Что случилось, Тасенька? – обнял жену Валерьян, уже готовый к негативному положению самого неожиданного характера.
Оказалось, до нее дозвонилась из деревни тетка и донесла до столичной племянницы тяжелую весть: пропал старший сын ее, двоюродный брат Таси Алексей, так хорошо знакомый Морхинину. Плача, тетка говорила: разыскивали по всей округе внезапно выбывшего из жизни Алеху безуспешно. Обнаружили покореженный недавно приобретенный мотоцикл – с его номером, но без коляски. Купил какой-то тверичанин на рынке у неизвестного человека. В милиции мотоцикл зарегистрировали, не интересуясь прежним владельцем. Словом, Алеху не нашли ни живого, ни мертвого. Тетка рыдала по телефону, просила Тасю заказать в храме заочное отпевание ее сына, раба Божьего Алексея.
Тася обещала и тоже плакала. Погоревал и Морхинин, вспоминая отважного Алеху и самого себя вместе с ним в роли «черного копателя». А еще он вспомнил о том, что в недоступном и надежном местечке у него в комнате хранится подаренный Алехой вороненый вальтер. И к нему шесть боевых патронов. Что-то неясное, будто бы отдаленно намекающее, убеждало бывшего оперного хориста: жизнь его по неведомой причине входит постепенно в некое странное скольжение, и, вполне возможно, в смертельный «штопор». Почему? Этого он не умел себе объяснить. Кому он нужен? Пенсионер по выслуге лет, церковный певчий, неизвестный (а может, просто неталантливый) писатель. И еще более неизвестный поэт. Но интуиция подсказывала: подаренный Алехой вальтер ему пригодится.
Зима вступала в свои права: иногда шел снег, иногда морозило. Серые тучи все чаще застилали подсвеченное рекламами московское небо.
Тася и Морхинин пели в праздничном хоре храма Пресвятой Богородицы. Здоровье иногда пошаливало. Тася стала чаще простужаться. Руководила хором иной раз с повышенной температурой. А Морхинин нередко пел, проглотив таблетку, чтобы снизить давление. Нельзя сказать, будто он стал тяжелым гипертоником, но время от времени эта болезнь его донимала.
Тася отсылала по электронной почте его небольшие рассказы (чаще фантастику) в соответствующие редакции журналов. Иногда удачно. Но бедственное продолжение его неуклонно закручивающейся судьбы избрало для своих извещений телефон в коридоре коммунальной квартиры.
И именно так это выглядело черно-синим вечером, метущим за окном белой крупой: в коридоре дребезжит телефон, кто-то из симпатичных парней-соседей стучит:
– Валерьян, вас.
Морхинин подходит, думая о развитии фабулы своего приключенческого романа.
– Валерьян Александрович?
Он сейчас же узнал это нежное, срывающееся от горя сопрано.
– Юля? Вы, Юлечка? Вы… Что с ней?
– Умерла. – Юля плачет горько и жалобно, почти по-детски, хотя прошло десять лет с той поры, как он знал ее молодой девушкой.
Значит, Кристина Баблинская умерла недавно. Ее сестра еще не наплакалась.
– Но ведь положили на обследование. Почему – вдруг? Еще же не начали лечить. Ведь многих спасают…
Это Морхинин говорит совершенно зря. Христи, которая полусерьезно утверждала, что он ее единственный любимый мужчина, больше нет.
– Думали, у нее рак плазмы, – рассказывала, плача, Юля. – Это неизлечимо. Она знала, но надеялась немного пожить. А тут ночью приступ печени – и все. Как же так?… Она умерла в совершенном одиночестве. Только дежурный врач. – Неожиданно Юля перестала плакать. Видимо, взяла себя в руки и приступила к деловой части своего сообщения. – Валерьян Александрович, вы будете на похоронах? Кристину отпоют и похоронят на Даниловском кладбище. Там, где я вас с ней познакомила.
– Да, конечно, но… Видите ли, Юлечка, на отпевании и похоронах будет, наверное, присутствовать ваш супруг. А после того случая, когда он со своим спутником собирались меня избить, но меня спасло только ваше вмешательство, – с интонацией благодарности, но довольно уныло сказал Морхинин. – Мне бы не хотелось видеть вашего мужа.
– Ах, он и не помнит про то глупое недоразумение! – воскликнула Юля.
«Для хама, для обнаглевшего бандита это, может, и впрямь легкое недоразумение, – подумал Морхинин. – Расквитаться бы с ним… Да и с другими… – В душе он посмеялся над собой: экий я испанец-чеченец без кинжала. – Он приостановил самоиронию. – Зато с вальтером…»
– Мы вместе участвовали бы в отпевании, как когда-то, – настаивала Юля. – Все бы слушали и умилялись, не зная ваших отношений с покойной Христей, – Юля неожиданно усмехнулась.
– Моих отношений… с Христей? – переспросил Морхинин.
– Ну да, – уверенно произнесла Юля.
– Значит, вы осуждаете свою сестру? С каких это пор?
– С той Рождественской ночи, когда я изнывала одна в постели, а сестра занималась с вами любовью.
– Так вы не спали в ту ночь? Вы и позже знали о встречах Христи со мной?
– И не только с вами, но и с моим собственным мужем.
– Тогда я понимаю, как ваше горе искренне.
– Да, искренне! – крикнула в трубку Юля. – Несмотря ни на что!
– Нет, Юля, присутствовать на отпевании и похоронах я не буду. Как писатель, я приду почтить память поэтессы Баблинской в ЦДЛ на гражданскую панихиду. Извините, – чувствуя досаду, граничившую с бешенством, Морхинин положил трубку.
Утром, через день, он подумал и не пошел на гражданскую панихиду.
А еще через несколько дней по тому же телефону у него состоялся разговор с Юрием Ивановичем Зименковым.
– Как самочувствие? Как наши дела, старина? – бодро начал Зименков.
– Ты имеешь в виду бутылку «Белая лошадь»? Еще не откупоривал. Она по-прежнему стоит там, где поставили.
– Кто стоит?
– И бутылка, и лошадь. Там же лежит пачка «зеленых».
– Ха-ха-ха! Это очень остроумно! – однако в смехе Зименкова слышалось некое нервное сомнение.
– Все на месте, – еще раз подтвердил Морхинин. – Ты не хочешь ли переставить лошадь в другое стойло?
– Пока нет. У меня к тебе вопрос.
– Слушаю внимательно, навострив уши.
– Ты как-то говорил, что твою повесть «Круглый заяц» не вернули три журнала, хотя публикацию отклонили. Повтори названия этих журналов.
– Во-первых, патриотический безгонорарный журнал «Московское известие», – начал вспоминать Морхинин: – любовница старого хрена Лебедкина Горякова орала, что выкинула мою повесть в корзину для мусора. Дальше. Вернули с возмущением как «порнопроизведение» в «Столице»: больше всех смурела критикесса Капитолина. Потом долго тянули в журналишке «Новый полет юности»: редактор Ирина Яковлевна (фамилия инкогнито), неуловимая как Мата Хари, в конце концов заявила мне на улице, что наплевала на мою повесть, что я придурок, и потребовала отвалить от нее немедленно. После чего натравила на меня двух здоровенных холуев. Быть бы мне битому как – помнишь? – в vip-поселке с золотыми унитазами. Но я успел пырнуть одному по голени ногой… знаешь как?.. («Конечно, знаю! – подтвердил Зименков. – Сам сколько раз применял!») Недавно в кафе возле консерватории столкнулся случайно с этой выдрой…
– С какой? С Капитолиной?
– Да нет, не путай. Ирина Яковлевна опять напустила на меня двоих барбосов. У одного уже был готов кастет. Но я нашел проход в старенький дворишко с гаражами. Там меня один майор в отставке спас. Хороший мужик. А эти костоломы меня потеряли. Правда, одного я недавно заприметил в центре с его хозяйкой. Он тоже меня засек, кулачище показал.
– Так это чистый триллер! – восхитился по телефону Зименков. – Вот про все и накатай. А еще куда отдавал этого своего «Зайца»?
– А еще отнес в маститый журнал «Ноябрь». Там вежливо-изящно приняли распечатку, зафиксировали в компьютере. Ну, что ты! Прямо институт благородных девиц… Одна русая, вторая вороная в локонах: «Позвоните через месяц». Звоню. «К сожалению, отклонили». Прихожу, как вислоухий дурак: «Прошу вернуть мне мою рукопись». И начинается комический балаган: «Что? Как же так! Она лежала только что здесь, на этом столе. Какой ужас!» Пищат, ищут, валят друг на друга… «Ну, – говорю, – девицы, вам бы на эстраду, имели бы успех. В голом виде». – Морхинин малость приукрасил это событие.
– Теперь послушай меня, Валерьян. Все пропажи твоей повести неспроста. Идет погоня за кодом, который либо отпирает огромную сумму денег… Фантастически огромную! Либо код этот объясняет последний секрет нанотехнологий, дающий международный банковский счет на ту же гигантскую сумму.
– Это как у твоего Михаила?
Читать бесплатно другие книги:
