Паутина судьбы Stenboo Doc
Алеха положил в багажник две штыковых лопаты, несколько пустых мешков из-под картошки и запасную канистру с бензином. Внутрь, на сиденья, кинул сверток: хлеб с вареной бараниной, соленые огурцы, малую бутылочку самогона и заряженную свинцовым «жаканом» берданку – на всякий случай.
Щелястые створки у ворот сарая тихо прикрыли. «Москвич» не спеша выехал. Кренясь в лужах и рытвинах, выбрался на проселок, изуродованный гусеничными следами трактора. Добираться предстояло километров пятьдесят, не меньше. Ехали просыпающимися, золотистыми от первых лучей, ничем не засеянными полями.
– Скажи мне честно, Валерьян, – хитро щуря глаза, говорил Алеха. – Вот ты поехал со мной рисковать свободой, а то и жизнью. А зачем тебе много денег? Что ты хочешь купить? Мебель? Квартиру? Дачу настоящую выстроить? Может, за границу слинять?
Морхинин только усмехался. Алеха продолжал настойчиво:
– Я прямо скажу. Если повезет, я куплю иномарку. «Шевроле» хочу иметь и кататься на ней по всем окрестностям. Ну, а ты – скажи: что хочешь купить?
– Да ничего особенного… Так, по хозяйству… – соврал Морхинин. – Всяких проблем хватает…
На самом деле он давно задумал издать стихотворный сборник на хорошей бумаге и в красивой обложке. Пять лет примерно он публиковал в газете у Лямченко подборки своих стихов. Конечно, о собственном творчестве у него сложилось, как ему казалось, непредвзятое мнение. Но имелись сведения, что признанные поэты их одобряли. Найти издательство, выпускающее не авангард, а традиционную поэзию, представлялось Морхинину невозможным. Следовательно, стихи надо было издавать на свои деньги.
И вот туманным весенним утром двое мужчин в сапогах и телогрейках, с мешками, лопатами и ружьем, бросив «Москвич», пошли через лес к своей корыстной цели, недостойной законопослушного совестливого гражданина. Забрались в чащобу. По каким-то ему одному известным признакам Алеха обнаружил почти сровнявшиеся с лесной почвой и налитые грязной водой остатки окопов. Морхинин во всем подчинялся Алексею, так как родился, как он заявил, «на асфальте большого города» и в лесных порядках ничего не смыслил. Присели на поваленную старостью березу, перекусили. Потом стали копать.
Как ни удивительно показалось Морхинину, копал он довольно сносно. Помогла ежегодная наука, которую он постигал летом на огороде. Копал усердно, придерживаясь курса, указанного Алехой. И вот наконец лопата звякнула, задела что-то металлическое. Это оказалась немецкая каска. Рядом скалился набитым землею зубастым ртом грязно-желтый череп. Затем попадались какие-то кусочки зеленоватого металла: то ли осколки мин, то ли что-то от обмундирования, истлевшего в почве. Стали чаще откапываться кости, пряжки от ремней – и от наших, со звездой, латунные, и немецкие, с выбитой надписью.
Морхинина не повергали в мистический страх останки погибших. Он привык за годы работы в церквах отпевать еще одетых мертвой плотью покойников. А эти разрозненные кости солдат вызывали лишь тихую печаль, как надгробия старого погоста. Сначала он нашел немецкий кинжал в ножнах с крестообразной рукоятью, потом русский штык и бойцовую часть винтовки.
Неподалеку радостно засопел Алеха. Он извлек из засыпанной песком ямы сразу два немецких автомата-шмайсера. Оба оказались неповрежденными. Оставалось очистить их от затвердевшей земли, как следует отдраить, разобрать, смазать маслом и проверить годность.
Морхинин откопал советский автомат ППШ без приклада и невольно испытал при этом чувство некоей растроганности. Если человеческие кости были одинаковы – не различить немца от русского, – то оружие точно указывало на принадлежность погибших. Даже сугубо деловитый Алеха чуть взгрустнул:
– Да, полегли ребятишки, сражались за родину… Так и лежат неузнанные, неотпетые, непохороненные… За родину… А родина-то другая стала: одним – все, другим – ничего… Да и управление из-за бугра, из-за океана… Как скажут, так начальство наше под козырек… Сражались, погибали… Может, не стоило?
– Ну, ты это брось… – нахмурился Морхинин, как более информированный и начитанный о прошедшей Великой Отечественной. – То была не просто драка кто кого, а война на уничтожение… Если бы немцы взяли верх, выкосили бы население… Уж половину нации точно бы ликвидировали…
– И так половину ликвидируют, без войны, – вдруг жестко сказал ему Алеха. – Если только чудо какое спасет… Ладно. Давай копай, патриот.
К темноте оба выдохлись. Завернули найденное в мешки, а сами укутались как могли, теплее. Поели и сразу потянуло ко сну. Алеха зажег фонарик.
Внезапно раздался хриплый вопль. Что-то черное шарахнулось вверху, между деревьями. Еще раз пронесся дикий, раздирающий душу крик. Морхинин почувствовал, как у него колотится сердце. Потом воцарилась загадочная, с чьим-то угрожающим присутствием, тишина.
– А если костер зажечь? – неуверенно предложил Морхинин, сдерживая нервную дрожь.
– Нельзя. При нашем занятии не рекомендуется.
Они продолжали вслушиваться. Снова раскатился во тьме ухающий вопль.
– Что за дьявол кричит? – Морхинина передернуло. – Прямо в нечистую силу поверишь, ей-богу… Жуть какая…
– Да это филин. Главная опасность в наших местах – предприниматели вроде нас, – «утешил» Алеха. – А то просто бандиты. Они не любят, когда им мешают пополнять арсенал. Тут по этому делу тоже немало народу сгибло. Учти.
Морхинину показалось: Алеха нарочно его пугает. Предприниматели, как Алеха назвал себя с Морхининым, укутались старыми плащами и пустыми мешками. Пережидали ночь.
К утру белый и плотный туман разлился между деревьями. Все стало мокрым. Алеха закурил дешевую вонючую сигаретку и сказал Морхинину:
– Вставай, Валерьян. Не отдыхать сюда притащились. Бери лопату, пошли.
Ломило с непривычки суставы. Покруживалась голова. Но, поев и отхлебнув самогона, они снова взялись за лопаты. Морхинин старался не отставать от жилистого и сноровистого Алехи. Он откопал три винтовки Мосина (еще дореволюционного образца). Без лож и прикладов, разумеется. Но немного заржавленные стволы и сами ружейные затворы были в порядке. Алехе везло на вражеское вооружение. Он обнаружил вблизи немецких скелетов еще четыре вполне пригодных шмайсера и совершенно целый пистолет вальтер.
Морхинин неожиданно почувствовал законное мужское желание владеть оружием. «Вычистить, отладить и зарядить этот вальтер… Тогда бы…» – подумал он жадно. Затем его странная алчность поутихла. «Ну, и что бы ты с ним делал? Взял бы с налета обменный пункт и хапанул пухлую пачку долларов?» Морхинин в душе посмеялся над собой, зная, что от природы неспособен к подобным подвигам. Но оружие, особенно такой компактный пистолет, – это возможность защититься от нападения непредвиденных грабителей.
Вторые сутки почти беспрерывного ковыряния в лесном подзоле показали Морхинину, что силы его кончаются. Он сказал об этом неутомимому Алексею. Поразмыслив, тот решил: пора возвращаться. Слишком долгое отсутствие да еще без каких-либо сведений о себе… Мобильников у них не имелось.
С особой тщательностью Алеха осмотрел, обтер ветошью и осторожно уложил в отдельный рюкзачок тяжелую противотанковую гранату. Распределив найденное оружие, они закрепили мешки на спине. Лопатами подпирались в трудных местах – в разных промоинах, при подъемах и спусках. На счастье, оврагов попадалось немного; большая часть пути пролегала по довольно плоским местам. Ныли плечи и спина, а ноги в резиновых сапогах горели. Напоминали о себе сломанные у vip-клуба ребра. Иногда они заставляли Морхинина остановиться и ждать, пока утихнет боль. Алехе приходилось кроме найденного нести на плече и ружье, но он был намного выносливее Морхинина.
К вечеру добрались до заросшей просеки. Алеха высматривал свой «Москвич». Под покровом надвигающейся ночи и нависших по краям просеки хвойных лап «копатели» приблизились к тому месту, где находилась машина.
Неожиданно Алеха дернул Морхинина за рукав, вынуждая присесть. Они затаились среди кустов – успели заметить опасность, не вышли открыто.
– Видел? – спросил Алеха, снимая с плеча ружье и взводя курок. Глаза у него от усталости и тревоги казались глубоко запавшими, черными.
– Нет, – ответил испуганным шепотом Морхинин.
– Там трое, – просипел Тасин брат, слегка приподнимаясь.
Три темные мужские фигуры стояли рядом с машиной. Они переговаривались, изредка оглядываясь по сторонам. Оружия при них заметно не было.
– Думаешь, официальные?
– Непохоже. Те обычно бывают большой гурьбой. С палатками. Со снаряжением, иногда с собаками. Эти смахивают на наших конкурентов. Ружей у них не видно. Лопаты, кажись, есть. Машину вроде бы не трогали. Похожи на молодняк. Надо их пугнуть, другого выхода нет, – сказал Алеха и стал красться, прячась в зарослях, к нежданным гостям.
– А если у них пистолеты?
На вопрос Валерьяна Алеха пожал плечами. Когда осталось метров тридцать, он распрямился в тени большой ели и резко гаркнул:
– Эй! Чего здесь надо?
Трое вздрогнули, шарахнулись в сторону от «Москвича» и уставились на Алеху.
– А вы кто такие? – после паузы осведомился один из «конкурентов».
Морхинин догадался быстро достать из мешка шмайсер и появился в нескольких шагах от своего спутника.
– Значит так, – угрожающим голосом раздельно произнес Алексей Алексеич. – Вы сейчас разворачиваетесь и двигаете вдоль просеки, не заходя в лес. Бегом. Ясно?
– А что такое? – опять подал голос тот же самый смельчак.
– Или мы начнем стрелять, – продолжал Алеха, вскидывая берданку к плечу, – на поражение.
Трое молчали, но не двигались с места. Взорвавшись пронзительным матерным криком, Алеха выстрелил. Пуля прошла над головами незнакомцев. Они тут же пустились бежать вдоль просеки, волоча за собой мешки и лопаты. Алеха перезарядил ружье и шарахнул им вслед еще раз.
Затем все делалось быстро. Он открыл дверцу машины, зашвырнул на заднее сиденье мешки с железом. Стал заводить ржавую тачку, матерясь от нетерпения. Морхинин тоже бросил в машину мешки, сел рядом с Алехой.
Наконец старый «Москвич» завелся. Поехали в противоположную от бежавших сторону. Бормоча проклятия, Тасин брат старался в темноте не завалиться в колдобину и не врезаться в дерево.
Отъехали километра два, остановились. Было тихо. Ветерок нежно шевелил ветви деревьев. В небе еще белели остатки бледного света. Где-то далеко, за чернотой леса, догорал закат, похожий на мерцающие угли костра.
Алеха вышел из машины, захватив ружье. Побродил немного, вернулся.
– Кажись, правильно едем. Сейчас заросшая дорожка начнется. Двинемся по ней. А там через часок должен быть настоящий проселок. По нему до Протасова…
– Деревня? – уточнил Морхинин.
– Была когда-то… – язвительно хмыкнул Алексей. – Еще лет тридцать – и деревень не будет. Останутся дачные поселки, населенные пункты разного назначения. Пропадет народ – со своим свычаем-обычаем, с сельским хозяйствованием. Останется смешанное население разного роду-племени, и к концу следующего века Россия распадется.
Издали послышалось приближающееся тарахтение мотоцикла.
– Это за нами, – довольно спокойно произнес Алеха. – Наши знакомые. Где-то у них припрятан был мотоцикл с коляской. Наверное, и оружие есть. Так что для нас война начинается.
Словно подтверждая нерадостный прогноз, из-за поворота вылетела мотоциклетка. Пуля звякнула по заднему крылу «Москвича». Вторая свистнула мимо, сбивая пушистую веточку придорожного куста.
Алеха на ходу вывернул машину с дороги на лесную поляну. Прокатив несколько метров, будто загородился от нападавших косматой елью. Остановились. Алеха схватил берданку и рюкзачок с гранатой.
– Ты что! Это уголовное преступление! – обомлев, воскликнул Морхинин.
– А когда нам сделают дырки в башках, это будет шутка? Они, видать, не ангелы. Ты беги в лес и спрячься. Я постараюсь их остановить, – Алеха вынул гранату из рюкзачка и с веселым бешенством крикнул: – Спасай, родимая!
Пригнувшись, он побежал к дороге. Из приближающейся мотоциклетки опять стреляли, но мазали – их трясло и подбрасывало на кочках. И тогда Алеха кинул гранату. Взрыв был такой силы, что у Морхинина заложило уши, хотя он спрятался в отдалении. «Неужели Алексей убил этих дураков с пистолетами? А если нас найдут? Господи, зачем я согласился!»
Ошеломляюще резко наступила полная тишина. Морхинин вернулся к машине с берданкой наперевес. Шатаясь, пришел и Алеха. Сел на землю, тяжело дыша.
– Ну? Что? – трясущимися губами спросил Морхинин.
– Все нормально, – хрипло ответил Алеха и достал из внутреннего кармана телогрейки мятую пачку сигарет.
– Ты их взорвал?
– Да нет, шибануло их волной от взрыва. Все живы, я проверил. Контуженные. Я забрал у них стволы и закинул подальше в чащу, в болото.
– Зачем? – не понял Морхинин, все еще не избавившийся от страха.
– Это вещественные доказательства. Однако нам вязаться ни к чему. В милицию же не пойдем жаловаться, а? – Алеха засмеялся, потом сплюнул.
– А они?
– Они еще долго будут очухиваться. И мотоциклетку я испортил, проводок включения оборвал, бензин вылил… Садись, трогаем.
Приехали домой утром следующего дня. Алексей сразу отослал Морхинина к Тасе.
– Я тут спрячу все куда надо. Тачку свою замаскирую. А ты давай спи. Таське скажешь: рыбы не было. Больше, мол, туда не поедем.
Тася, ругая «рыболовов» (особенно совратителя-брата), бросилась кормить возлюбленного писателя. Однако Валерьян, чуть живой после боевых впечатлений и дальней дороги, отказался. Пробормотал что-то заплетающимся языком. С трудом скинул сапоги, разделся и, добравшись до постели, рухнул в сладкую бездну сна.
XXI
Морхинин с Тасей приехали в Москву к Успению Богородицы, как уговаривались с настоятелем отцом Виталием. Отслужили всенощную.
А на другой день после обедни Морхинин отправился в Неформатную писательскую группу. Он давно стоял на очереди издания сборника некоторых своих неопубликованных вещей. Издание осуществлялось бесплатно: всего сто экземпляров объемом чуть побольше сотни страниц.
Морхинин позвонил прозаику Василию Капаеву. Тот занимался непосредственно этим делом и объявил, что его очередь подошла.
– Приезжай, выберешь цвет обложки.
Морхинин приехал на Большую Никитскую. Влез на второй этаж, стараясь случайно не встретить Лебедкина, которого не переносил с тех пор, как литературный начальник со своей любовницей его обидели. Поговорил с Капаевым. Выбирая обложку, ткнул пальцем бежевый колер. Все же хоть что-то из новых его творений выйдет в свет.
– В ЦДЛ в малом зале вечер поэтов, – сообщил Капаев. – Если хочешь, послушай, какие они вирши будут завывать. Ты ведь тоже поэт, у Кольки Лямченко в газете печатаешься. Я как-то случайно наткнулся. Вполне профессиональные стихи. Иди выступи, – советовал на удивление благожелательный Капаев.
Идти в сборище поэтов не хотелось. Затем Морхинин все-таки задумался, поцикал зубом. Решил: пойду. Сам, конечно, ничего читать не буду. Да и неудобно – никто не приглашал. Как-никак новое впечатление. Деревня, надо сказать, приелась за лето со своими грядками, хозяйственными хлопотами. Про «черное копание» с братом Таси, про дальнейшие заботы Алексея по поводу реализации выкопанного оружия он старался не думать.
Погода на дворе установилась хмуроватая, прохладная. Определенно чувствовалось приближение осени. По этому поводу Морхинин был в пиджаке и осенних брюках. В общем, получился приличный серый костюм. Давнишний плащ он перекинул через руку.
Зал был полутемный. Свободных мест много. Морхинин сразу сел. Рядом с ним стул тоже оказался не занят. В конце зала озаренная большим светильником стояла у микрофона Кристина Баблинская в закрытом до шеи платье. Она заканчивала читать стихотворение томным хрипловатым голосом. Поэтесса выглядела повзрослевшей и строгой, заметно изменилась за последние годы. Лицо ее казалось сильно загорелым, а волосы, распущенные по плечам, золотились темным каштаном. «По-новому выкрасилась?» – удивленно подумал Валерьян.
Слушая Баблинскую, Морхинин поражался навязчивой зауми и показной распущенности модных стихотворительниц. Простительно для молоденьких дурочек с задранными носами и безнадежными, в сущности, амбициями. Но Баблинской аплодировала группка «актуальных» поэтов. Кто-то из них выступил и сказал, что это совсем не порнографические стихи, а проникновение в скрытые и подавленные желания большинства людей, особенно темпераментных женщин.
Затем поэт Вапликанов осудил эти неуемные пристрастия отечественных поэтесс, тогда как в России происходят трагические и необратимые изменения. И процитировал отрывок из патриотической баллады поэтессы Марины Стукиной, которую боялись публиковать даже официально разрешенные оппозиционные журналы.
Послышались раздраженные выкрики. Двое мужчин из разных концов зала стали продвигаться навстречу друг другу с воинственным видом. «Неужели мордобой будет?» – заподозрил Морхинин.
Баблинская подняла руку и попросила разрешения прочитать еще одно стихотворение. «Давай, Христя, раздевайся дальше!» – крикнул озорной голос. Смуглое лицо Баблинской стало от злости еще темнее. Она кашлянула и сказала сердито:
– Вы не хотите, чтобы я читала. Но я буду читать назло всем.
– Надеюсь, вы найдете другую тему, – вежливо предположил Вапликанов.
Кристина опять подняла руку, будто римская статуя или девушка из гитлерюгенда, и начала, сомкнув грозно соболиные брови. Морхинин прислушался. Зал постепенно затих.
- Ночь глуха. Нисходит прана
- Спектром волн от бездн миров,
- Омывая непрестанно
- Семь космических основ.
- И опять Луна туманна —
- Давний спутник бледных снов;
- На нее взирая странно,
- Пишет Русь месяцеслов.
- Ей созвездья напророчут
- Неосознанных грехов,
- Потрясений набормочут
- В тайном сборище волхвов.
- Жизнь людская безотрадна
- От рожденья до гробов…
- Длится ночь. Нисходит прана
- Спектром волн от бездн миров.
– Масонские стихи, – отчетливо определил Вапликанов. – Но сделано хорошо. Выпустите поэтов другого направления. Должна быть справедливость.
Стали выходить по очереди мужчины и женщины. Большинство из них Морхинин не знал. Они читали вполне приличные стихи, наполненные банальностями, которые увидишь в каждой газетной или журнальной подборке. Морхинину стало скучно. Он собрался уйти, однако почувствовал, что кто-то сел рядом на свободное место и теплая рука мягко легла на его руку. Ощущение этой нежной и в то же время настойчивой руки, оказывается, навсегда оставалось в его памяти.
– Христя, здравствуй, – шепотом поздоровался Морхинин, преодолевая неожиданное волнение.
– Здорово, хрычуга. Я тебя сразу высмотрела в темноте. Читаю, а сама вижу: приперся мой милый певчий с правого клироса, – сказала Баблинская. – У меня ж глаза, как у кошки. Хорошо выглядишь… для своих лет. А я сильно постарела? Говори, не выкручивайся.
– Совсем не постарела, но изменилась. Из бесстыжей девчонки стала стопроцентно роковой женщиной. И стихи твои последние мне понравились. Какое-то в них есть честное уныние, даже трагизм. Это здорово.
– Линяем. Коллеги надоели. Пригнись, дылда.
Они бочком проследовали из зала в вестибюль.
Кристина получила в гардеробе свой плащ, надела его и взяла Морхинина под руку. Старый гардеробщик, видимо, вспомнивший вопли пьяной Христи, обвинявшей Морхинина в обольщении и подлости, слегка расширил зрачки. Впрочем, он тут же равнодушно отвернулся. Видал и не такое, да еще среди знаменитостей.
Кристина на улице глубоко вдохнула холодный воздух. Держа Валерьяна под руку, потянула его в сторону Тверского бульвара.
– Ты занят? – спросила она, что-то прикидывая в своих планах на сегодняшний вечер.
– Да нет, не особенно. Жена у своего сына. Я тут заглянул в Неформатную группу. Выходит мой бесплатный сборник на сто экземпляров.
– А у тебя в нем что? – заинтересовалась поэтесса.
– «Четыре повести о молодых девушках», – засмеялся Морхинин.
– Старый распутник! – шутливо возмутилась Христя. – И тут за свое. Нет чтобы рассказы о тяготах полузадушенного отечества.
– Там одна повесть историческая. Остальные современные, о наших страдающих гражданках. Словом, про их не самую развеселую жизнь.
– Тогда пошли ко мне обедать, любовь моя, – проговорила Баблинская без всякого нажима в окончании своего приглашения.
– Ну, уж и… К чему баловаться этим словом, – засмущался Морхинин, глядя в ее смуглое и, как теперь стало заметно, поблекшее лицо.
– Я и не балуюсь, – Христя пожала женственно-покатым плечом. – Что есть, то есть. Вечер наш. Я одна, ты на сегодня свободен. Обед я приготовила вкусный, по-хохлацки. Редко готовлю, но иногда хочется самой стряпать. Ну?
– Да как-то вдруг… – словно неопытный юноша, засомневался в себе Валерьян.
– Последние семь лет я люблю одного мужчину – тебя, балбеса.
– Но мы же не встречались с тобой месяцами. Даже виделись редко.
– Тем более. Одно твое слово, и я бросила бы любого партнера. А ты даже не звонил. Я-то тебе звонила время от времени. Подходила твоя жена. Иногда мужики и какая-то, по-видимому, старуха… Но ты не взял трубку ни разу.
– Я не подхожу к телефону. Почему-то так сложилось…
– Кстати, Юлька давно ушла из церковного хора. Выскочила замуж за одного полууголовного воротилу. Хам и скотина редкостный. Но она его держит обеими ручками. Представляешь? После своих корпоративных пьянок препирается, надравшись в лоск, хулиганит, ругается… («Как некоторые из здесь присутствующих», – скрывая усмешку, подумал Морхинин.) После всех его фокусов Юлька сама признается: убила бы. Да он как навалится с яростью голодного тигра… И на следующий день она все готова ему простить. Тем более что он щедр: вешает на нее всякую мишуру.
– Я приблизительно знаю этого почтенного бизнесмена, – Морхинин рассказал историю, как его чуть не измордовал телохранитель рассерженного муженька Юли.
– Она мне ничего не сказала. Ну, пошли ко мне, бедный ты мой, бедный, романист и стихотворец, и певец и на дуде игрец… Будем обедать и обниматься.
– Дружески? – спросил со смехом Морхинин.
– Не совсем.
– А если за прошедшие годы поезд ушел далеко от той станции, где праздновали Рождественскую ночь?
– Надеюсь, не слишком далеко. Можно догнать и прокатиться.
XXII
На другой день Морхинин уехал к Тасе. Она, оказывается, подалась в деревню. Валерьян вздыхал угнетенно: а не доставит ли жене от любвеобильной Христи какую-нибудь сопроводительную заразу? Времена-то какие! СПИД, гепатит, еще черт знает какие венеркины хвори заставляли призадуматься по поводу легких связей.
Морхинин прикинулся серьезно простудившимся. Потом долго жаловался на повышенное кровяное давление, пока все-таки не посетил соответствующего доктора. Тот после обследования убедил в абсолютном благополучии, и его взбаламученная мнительность несколько успокоилась. Он снова превратился в заботливого, хотя и стареющего супруга.
Когда через неделю Морхинин с Тасей собрались в Москву насовсем, то есть до следующего лета, явился Алеха.
– Попрощаться пришел и еще кое-зачем, – загадочно сказал он.
Алеха был хмурый, расстроенный. Поманил Морхинина. Они пошли за деревню, к опушке леса.
– Дела плохи.
– В смысле?..
– В том смысле, что нагрели нас. Я нашел покупателей через одного мужика. Он подавальщиком работает, шашлыки разносит на станции, прямо у путей. Обещал найти желающих приобресть стволы. Ну, они оказались бандюками из-под Ржева. Я показал им автоматы, винтовки. К нашим ППШ и винтовкам я сам на токарном станке ложа и приклады сделал. Железо отдраил, прочистил, смазал. Одно слово: подготовил, как на выставку. Одобрили, проверили – все действует, хоть сейчас в бой. Уговорились о цене.
– На «Шевроле» хватило? – засмеялся Морхинин.
– Какой там! Жмоты те еще попались. Они говорят: «Если только вякнешь, мы тебя ментам сдадим. А лучше, в натуре, сами где-нибудь в лесу закопаем. Иди, говорят, и молись, что живой остался. Нам одни знакомые пацаны рассказали, как ты их чуть гранатой не взорвал. Не отнекивайся. Ты это был, больше некому. И с тобой напарник с автоматом. Так что исчезни, пока мы добрые». Я вижу: делать нечего, плюнул и пошел.
– Значит, зря мы с тобой двое суток упирались, – Морхинину было действительно досадно. – Эх, зачем ты, Алексей, все это затеял? Раз нет нормальных покупателей…
– Ну я все-таки не совсем уж простак, – криво усмехнулся Алеха. – По одному автомату – нашему и немецкому – я припрятал. Оставил и одну винтовочку, и вальтера сохранил.
– Что ж, хорошо: хоть что-то осталось… – с некоторой надеждой произнес Морхинин. – А вообще брось ты копанием заниматься. Попадешься – или посадят власти, или убьют бандиты. Мне тебя жалко будет, мошенника.
– Спасибо за сочувствие, – Алеха поклонился клоунски, даже снял кепку и подержал на отлете. – Автоматы, винтовку, немецкий кинжал я договорился одному богатею сбыть. У него дача неподалеку, целый дворец из красного кирпича. И он, видишь ли, имеет коллекцию старинного оружия… Он мне все показал, ничего не боится. У него охрана. В общем, с Великой Отечественной у него, у богатея-то, вроде ничего не приобретено. И он мои автоматики и винтовочку с радостью берет.
– Так ведь на «Шевроле» не хватит, – сказал Морхинин, понимая, что денег на издание стихов ему не видать.
– Но на мотоцикл с коляской думаю заработать. Ты уж, – вздохнул Алеха, – меня прости, Валерьян. Мне транспорт нужен позарез. Иначе не выжить. Работы нет, заработка нет. Лес пилить и без меня хватает народу. Начальство местное такими, как я, не интересуется. Хочешь воруй, хочешь наркотой торгуй, хочешь грабь… Еще можно дачи строить. Да приезжие из Азии постепенно это дело к рукам прибирают… Такие вот пироги.
Он достал аккуратно завернутый в чистую тряпицу вальтер.
– Мне? – растерялся Морхинин, и сердце у него почему-то заныло.
– На память, – подтвердил Алеха. – Работает отлично, как новенький. Я проверял. Конечно, избави тебя Бог от бед, а все-таки… В обойме шесть пуль. Как стрелять – знаешь?
В Москве Морхинин взялся за писание новых повестей. Будто хотел доказать самому себе, что запретное копание в лесной чаще и даже церковное пение не могут упразднить его писательскую фантазию.
В одной из них пожилой человек случайно обращает внимание на жильцов, снимавших соседнюю квартиру, и убеждается в том, что это активные деятели наркотрафика. Постепенно он понимает, какую роль в этом спектакле играет консьержка у него в подъезде и даже его собственная жена, запутавшаяся среди интриг и угроз. Он взваливает на себя роль карателя и убивает жену, применив отточенную отвертку. Разум его мутится, не в силах превозмочь страх и отчаяние. Наконец убийца видит в окно, как возле подъезда останавливается милицейский УАЗ, из которого выходят опера. Не находя способа избежать ареста, герой Морхинина прыгает с шестнадцатого этажа.
«– Детектив! – воскликните вы укоризненно. – Так что же ваш Морхинин разливается в осуждающих сентенциях по поводу популяризаторства детективов?»
Иногда Морхинин оставлял прозу, вскакивал из-за стола, ходил по комнате и сочинял рифмованную дребедень, которая, конечно, уничтожалась, а наш сердитый прозаик усаживался за следующую повесть.
В общем, в один день, сложив детектив, исторический рассказ, фантастическую повесть и старый очерк о Дорохове, Морхинин неожиданно присел к столу и на отдельной бумажке написал воинственно:
- Страшитесь же, враги,
- Чудовища, химеры…
- Да будет месть права —
- Без жалости, без меры…
Он взял кейс с образцами своей продукции (уже распечатанными Тасей и перенесенными на дискеты) и поехал на метро к тому почти сплошь стеклянному зданию, где на двадцати пяти этажах расположилось множество разнородных офисов и несколько журнальных редакций.
Узнав в вестибюле, где находится журнал «Поиск», он с удивлением убедился: журнал по-прежнему существует со времен публикации его «Венуси», и редактор у него неизменный.
Морхинин поднялся на двенадцатый этаж. Постучал в одну из безликих дверей с приклеенной буквой «П»… Перед стопой распечаток корпел все тот же худощавый зачинатель «Поиска», но уже слегка седоватый. Он быстро читал печатные строчки и, не поднимая глаз, спросил:
– Вы ко мне?
– Да… Я в свое время напечатал у вас повесть… о девушке-роботе… Называлась «Венуся»…
– Я помню вашу повесть, – прервал его Кузин, все так же не поднимая глаз. – Морхинин?
– Да… Но ведь прошло десять лет. Вы помните? Неужели?
– Хорошая повесть. Большая литература. Нам бы теперь попроще. Что у вас?
Морхинин перечислил принесенные распечатки, глядя с умилением на Кузина, который в ответ посмотрел на него холодным взором профессионала-предпринимателя. Достав из кейса, Морхинин отдал свое добро Кузину. Тот предложил подождать пятнадцать минут и побежал глазами по его строчкам.
– Александра Германовна! – через четверть часа громко позвал Кузин. – Дискеты есть? – обратился главред к Морхинину.
Автор торопливо кивнул. Вошла румяная дама в брючном костюме.
– Слушаю, Евгений Борисович.
– Я беру все четыре вещи Морхинина. Будут выходить по одной в каждом следующем номере.
Морхинин рассказал Тасе о своем успехе в журнале «Поиск». Тася радовалась, когда фантазия Валерьяна приносила плоды. Ее лицо, не лишившееся с годами миловидности, хотя несколько пополневшее, светилось от сознания общей победы. Даже румянец разлился по щекам с еще не отошедшим летним загаром. Когда Тася улыбалась, от ее глаз разбегались тонкие морщинки-лучики.
Были у Морхинина в свое время тайные мысли о расставании. Однако он так и не решился на этот шаг. Перетерпел и как-то обвык. Видимо, Валерьян все-таки по-настоящему жалел подругу. А ведь «жалеть» по-русски то же самое, что «любить». «Надо бы хоть обвенчаться, – говорил себе Морхинин. – А то помру в один прекрасный день, и Тася останется без почетного статуса вдовы. И в ЗАГС нужно обязательно».
Он сказал Тасе об этом. Она улыбнулась смущенно:
– Ну, как хочешь…
После издания в четырех номерах «Поиска» его литературных изделий, бывший оперный хорист, как это нередко с ним случалось, расхвастался. Встретив около ЦДЛ критика Селикатова, подарил ему свою детективную повесть.
– Пора бы где-нибудь упомянуть прозаика Валерьяна Морхинина, – заявил он. – А то превозносите кого-нибудь, а возьмешь в руки его писульщину – с души воротит. Где справедливость?
– Справедливости нет, не было и не будет, – сказал Селикатов. – Я знаю, как ты пишешь. Иногда на редкость хорошо, просто талантливо. Но пора уж давно определиться, в каком ты идеологически-литературном подворье. Если ты патриот, то отирайся возле «Нашего попутчика» или «Столицы». Надо уяснить все их предписания: либо православно-благостное, либо страдальчески-рыдальное с намеком на виновников русской печали.
– Ох, больно ты мудрено закручиваешь, – вздохнул Морхинин. – Ей-богу, головой тронуться можно. Просто я в литературу вошел с улицы, из другого мира. А вы все друг друга знаете – и попутчиков, и врагов, и хитросплетенных, и трехслойных.
– Я думал, ты глупее, – усмехнулся Селикатов, доставая из внутреннего кармана дубленки плоский флакон с коньяком. – Будешь? Тогда я сам хлебну для вдохновения. Но скажу тебе прямо. Большой литературы сейчас нет. А если ее таковой объявляют, то опять отдельно в каждом полку.
– Это ты дал по носу старику Лебедкину, когда он разогнал «Московское известие»? – неожиданно спросил Морхинин критика.
– Я, – признался без всякого смущения Селикатов.
– И как же при встрече с ним в институте? Он ведь тоже преподает критику.
– При встрече вежливо здороваемся. Он поддержал мою кандидатуру для выдвижения в профессора. Учись, брат… Чего сейчас пишешь?
– Про флибустьера и конквистадора, португальского мореплавателя Вашку Нуньеса Бальбоа. Вот уж кровь лил – без оглядки на общечеловеческие ценности, зато открыл Великий океан, который потом обозвали Тихим…
– А чего это вдруг… Вашко Нуньес? Кому это сейчас нужно? Вот Опаров после книги о чеченской войне написал роман про «лимоновца». Бери пример!
– Да отвяжись, ты. Русские – и цари, и путешественники – все прописаны. Издатели не берут. Предпочитают иностранных.
Селикатов зевнул и хлебнул из флакона. Морхинина внезапно тоже потянуло выпить. Они распрощались.
XXIII
Выпить в писательском кафе ему не захотелось: еще встретишь кого знакомого… Вообще, как вы успели заметить, Валерьян Александрович был не очень последовательным человеком. Он редко тщательно обдумывал свои слова и поступки. Оттого и попадал в неприятные, даже опасные ситуации.
И Морхинин пошел по Большой Никитской куда глаза глядят. Дойдя почти до консерватории, заинтересовался бегающими огоньками над витриной довольно симпатичного питейного заведения. Деньги за повесть в «Поиске» похрустывали в кармане пиджака.
Посетителей в кафе «Копернаум» толпилось довольно много. Морхинин снял шапку, расстегнул пальто. Стал высматривать между пьющих и жующих голов просвет. Контингент в основном мелкий: офисный планктон, забежавший глотнуть спиртного в конце служебного дня. С нахальными улыбочками и опухшими глазками клюкают и подружки этого потертого, взгогатывающего молодняка.
«Вон какая лапочка облокотилась на локоток и приуныла чего-то…» – размышлял Морхинин, пробираясь к столику, где рядом с хорошенькой девушкой было пусто. Из-под берета выбивались светло-каштановые пряди. Она сидела, положив одну на другую стройные ножки, обтянутые синими джинсами.
– У вас можно обосноваться? – с оттенком шутливости спросил Морхинин и опустился на свободный стул.
– Что? А… кажется, да, – рассеянно ответила девушка, слегка отодвигаясь.
Валерьян Александрович позвал официантку. Подошла упитанная молодая тетеха.
– Чаго заказуете? – Она смерила наглыми карими глазами пожилого мужчину и девицу в берете, видимо, считая, что они вместе.
– Коньяк вот тот, с золотой гроздью. Французский? («Сейчас скажет: «А як же!» – подумал Морхинин.)
Но официантка кивнула:
– Фрянсуский.
– Дорогой? («Ну сейчас скажет: «А як же!» – фантазировал, внутренне веселясь, писатель.)
– Дарахой, – опять не оправдала его надежды официантка.
– Тогда мне бокал.
– Польнэнький? То буде двести храм.
– Поменьше, сто пятьдесят. Коньяка хотите? – неожиданно обратился Морхинин к девушке в джинсах.
– Что? – удивилась она и поправила берет. – Нет, не надо. – Потом она посмотрела на Морхинина чудной нежности серыми, чуть косящими глазами. – Вот, может быть, кофе?..
– С мороженым? Помните старый фильм-комедию: «Женщинам – цветы, дитям – мороженое…»? А вы для меня дитя. Помните?
– Не помню, – засмеялась девушка и захлопала густо накрашенными ресницами.
«Вот поколение! – изумился внутренне Валерьян. – Папанова не помнит!»
– Кусать шо будем? – вступила в разговор официантка.
– Пирожное? – снова обратился к соседке писатель, чувствуя неожиданное влечение к этому юному созданию. Влечение поверхностное, почти платоническое, хотя и не без мелькнувшей гусарской мысли.
– Нет, я скоро должна идти… Только кофе…
– Тогда коньяк, кофе и шоколад.
Читать бесплатно другие книги:
