Паутина судьбы Stenboo Doc

XXV

Зименков прибыл в желтой тонкокожей куртке с воротником из седой лисы. Оставил на углу дома потертую, почтенного возраста «Ниву». Вошел в коммуналку шумно, с шуточками, со здоровенным тортом в высокой коробке, перевязанной алым бантом. Вспомнил, наверно, как жил до женитьбы с родителями и братьями в двух комнатах да с двумя соседями.

Сейчас в морхининской коммуналке находилась только старушка Татьяна Васильевна. Но она даже носа не высунула из своей комнаты. Недомогала.

После жизнерадостного вступления Зименков оглянулся настороженно:

– Где жена-то? Скоро придет?

– Поехала утрясать что-то с нотами для архиерейской службы. Наш храм должен посетить и провести литургию митрополит Истринский.

– Большое торжество?

– По церковным понятиям большое, – вяло подтвердил Морхинин. Не хотелось ему влезать в подробные объяснения, тем более что Зименкову эта сторона жизни совершенно неинтересна.

Сняв куртку, бизнесмен в канадском пуловере с белыми оленями сел за стол, стал серьезен. Морхинин указал на книжные полки, где позади черно-синих спин шекспировского издания упрятал он сумочку с барсовым оскалом.

– Может быть, заберешь сверхсекретный предмет? – спросил Валерьян. – А то неуютно: вдруг каким-нибудь чудом кто-то доберется…

– Будем надеяться, что все сойдет хоккейно.

– Что? – не сразу сообразил писатель. – А… «о кейно». Ладно, жаргонисты, сленгоделы, англостеники… Давай займемся «Круглым зайцем», – он достал компьютерную распечатку повести.

Сели, касаясь друг друга локтем, сосредоточились.

– Я не знаю, как может выглядеть слово, содержащее цифровой код, – сказал Морхинин сердито. – Но у нас, по твоим сведениям, есть примета. Слово или, может быть, имя, относящееся к античности. Читаем.

Морхинин спокойно, но все более вдохновляясь, перечитывал свою повесть. Следя за текстом, Зименков чем больше слушал, тем явственнее в его узких глазах проскальзывало одобрение.

– Здорово пишешь, Валя, – шептал он время от времени.

– Нас не интересует качество прозы, – ответил на его похвалы Морхинин. – Нам нужны античные слова. Итак, герой повести Сергей ходит в спортивное общество «Спартак». Его классическая борьба теперь названа греко-римской, и об этом по ходу фабулы упоминается. Фиксируем: греко-римская.

– И то, и другое в названии борьбы можно считать античным, – рассудил Зименков. – Но что-то мне подсказывает: не то. Слишком примитивно для обозначения кода.

– Хорошо, оставим как бы на полях листа. Помнишь, что такое оставить «на полях»? «Примитивно», ты сказал… По-моему, «примитивно» как раз и требуется для шифровальщика кода. Ну ладно, поехали дальше. «Когда приятели Сергея и знакомые девушки собирались у кого-нибудь на день рождения, он заваливал всех эрудицией, читая наизусть стихи. Это было тогда модно: что-то вроде интеллектуальной викторины. Кто-нибудь из взрослых гостей подкидывал задание молодежи… А наш сладострастник из девятого класса сразу догадался и читает: «Пой, о богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, гибельный гнев, причинивший ахейцам страданья без счета, ибо он в область Аида низвергнул могучие души многих и славных мужей…».

– «Илиада»? – не ударил лицом в грязь Зименков. – Гомер?

– «Илиада», Гомер, – подтвердил Морхинин. – Нужные нам слова: Ахиллес, Пелей… Аид…

– Аиды – это евреи? – наморщил лоб Зименков.

– В нашем случае это греческий бог царства мертвых, хотя я тоже однажды слыхал, как оркестрант назвал почему-то своего приятеля «аид». Тут я профан. Да, не забудь: Спартак.

– Стой, Валерьяша, ты пропустил «ахейцев»…

– Читаем дальше…

Однако, сколько ни вглядывались сообщники в текст морхининской повести, никаких «античных» слов обнаружить больше не удалось. Зименков помрачнел.

– Дашь мне рукопись на неделю? – спросил он Морхинина.

– Три распечатки в трех редакциях не вернули… Забирай, хоть насовсем. Мне все равно. Может быть, где-то уже напечатали, заменив автора, название и главных героев. Даже место действия ничего не стоит перенести из Москвы в Питер, например, или… в Ростов-на Дону.

Зименков положил повесть Морхинина в полиэтиленовый футляр и стал одеваться.

– Сегодня мы с сыном еще раз будем тщательно прочитывать твою повесть.

– А я скажу так: это блеф. И повестуха моя никакого отношения к вашим жутким коммерческим тайнам не имеет. Ведь случаются разные совпадения в жизни. Ну, потеряли дуры-бабы, растерехи, нахалки… А ты – код! Всемирная тайна!

– Нет, тут просочилась информация из совершенно закрытых инстанций. Я просто так не стал бы психовать и тебя беспокоить.

– Деньги вон лежат, можешь взять. Еще не потратил робкий поэт.

– Я сказал: «Это подарок!» – неожиданно покраснев, злым голосом крикнул Зименков.

– Хорошо, хорошо. – сказал Морхинин. – Не волнуйся.

Зименков уехал. Морхинин подошел к окну своей не слишком просторной комнаты и долго стоял. Меркнущий свет неба лился ему в глаза, и от этого становилось еще более грустно. Грустно было от странной заварухи с повестью. Возможно, Зименков выдумал все эти выкрутасы и ужасы. Но зачем? Значит, у бизнесмена есть какой-то резон. Есть резон и у редактора Ирины Яковлевны. И в «Ноябре». Кто-то ими всеми руководит, какой-то таинственный кукловод.

А еще было грустно до сосущей тоски, что неожиданно заболела и умерла Христя Баблинская. А нежная, совестливая Юля последние годы ненавидела свою непутевую сестру за то, что она спала и с ее мужем тоже. И даже припомнила давнюю Рождественскую ночь, в которую она бодрствовала, ревнуя Морхинина к Христе. И было неудобно перед самим собой из-за того, что он не заставил себя пойти хотя бы на гражданскую панихиду. Последний раз взглянуть на соболиные брови и траурно опущенные ресницы.

Морхинин открыл в шкафчике старомодного буфета нижнюю створку. Там находилась зименковская «Белая лошадь». По-прежнему запечатанная. Валерьян Александрович хмуро посмотрел на нее. Взял початую бутылку обыкновенной водки и рюмку. Налил и выпил, не закусывая.

Слезы сожаления и досады текли по его щекам. Мужчина постыдно пользовался отсутствием жены, чтобы погоревать об умершей любовнице. Совестно. И смешно. Ведь Кристина Баблинская, кажется, четырежды была замужем официально. Партнеры же ее временных связей выстраивались в многочисленную шеренгу. И среди этой шеренги жался сбоку неудачливый человек, неизвестный писатель и поэт, бывший некогда оперным хористом.

Ах, Обабов! Где ты теперь обитаешь, любитель ипподрома и полнотелых блондинок? Зачем ты капнул в душу наивному Морхинину каплю неотразимо проникающего яда, убеждая его стать писателем? Вот к какому разочарованию привело это настойчивое убеждение скромного церковного певчего.

Еще раз проштудировав внутри сознания свою ненапечатанную повесть, Морхинин подошел к общему телефону в коридоре. Он позвонил Зименкову на мобильный, который предусмотрительно был ему оставлен.

– Это Валерьян. Запиши в записную книжку слово «Форум». Ты понимаешь? Мы пропустили. Форум – это центральная площадь в Риме, где собирались все граждане, имеющие право выбирать… Ты понял? При чем площадь? Сергей в моей повести идет со своей взрослой любовницей в кинотеатр «Форум» рядом с Сухаревской площадью. Вот тебе слово, в котором вполне может быть заключен код. Чего? Мишкиным методом? Желаю удачи.

И опять звонок.

– Морхинин? Здрасьте. Вас майор Колосков беспокоит. Не вспомните?

Морхинин озадаченно помолчал и тут же воскликнул:

– Майор-ракетчик, потом десантник? Роман Петрович? Эх, как хорошо, что вы позвонили! А я уж скучаю по крепкому, жизнелюбивому человеку. Все такая кругом темная возня да тоска… Вот вы и решили объявиться: всякую хандру зачеркнуть, спаситель вы мой.

– Значит, признал, Валерьян Александрович? Ну, и добро. Как самочувствие-то? Терпимо? И то хлеб. А я вот по какому поводу. Завтра ко мне вечером Лида должна заехать. Мечтала повидаться. Как ты?

– Приеду. И Лиду, и вас увижу с радостью. Напомните адрес.

Войдя в дом, где жил в квартире своей двоюродной сестры майор Колосков, Валерьян Александрович поднялся на пятый этаж. Ему открыл сам бывший офицер.

– Вот и вы наконец, а мы уж заждались, – сказал он, приветствуя Морхинина рукопожатием, от которого заныла рука. – А вот и Лида…

Лида Соболева была теперь редактором нового журнала «Семья». Она выглядела по-прежнему хрупкой, неуверенной и миловидной. Но миловидность ее поблекла, заострив скулы, углубив тени под спокойными серыми глазами. При встрече с Морхининым она засмущалась и покраснела.

– Не прошло и двенадцати лет… – начал шутливо Морхинин, целуя ей руку.

Морхинин, будто внезапным приемом иллюзиониста, извлек из-за спины букет хризантем и преобразил их изысканным подбором скромное застолье. А затем вытащил из сумки торт с фруктами и лимонным желе.

Лида тихо светилась от необычайной сердечной радости их маленького торжества. Водку она пила микроскопическими дозами и без устали потчевала Валерьяна и брата своими салатами, паштетом, селедкой, прикрытой так называемой шубой, жареными куриными крылышками и собственными заготовками в банках. Она хорошо готовила и, наверно, вообще умело делала все, что издревле требуется от женщины-хозяйки. «Потому и не стала писательницей, – без всякой иронии подумал Морхинин, – слишком женщина милая и человек хороший.»

– Я тогда еще, прочитав ваш рассказ, поняла, что вы станете заметным писателем, – говорила она с ласковой улыбкой Морхинину.

– Надо быть ворошиловским стрелком, чтобы среди лавины современных знаменитостей высмотреть меня. – посмеивался писатель.

– У меня на полке все ваши романы, – настаивала Лида Соболева, – повести и рассказы, выходившие в журналах. И стихи ваши я люблю. Они отличаются музыкальностью и разнообразием тем.

– Валерьян, гляди-ка! Лида двенадцать лет ходит в твоих поклонницах, а ты и не знал, – наливая себе и новообретенному другу, веселился Роман Петрович Колосков, хотя сам не имел особого пристрастия к литературе. – Во какая у меня сестричка! Верная любительница твоего творчества!

– Я не одна считаю Валерьяна Александровича талантливым писателем, – продолжала свои дифирамбы Лида. – У меня немало подруг, которым нравится его проза. И стихи тоже. А то, что о нем не пишут в критических статьях и не упоминают в СМИ… Просто он им неугоден. К тому же он не занимается саморекламой.

– На саморекламу у меня тугриков нету, – заливался смехом Морхинин, тая от похвал женщины, профессионально разбирающейся в его ненадежном и слабооплачиваемом ремесле. – Сначала надо в каком-то бизнесе нагрести себе деньжищ, а потом издаваться стопятидесятитысячными тиражами за свой счет. Знаменитости рождаются так! Но читающий народ их не любит. Впрочем, молодежь приучили к разным фокусникам, к бесконечной мистике, непристойностям и уголовному лексикону…

– Ничего не поделаешь, другое не берут книжные магазины… – сказала Лида Соболева.

– До смешного доходит, – Морхинина разобрало. – Один редактор недавно признается мне: «Содержание требуется в десять раз примитивнее, а язык – в двадцать раз беднее. Как в подростковой компании, когда курят в туалете». «Так вы этот сборник выпускаете для подростков, что ли?» – спрашиваю. «Нет, – отвечает, – для взрослых с интеллектом подростков».

– Это ответ честного человека, – грустно усмехнулась Лида. – Но он лукавит. Примитива, стандарта требуют те деятели, от которых зависит издание и продажа. Они навязывают публике и этот стиль, и идеологию. А будешь упорствовать – с работы уволят. Могут издание закрыть. Сколько хороших журналов задохнулось. И ведь никакой политической оппозиции, просто пытались соблюсти традиции русской словесности!

– Хватит! – хлопнул крепкими ладонями Роман Петрович. – Ты лучше спой нам что-нибудь, Валерьян. Я хоть на службы не хожу, а слушать, как в храме поют, обожаю.

– Ой, и правда, спойте, – с тихой нежностью в интонации присоединилась к брату Лида.

Морхинин громко сказал: кха, кха… и потрогал двумя пальцами нос. Все эти извечные приемы вокалистов были неизбежны перед издаванием опертых на диафрагму певческих звуков.

– Ну как? В голосе? – спросил с серьезным видом Колосков и приготовился слушать.

– Сейчас узнаем… – хмыкнул Валерьян. – Я давно не пел соло.

Морхинин встал, нашел глазами иконки Спасителя, Богородицы и святого Петра, прикрепленные к торцу платяного шкафа. Для пущей важности перекрестился. Слегка откинул голову, левую ладонь приложил чуть ниже груди и запел: «Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененнии. И Аз упокою вы…» Стихира была красивая и трагическая, а голос Морхинина плавно лился волной, баритональной вверху, а книзу более басовитый. Недаром он всегда считал себя basso cantante.[11]

Лида пару раз моргнула длинными ресницами, сдерживая набегавшие слезы. Майор в отставке сидел, опершись на спинку стула локтями и опустив голову. Когда певец смолк, восторгу слушателей и горячим восклицаниям невозможно было уместиться в комнате.

– Нет, я не понимаю, как это происходит! – пылая от впечатления и выпитой водки, хватался за лысоватую голову майор. – Человек вдруг преобразился в орган… Кстати, по славянски это еще больше завораживает… Нет-нет, пой еще и еще! Можно не церковное, только пой.

– Да, – присоединилась Лида, – пожалуйста, Валерьян Александрович. – Она, наверное воспринимала этот импровизированный концерт как большую удачу в своей монотонной жизни.

Морхинин спел старинный романс Гурилева «Однозвучно гремит колокольчик». Слушатели требовали, и он, как говорится, «завелся». Когда певец чувствует: голос подчиняется и может свободно выразить смысл того, что заключено в песне или романсе, он сам не в силах остановиться. Ему хочется, чтобы его слушали, а он собирал бы жатву похвал…

Однако пора было и честь знать.

– Лидочка, мы обязательно с вами пойдем на какой-нибудь концерт… Я вам обещаю консерваторию или Зал Чайковского… – взмахивая сигаретой в левой руке, а правую просовывая в рукав пальто, громко заверял Морхинин.

Мысли его при этом были вовсе не безгрешны, как у всякого подвыпившего и имеющего успех мужчины. Нельзя сказать, что Лида Соболева очень нравилась ему внешне, но сущностью своей чрезвычайно привлекала. Остальное довершалось проглоченным алкоголем.

– Я провожу тебя, Валя, до метро, – надевая зимнюю куртку, объявил Колосков. – Уже ночь, сейчас в Москве неспокойно.

– Как хочешь, – сказал Морхинин, после чего обнял Лиду и поцеловал ее в обе щеки, крест-накрест «по-православному». – Лидочка, до встречи. Спасибо за прекрасное угощение.

Уже одетый, он вернулся, снял шапку и поцеловал Лиде руку, демонстрируя элегантность бывшего артиста. Потом только вышел на лестничную площадку. Колосков шагал за ним, иногда как бы поддерживая гостя под руку.

Приятели шли, оживленно разговаривая. Колосков все время хотел насмешить Валерьяна Александровича старыми анекдотами. Но тот лишь устало улыбался и поддакивал, чтобы не обидеть анекдотиста.

Они прошли приблизительно половину пути до станции метро «Арбатская». Внезапно из двух одновременно затормозивших машин выскочили люди и бросились к благодушествующим собеседникам. Морхинин не успел сосчитать: шесть?.. «Это за мной… Конец», – подумал писатель и сделал шаг в сторону от Колоскова, словно готовя себя к задержанию.

Однако люди, одетые в гражданское, грубо его оттолкнули. Они схватили майора. Двоих тот точными ударами тут же послал на притоптанный снег тротуара. Но остальные навалились скопом, и Роман Петрович протащил их на себе под аккомпанемент матерного красноречия несколько шагов.

– Стойте! – закричал своим звучным голосом Валерьян. – Это русский боевой офицер! Майор! Трижды награжденный, дважды раненный в Чечне…

– А сейчас преступник, – повернув к Морхинину красное злое лицо, прохрипел один из нападавших. – «Скинов» учит боевым единоборствам…

– Каких «скинов»? – стараясь протиснуться сквозь сцепившуюся с Колосковым, сопящую гурьбу, возразил Морхинин. – Он работает инструктором в фитнес-клубе «Ромеро»… Милиция! На помощь!

– Ну мы-то поважнее твоей милиции, – опять прохрипел краснолицый и вдруг сильно ударил Морхинина кулаком по корпусу, по сломанному в vip-поселке, плохо сросшемуся ребру.

Скорчившись от острой боли, Морхинин упал и получил еще удар ногой в живот. Валерьян видел, как напавшие разбили лицо Колоскову. Хлынула кровь, но майор еще сопротивлялся, бодаясь головой и лягаясь изо всех сил. Наконец его повалили и, заломив руки за спину, надели наручники.

– Взяли? – свирепо спросил кого-то пожилой в дубленке и ондатровой ушанке. – Отправляйте.

– В управление? – уточнил краснолицый.

– Да, в управление. А этот кто такой? – он указал на лежавшего Морхинина.

– По поводу другого предписания не имеем.

– Живой?

– Так точно, живой.

– Ну, тогда поехали.

Прохожие, приостанавливаясь, наблюдали сцену задержания. Какой-то человек с лицом восточного типа присел около Морхинина:

– Вам больно? Вызывать «скорая помощь»! Может быть, дать нитро?

Присевший повернулся к другому, похожему на него, но в тем но-красной чалме и кожаной куртке. Тот заговорил на незнакомом языке. Морхинин уже пришел в себя и, скрипя зубами, старался встать.

– Не нужно «скорую помощь»!

– Надо взять авто, ехать свой дом.

Морхинин вспомнил, что у него почти не осталось денег. Потратил на цветы и торт. «Держись, Валерьян, не скисай. Обязательно доберись до дому. Тася поможет. Не помирай, писатель самого читающего народа». Насмешка над самим собой заставила его внутренне собраться.

Оба восточных человека помогли Морхинину удержаться на ногах.

– Авто, авто… – повторяли они, наклонив к нему смуглые лица.

– Well, very good, gentlmens. I go to home. Thank you very much.[12]

– No, taxi, – сказал тот, который очень красиво смотрелся в чалме. Он поднял и подал Морхинину его шапку.

– Ничего. Я еду на… метрополитене.

Они довели его до «Арбатской».

– Вам здоровие, – сказал старший.

Морхинин благодарил и попытался узнать их национальность.

– Хинди. Из Дели ехали на Москва.

«Индусы помогли. Далекие смуглокожие люди. Один немного говорит по-русски. Наши не помогли», – анализировал происшедшее с ним Валерьян Александрович.

В полночь он добрался до своей комнаты.

– Тасенька, меня избили бандиты.

– От тебя пахнет водкой и женскими духами.

– Я был в гостях у одного бывшего военного.

– Он душится, как дама в театральной ложе?

– Духи его двоюродной сестры. Это редактор, которая помогла мне когда-то найти и издать мою вещь. Я тебе рассказывал.

– Не помню, – Тася обиженно посмотрела в сторону.

Она молча страдала, испытывая банальную женскую ревность. Ведь она внутренне жила только его интересами, его писательской жизнью. Ей приходилось буквально разрываться между пьяницей сыном и любимым человеком, брак с которым так и не был оформлен. Она держалась сейчас подчеркнуто сурово, словно оставляя за собой право выражать несправедливую обиду.

– Ты мне не веришь? – простонал Морхинин, пытаясь самостоятельно снять костюм и рубашку.

Тася посмотрела на него еще раз внимательно.

– Боже мой! Валя, что с тобой? Скорее «скорую»! – невольно скаламбурила она, почти плача от досады и жалости.

Когда сняли рубашку и белье, она увидела на теле Морхинина громадный кровоподтек.

– У тебя жуткая гематома там, где был перелом…

– Не надо «скорую», – сказал Морхинин. – Мне надо позвонить сестре Романа Петровича. Его скрутили и увезли в наручниках.

Тася бросилась искать мазь. Позвала соседку Татьяну Васильевну. Вдвоем они наложили компресс.

– Но тебе нужен покой и обезболивающее.

– Это человек, который спас меня в прошлый раз.

Вошел сосед, тот, что научил Тасю работать на компьютере.

– Ого, что это с вами, Валерьян?

– Не то бандиты, не то менты. Нет, скорее какие-то спецсотрудники. Вроде ОМОНа, но в гражданском.

– ФСБ? – спросил молодой сосед, хмурясь. – Что им от вас нужно?

– Я шел с человеком, которого обвиняют в подготовке скинхедов. Он бывший офицер, воевал в Чечне. Это им по барабану, как модно теперь лопотать. У тебя есть мобильный? Принеси, мне надо позвонить.

Морхинин разыскал телефон и позвонил. Лида взяла трубку.

– Лидочка, я хочу вам сказать…

– Я уже все знаю, Валерьян Александрович, – перебила Лида. – Роману позволили позвонить. Его задержали как экстремиста. Сказали, что два раза в неделю он тренирует какую-то группу скинхедов. Безвозмездно. Для совершения экстремистских действий против граждан других стран. Говорят: расист. Какой он расист? Чего выдумывают? У нас раньше такого слова-то никто не знал.

– Не переживайте, Лида. Все, может быть, обойдется, – успокаивал Морхинин. – Идите завтра с заявлением в прокуратуру. Меня они тоже немного помяли. Только подживет, я приду в прокуратуру или в суд, когда будет нужно. Как свидетель. И как потерпевший.

– Завтра нужно вызвать врача, – вставил совет Игорь. – Пусть осмотрит Валерьяна и напишет официальное заключение. Хотя нынешние суды и прокуратуры бесполезны для простого человека. Правосудие применяется к тем, у кого лопатник набит зеленью.

– Будем надеяться на лучшее. До свидания, постарайтесь успокоиться, – сказал Морхинин Лиде, укладываясь на ложе страдальца, на котором несколько лет назад он уже претерпевал мучения. Правда, тогда у него еще разбили лицо. Сейчас он был бит более предусмотрительно. Лицо его изобличало страдания только меловой бледностью.

– Я сейчас шприц принесу, – заявил молодой сосед. – Укол обезболивающий сделаю писателю. Пусть не пьет водку с экстремистами.

– Ты же электронщик, а не медик, – удивился Морхинин. – Откуда у тебя замашки сестры милосердия? – шутилось с большим трудом.

– А вот ты, Игорек, про лопатник с зеленью… – напряженно раздумывая, спросила парня старушка Татьяна Васильевна. – Это что за средство такое?

Несмотря на бедственное положение Морхинина, все не удержались от усмешки.

XXVI

Через неделю Морхинин стал осторожно выходить на улицу.

Он встретился с Лидой Соболевой. Оба отнесли заявления в прокуратуру и в отделение милиции на Старом Арбате. Соболева требовала объяснений по поводу неправомерного задержания родственника. Морхинин как свидетель и как потерпевший выразил письменное возмущение по поводу произвола.

– Колосков оказал активное сопротивление, – сварливо заявила представитель прокуратуры, крупная некрасивая женщина в синем мундире. – Он почти нокаутировал двоих сотрудников в момент задержания.

– Задерживали Колоскова так, будто он совершил убийство!

– Он связан с организованной группой скинхедов, – буркнула представительница прокуратуры. – Занимается подготовкой экстремистов.

– Это надо вначале доказать, – вспылил Морхинин. – Если спортивный инструктор тренирует на общественных началах группу молодежи, это не значит, что он готовит экстремистов. В демократическом обществе… у вас ведь демократия…

– У кого это «у вас»? – злобно перебила женщина в синем мундире. – А у вас не демократия?

– У нас бесправие, рукоприкладство, не имеющее оснований задержание. Хоть бы постыдились иностранцев. Меня два индуса подняли с тротуара. За что били меня? Один из задерживающих… краснорожий такой… гад…

– Ну, вы поскромнее тут выражайтесь… – с пожелтевшим от ярости лицом стукнула по столу прокурорская дама.

– Ха, ха, ха! – театрально воскликнул Морхинин. – Послушали бы вы, как орали матом ваши сотруднички на всю Арбатскую площадь!

– Это не наши сотрудники, – несколько убавила нажим женщина в мундире. – Мы будем еще выяснять.

– Вот и выясняйте, какой краснорожий гад ударил кулаком по больному ребру, а потом ногой в живот пожилого человека, члена Союза писателей? Кстати, вот заключение врача. Я еще напишу обо всем этом и опубликую в газетах… – навалился с подобием журналистского пыла Морхинин. – И в Интернете… На весь мир напишу… На русском, английском и на китайском…

В отделении милиции они явились к начальнику. Молодой полковник, сияющий отменным здоровьем и, по-видимому, материальным благополучием, встретил их весьма любезно. И тут же начал шутить:

– Это не наши опера. Клянусь, у нас я лично допросил каждого. Они только руками разводят. Я тоже не понимаю, чем вызвано такое безобразие?

– Преступление неизвестных, как вы утверждаете, лиц произошло в вашем районе, господин полковник… – Морхинин с демонстративным вызовом глядел в упитанную физиономию милицейского начальника.

– Вообще-то положено обращаться «товарищ» или «гражданин»… – как бы замаслившись от явно импонирующего ему слова, поправил Морхинина довольный жизнью руководящий чин.

– Ну, какой вы… товарищ? – отреагировал избитый писатель. – вы господин… майн герр оберст… Когда меня известят?

– Как только все проявится, – внезапно потемнев и надувшись, произнес полковник.

Лида и Морхинин вышли на древнюю московскую улицу, пеструю от иностранных реклам, гремящую самодеятельными рок-группами, торгующую фальшивым советским обмундированием и наградами, переполненную праздными зеваками, озабоченными жуликами и закамуфлированными проститутками.

Лида вздохнула.

– А меня с работы уволили.

– Как? Почему? – поразился Морхинин.

– Какие-то влиятельные господа потребовали от моего директора, чтобы он не держал в журнале сестру экстремиста.

– Вот мерзавцы! – отреагировал ожесточенно Морхинин. – Куда же вы пойдете? У вас есть что-нибудь на примете?

– Пока нет. Будем жить на мамину пенсию.

– Тогда одну минуту. Дайте мне мобильник, если есть.

Призадумавшись, Валерьян Александрович вспомнил номер телефона в редакции газеты «Московская литература», где верховодил Лямченко.

– Извини, Коля, за беспокойство. Это Морхинин.

– Шо?! Ты разве живой? Мне докладывали недавненько, шо некто Морхинин похоронен с почестями на буддийском кладбище, як видный представитель россиянской литературы, – Лямченко усердно забавлялся своими украинизмами.

– Ну, хватит тебе. Я еще живой.

– А если ты не вмер, то шо ж ты исчез, сукин сын, на целых три года. Я думав уже, шо тебя застрелили на дуэли. Или переехала электричка. Ну, и шо тебе треба в редакции?

– У моей знакомой, очень хорошей женщины…

– О! То тебе верю с першего разу, ты специалист.

– Перестань. У нее арестовали брата по обвинению в экстремизме. За то, что он обучал группу парней боевым искусствам.

– Так. Слухаю дальше.

– Он трижды награжденный, дважды раненый офицер. Ветеран чеченской войны.

– Ну, это им наплевать, – заметил Лямченко. – Наоборот, такая характеристика даже усугубляет его вину. Как его именуют?

– Майор в отставке Колосков Роман Петрович.

– Попробуем что-нибудь про него узнать по нашим каналам, – важно произнес Лямченко. – Шо еще?

– Его двоюродную сестру, Лидию Сергеевну Соболеву, в связи с таким родством уволили. Жить не на что. Мать – пенсионерка. Я прошу тебя помочь ей.

– А шо она умеет делать? Полы мыть? Может, борщ варить?

– Она окончила филологический институт.

– Ха! Так мы с ней однокашники? То другое дело. Поэтесса?

– Нет. Ее выгнали из журнала «Семья».

– Так то ж вонючая гламурная похлебка с киселем. Очень хорошо, шо выгнали. У меня найдется место. А, як Микола понадобился, так сразу Морхинин ожил! Ух, жук…

– Спасибо, Коля. Ты не пожалеешь.

– Ну, давайте. Жду тебя… с твоей Лидой.

Когда приехали в редакцию, Лямченко показал себя весьма предупредительным и в будущем, очевидно, благожелательным шефом. Любезно поздоровавшись с Соболевой, он сделал вид, будто хочет ударить Морхинина за его длительную пропажу. Но Валерьян Александрович искренне испугался: