Гнев Цезаря Сушинский Богдан

– Опять в сантименты ударяешься, полковник? Под списание в отставку напрашиваешься? О том, что при любом войсковом учении предусмотрен процент потерь живой силы, тебе до сих пор известно не было? К тому же корабль будет находиться у причальной стенки. И потом, ты в каком таком «благотворительном обществе» до звания полковника дослужился, Гайдук? Или, может, мне в самом деле дать ход доносу твоей мадамы, да основательно поковыряться в твоих фронтовых похождениях? Ты же понимаешь: даже если ничего и не нащупают, кровушки столько попьют… Все, полковник, все! – прервал он попытку флотского чекиста что-то там возразить. – Иди и действуй, сострадающий ты наш! Завтра доложишь о ходе операции «Гнев Цезаря».

Как только полковник добрался до своего кабинета, он тут же позвонил Анастасии и самым спокойным голосом, на какой только был способен, попросил через тридцать минут принять его.

– Ты приедешь… один? – вкрадчиво поинтересовалась женщина, что в ее случае означало: «Ты приедешь один или с кем-то, чтобы арестовать меня?»

– Один и с неожиданно приятными новостями.

– Что тоже настораживает. В любом случае обо всем остальном поговорим при встрече.

Еще два года назад Косташ удивила и подчиненных, и некоторых руководящих горкомовских партработников тем, что, «перейдя в профсоюзы», отказалась от своего просторного кабинета и такой же приемной в пользу общего отдела, а сама, вместе с секретаршей, перебралась в две комнатки этого отдела. Никому и в голову не приходило, что в новом кабинете грозную начальницу, бывшего секретаря горкома, привлекла глубокая ниша, в коей наглухо заколоченная дверь отгораживала маленький тамбур, благодаря которому легко можно попасть в небольшой, некогда служивший «стихийным ведомственным» архивом подвал.

Уже в следующее воскресенье в кабинете появились знакомые Косташ ремонтники, которые со знанием дела «оживили» этот выход и вставили замок, а со временем саму дверь так замаскировали обоями и навесной полкой, что постепенно люди попросту забыли о существовании тамбура. А вместе с ним – и подземелья, в котором с давних времен имелись и электропроводка, и паровое отопление, и, что больше всего поразило Косташ, даже туалет. Причем все это было приведено теперь во вполне приемлемое, обитаемое состояние.

Похожую реставрацию ремонтники проделали и с маленькой наружной дверью запасного черного хода. После чего Анастасия могла прямо из своего кабинета попадать в закуток бывшей купеческой усадьбы, образовавшийся между силовой подстанцией и задней стеной какого-то заброшенного полуразрушенного здания.

В этом новом кабинете полковник был впервые, и показался он флотскому чекисту провинциально непрезентабельным и столь же безвкусно обставленным. Впрочем, Анастасии было безразлично, какое впечатление и кабинет, и сама она производит в эти минуты на Дмитрия. Она отпустила секретаршу, закрыла приемную на ключ и тут же извлекла из сейфа бутылку коньяку, рюмки и заранее заготовленные бутерброды с колбасой и шпротами.

– Вся эта авантюра с паролем и линкором, – быстро покончил гость с осмотром обиталища Косташ и подсел к столу, – завершилась неожиданным, сногсшибательным поворотом.

– Вообще-то нас втянули в две разные авантюры, – сдержанно парировала владычица не только кабинета, но и всего этого, раздутого по штатам, совета профсоюзных организаций. – Поэтому излагай четко и предельно правдиво. По-моему, скрывать друг от друга нам уже нечего.

Гайдук, по существу, ничего и не скрывал. Не ударяясь в подробности, он изложил суть операции «Гнев Цезаря» в интерпретации ГРУ и попросил немедленно связаться с резидентом или радистом и передать основные сведения: двадцать восьмого октября «Новороссийск» уже окажется у Госпитальной стенки Северной бухты. А начиная с двадцать седьмого октября корабли охраны рейда будут отвлечены учением и усилением охраны других бухт; шумопеленгаторная станция окажется на профилактическом ремонте или же будет выведена из строя другим способом. Если все пойдет по плану, ваши радисты должны передать условный сигнал на субмарину итальянских диверсантов. Пусть определят текст и смысл этого сигнала.

Изложив все это, Гайдук под особым секретом уведомил Анастасию, что после совершения диверсии итальянцы будут уничтожены, а сам акт диверсии использован в пропагандистской борьбе с Западом.

– Но это же совершенно меняет ситуацию! – воспрянула духом Косташ. – Становится понятно, что высшее руководство пытается использовать диверсию во внешних и внутренних политических целях.

И флотский чекист почувствовал, что именно этого вывода и не хватало Анастасии, чтобы понять всю глубину замысла севастопольской авантюры. Убедившись, что никто не намерен арестовывать ее и что контрразведка пытается превратить ее в двойного агента, Анастасия наполнила рюмки коньяком и по-мужски, залпом, выпила, хотя никогда раньше в «алкогольном усердии» замечена не была.

– Что ты намерена предпринять? – спросил флотский чекист, когда на правах хозяйки она вновь наполнила рюмки.

– Может, для успокоения совести тебе не стоит знать, каким образом я буду выходить на связь?

– Тебе уже сказано: никто не будет отслеживать твои каналы связи. Но поскольку ты объявила, что этот «флотский старшина второй статьи в запое» был твоим единственным известным тебе звеном, то уже завтра мне могут задать такой же вопрос: «Что предпринято?» И еще. Прежде чем ответишь, уполномочен почти официально уведомить: твое участие в секретной операции будет преподнесено высокому начальству как помощь нашей контрразведке ее нештатного агента; мало того, мы с генералом даже попытаемся представить тебя к награде.

– Сегодня же составлю подробнейшее донесение, один экземпляр которого брошу в свой домашний почтовый ящик, а другой – в ящик агентурный, вне моего дома. Из домашнего послание изымают по пятницам, то есть завтра, из агентурного – не знаю. Причем сошлюсь на то, что сведения получены «из очень надежного и проверенного источника», – воинственно оскалила редкие, узкие, клыкоподобные зубы. – Разве не так? Какой из отделов нашей разведки может похвастаться появлением такого источника у его зарубежной агентуры?

– Да, – многозначительно покачал головой полковник от контрразведки. – Вот они, чудеса-парадоксы холодной войны с Западом… И когда же последует ответ или подтверждение того, что связь сработала и что сведения оказались в зарубежном центре?

– По этому поводу ничего конкретного ответить не могу. Через неделю, через месяц… Сроки не оговорены.

– Прямого, более надежного, выхода на резидента у тебя нет? Это не допрос, в данном случае меня интересует всего лишь канал связи.

– Прямого выхода нет, – уверенно глядя ему в глаза, солгала Анастасия. – Но указанные мною каналы достаточно надежные, проверенные.

– Не верю, – медленно обвел взглядом комнату Гайдук.

– Что они надежные?

– Что роскошный кабинет на эту конуру ты поменяла только из заботы о благоустройстве общего отдела. Как только я узнал об этой рокировке, тут же запросил в партийном архиве засекреченный план этого здания. Вот тогда-то и обнаружилось, что ты стала обладательницей раздвоенного черного хода, одна ветвь которого уводит в запущенную часть старого купеческого парка, а вторая – в подвал, соединенный аварийным люком с бомбоубежищем. Но… есть еще один люк, за которым начинается ход, ведущий в местные катакомбы, коими можно добраться и в сторону моря, и в сторону предгорья. Дело в том, что когда-то в этом здании располагался военный отдел горсовета. Следовательно, строили его, как и многие другие административные здания, в конце двадцатых в «белогвардейско-татарском» Крыму с расчетом на… «оборонительную выживаемость» в условиях войны и внутренней контрреволюции.

– Я догадывалась, что именно такова история его происхождения. Слишком уж «военизированная» архитектура.

– Как и происхождения расположенного рядом здания воинской части, в котором находится школа радистов морской пехоты, а точнее, школа радистов-десантников. Помнится, именно эту школу в конце сорок четвертого года, уже будучи женой капитана второго ранга, закончила и ты. Правда, располагалась она в районе Феодосии, как правда и то, что вскоре капитана комиссовали и перевели в Севастополь, на работу в советских органах, в которых нашлось место и для тебя. – Высказав все это, Гайдук, не прибегая к паузе и не меняя интонации, спросил: – Как тебе удалось столько времени продержаться со своей рацией почти в центре Севастополя?

И полковник немало удивился, когда в том же тоне, не выказывая ни страха, ни колебания, Анастасия объяснила:

– В основном благодаря стечению обстоятельств. Скажем, использовала для выезда за пределы города служебную машину мужа. Пока он не перетрусил и не решил идти с повинной.

– Вот тогда ты его и убрала. С помощью укола.

– Во-вторых, – никак не отреагировала на его предположение Анастасия, – моя рация всегда оставалась резервной. Основная же, резидентурная, находилась, по-моему, где-то за пределами полуострова. К тому же в последнее время, потеряв по каким-то причинам своего резидента, я какое-то время оставалась вне игры.

– Но теперь-то связь с резидентом восстановлена. – И Косташ поняла, что это не вопрос. – Когда ты выходишь на связь?

– Контрольное время, – взглянула на часы, – наступает через двадцать минут. И действует в течение часа.

– Значит, нам еще нужно добираться до рации?..

– Считай, уже добрались.

Женщина допила остававшийся в рюмке коньяк, достала из-за книжной стенки связку ключей, которые наверняка числились утерянными, и отправилась в подвал, двери которого оказались бутафорно «заваленными» этажеркой и несколькими старыми стульями. Зато сам подвал при свете двух электрических лампочек вполне мог бы сойти за личный бункер Евы Браун: аккуратно застеленный серыми солдатскими одеялами топчан, несколько стульев, радиоприемник и два металлических ящика, заполненные рыбными и мясными консервами, винными бутылками и мешочками с сухарями.

– Кстати, этот засекреченный подвальчик точно так же, засекреченно, оформлен в нашем особом отделе в виде персонального бомбоубежища, – объяснила Анастасия, отодвигая книжную этажерку с томами классиков марксизма. Как оказалось, именно за ней и скрывался умело замаскированный деревянной обшивкой бункера люк, открывающий путь в катакомбы.

Прошли не менее десяти минут, прежде чем она вернулась из подземелья, но уже с рацией в руках. Быстро заперев металлическую дверь на засов, она деловито отсоединила антенну от приемника и подсоединила к рации.

– Вообще-то я могу работать и в катакомбах, у одной из щелей, которые местные называют «лисьими лазами», но здесь комфортнее.

– И тебя до сих пор не запеленговали?!

– Какая пеленгация, агент Корсар? – пристыдила полковника, налаживая рацию. – Пеленгаторщики предупреждены, что как раз в течение этого часа вся старшая группа радиокурсантов начинает перестукиваться с курсантами керченской школы и с некоторыми подшефно-учебными кораблями. Словом, в местном эфире такая «какафония» разгорается!.. К тому же долго на ключе не сижу. Связь, считай, односторонняя. Отстучала короткое сообщение – и свернулась. Ответ, как и дальнейшие инструкции, получает уже радист резидента.

– Вот оно в чем дело!

– Коль уж ты сидишь рядом, то получается, что на сей раз я работаю на своих?

– Что ты уже давно работаешь на своих, – успокаивающе уточнил полковник.

Появившись на следующий день у генерала Шербетова, флотский чекист доложил:

– Сообщение ушло сразу по трем каналам.

– Неужели в нашем, насквозь «продуваемом» спецслужбами, городе возможно и такое?

– Возможно. Лично проконтролировал. Тут случай особый. Понятно, что она же должна будет послать условный радиосигнал на субмарину.

– Само собой подразумевается, – мрачно подтвердил Шербетов, так и не сумевший окончательно смириться с тем, что московские покровители заставили генерала Волынцева втянуть его в политическую муть, связанную с послесталинской борьбой за власть.

– Что должно случиться с Косташ, когда операция будет завершена? Бесследное исчезновение? Автокатастрофа?

Начальник контрразведки угрюмо помолчал.

– Признайся, что жалко такие ляжки в расход пускать.

– Признаюсь.

– Еще одно подтверждение того, что все мы, в сути своей кобельей, бабники. Впрочем, сейчас важно не это. В общих чертах, намеками, я обсудил вопрос ее судьбы с Волынцевым. Он просил попридержать твою Анастасию. Во-первых, через группу наших итальянских агентов-коммунистов и еще одну твою любовницу, графиню фон Жерми, мы начали подступаться к тайне сокровищ фельдмаршала Роммеля. Не исключено, что по крайней мере значительная часть золота окажется в руках наших «гарибальдийцев», как они себя называют, и пойдет на развитие зарубежного коммунистического движения, спасая советский бюджет от разорительных дотаций его.

– Согласен, стоит рискнуть.

– К тому же она может понадобиться и для внутреннего потребления, ибо совершенно ясно, что руководство разделено сейчас на убежденных сталинистов, не менее убежденных хрущевцев и на довольно мощную плеяду антихрущевцев, которых в окружении Никиты Сергеевича уже пытаются оформить в «антипартийную группу». То есть мы должны быть готовы к любым вариантам исхода этой схватки, в которой своя, надежная радиосвязь никогда не помешает.

– В таком случае использование Анастасией письменного канала мы для подстраховки спокойно можем объяснить тем, что зарубежная агентура вышла на нее под нашим контролем. О чем и свидетельствует ее письменное заявление. Вопрос: как быть с «чуждой нам» рацией? Кто-то же должен был доставить ее, а значит, мы обязаны были проследить цепочку…

– Рация у нее появится наша, оформленная задним числом. В конце концов, готовили-то Анастасию в нашей, а не в зарубежной школе радистов. Ну а если уж возникнет острая необходимость… Убрать Косташ поручим тебе. В виде особого поощрения. Причем сделать это потребуем основательно и деликатно.

– Да уж, спасибо за доверие.

– На что на что, а на «особое доверие» в нашей «флотской богадельне» не скупятся. Кстати, группа Безроднова уже сформирована и проинструктирована. Парнем он оказался сообразительным, так что долго втолковывать суть задачи не пришлось.

– Сообразительным, потому что проинструктирован и «озадачен» по линии ГРУ.

Шербетов и Гайдук встретились взглядами и понимающе помолчали.

Октябрь 1955 года.

Севастополь. Бухта Северная

Корвет-капитан завел мини-субмарину в бухту и, осмотрев местность в перископ, припарковал свое судно в миниатюрном заливе, за изгибом береговой линии. Теперь подлодка находилась почти на поверхности, и при мерцающем лунном свете командир мог видеть в перископ несколько расцвеченных огнями кораблей, которые отстаивались у обоих берегов этого неширокого залива.

Сверяясь с переданной ему картой-схемой причалов, корвет-капитан легко определил, что Госпитальная стенка находится в западной части бухты и что бочки, к которым должен был пришвартоваться линкор, оказались крайними, располагаясь ближе к выходу. Командование понимало, что такому гиганту, как этот линкор, «причально» маневрировать в тесноватой бухте, между разнотипными кораблями, будет непросто, поэтому решило свести риск до минимума.

– Я навел перископ прямо на вашу Госпитальную стенку, – проговорил Сантароне, обращаясь к командиру водолазов-взрывников, однако все еще не отрываясь от окуляра. – Внимательно осмотри ее. Где-то неподалеку вам и нужно заложить свою базу. Берега здесь каменистые, так что, может быть, отыщешь в них какую-нибудь полку, а еще лучше – грот. Только старайтесь не шуметь, как на сицилийской свадьбе.

– Ни слова о свадьбе! – возмутился Конченцо, внимательно осматривая изгибы достаточно хорошо освещенного фонарями портового берега и световые силуэты кораблей. – У меня их было три, и все неудачные.

– Не зря же во флотилии все считают тебя счастливчиком.

– А что касается шума… Гидробуксиры у нас на аккумуляторных двигателях, да и винты работают в воде почти бесшумно. Притом что на каждом корабле шумят собственные двигатели. Кстати, в войну я бывал в этой бухте.

– О своих минерских подводных и наземных похождениях в Севастополе расскажешь после уничтожения линкора. После удачной диверсии любое «геройское вранье» воспринимается убедительнее. По себе знаю.

– И все же… В страшном сне не могло привидеться, что вернусь в бухту Северную спустя десять лет после войны.

Конченцо, который «отшлюзовался» от субмарины первым, повезло: уже через несколько минут при свете прожектора он обнаружил то, что искал, – довольно широкую полку, представлявшую собой пласт ракушечника, рядом с которой просматривалась изрезанная впадина, в самом деле чем-то напоминающая грот. Положив в нее привезенные в специальных «неводах» небольшой цилиндр со взрывчаткой и запасной дыхательный баллон, он отплыл чуть в сторонку и стал использовать прикрепленный к гидробуксиру прожектор в роли маяка. На него и сориентировался лейтенант Капраре, вслед за которым пришел фон Гертен.

Последнего, унтер-офицера Корвини, командир группы взрывников похлопал по плечу, показав при этом рукой на запасной фонарик и на грот. И Джино понял напоминание: нужно было оставить этот аккумуляторный «светлячок» в гроте, в виде ориентира.

Когда последний магнитный контейнер со взрывчаткой был доставлен, диверсанты всплыли на поверхность и внимательно осмотрелись. Метрах в десяти от того места, где они заложили свою базу, в предрассветной дымке виднелся небольшой, на стапеле-тележке установленный катерок. Лучшего наземного ориентира придумать было невозможно.

– Все запомнили? – спросил Конченцо. – Во время операции будем работать без фонарей и маячков. Неподалеку от стенки, у которой пришвартуется линкор, виднеется двухэтажное здание с башенкой.

– Если нас засекут, – проговорил фон Гертен, – придется пробиваться к нему и принимать последний бой.

– Главное, чтобы мы сумели дать русским бой здесь, в бухте. В этом – смысл операции, и в этом же заключается теперь смысл нашей жизни.

Последним, прихватив оставленный на базе маячок, уходил командир группы. Чтобы не создавать лишнего шума и очереди у шлюза, они подплывали к субмарине с интервалом в пять минут. Конченцо еще только снимал с себя гидрокостюм, а Сантароне, распорядившись: «Всем свободным от вахты – отдыхать!», уже разворачивал «Горгону», стараясь как можно быстрее увести ее в открытое море.

В течение дня командир трижды поднимал субмарину на поверхность, чтобы продуть застоявшийся воздух и запастись, как выражался больше всех задыхавшийся механик Абруццо, «свежим морским кислородом». Даже наличие на борту двух лишних людей уже сказывалось на этой мини-субмарине, рассчитанной на более или менее нормальное существование только четверых членов экипажа.

К счастью моряков, сила юго-западного ветра была небольшой, но даже при нем волны достигали почти вершины ходовой рубки, постоянно перекатываясь через палубу. Буквально в миле от субмарины тускло-свинцовое небо сливалось точно с таким же тускло-свинцовым морем. Но именно поэтому Сантароне считал погоду по-настоящему диверсионной – ни патрульных самолетов морской авиации, ни сторожевых кораблей, не говоря уже о прогулочных катерах и яхтах.

Единственное, что донимало в тот день «морских дьяволов», – это время. Оно тянулось убийственно медленно. На полу кубрика, в котором находилось два гамака, расстелили еще и походный матрац, так что вся группа уже успела отоспаться, и теперь бойцы с нетерпением ждали, когда наконец старший помощник командира, он же радист, Антонио Капраре сумеет поймать в эфире условный сигнал агента.

– Но если сигнал все же не поступит, мы что, так и уйдем отсюда, не совершив нападения? – подошел к командиру «Горгоны» Джино Корвини, который оказался наиболее нетерпеливым.

– Вы уже спрашивали об этом, унтер-офицер, – сухо напомнил ему Сантароне.

– Значит, не получил внятного ответа. Мало ли что может произойти у наших агентов: рация выйдет из строя, кого-то из них задержит контрразведка…

– Отвечаю со всей возможной внятностью, – отчеканил корвет-капитан, в очередной раз оставляя свой командный отсек, чтобы подняться наверх. – Если сигнала не будет, мы вернемся в бухту без него. Мы вернемся туда при любом исходе. Даже если небо упадет на землю. В крайнем случае пустим на дно несколько других кораблей, так сказать, в качестве мести за потерю нашего «Джулио Чезаре». Понимаю, эффект уже будет не тот. Но если и завтра линкор тоже не появится в бухте, мы ударим по всей военно-морской базе русских! – произнес он таким тоном и с такой яростью, словно в его распоряжении находилась как минимум вся Десятая флотилия штурмовых плавсредств. Стоит ли удивляться, что диверсанты слушали его завороженно.

Когда командир поднялся по трапу наверх, лейтенант Антонио Капраре, все еще пребывая под впечатлением от его угрозы, произнес:

– Синьоры, когда я слышу речь нашего «непобедимого флотоводца» Сантароне, я чувствую себя последним офицером старой гвардии, выслушивающим речь Наполеона после битвы при Ватерлоо.

Едва он произнес это, как командир субмарины заметил: небо на северо-западе неожиданно прояснилось настолько, что на горизонте появилось некое подобие солнечных проблесков. И как раз под этими проблесками, на фоне постепенно багровеющего небосклона, начал медленно проявляться силуэт корабля, потом еще одного, еще… Издали их кильватерная колонна напоминала караван каких-то странных животных, которые, словно бы зарождаясь из небытия, медленно, но упрямо двигались по свинцово-синей поверхности почти застывшего моря к едва видневшимся вдалеке гористым берегам. Корвет-капитан взглянул на часы: было всего лишь двенадцать пятнадцать дня, а казалось, что с момента их ночного рейда в бухту Северную прошла целая вечность.

Возможно, он и дальше любовался бы этим зрелищем, прижав к лицу окуляры мощного бинокля, если бы из находящегося рядом внутрисудового переговорного устройства не донесся голос штурмана-радиста Антонио Капраре:

– Вижу на локаторе эскадру русских кораблей. Прямо по курсу. Направление движения: норд-ост, курсом на мыс Херсонес.

– Уже наблюдаю визуально, – успел обронить в ответ корвет-капитан и тут же, испугавшись, что субмарину тоже заметят, принялся закрывать входной люк. – Тревога. Механик, идем на погружение. Глубина двадцать метров.

– Как предполагаете, командир, среди этих кораблей есть и линкор?

– Визуально определить не мог. Однако не следует забывать, что теперь «Новороссийск» – флагман Черноморского флота русских. Лейтенант, внимание на рацию.

– Готов уловить любой сигнал, синьор командир.

Произнося это, лейтенант не знал, что условного сигнала придется ждать еще почти три часа.

…Как не мог знать штурман-радист субмарины «Горгона» Антонио Капраре и того, что среди нескольких офицеров базы и штаба флота, издали наблюдавших за швартовкой линкора «Новороссийск» у отведенной ему стенки, оказались два почти не знакомых друг с другом человека. Одним из них был полковник Гайдук, известный германской, английской и советской контрразведкам под агентурным псевдонимом Корсар. Другим – старший лейтенант, «в миру» – инструктор боевой подготовки школы водолазов-минеров Николай Безроднов. Вот только по картотекам германской и английской разведок он проходил под псевдонимом Южный Странник, а по картотеке Главного разведуправления армии – под псевдонимом Мичман.

При этом вербовщикам и кураторам из ГРУ даже в сонном бреду не могло примерещиться, что их молодой, подающий надежды сотрудник чуть ли не «с младых ногтей» значился в числе перспективных «эвкалипт-агентов» абвера. А начиная с 1944 года, то есть в пятнадцатилетнем возрасте, уже проходил по сверхсекретному списку «эвкалипт-агентов» отдела диверсий Главного управления имперской безопасности, больше известного под аббревиатурой СД.

Октябрь 1955 года. Севастополь.

База военно-морского флота. Бухта Северная

Долгожданный сигнал SOS-8 поступил ровно в двадцать один ноль-ноль, когда нервы у всех диверсантов уже были на пределе. В течение всего времени, предшествующего этому сигналу, они чувствовали себя как солдаты перед атакой; когда даже самые трусливые успели подавить в себе страх смерти, а условная ракета все не взлетала и не взлетала.

– Абруццо, – мгновенно ожил голос командира «Горгоны», – прекратите, наконец, мысленно тискать в объятиях свою бордельную Кларету и беритесь за штурвал. Лейтенант Капраре, курс на мыс Херсонес, возвращаемся на место нашей прежней стоянки. В то же время следите за рацией, через какое-то время должен прозвучать условный сигнал, состоящий из аббревиатуры «КПСС».

– «КПСС»?! Впервые слышу о нем. Таким образом радист продублирует свой прежний условный сигнал? – не понял штурман-радист.

– Это сигнал поступит из другого источника, он будет передан другим радистом.

– Даже так?! Раньше меня об этом не предупреждали.

– Вас еще о многом не предупреждали, лейтенант. Кстати, переключитесь на запасную волну. Напоминаю, что КПСС – аббревиатура наименования партии русских. Но, думаю, германцы избрали ее ради удовольствия втиснуть в сигнал милые их сердцу звуки «СС».

– Хотите сказать, что вся эта агентурная сеть, заброшенная в самое логово русского флота, досталась нам от германцев? – поинтересовался Капраре, принимаясь за настройку на другую волну.

– Увы, нам, итальянцам, она так никогда и не достанется. Но совершенно очевидно, что начиная с сорок первого года адмирал Канарис уже был озабочен тем, на каком «агентурном материале» придется работать его абверу после сокрушительного поражения… рейха.

– Не может такого быть! – удивленно качнул головой лейтенант, и в ту же минуту рация вновь взорвалась азбукой Морзе. – Кто бы ему в те годы позволил?

– А ему никто и не позволял. Вы же помните, что по приказу фюрера он, если не ошибаюсь, еще в сорок четвертом был арестован, а в сорок пятом казнен. Как предатель, как враг рейха.

– Его судьба чем-то напоминает судьбу дуче, если только… – начал было развивать свою мысль штурман-радист, но тут же прервал себя: – Есть сигнал. Радист отстукивает именно эту аббревиатуру – «КПСС»! Идет повтор и еще повтор…

– Вот теперь уже можно не сомневаться, что линкор действительно пришвартовался у заранее отведенной ему стенки, – буквально возликовал корвет-капитан. – Курс на Севастополь, «морские дьяволы»! – обратился к экипажу и группе взрывников. – Приготовиться: ваш выход на арену!

Подняв перископ, командир наблюдал за тем, как с каждой минутой изгиб Херсонесского мыса становился все ближе. Над Севастополем взлетали разноцветные осветительные ракеты; город-база салютовал вернувшемуся с учений флоту, взрывался эмоциями многих тысяч свиданий и встреч. В такие часы, подумалось Сантароне, никому и в голову не приходит, как близко находится не условно-учебный, а вполне реальный и крайне опасный враг.

– Молитесь, чтобы и на сей раз мы сумели прорваться к нашей подводной базе, – обратился Умберто к сгрудившимся у его командной рубки диверсантам.

– Да, прорвемся, корвет-капитан! – ответил за всех Конченцо. – Другое дело, как пройдет само минирование.

– То-то же и оно… – задумчиво поддержал его Сантароне. – Вопрос: как оно все пройдет? Эй, бездельники, а вы чего теряете время? Слушай приказ: всем боевым пловцам облачиться в гидрокостюмы и приготовиться к высадке!

Перископ он решил не убирать. Не резон было пробираться сейчас на ощупь. Если в этой суете кто-то из русских и заметит его «глазелку» – решит, что в бухту заходит своя субмарина. Ничто так не опасно для солдата, как уверенность в собственной безопасности.

При обходе мыса Сантароне различил в предвечерних сумерках силуэт какого-то корабля, судя по очертаниям, сторожевика, появившегося на дальнем рейде. Наверняка это проявлял бдительность один из кораблей дивизии охраны рейда. Несмотря на то что наступал осенний вечер, здесь, на юге, он выдался не таким уж и сумеречным, как можно было ожидать. Небо все еще оставалось просветленным лучами незримого солнца, а в самой бухте уже один за другим зажигали бортовые огни русские корабли.

– Конченцо, командир группы, взгляни: вот он, наш «Джулио Чезаре», униженный переименованием русских! Почти рядом, во всей своей красоте.

На несколько мгновений унтер-офицер прильнул к окуляру перископа, окинул взором надстройку линкора и, решив, что этого достаточно, объявил остальным боевым пловцам:

– Уверен, что наземный ориентир подводной базы вам известен, то есть вы его помните, – а получив утвердительный ответ, продолжил: – Я ухожу первым. Сбор на базе. К линкору я тоже пойду первым. И буду поджидать вас. Действуем, как условились. К субмарине возвращаемся поодиночке, притом что я проверяю надежность минирования и прикрываю отход.

– Жертвенно, унтер-офицер, – признал обер-лейтенант фон Гертен. – Впрочем, ты ведь командир группы. – Однако в словах обер-лейтенанта Конченцо не уловил ни обиды, ни зависти. Офицер признавал, что, назначая старшим группы унтер-офицера, Боргезе определял старшинство не по чину, а по опыту.

– Кстати, корвет-капитан, кажется, мы не определились со временем подрыва линкора, – вдруг вспомнил унтер-офицер Джино Корвини.

– В самом деле, – всполошился Умберто, наблюдая за тем, как, экипируясь, его «морские дьяволы» превращаются в диверсионных «людей-лягушек». – На всех часовых минах выставить время: час тридцать одна минута ночи. Комиссию, которая попытается разгадать тайну гибели корабля, именно эта минута будет сбивать с толку, наводя на мысль, что это была не диверсия, а взрыв некстати всплывшей донной германской мины. Радиосигнал на дистанционные взрыватели контейнеров поступит в это же время.

– Только не забудьте активировать их, – дополнил Конченцо решение командира субмарины, – поворотом боеголовок, как сотни раз проделывали это на макетах.

– Я ухожу вместе с ними, корвет-капитан, – напомнил о себе штурман-радист Капраре, который, как боевой пловец, начинал вместе с Конченцо и Корвини. В штурманы-радисты он переквалифицировался только потому, что не хотели зачислять в экипаж человека со стороны, не имеющего диверсионной подготовки. – В случае чего, до заданного квадрата доберетесь и без такого морского «волка-штурмана», как я.

– Что ты, Антонио! – возразил механик. – Без тебя мы будем блуждать у крымских берегов, как по безбрежному океану.

Собравшись при свете выставленного командиром маячка на базе, диверсанты, с помощью специальных карабинов, пристегнули магнитные цилиндрические контейнеры к гидробуксирам, которые между собой коммандос называли «осликами», и, включая самые малые обороты, на максимальной глубине, почти по дну, пошли в сторону линкора.

Первым поднырнув под «Новороссийск», Конченцо магнитно «приклеил» оба своих контейнера к днищу, рядом установил привезенные в подсумках две магнитные мины и включил сигнальный маячок. Вторым, как и условились, подошел Капраре. Пристегнувшись к «ослику», чтобы не потерять его, командир помог лейтенанту отсоединить магнитные цилиндры, чтобы «приклеить» их почти рядом со своими. Затем они вместе расставили между контейнерами мины. Когда Конченцо с силой похлопал лейтенанта по предплечью, тот понял: это приказ уходить. Однако, выполняя его, Антонио чуть не врезался своим буксиром в буксир Джино Корвини. Поняв, к каким плачевным последствиям это могло привести, оба коммандос осторожно развели своих «осликов», вовремя заглушив при этом их аккумуляторные двигатели.

Теперь осталось дождаться фон Гертена, однако тот почему-то задерживался: то ли сбился с курса, то ли «заупрямился ослик». Минута, вторая…

«Наименее опытного боевого пловца ты поставил последним – вот в чем твоя ошибка», – укорил себя Конченцо, хотя и понимал, что никакое самобичевание ситуацию изменить не может. А тем временем на линкоре продолжали работать основной двигатель, а также всевозможных «движки» и механизмы, которые обеспечивали плавучесть и жизнедеятельность этого стального монстра, вобравшего в свое нутро более тысячу моряков. Корпус корабля содрогался и вибрировал, как тело какого-то неизвестного науке морского животного, и, ударяясь время от времени дыхательным баллоном о его «чрево», Конченцо с ужасом думал о том, что в любую минуту какой-то из зарядов может сдетонировать от самой этой тряски. И тогда гибель его окажется не только глупой, но и губительной для субмарины, для всей группы.

Когда же фон Гертен наконец проскрежетал своим баллоном по носовому острию линкора, Конченцо тут же бросился навстречу, протянул его, вместе с «осликом», подо всем минным снаряжением и принялся разоружать. Обер-лейтенанту еще очень повезло, что в эти минуты водолаз Конченцо просто физически не способен был разразиться словесными громами и молниями. Когда эта экзекуция завершилась, унтер-офицер оттолкнул фон Гертена от себя и, подталкивая, снова направил к носу линкора…

– Вы же не на морской прогулке, унтер-офицер! – полусерьезно взорвался Сантароне, когда Конченцо в конце концов прошел внутренний шлюзовой люк и оказался в таком теплом, в сравнении с леденящим холодом октябрьской воды, и таком по-райски уютном общем отсеке субмарины. – Я понимаю: виды ночного Севастополя, звездное небо над Графской пристанью… Но черт побери!..

Командир группы понял, что нервы корвет-капитана напряжены так же, как и его собственные, но решил, что никакие объяснения-оправдания сейчас не к месту, тем более что пришлось бы выяснять причину разгильдяйства помощника командира субмарины, а не ко времени это было сейчас. По всем статьям их диверсионного бытия во вражеском тылу – не ко времени! Поэтому он как можно спокойнее сказал:

– Дело сделано, корвет-капитан. Пиратский привет-приговор в виде «черной метки» командиру линкора «Новороссийск» я вручил собственноручно. Теперь самое время драпать отсюда, пока нас не повязали.

– «Пиратский привет-приговор» весом в тысячу двести килограммов тротила… – смягчил тон Сантароне. – А что, солидная «весточка» о «гневе Цезаря»! – И, отдав приказ механику: «Полный вперед!», взглянул на часы. До взрыва оставалось тридцать семь минут.

Невзирая на опасность, «морские дьяволы» из «Горгоны» дождались заданного времени на дальнем рейде военно-морской базы, подали радиосигнал… И лишь когда эхолот новейшей британской конструкции засвидетельствовал мощный взрыв, который показался диверсантам извержением подводного вулкана, Сантароне под разноголосый рев восторга своих коммандос приказал уходить в нейтральные воды, держа курс на заданный район встречи с «Умбрией».

Спустя несколько дней после гибели линкора «Новороссийск» заместитель начальника Главного штаба флота вице-адмирал Роберто Гранди пригласил князя Боргезе и корвет-капитана Сантароне к себе.

– К сожалению, мы не можем ни протрубить на весь мир о подвиге наших боевых пловцов, наших бесстрашных «морских дьяволов»; ни даже опубликовать сообщение о том, что вы, синьоры офицеры, как и все прочие участники операции «Гнев Цезаря», награждены боевыми наградами за выполнение особо секретного задания. Однако настанет время, когда мы заговорим о вашем подвиге во весь голос, и тогда вы станете гордостью не только итальянского флота, но и всей возрожденной Римской империи.

– В таком случае мы терпеливо подождем, – расплылся в самодовольной улыбке Валерио Боргезе. – И вообще, временное умалчивание нашего подвига нас мало волнует. Высшей наградой всем нам стало осознание того, что столь немыслимую операцию мы все же осуществили, постояв таким образом и за честь линкора «Джулио Чезаре», и за честь военно-морского флота Италии.

– Вы того же мнения, корвет-капитан Сантароне?

– Разве что хочу озадачить вас вопросом, синьор адмирал. Нельзя ли в списки награжденных за участие в этой операции втиснуть и несколько имен русских контрразведчиков? Все-таки они тоже по-своему «старались». Просто на удивление!

– Надеюсь, их подвиги неминуемо отметит НКВД, Смерш или как они там называют себя, – рассмеялся вице-адмирал вместе с «морскими дьяволами». – Сейчас в приемной мой адъютант позволит вам ознакомиться с секретными материалами, – положил он ладонь на подборку сводок, словно на Библию, – посвященными гибели «Новороссийска». Причем составленными не только по сведениям наших источников, но и по агентурным данным союзников. Кстати, князь Боргезе, и вы, корвет-капитан… Вы ведь оба воевали в России…

– Похоже на то, – пожал плечами князь.

– И все еще продолжаем воевать во все той же России.

– Тогда, может, вы способны просветить не только меня, но и все командование итальянского флота? Чем объяснить такой до дикости странный факт: вместо того, чтобы немедленно спасать моряков гибнущего линкора, высокое командование приказало им построиться на верхней палубе? А части из них еще и велело возвращаться свои кубрики и на боевые посты, чтобы потом, в течение еще двух суток, выслушивать, как моряки мучительно погибают под корпусом перевернувшегося линкора. К тому же, говорят, перед смертью русские моряки еще и распевали какие-то героические песни. Как вообще можно было умудриться потерять что-то около шестисот человек – кроме ста пятидесяти, погибших во время взрыва, – на корабле, который тонул медленно, да к тому же находился не в открытом море, а в порту, у причальной стенки?!

Офицеры вопросительно переглянулись и пожали плечами.

– Разве действия русских в подобных ситуациях когда-нибудь поддавались разумному объяснению? – ответил вопросом на вопрос князь Валерио Боргезе.

– Причем попомните мое слово: сами же русские обязательно спишут эту военно-командную дикость свою на… «загадочность русской души», – дополнил его корвет-капитан. – Еще и посмертно наградят тех, кто наверняка распевал под перевернутым днищем линкора «…Врагу не сдается наш гордый „Варяг“», – процитировал по-русски строчку из песни, заученной когда-то давно, еще в Крыму, со слов пленных русских моряков.

Одесса – Севастополь – Арона (Италия) – Немиров