Записки фельдшера Врайтов Олег

— Вас же никто не заставляет его в глаза ингалировать, — устало произнес Ильинский. — Зачем вы нас вызвали, можно спросить? Приступа, как такового, у вас нет, а если бы и был — у вас же все под рукой. Вот, пожалуйста: эуфиллин есть, теофиллин есть, теофедрин даже где-то раздобыли, дексаметазон таблетированный тоже есть. Ингалятор бронхоспазмалитиков есть. Чего вам не хватает?

— Мне нужен укол! От него все проходит. А таблетки, мне ваша участковая сказала, печень убивают!

— А растворы — нет? Вы думаете, они у вас мимо печени проскочат?

В двери показалась соседка, держащая в руке паспорт, завернутый в полиэтиленовый пакет.

— Марья Никитична, они что, вам ничего не укололи? Так и знала! Слушайте, вы, как вас там, — мы в вас не нуждаемся! Освободите помещение, мы другую «Скорую» вызовем!

— Женщина, а вы считаете, что «Скорой» больше делать нечего, как на всякие «лажняки» по ночам разъезжать?! — не выдержала Рита.

— Что?!

— Что слышала! У вас совесть есть вообще? Мы вам что — поликлиника на дому? Другую она «Скорую» вызовет, да сейчас, разбежались мы уже! Десять бригад тебе пригоним, только свистни!

— Девушка, да я же вас посажу за эти слова! Вы клятву Гиппократа давали!

— А вы ему кто, родственница? — ядовито засмеялась Рита. — Если я чего Гиппократу давала, пусть он с меня и спрашивает!

— Так, прекратите! — Ильинский изо всех сил грохнул кулаком по столу. — Устроили базар-вокзал! Рита, перестань! И вы помолчите!

Наступила кратковременная тишина, прерываемая тяжелым дыханием женщин.

— Значит, так, Марья Никитична, — произнес врач. — Как врач «Скорой помощи» говорю вам, что никакого приступа бронхиальной астмы у вас нет, дыхание нормальное, одышки и гипоксии я не наблюдаю. Про из ведение инъекции бронхоспазмалитиков считаю нецелесообразным, потому как эуфиллин вызывает тахикардию, что в вашем возрасте не пройдет безвредно. Для профилактики астмы, если у вас таковая есть, принимайте все те препараты, что вам прописал участковый врач, по той схеме, которую он вам нарисовал. Если возник приступ удушья, снимайте его ингаляцией сальбутамола. И только если сальбутамол вместе с эуфиллином не помог, только тогда вызывайте «Скорую». Вам все понятно?

— Нормально, — с ненавистью произнесла соседка. — Замечательно наша «Скорая» лечит, слов нет. Выходит, по вашим словам, она здорова?

— Выходит. Рита, написала? Собирайся. И дай таблетку феназепама.

— Не надо нам ваших поганых таблеток!

— А вас никто и не спрашивает! — оборвал Ильинский толстую даму. — Свое мнение держите при себе.

Бабушка оттолкнула руку фельдшера с белой таблеткой.

— Нет, мне не надо. Доктор, вы что, укол делать не будете?

— Как знаете, — Рита положила таблетку на тумбочку. — От нее заснете и про свои болячки забудете.

— Мне укол!

Медики направились к выходу, потеснив занявшую дверной проем соседку. Та прошипела что-то угрожающее вслед и от души бабахнула входной дверью, едва не прищемив врачу ногу.

— Вы еще ответите, — донеслось из-за двери. — У меня сын в администрации работает…

— Да пошла ты со своим сыном, — зло сказала фельдшер. — Вы как, нормально, Борис Иванович?

— Вроде да. Пойдем, не стоять же тут до утра…

Они начали спускаться по скрипучим ступенькам.

— А чего соседка-то так суетится, как думаете? — поинтересовалась фельдшер, перехватывая «терапию» поудобнее.

— Чего тут думать, все и так понятно. Квартира. Бабка одинокая, родственников, судя по всему, нет, соседка ее досматривает. И, разумеется, прилагает все усилия, чтобы бабулька поскорее обратилась в кооператив «Земля и люди». Видишь, паспорт уже себе захапала, на всякий, как говорится, пожарный. Да и остальные документы, думаю, тоже… Ей будет самое разлюбезное дело, если мы приедем и бабульку угробим, введя непоказанный препарат. Вот она и дерет горло.

— Сука, — прошипела Рита, бросив ненавидящий взгляд наверх.

— Да ладно, девочка, не порть себе нервы. Люди сейчас такие, что поделаешь…

Машина встретила их теплом, пахнувшим из кабины и салона.

— Ай да Сашка, — цокнул языком врач. — Ну, спасибо, дорогой, все сделал.

— Да-да, умничка, — подтвердила из салона Рита, снимая куртку. — Аж жарко. Спасибо, Санёк.

— Да ладно вам, — засмущался водитель. — Свои же люди, чего там этот бензин жалеть.

Ильинский взял рацию в руку.

— «Ромашка», бригада двадцать, Гагарина.

— На станцию, двадцать, — помолчав, ответила «Ромашка».

— Вызов принят, — усмехнулся врач.

Две недели спустя после этого вызова Ильинский лежал на кушетке, отдыхая после обеда и четырех вызовов, когда подал голос селектор:

— ВРАЧ ИЛЬИНСКИЙ, ЗАЙДИТЕ К ЗАВЕДУЮЩЕМУ ПОДСТАНЦИЕЙ! ИЛЬИНСКИЙ!

— Полежать не дадут спокойно, — вздохнул врач, с неудовольствием вставая. — Какого лешего ему надо?

— Да как всегда, заявления свои в кучу собрать не может, — зевнула с соседней кушетки Рита. — Или смену впихнет.

Прихрамывая, врач направился по коридору к кабинету заведующего, находящемуся в конце коридора, рядом с отделом статистики. Осторожно постучал.

— Входите, — донеслось из кабинета.

Заведующий подстанцией Тарас Осипович выглядел классическим гротескным хохлом, изображаемым на карикатурах. Волос на голове, правда, у него было побольше, чем у гоголевского Бульбы, но вислые усы были точь-в-точь, как у его литературного тезки. Сколько он работал в должности заведующего, столько же он имел хронически грустное выражение лица, вечно он был озабоченный и дерганый из-за массы бумажной работы, которую всей своей душой ненавидел. Сейчас он казался грустнее обычного, сидя в кресле и вертя в своих широких ладонях (которыми, по слухам, легко разгибал на спор подковы) желтый лист бумаги.

— Звали, Тарас Осипович?

— Звал, звал… Садитесь, Борис Иванович.

Тарас замолчал. Ильинский сел на диван, напротив заведующего, начиная слегка недоумевать. Тот явно собирался с духом.

— Тарас, если есть что сказать, скажи, — не выдержал он. — Не первый год работаем, не темни, бога ради.

— Да уж не темню, Борис Иванович. Жалоба на тебя пришла.

— Жалоба?

— На, читай. — Лист перелетел через стол, спланировав на колени Ильинскому. Тот недоверчиво развернул его, с кислой улыбкой начиная изучать бисерный почерк. По мере прочтения улыбка его таяла.

«…задержал обслуживание вызова к астматической больной, простояв в подъезде около десяти минут…

…грубо разговаривал со мной и Кукушкиной Н. В., моей соседкой, занимающейся опекой надо мной…

…не оказал никакой помощи…

…кричал на меня, будучи в непонятном возбуждении (наверное, был пьян, потому что шатался, у него дрожали руки и было красное лицо, как у алкоголика)…

…отказался сделать необходимый мне укол, сказав, что я пожилой человек и в нем не нуждаюсь…

…требовал документы, отказываясь без их предъявления обследовать меня…

…высказывал вместе с медсестрой претензии на то, что я их «потревожила»…

…таким не место на страже общественного здоровья. Этот «врач» позорит клятву Гиппократа, к которой и он, и его подчиненные относятся пренебрежительно, и, я считаю, ему не место в рядах медработников».

На листе стояла виза начальника Управления здравоохранения «Главному врачу ССМП — разобраться и доложить в 4-дневный срок».

— Ну и? — спросил Ильинский, возвращая бумагу. — И что теперь?

— Теперь — не знаю, Борис Иванович. Жалоба, сам понимаешь, дело серьезное, мы обязаны прореагировать.

— Ну и реагируйте на здоровье. Там же чушь полная написана. Тебе что, моя объяснительная нужна? Давай напишу.

— Нет, Борис Иванович, — заведующий замялся, хрустнув пальцами. — Боюсь, объяснительной будет мало…

— Так что нужно-то? — не вытерпел Ильинский. — Скажи толком.

Тарас Осипович поднял бумагу.

— Вот этой вот писульке там, — он ткнул пальцем вверх, — придали слишком большой вес. Кто-то, не знаю кто, этой бабке приходится родственником в администрации города. И объяснения им мало. Они хотят крови.

— Давно донором не был, — мрачно пошутил врач.

— Короче, — заведующий решительно сгреб в кучу валяющиеся там и сям на столе ручки, выбрал одну и стал сосредоточенно ее разбирать. — Тебе бы надо не объяснительную написать сейчас… а заявление по собственному желанию.

— Не понял? — Ильинский аж привстал. — Повтори?

— Что вы не поняли, Борис Иванович? — Тарас Осипович отбросил растерзанную ручку и, сделав над собой явное усилие, посмотрел ему в глаза. — Начальство сочло жалобу обоснованной, тем более что… насчет алкоголя… сами понимаете!

— Окстись, Тарас, ты же знаешь, что я завязал!

— Откуда я знаю? — огрызнулся тот. — Я за вами не шпионю. И было это давно, опровергнуть или подтвердить сложно. В общем, фельдшера твоего решили не трогать, девочка молодая, мало ли что могла наговорить. А вот с тобой…

Ильинский откинулся обратно на диван, чувствуя, как бешено колотится сердце и что-то сильно давит на виски. Руки его заходили ходуном, даже лежа на коленях. Заведующий старался не смотреть на него, теребя злополучную жалобу в руке.

— Вы что же творите, сволочи? — тихим, страшным голосом, спросил врач. — Своих сдаете… своих, суки? Из-за бредовой жалобы какой-то старой б…ди вы людей на улицу вышвыриваете, гады?! Людей, которые столько лет работают, которые только жить снова начали?!

Он и не заметил, как сорвался на крик.

— Да ты скажи, в чем я виноват, Боря?! — тонким голосом закричал в ответ заведующий. — Я, что ли, кому-то из администрации хвост прищемил?! Мне конкретно сказали: или твоя голова, или… или моя, понимаешь?! Я в чем виноват?! Они хотят твоего увольнения, не я! Я тебя до последнего защищал, да меня что, кто слушал?! Мне что прикажешь делать?!

В кабинете наступила звенящая после криков тишина. Оба врача тяжело дышали, глядя в упор друг на друга.

— Ладно, — хрипло, не узнавая своего голоса, произнес Ильинский. — Береги голову, Тарас. И все остальные места тоже.

Он встал.

— Слушай, Боря, — остановил его горячий шепот заведующего. — Да не пори ты горячку. Уйдешь сейчас сам, а через месяц — два мы тебя снова возьмем, слово даю! А?

Ильинский замер на секунду у двери.

— Да пошел ты, — тихо сказал он. — Пошли вы все.

Через час он, собрав свои вещи, ушел с подстанции.

Ильинский стоял у ларька, слегка покачиваясь. В голове приятно и сильно шумело после стольких месяцев воздержания. В тот же вечер он сам подошел к бывшим собутыльникам в злачное местечко на Цветочном бульваре и залпом опрокинул в рот кружку темного пива, давясь неосевшей пеной. С тех пор он пил уже три недели, не прерываясь. Иногда просыпался на лавке, один раз очнулся от холода, лежащим на асфальте, с рассеченной губой, пропавшими документами и остатками денег. Этот факт не вызвал у него ничего, кроме вялого удивления. Сегодня он снова пил, благо очередной Витёк угощал самопальной водкой, привезенной в количестве аж шести литров откуда-то из деревни.

Обида не таяла. В первый самый день он, надравшись, скорчился у бетонной стены ларька со спиртным и навзрыд плакал, не реагируя на мутные вопросы и тычки товарищей по стакану. Плакал, потом что-то кричал, кому-то грозил, кажется… В груди угнездился ком, давящий на душу острыми иглами ангинозной боли все чаще просыпающейся стенокардии.

Один раз мимо проехала машина «Скорой» — его же бригада. Он отвернулся, но опоздал — машина остановилась и из нее выскочила Рита. Ильинский убежал, спотыкаясь и падая, расшибая локти и колени. Ее крик «Борис Иванович, миленький, подождите!» долго звенел у него в ушах. Рита не должна его видеть таким… никто не должен.

Увольнение обстряпали быстро, благо уход со смены без уважительной причины сам по себе уже мог послужить для этого поводом. В почтовом ящике Ильинский обнаружил письмо отдела кадров, извещавшее его, что ему необходимо забрать свою трудовую книжку. Долго и сосредоточенно его рвал…

И вот сейчас, после очередного возлияния, он стоял на том же самом месте, с которого сделал попытку начать новую, полную смысла жизнь. Попытка провалилась. Смысл оказался ложным. Людям оказался не нужен врач Ильинский, а алкаш Иваныч их мало интересовал.

Радом с ним пила компания молодых парней, матом обсуждавшая достоинства и, главным образом, недостатки своих случайных и постоянных подруг. Молодые волки каменных джунглей. Несколько раз они уже порявкивали на собутыльников Ильинского, требуя не галдеть и подвинуться — не потому, что те мешали, а просто так, показать, кто здесь главный. Алкаши были народом опытным и понятливым, по одному тихо исчезали, оставив в итоге бывшего врача в гордом одиночестве, цепляющимся за холодное железо прилавка замерзшими пальцами, над недопитым пластиковым стаканом самогона. Он молчал, изредка икая и поглядывая на догорающий багровый, полный крови закат и почти круглую луну, уже расположившуюся между двумя верхушками кипарисов. Домой идти не хотелось, в пустую остывшую квартиру, полную кислого запаха перегара и немытого тела, навстречу неизбежному похмелью и утренней депрессии.

— Слышь, тебе говорю! — прозвучало рядом и что-то толкнуло Ильинского в плечо. Он повернулся, пытаясь сфокусировать взгляд на нагловатом лице паренька.

— Сигареты, говорю, есть?

— Не… не курю…

— А чё так х…во? — издевательски поинтересовался юнец, явно провоцируя. — Такой большой — и не куришь?

— Пшел в задницу… щенок, — с натугой выговорил врач, отворачиваясь. Луна плыла в темно-синем небе, цепляясь краем за один из кипарисов.

— Чё ты тявкнул, г…дон?

Ильинского отбросило назад, сильно ударив спиной о металлический прилавок ларька. В пояснице пламенем взорвалась боль, и врач, изогнувшись всем телом, рухнул на грязный, залитый пивом, бетон, надрывно застонав. В следующее мгновение от страшного удара онемело левое ухо и щека, а в глазу что-то ярко вспыхнуло и погасло. Ильинский повалился на бок, беспомощно шаря перед собой скрюченными окровавленными пальцами. Пальцы наткнулись на чью-то ногу в джинсах и вцепились в нее.

— Еще трепыхается… ссссука! — с ненавистью прошипела темная фигура. — Руки свои убери, мразь!

Ильинский попытался подняться, но перевернулся, судорожно цепляясь за штанину хулиганья.

— Ах ты, б…дь!

— Э-э, Димон, ты чё творишь?!

Краем глаза врач увидел блеск металла в замахивающейся руке. Хотел заслониться. Но внезапно в пьяном мозгу возникла абсолютно трезвая мысль: «Зачем? Да пошло оно все к черту!».

Глухой удар кастета оборвал ее.

Гроб был нетяжелым, двое гробовщиков, даже не сильно пыхтя, спускали его на веревках в грязную яму. Пятеро мужиков и две женщины, стоявшие по краям могилы, безучастно смотрели на опускающийся в недра земли деревянный ящик. Они не были родственниками, двое были соседями покойного, которые и взяли на себя расходы на похороны, ибо имели свои виды на освободившуюся комнату в общежитии. Остальных можно было с натяжкой назвать друзьями.

Внезапно над городским кладбищем разнесся длинный воющий звук сирены, к нему присоединился второй, третий, четвертый… Люди подняли головы. На обрыве стояли в ряд десять машин «Скорой помощи» с включенными мигалками, а возле них замерли фигуры людей в зеленой форме, неподвижно стоящих и глядящих вниз.

— Чего это они? — опасливо поинтересовался кладбищенский бомж Леша, на всякий случай, отодвигаясь от ямы.

— «Скорая». Своего хоронят. Хороший врач был, — ответил ему Витёк. — Сам его знал, будь земля ему, горемычному, пухом.

Бригады стояли молча, под громкий разноголосый вой сирен, не обращая внимания на недоумевающие взгляды водителей проезжающих мимо машин и посетителей кладбища, на отчаянные вызовы диспетчера по рации и вибрацию лишенных голоса сотовых. Только Рита громко плакала, прижавшись к водителю Саше, механически гладящему ее по голове и угрюмо смотрящему в землю.

«Скорая помощь» прощалась с врачом Ильинским Борисом Ивановичем, получившим свой последний в жизни вызов, при обслуживании которого не бывает задержек.

В запертом на ключ кабинете заведующего подстанцией Тарас Осипович, вытирая текущие по морщинистым щекам слезы, пил водку из горла бутылки, с ненавистью глядя на желтую бумагу кляузы, где стояла его собственная виза «Разобрано».

Сидя в натопленной до духоты комнате, Надежда Кукушкина в третий раз перечитывала полученное по почте письмо:

«Уважаемая Марья Никитична!

В ответ на Ваше письмо (вх. № 134 от 01.02.2002 г.) администрация ССМП сообщает следующее:

— факты, приведенные в письме, были в ходе служебного расследования разобраны и признаны соответствующими действительности;

— фельдшер выездной бригады № 20 Данилина Р. С. получила выговор за нарушение правил медицинской этики и деонтологии, врач Ильинский Б. И. был уволен 19.02.2002 г. с занимаемой должности.

С уважением,

Главный врач ССМП Кулагин А. М.»

— Вот так, — с удовольствием произнесла Кукушкина, потирая толстые ладони. — Видишь, Машка, как надо?

Ее столь же пухлая дочка, стоящая за спиной, кивнула, потирая виски.

— Не кривись, не кривись! — прикрикнула мать. — О вас, обормотах, забочусь. Вадьке вот жилплощадь выбила, и тебе выбью. Ценили бы!

— Жарко что-то, мама, — произнесла дочка внезапно ослабевшим голосом. — Душно…

— Душно ей, — Кукушкина в четвертый раз принялась читать письмо. — А мне не ду…

Сзади раздался стук упавшего тела.

— Маша!!!

Девочка, издавая длинный мычащий звук, изогнулась на полу, закатив глаза к своду черепа.

— Доча, что с тобой?! Господи, да что же это?!

Тонические судороги сменились клоническими[35], и Маша заплясала на полу, расшвыривая табуретки. Изо рта у нее полетели брызги кровавой слюны, а носогубный треугольник стал быстро приобретать темно-фиолетовый цвет.

Кукушкина трясущимися руками набрала «03». Трубку сняли сразу.

— «Скорая помощь».

— Девушка, пришлите врача быстрее, моей дочке плохо!! Гагарина, тридцать девять, квартира пять!

— Что случилось?

— Она умирает, что случилось! Живее давайте, у нее лицо синеет! Вы ехать собираетесь или нет?!

— Бригада будет, ждите. Сейчас свободных врачебных бригад нет.

— Так когда?!! — истерично закричала Кукушкина. — Когда вас ждать?!

Действительно, когда?