Записки фельдшера Врайтов Олег

— Женщина, успокойтесь, прошу вас, — устало отвечала врач. — Вы обращаетесь не по адресу.

— Вы «Скорая помощь»! Куда нам еще обращаться! Он неадекватен, вы что, не видите?

— Я вижу человека в состоянии алкогольного опьянения…

— А то, что он дерется — ничего? — тонко крикнула вторая, более молодая, похожая на первую лицом, скорее всего, ее дочь. — Вот, полюбуйтесь!

Она торопливо закатала рукава розового свитера, демонстрируя нам синяки на предплечьях. Да, буен мужчина во хмелю, что говорить.

— Этот человек, по-вашему, нормальный?! Его можно оставлять среди других людей?!

— Послушайте, — попыталась вставить слово Анна Викторовна. — И постарайтесь понять, что это не наш больной. Он пьян, поэтому ведет себя неадекватно. Он нуждается не в лечении, а в протрезвлении. А это не работа для «Ско…»

— Да какой толк от всей вашей долбаной медицины?! — внезапно вклинился доселе молчавший белобрысый, угрюмо сопевший в дверном проеме. — Мы его лечили в вашей наркологии и что? Он только вышел, снова стал бухать! За что мы вам деньги платили?

— Молодой человек, — с деланым спокойствием ответила врач. — Во-первых, наркология и мы — это две разных организации, и все претензии, какие у вас есть, предъявляйте тому, кому вы платили деньги, а не нам. Во-вторых, лечение алкоголизма будет эффективным только тогда, когда он сам захочет бросить пить.

— Да он ненормальный!! — взорвалась криком «оса». — Как он может захотеть, вы на него посмотрите только!

— Слышь, я чё-то не понял… — подал голос дебошир. — Чё за гомон подняли?

— Заткнись, алкашня! — взвизгнула молодая дама. — Допился, сволочь?! Допился? Все, с меня хватит! Сейчас тебя в «дурку» отвезут, будешь знать, тварь!!

— Так-так, давайте спокойнее. Никто его никуда везти не будет.

— Да какое вы имеете право?!

Я на всякий случай переместился поближе, краем глаза контролируя активность «пациента». История стара как мир, из смены в смену повторяющаяся. Слово «дурка» для простого обывателя давно уже стало более грозным эквивалентом слова «тюрьма», поэтому в очередном семейном скандале, когда мирным путем уже не решить накипевших проблем, оно становится решающим аргументом. Подобную картину мы встречали не раз, поэтому сильно не возмущаемся. Жалко только потерянного времени. Практически каждое дежурство нас вызывают «отвезти» сильно пьющего отца, мужа, сестру, тестя и соседа по этажу, проводя параллель между пьянством и безумием. Возможно, людям ПНД видится неким логовом дракона, радостно поглощающим любого, осмелившегося пересечь запретную черту.

Алкоголизм — это, несомненно, болезнь, которая требует длительной медикаментозной и психологической терапии, но не в том аспекте, в котором они мыслят. Насильно госпитализировать мы можем только человека в состоянии острого психоза — сиречь глубокого расстройства психики, вызванного различными — в том числе и алкогольными — причинами, сопровождающегося нарушениями отражения реальности и поведения. Вся разница в том, что подобное состояние, возникнув единожды, не пройдет само, и, если вовремя не госпитализировать человека, последствия могут быть самыми плачевными. Но алкогольное опьянение, при внешнем сходстве клинических симптомов, тем и отличается, что является обратимым — из подобного состояния человек способен выйти самостоятельно, без помощи медиков, посредством банального сна. И, проспавшись, придя в себя и обнаружив, что находится на больничной койке, привязанный вязками к раме кровати, он имеет полное право подать в суд на врачей, совершивших насилие над его личностью, признав сумасшедшим абсолютно здорового психически человека. Вот в этом и нестыковка наших с вызывающими целей.

— …его действия попадают под статью «Пьяное хулиганство», — закончила фразу врач. — Если он буянит — вызывайте милицию!

«Оса» гневно раздувала ноздри, краснея щеками от невыплеснутой злости. Милицию вызывать страшно — это, как минимум, грозит штрафом, способным подорвать материальную базу семейного бюджета. И это будет уже не смятая «сотка», брезгливо сунутая медику.

— Это… вы кто вообще? — поинтересовался наконец лежащий на диване здоровяк, морщась. Воображаю, что он сейчас чувствует.

— Мы — «Скорая помощь», — вежливо ответила Анна Викторовна. — Скажите, пожалуйста, у вас жалобы на здоровье есть?

— Ты их, что ли, вызвала, бл…та? — обратился пациент к супруге, игнорируя вопрос. — Я ж тебя сейчас в землю… и-и-ик!

«Ик» вышел завидной звонкости, следом последовала отрыжка, а следом — выплеск рвотных масс на пол.

— Morbos avsi[18], — вполголоса сказал Серега, брезгливо отступая на шаг. — Перепил.

— Vere, in vino veritas[19], — согласился я.

Родня облила нас подозрительными взглядами. Мы так частенько перебрасываемся на вызовах латинскими выражениями — непонятность речи удерживает окружающих от комментариев и советов.

Подождав завершения рвотного акта и последовавших гигиенических процедур, Анна Викторовна бегло опросила лежащего. Да и так все понятно, делала она это более для успокоения совести — если исключить мат и жаргонные словечки, то и дело, выпадающие из нестройной речи подопечного, он ориентирован и во времени, и в пространстве, и в происходящем. Пьет регулярно, ибо работает грузчиком в одном из цехов местного хладокомбината, зарабатывает хорошо и «расслабляется» после десятичасовой переноски мяса на полную катушку. Действительно, является бывшим боксером, имел несколько ЧМТ. Но психозом тут и не пахнет — максимум, что мы имеем на момент осмотра, это посттравматическая энцефалопатия. С этим никто не госпитализирует.

— А зачем жену бьете? — спросила врач.

— Задолбала потому что…

— Сам задолбал, скотина! — тут же истерично закричала жена. — Я тебя…

— Выйдите, пожалуйста, — резко произнесла Анна Викторовна. — Вы мешаете мне разговаривать с человеком.

Кое-как, осыпаемые руганью и угрозами, мы с Серегой исхитрились вытолкать гомонящих женщин в кухню. Белобрысый ушел сам, смерив нас прищуренным взглядом. Ой, что-то затеял паренек, чует моя печень.

— Достала она, ее мать, со своими воплями, — поделился впечатлениями бывший боксер. — С мужиками дернем после смены — орать начинает. Деньги приношу, ей все мало, все, б…дь, недовольна! Это ей эта п…да старая по ушам ездит, знаю! Я им обеим бошки…

— Не надо ничего им обеим. Вы лучше успокойтесь сейчас. Скандалы ни к чему хорошему не приведут, сами понимаете.

— Я их, что ли, начинаю? — недовольно пробурчал мужчина, потирая переносицу. — Эта… верещит, как укушенная.

— Скажите, вы спать хотите? — вкрадчиво поинтересовалась врач.

— Да какой тут сон — над ухом орут!

— Давайте мы вам таблетку дадим — заснете. И выспитесь, как следует, и мешать никто не будет.

— Димедрол, что ли? — скривился дебошир. — Не увлекаюсь.

— И не надо, — кивает Анна Викторовна. — Нет, не димедрол.

Она полезла в карман, доставая коробочку с НЛС, где помимо наркотиков лежали конвалюты с феназепамом.

Я незаметно выдохнул, расслабляя напряженную ногу. Если согласился на прием препарата, значит — драка отменяется. А иногда, только услышав про таблетки или что еще, подобные товарищи просто пышут агрессией. И то ладно. Удовольствие невелико — кувыркаться с боксером, пусть и в отставке. Мы, несмотря на физическое здоровье, черных поясов по дзюдо не получали.

Меня сзади требовательно дернули за рукав. Дергал неугомонный белобрысый юноша, настойчиво звавший меня в прихожую. Закатив страдальчески глаза, я направился за ним.

— Что вы ему дали? — тоном профессионального следователя спросил парень, сверля меня взглядом.

— Таблетку, чтобы заснул.

— Какую?

— Название «феназепам» тебе что-то скажет?

— Что вы всякое фуфло суете? Колите ему аминазин!

Я повторно смерил юнца взглядом. Профессор, честное слово. Выучил умное слово. На алкогольное опьянение нашему клиенту только сверху аминазина и не хватает. Чтобы давление сразу в ноль рухнуло. Если вообще в минус не пойдет…

— Мы как-нибудь обойдемся без твоих советов по поводу того, что и как надо делать, ладно?

— Вы вообще что-то в лекарствах понимаете, а? — язвительно осведомился белобрысый. — Я лучше вас знаю, что надо! Врачи хреновы, кто вам дипломы дал?

— Тот, кто не дал тебе, — теряя терпение, ответил я. — Еще вопросы есть?

— Сейчас будут, — торжествующе произнес мой собеседник, торопливо нажимая кнопки на сотовом.

А, ну, давай, давай. Я неторопливо повернулся и ушел обратно в комнату, где Анна Викторовна уже вставала, оправляя смявшийся халат. Пихнул Серегу октем:

— Смотри, сейчас цирк будет…

Тот понимающе мотнул головой.

В комнату ворвался парень, держа на вытянутой руке сотовый, и буквально впихнул его в руки опешившей Анне Викторовне.

— Это что такое?

— Поговорите, — зло улыбаясь, процедил паренек. — Сейчас вам все разъяснят.

Я, покуда хватало сил, сдерживал непрошеную улыбку. Обожаю такие сцены. Люди, пытаясь нас запугать, не знают тонких нюансов в организации психиатрической помощи в нашем городе. Психоневрологический диспансер и психиатрическая бригада — это две разные вещи. Хоть мы и тесно сотрудничаем с ПНД, но подчиняемся все же «Скорой помощи», и чужое начальство нам не указ. Недовольствующие обыватели об этом, увы, не осведомлены, поэтому часто возникают вот такие вот коллизии.

— Я слушаю, — холодно произнесла врач. — Это врач «скорой помощи» Сташкина… Борис Сергеевич, вы, если не ошибаюсь? Нет, не повезем. Нет, тут ничего нашего нет, только алкогольное опьянение. Что? И не просите. Да потому! Я никогда не напишу такой чуши в сопроводительном.

Она помолчала, слушая невидимого абонента. Я с удовлетворением наблюдал, как по щекам белобрысого пошли красные пятна.

— Борис Сергеевич, теперь послушайте меня. Это ваше личное дело, кому вы что обещали. Да. Меня это не касается. Все, разговор на эту тему окончен!

Анна Викторовна протянула сотовый пареньку.

— Как отключить?

Надо было видеть его лицо! Он-то по наивности полагал, что соединил нас с нашим непосредственным руководством, и уже видел, как оно нас по полу размазывает. Бедняга…

Мы вышли из квартиры в гордом одиночестве. За Серегиной спиной грохнула дверь, едва не отдавив ему пятку. Серега резво обернулся, дабы грохнуть по двери в ответ, но наткнулся на угрожающий взгляд врача, и опустил занесенный было кулачище.

— С кем общались? — осведомился я, пока мы спускались по лестнице — от повторной поездки в архаичном лифте мы молча и коллегиально отказались.

— Щетинник это, — отмахнулась Анна Викторовна. — Достал уже. Берет этих алкашей под патронаж, а ответственность на нас хочет спихнуть. Уж сколько раз я ему твердила…

Понимающе киваем. Доктор Щетинник, заведующий вторым отделением, является известной среди нас и не самым лучшим образом зарекомендовавшей себя личностью. Давно не секрет, что в своем отделении он не только лечит профильных шизофреников, но еще и капает от различной этиологии интоксикации алкоголиков и наркоманов, содержит нежелающих идти в армию и в тюрьму за преступления разной степени вредности. Не бесплатно, разумеется. Это, конечно, его личное дело, но вот брать за сё ответственность на себя у нас желания нет. Одно дело, когда человек обратился сам — тогда ответственность за выставленный диагноз и лечение целиком и полностью лежит на враче отделения. А если товарища доставила «Скорая» — разговор другой, ответственность падает на врача выездной бригады. И наш любимый завотделением в любой момент, коль возникнут вопросы, может широко развести руками и ответить: «Я что? Мне психбригада этого человека привезла с таким вот входящим диагнозом, я обязан его был положить под наблюдение. Все вопросы к «Скорой».

А на кой нашей Анне Викторовне эти вопросы?

Машина, прикорнувшая фарами к роскошной гортензии, растущей возле первого подъезда, встретила нас монотонно бубнящим голосом, зачитывающим жутко интересные подробности по сбору зерна в крае за последний месяц.

— Палыч, скотина, — свирепея, прорычал Серега. — Я его убью!

— А я закопаю, — добавил я, демонстративно разминая кулаки. — Кандидат в депутаты, твою мамашу!

— Мальчики, — безнадежно позвала нас врач. — Подождите!

Машина, взревывая двигателем, пыталась одолеть подъем. Получалось у нее это не ахти, если честно. Два раза мы глохли и откатывались назад, цепляя габаритами торчащие из живых изгородей, окаймляющих дорогу, ветки. Я и Серега судорожно хватались кто за что успевал, не имея возможности даже ругаться вслух — врач наша это не любит.

Дорога — уходящий в крутую гору полураскрошившийся бетон, сплошь продольно исчерченный промоинами многочисленных ливней, оставивших глубокие канавы, в которых даже видна почва. Сюда и на джипе будет проблемно заехать, а уж нашей колымаге это точно не под силу. На каждой яме нас подшвыривало так, что клацали зубы. Где-то сзади громко бряцал ящик с хирургией, грохотал откидной пандус носилок, несмотря на проложенное для амортизации полотенце.

Искомый адрес находится на самом верху этой безымянной высоты, забытая богом «общага», забравшаяся в лесные дебри.

— Ладно, — устало сказала Анна Викторовна после четвертой попытки нашей машины совершить невозможное. — Пройдемся, раз такое дело.

— А если госпитализация? — запротестовал Серега. — На себе тащить?

Врач не ответила, выбираясь из кабины, да ответа мы и не ждали. На себе, на ком же еще? Работа такая.

Вызов нам передала ГВС, разговаривавшая в этот раз еще противнее, чем в прошлый — значит и вызов соответствующий. Повод — «странное поведение», вызывает мать, возраст «странного» — 43 года. И фамилия милая — Рачкин.

— Рачкин — Срачкин, — зло прошипел Серега, выволакивая сумку из-за носилок.

Я промолчал, распихивая по карманам вязки. Фамилия незнакомая, чего ждать — тоже непонятно. Не люблю я такие вот непонятности.

С высоты улицы Видной открывался потрясающий вид на море и медленно тонущее в нем бордовое солнце, расплескавшее кровавые языки закатного пламени на едва заметных отсюда волнах. Все это прекрасно гармонировало с зеленью, в которой утопал берег, которая окружала нас даже здесь, окаймляя нашу «газель», сердито щелкающую закипевшим радиатором; с уютными бело-розовыми коттеджами, построенными на соседнем от нас склоне — улице Благостной; с легкими облачками, тянущимися, словно птицы осенью, на юг. Работать не хотелось. Совершенно. В такой чудный закатный вечер совершенно естественно расположиться где-нибудь в гамачке или шезлонге, потягивая холодное пиво, или, если уж вы сильно гурман, то мартини-взбитый-но-не-размешанный или что-то в этом роде — потягивать, чувствуя, как блаженно расслабляются натруженные мышцы, по телу растекается приятное тепло, а по коже скользит теплый и прохладный одновременно ветерок. Но уж никак не хочется влезать по уши в то, во что мы сейчас влезем. А что влезем — в этом я даже не сомневался.

Пыхтя и обливаясь потом, мы поднялись на гору, ведомые длинными тенями, протянувшимися от наших ног метра на четыре вперед. Перед нами открылся совершенно контрастный с прежним великолепием вид — зачуханное общежитие за номером 33/а по улице Видной, столь нелюбимая нашей подстанцией за свою отдаленность и проблемность. Снаружи пятиэтажное здание смотрелось так, будто его брали штурмом, причем неоднократно, с применением тяжелой артиллерии и минно-взрывных устройств. На стенах, ранее отделанных штукатуркой, ныне зияли широченные, до двух метров, раны, обнажавшие кирпичное исподнее, поросшее уже зеленым мхом и покрытое мутными следами бегущей с крыши воды в случае дождя — водостоков, в силу привлекательности жести, из которой они были изготовлены, давно не было. Балконы были разноцветными — изначальный единый колор канул в Лету еще до эпохи исторического материализма, и ныне фасад общежития щеголял такой гаммой, которой позавидовала бы и радуга. Это объяснялось тем, что очередной комнатовладелец, осуществляя очередной косметический или капитальный ремонт, красил свой балкон в тот цвет, который он находил более приятным, наплевав на его сочетание и гармоничность с окружающими. Вопиющая бедность сквозила из всех щелей этого уставшего за пятый десяток лет здания; кое-где разбавленная пластиковыми рамами и жалюзями, все равно она главенствовала над этими крохами цивилизации горами мусора под окнами, выбитыми стеклами, заклеенными полиэтиленом или не заклеенными ничем, ободранными засаленными занавесками, рваным застиранным бельем, болтавшимся на протянутых почти с каждого балкона к трем ржавым металлическим столбам веревках.

Милое место. И та коммуна, которая его населяет, ему под стать. Если не принимать в расчет мелочь в виде наркоманов и алкоголиков (вызывающих периодически на «отравился печенюшкой» после употребления внутрь того, чем обычно заряжают аккумуляторы и красят джинсы), то здесь еще проживает бабка Синеволько, которая по пять-шесть раз дергает бригаду на мгновенно возникающие и столь же мгновенно проходящие приступы гипертензии, стоит только бригаде перешагнуть за порог (бабушка плотно сидит на магнезии и не мыслит дня без внутривенного ее введения); здесь живет вредный и скандальный эпилептик Каракчан, неоднократно нападавший на бригаду с ножом (благодаря своей первой группе инвалидности и выставленному диагнозу «сумеречное состояние» он ни разу не понес за это ответственности); тут же еще обитает «я сама врач» Барсукова, практикующая уринотерапию, имеющая сахарный диабет, две трофические язвы на голени и четырнадцать кошек, что формирует в ее комнате и на этаже неповторимый аромат, способный свалить с ног любое кислорододышащее. А теперь еще появился и некто Рачкин, странно себя ведущий в то время, когда все нормальные люди уже отдыхают.

Впрочем, насчет нормальных людей и отдыха… У входа в общежитие прямо на ступеньках расположилось шесть молодых людей, внешне неопрятных и занятых усиленным истреблением пива, двухлитровые емкости с которым образовали небольшой заборчик на первой ступеньке. Ну, понятно, чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган — но даже Анна Викторовна брезгливо поморщилась, глядя на гиперемированные испитые лица, мешковатые отеки под глазами и недельную щетину на щеках у парней, которым, судя по всему, нет еще и двадцати пяти.

— О, смотри, б…я! — удивился один из них, нянча стакан. — Помощь чешет.

— Ой, чего-то мне херово! — тут же громко заорал второй, демонстративно хватаясь за то место, где у человека находится печень. — Сердце болит, б…я, не могу!

Труд сделал из обезьяны человека. Алкоголь — вернул его обратно, к историческим корням. Сборище бабуинов. Если интеллект подкачал, неужели нельзя просто промолчать?

Мы, не отвечая, прошествовали мимо них. Вслед неслись вопли пьяного стада, в которых не было ничего человеческого. И эта шушера еще претендует на звание homo sapiens?

— Врачи х…вы! — донеслось до нас, когда мы уже поднимались по лестнице. — Хрена приперлись сюда, козлы?! Кого угрохать собрались? Слыште, вам говорю, э?!

Серега неторопливо опустил руку в карман — там у него, я знаю, лежит баллончик с нервно-паралитическим газом, на всякий, как говорится, пожарный случай. Я слегка толкнул его локтем и сделал короткий жест рукой — на обратном пути, мол, не забивай голову сейчас.

Дверь оправдала наши ожидания. Собственно, по двери можно судить о хозяевах и редко когда ошибиться. Эта была просто насквозь пролетарской — грязная, обитая подранным и прожженным дерматином, вся в пятнах непонятного происхождения и окантованная темной полосой снизу — ее не раз открывали ногами. Номер был неровно накорябан ручкой, окружен волнистым кругом и даже оснащен намалеванными той же ручкой в порыве вдохновения двумя кругами с крестиками, изображавшими шляпки шурупов. Анна Викторовна, тяжело дыша — пятый этаж, все же — осторожно постучала. Мы по привычке заняли позиции справа и слева от двери.

Внутри послышались шаги, и дрожащий старушечий голос спросил:

— Кто там?

— «Скорая помощь». Взывали?

— Ой… — после этого невнятного восклицания наступила тишина.

Мы терпеливо ждали, но даже намека на то, что дверь откроют, не было.

— Ну и..? — прервал я затянувшуюся паузу. — Долго ждать будем?

Словно услышав мои слова, дверь осторожно приоткрылась, выпуская наружу миниатюрную сухую старушку в сарафане, тяжело опирающуюся на костыль с черной пластмассовой ручкой. Было видно, что бабушке нелегко сохранять самообладание — так ее трясло. Седые волосы, выбиваясь из-под белой панамки, тряслись в такт ей.

— Хорошо, что вы приехали, — таким же дрожащим и приглушенным голосом сказала она. — Он совсем уже оскотинел, паразит!

— Объясните, в чем дело, пожалуйста, — тихо сказал Анна Викторовна.

Дело было в следующем — сын данной бабули являлся хроническим алкоголиком, безработным, где-то пробавлялся случайными заработками по ремонту архаичных ламповых телевизоров. Характеру он был буйного, особенно в подпитии, и уж особенно — в похмелье, когда обнаруживал в себе абстинентные явления и отсутствие финансов на их устранение. Бил мать, вымогая деньги. Что, собственно, сделал и сегодня, после чего старушка вызвала нас.

Анна Викторовна тяжело вздохнула. Не наш клиент, что говорить. Аналог недавнего экс-боксера, попадающий под статью «пьяное хулиганство». Да только как это все объяснить трясущейся бабушке, глядящей на нас умоляющими глазами, как на Бога?

— Ну, пойдемте, посмотрим, что можно сделать, — сказала она. — Только, мальчики, аккуратнее — это не больной.

— Знаем, — угрюмо ответил Серега. — Бить нельзя, душить нельзя, грубить нельзя, дышать через раз…

— Помолчи!

Мы прошествовали через узкую прихожую, искусственно сдавленную с двух сторон завешенными тряпками шкафами с неизвестным содержимым, покрытыми вековой пылью. Она вывела нас в комнату, большую часть которой занимали распотрошенные телевизоры, преимущественно 70-х годов выпуска, лишенные задних крышек и корпусов, составленные один на другой вдоль стены и слепо пялящиеся на нас мертвыми экранами. На продавленном диване, прямо на голом матрасе и в одежде возлежал мужчина, сощуренными глазами созерцавший наш приход. Бабушка не обманула — в комнате стоял мощный запах перегара и дешевых сигарет, возле дивана, на табуретке возвышалась полупустая бутылка с крепким «Арсенальным» и ощетинившаяся раздавленными окурками пепельница, сделанная из раковины крупной мидии, в соседстве с мятой пачкой «Примы». Пациент был одет в застиранную тельняшку и растянутые трико с оборванными лямками на пятках, волосы его, кое-где подернутые сединой, давно забыли, что такое расческа, а зубы, судя по желтизне — что такое зубная щетка. Неприятный тип. Дело даже не в алкоголизме — бывают безобидные тихие алкаши, мирно губящие себя и не причиняющие вреда никому вокруг. Этот был не из безобидных — что отчетливо читалось в его бегающих ненавидящих водянистых глазах. Думаю, он сразу понял, кто и зачем к нему пришел.

— Добрый день, — вежливо обратилась к нему Анна Викторовна.

— Я вас слушаю, — с неожиданной надменностью короля в изгнании обратился к нам подопечный. От такого грубого приветствия первым передернуло Серегу. Но мы сдержались оба — сорвемся сейчас, он потом ой как отыграется на матери!

— Мы выполняем приказ Управления здравоохранения о диспансеризации населения на дому, — начала врач. — Обследуем, есть ли жалобы на здоровье…

— У соседей тоже были? — презрительно кривя потрескавшиеся губы, спросил Рачкин.

— Нас к кому посылают, к тому и приезжаем, — невозмутимо ответила Анна Викторовна. — Прислали к вам.

— С чего бы вдруг?

Врач пожала плечами — мол, не нам об этом рассуждать.

— Давайте, я вам давление померяю.

Пока она возилась с манжетой тонометра, пациент с усмешкой поглядывал на нее, на нас с Серегой и на мать. Разумеется, он все понял. И, сдается мне, от нашего прихода будет больше вреда, чем пользы.

— Высоковато у вас давление немного. Дать таблетку?

— Не надо, своим лечусь, — Рачкин кивнул на табуретку и возвышающуюся на ней бутылку.

— А вот этим вы лучше не увлекайтесь. Все-таки в ваши сорок три вам рановато цирроз печени зарабатывать. Да и легкие…

— Да я еще вас всех переживу! — с внезапной злостью сказал пациент, приподнимаясь на локте. — Ясно?

— Ясно, ясно… — покорно сказала Анна Викторовна, сматывая тонометр и убирая его в чехол. — Ладно, раз жалоб не предъявляете, мы пойдем.

— Идите.

Стараясь не смотреть в умоляющие глаза старушки-матери, мы гуськом направились к двери. Ну а что мы можем сделать? Он нормален, насколько может быть нормален хронический алкаш. Госпитализировать его абсолютно не с чем — лечение в наркологии добровольное, за исключением случаев алкогольного психоза. Но нашему другу, судя по ополовиненной пивной таре, такое еще долго не грозит.

— Ребятки… — шептала нам вслед бабушка. — Ребятки… ну хоть что-нибудь…

— Извините, — сжав зубы, ответил я. — Бабулечка, ничем не можем помочь. Правда, ничем. Если буянит — это к милиции…

Я чувствовал себя последней сволочью, говоря это. Но что зависело сейчас от нас?

Мы, угрюмо насупившись, спускались по вонючей лестнице. Я без нужды стучал кулаком по перилам, Серега размахивая сумкой с опасной амплитудой, демонстративно насвистывая похоронный марш. На втором этаже Анна Викторовна остановилась, повернулась к нам:

— Ребята, если есть, что сказать — говорите. А вот этой вот показухи не надо.

— Да что говорить… — смутившись, пробормотал я. — Бабку жалко.

— Думаете, мне не жалко? — жестко спросила врач. — Думаете, я не знаю, чем дело кончится? Ну, скажите мне тогда, что делать сейчас, если вы лучше меня владеете ситуацией?

— Милицию вызвать, может? — виновато спросил Серега.

— И что? Они приедут, он сделает морду кирпичом — мол, ничего нет, бабка по старости лет дурит, паспорт покажет. Все! Наряд уедет, что потом?

— Убьет, — также тихо пробормотал я.

Слово эхо моих слов, сверху раздался крик бабули:

— Помогите! Помогите, убивают!!

Мы с Серегой, не сговариваясь, сорвались с места, прыгая через три ступеньки. Останавливающий крик Анны Викторовны мы проигнорировали.

Да черт с ним, с законом, черт с ними, с должностными инструкциями, в конце концов!

Нас на пятом этаже встретила торопливо ковыляющая нам навстречу бабушка, держащаяся за плечо — ворот домашнего сарафанчика был разорван, а на дряблой шее тянулась свежая, набухающая бусинами крови, царапина.

— С-сука, — процедил Серега, бросаясь к двери. Как оказалось вовремя — наш друг в этот момент пытался прикрыть ее изнутри. Но опоздал — Серегины сто с лишним килограмм вошли в контакт с дерматином, отшвыривая Рачкина внутрь прихожей. Мы ворвались за ним — Серега, уже не тратя времени на слова, ударом ноги в грудь швырнул дебошира в комнату, а я, влетев следом, согнул его вдвое ударом в солнечное сплетение и от души заехал ему локтем между лопаток, бросая на затертый линолеум пола.

— Лежать, ублюдок!!

Выдернутая мной из кармана вязка захлестнула небритый кадык клиента и натянулась, заставив его захрипеть. Серега вспрыгнул сверху на него, придавливая весом к полу и не давая вырваться. Шесть секунд — и Рачкин, дернувшись, обмяк. Я ослабил вязку, впрочем, не убирая ее.

— Кажется, обгадился, — потянув носом, сказал мой напарник.

— Ничего, отстирается.

Минуту спустя наш клиент очнулся, испуганно поводя глазами. Я бы не хотел так очнуться — лежащим на полу с заломанными назад руками, натянутой петлей на шее и с Серегиным кулачищем перед носом.

— Ре… ребята, вы чего? Вы чего?

— Мы чего? — вздрагивающим от ярости голосом спросил Серега. — Мы чего, мразь ты вшивая?

От пощечины, которую он ему залепил, зазвенел воздух.

— Мужики, да я понял, понял!! — заорал Рачкин. — Понял все, не на…

Вторая оплеуха оборвала его вопль. На щеке у него расплылось красное пятно.

— Не ори, люди спать ложатся, — посоветовал я. — Заткни хайло и слушай, что умный человек скажет. Перебьешь — будет больно. Усек?

Клиент торопливо закивал, насколько позволяла вязка на шее.

— Тогда слушай меня, Срачкин, — шипящим голосом, специально отработанным для подобных случаев, произнес Серега. — Если ты хоть когда-нибудь, хоть раз в своей жалкой жизни тронешь мать — мы тебя тут и похороним. И, поверь, спишем все так, что ни один суд не прикопается. Ты мне веришь?

— Верю… верю, мужики, пустите…

— Очень хорошо, что веришь. Мы тебя пустим — не до утра же с тобой сидеть. Но упаси тебя бог, если мы снова приедем и увидим, что ты маму обижаешь — так искалечим, что гробовщик испугается.

— Да поня…ооооуууу!

Хороший пинок по ребрам закончил Серегину речь. Я, выдернув вязку, схватил Рачкина за шиворот, с натугой приподнял его и пихнул в сторону дивана.

— Тогда лег и лежи, скотина. Живо!

Клиент по-черепашьи забрался на диван, с опаской поглядывая на нас. Мы, напоследок злобно зыркнув на него, вышли.

— Встряли мы, Антоха, — вполголоса произнес напарник, выходя в коридор. — Викторовна загрызет сейчас.

— И хрен с ним, — беззаботно отозвался я. — Ты жалеешь?

— Не-а!

— Вот и я…

У двери нас ждала бабуля, трясущимися руками схватившая нас за форму.

— Мальчики… мальчики…

— Все, мать, не переживай, — смущенно сказал Серега. — Воспитательную работу провели, все будет хорошо.

— Да он же меня убьет, мальчики…

— А, правда, Сереж, — поднял брови я. — Как насчет контрольного замеса? Чтобы третий раз не подниматься?

Мы переглянулись. Кивнули. Слегка подтолкнули бабушку к двери.

— Входите, мы войдем за вами, но тихо, — прошептал я ей. — Давайте.

Хромая, старушка вошла в прихожую. Мы проскользнули следом на носках и замерли у шкафов. Я мотнул ей головой — иди, мол.

— Дверь закрой! — донесся из комнаты до нас голос Рачкина. Голос совершенно другого человека — наглого, злого и очень уверенного в себе. И следа нет от недавней покорности. Я толкнул дверь, до щелчка замка. Старушка все стояла в прихожей, не решаясь войти.

— Это ты их вызвала, тварь?! — взревел наш пациент, появляясь в дверном проеме с занесенным кулаком. И увидел нас.

— Фраза ваша некорректна в корне, товарищ, — ласково улыбнулся я. — Слово «тварь» лишнее.

Рачкин завопил, но было поздно — бежать ему было некуда, а сопротивляться он, видимо, постеснялся — бить двух здоровых парней совсем не то, что бить слабую беззащитную старушку. Ровно через две секунды он снова оказался на полу, воющий и осыпаемый градом ударов. На сей раз мы с Серегой не скромничали в средствах воспитания. Остановила нас Анна Викторовна, вошедшая через минуту после инцидента.

— Хватит, — сухо сказала она, ставя брошенную Серегой в подъезде сумку на пол. — Я наряд вызвала, скоро обещали быть.

В ожидании наряда мы затолкали хулигана в угол, заняв позиции по бокам от него, а врач занялась царапиной на шее плачущей от страха бабули.

Милиция приехала довольно быстро — через десять минут. Постучав в дверь, тут же вошел широколицый паренек в форме, украшенной лейтенантскими погонами, с черной папкой под мышкой.

— Сашка? — удивился я. — Какими судьбами?

— Служба такая, — усмехнулся Саша, пожимая мне и Сереге руки.

Сашка очень долго работал на «Скорой помощи» фельдшером, и именно на психиатрической бригаде, пока его не сманили большим окладом жалованья в милицию. С тех пор он обрел полуязвительное прозвище, данное Серегой, — «Медикамент». Дескать, и медик, и мент, два в одном.

Годы служения правопорядку не пошли Александру во вред — щеки его залоснились и приобрели округлые формы, он отрастил пузико, которое не скрывала форменная рубашка. Видно было, одним словом, что он нисколько не потерял, сменяв охрану общественного здоровья на охрану общественного правопорядка.

— Этот мужчина избивал свою мать на момент приезда бригады, — ледяным тоном прервала наш обмен приветствиями Анна Викторовна. — Мои фельдшера были вынуждены принять… меры воздействия.

— Да, Анна Викторовна… — начал была Сашка, но был остановлен коротким жестом ее руки и особым образом поджатыми губами. А уже кто-кто, а он, отработавший с Викторовной шесть лет, знал нюансы ее настроения.

— На месте мы застали избитую женщину, с гематомами предплечий, ссадиной на шее и в состоянии аффекта. С ее слов…

— Все понятно, доктор, — подхватил официальный тон Санек. — Думаю, что на пятнадцать суток за хулиганство он уже заработал. Дальше я разберусь сам. Вопросов к бригаде нет.

— В таком случае, мы поедем?

— Езжайте.

Выходя, я поймал Сашку за рукав:

— Сань, он маму бил.

— Понял я, — в голосе моего друга на миг звякнуло железо. Он рос, воспитываемый только мамой — отец бросил их еще в самом начале семейной жизни — поэтому само понятие рукоприкладства в отношении матери для него было святотатственным. — Не переживай, Антош, все учту. За «пятнашку» он у меня целиком и полностью выхватит. Крокодильими слезами плакать будет, обещаю.

— Дай пять, — пробормотал я, пожимая ему руку. — Когда на «Скорую» вернешься?

— Да идите вы со своей «Скорой»…

Я торопливо застучал каблуками, догоняя ушедшую бригаду.

Парни у подъезда посторонились, пропуская нас. Вероятно, их напугал милицейский «уазик», припаркованный бампером в батарею пустых пивных бутылок.

— Ну, что, ребята, проблемы со здоровьем есть? — злым голосом поинтересовался Серега, проходя мимо.

«Ребята» проводили молчанием нашу бригаду, не решаясь прервать наше шествие в сторону погасшего заката ни единым матерным словом. Медики, которые вызывают милицию и которая после этого приезжает, уже вызывают опасение. Я чувствовал с десяток ненавидящих взглядов, сверлящих мою спину, пока мы, стараясь не споткнуться в сгущавшихся сумерках, спускались к «газели».

За что люблю Викторовну — при посторонних она нас никогда не распекает. В отличие от других врачей, которые не стесняются надавать по голове подчиненным публично. Но уж зато когда мы остаемся наедине — тут спуску от нее не жди. Мы и не ждали.

— Ну что, Красная Армия, не утомились колошматить? — голосом, близким температурой к абсолютному нулю, спросила Анна Викторовна, спускаясь и не оборачиваясь.