Смертельно опасны Антология
– Прямо не верится, что ящик еще работает, – восторженно повторил Джемми. – Хочешь посмотреть про другое?
Гай молчал, и его лицо при свете фонаря казалось постаревшим, почти страдальческим.
– Что это вообще такое? – вымолвил он наконец. – Как называется?
– Балет, – ответила я.
Он подал мне книги, пять штук. «Жизель. Либретто» – значилось золотыми буквами на переплете верхней. Далее шли «Спутник балетомана», «Позы классического балета», «Танцы с мистером Б.» и совсем тоненькая «Расписание гастролей, 2016».
Гай весь дрожал.
– Другое длиннее, – сообщил Джемми, нечувствительный ко всему помимо своего чуда техники. – Суешь кружок вот сюда, в щель – видишь? Жалко, что из всех кругляшков работают только два.
На черном экране загорелась белая надпись ВИДЕОКЛАСС, и моим глазам предстала группа парней и девушек, стоящих у деревянных поручней перед зеркалами – не в нашей ли общей комнате? Заиграли на фортепиано, и женский голос сказал:
– Плие… раз-два-три-четыре. Не напрягай так руку, Мартина. Кэролайн, дыши в такт движениям.
На носки они пока не вставали, и невидимая женщина продолжала отдавать непонятные команды: батман-тендю, ронд-де-жамб-атер, пор-де-бра. Потом на носки поднялись только девушки, и последовали новые замечания:
– Хорхе, у тебя рука как дохлая курица – свободнее пальцы. Нет, Терри, не так, а вот как. – На экране появилась няня – моего возраста, даже старше, но намного стройнее. – Держим корпус… нет, Джон, слишком медленно… и раз, и раз… хорошо. Теперь арабеск-пенше… в такт дышите, легко…
Танцоры проделывали со своими телами нечто невероятное.
– Еще раз. Начнем с арабеска, Тимон.
Все как один, стоя на одной ноге, подняли другую, вытянутую, и округлили руки перед собой. Это было так красиво, что у меня защипало в глазах.
Экран снова погас, и Джемми сказал:
– Больше смотреть не будем, надо горючее поберечь.
Гай ни с того ни с сего хлопнулся передо мной на колени. Что я ему, Майк?
– Помоги, няня!
– Встань сейчас же, дурак.
– Помоги! Мне надо, чтобы Кара пришла сюда, а без тебя не получится.
Кара. Мне вспомнилось, как он на нее поглядывал, и я пришла в ужас.
– С Карой нельзя! У нее еще не начиналось, да хоть бы и началось – Майк тебя за это убьет!
– Я не для секса. – Гай встал, но решимости в нем ничуть не убавилось. – Хочу с ней потанцевать.
– Потанцевать?
– Вот так. – Он показал на пустой экран и старательно выговорил новое слово: – Как в балете.
Это даже Джемми шокировало.
– Ты же не умеешь, Гай!
– Могу научиться. И она тоже.
Я брякнула первое, что пришло в голову, и, конечно, сморозила глупость:
– Няня в телике говорит, что этому несколько лет учатся.
– Чтобы танцевать, как они, – да, конечно. Но мы с Карой можем освоить самое простое и станцевать перед стаей. Может, Майку понравится.
– Чтобы Майк позволил тебе лапать девочку еще до ее Начала? С ума сошел!
– Я хочу танцевать балет, – упрямился Гай, – а кроме нее, больше не с кем.
В этом он прав. Избалованная Притти ни за что не станет трудиться, как требует эта няня, Тинни и Сейла еще малы, у Лулы и Джуни по горло забот с детьми, Бонни слишком крупная и неуклюжая. Это было бы смешно, если бы не было так опасно.
– Выкинь балет из головы, не то Майку скажу. – Пригрозив ему, я слезла по приставной лесенке и одна, впотьмах, пошла к двери. Все пять книг я взяла с собой и ночь напролет читала их у себя в каморке под Театром Дэвида Коха (мне попалась на глаза табличка с новым названием) – целую свечку на них извела.
Через два дня вожак из Сент-Реджиса отдал Майку визит. С собой он взял только двух лейтенантов – столь рискованный шаг давал понять, что пришли они с миром, и нашим это понравилось. Трапезу устроили на террасе, где поменьше трещин, у мелкого пруда. На дне его лежало много мелких обломков и два огромных – раньше они, похоже, составляли чью-то лежащую фигуру. «Каждую осень у них было полно хлопот с листьями, которые падали в зеркальный пруд Вивиан Бомон», – вспомнился мне рассказ бабушки.
Мои девочки чуть свет развели костры и все утро готовили, но ели, конечно, отдельно: Майк не хотел показывать чужим, сколько у нас женщин и которые из них способны рожать. Но подавала еду мужчинам я и вскоре поняла, что Майк совершил большой промах.
Я поняла это, как только Кейтер, другой вожак, подал голос – нет, еще раньше. видела, как он разглядывает Майка и всех остальных, как примечает, где у нас поставлены часовые: глаза на его длинном умном лице так и шныряли туда-сюда. Речь у него была правильная; я могла прозакладывать свой сестринский саквояж, что читать мужчина умеет и прочел немало разного. Он говорил приятные вещи, не впадая в откровенную лесть, а наш Майк, будучи куда проще, этого не улавливал, хотя предательство обычно чуял издалека. Не догадывался, что Кейтер, у которого намного меньше людей и оружия, задумал подчинить себе нашу стаю. Плохо дело. Сейчас он ничего не будет предпринимать, но когда-нибудь попытается непременно.
Говорить это Майку было бесполезно, он бы и слушать не стал. Я ведь женщина, хоть и няня.
Когда все поели, Кейтер похвалил нашу еду, сказал, что принес подарок, и достал из мешка бутылку «Джека Дэниелса». Майк, конечно, про нее уже знал – мешок без осмотра не пропустили бы за периметр, – но общей радости это ничуть не убавило. Мужчины произносили тосты и шутили напропалую. Молодежь оттянулась по полной, но Майк и Кейтер лишь слегка пригубили из стаканов.
За выпивкой договорились о совместной охоте, намеченной на завтрашнее утро. Оба вожака тоже собирались принять в ней участие. Сент-реджисские рисковали больше, как более мелкая стая, а мы к тому же выставляли вдвое больше мужчин. Кейтер, давно уже базировавшийся на Манхэттене, предлагал показать Майку, где промышлять лучше, а где хуже и где расположены территории других стай.
– Плохо, что няни у нас нет, – сказал он потом. – Не хотите свою обменять? Может, у нее ученица есть на обмен?
– Нет, – вежливо, но кратко ответил Майк. Больше Кейтер об этом не заговаривал.
Я устала. Обслуживать шестнадцать мужчин, сидящих прямо на бетоне, – нелегкая задача для пожилой женщины. Когда небо окрасил закат, я перехватила взгляд Майка, и он кивком отпустил меня.
Девочки в женской комнате забросали меня вопросами:
– А какие они из себя? Они еще что-нибудь принесли? – Слишком тесно они обступали меня, слишком назойливо щебетали. – Устала небось, няня? Может, приляжешь?
Я распихала сборище пушистых халатов.
– Где Кара?
Она сидела одна в уголке. Я все поняла по ее раскрасневшемся щекам – а может, давно уже знала. С пира я могла уйти еще пару часов назад, но почему-то не уходила и тем снимала с себя вину – до поры до времени.
Моя мнимая невинность не продержалась и дня. Майк с девятью людьми ушел на охоту, оставив командовать своего подручного Джо. Тот отрядил меня и трех мужчин в ближайшую разрушенную аптеку – посмотреть, не осталось ли там чего. Оттуда, конечно, все уже выгребли; свой запас я пополняю в жилых домах, в разгромленных ванных, в тумбочках у кишащих червями кроватей. У большинства лекарств срок годности давным-давно вышел, но многие еще действуют, как ни странно, а скальпели, ножницы, марля и спиртовые салфетки времени не подвластны.
Вернулись мы во второй половине прекрасного июльского дня. Мужчины с винтовками на коленях сидели на солнышке, болтали и пересмеивались. Малыши барахтались на расстеленных одеялах под присмотром Лулы и Джуни, Притти расчесывала волосы на виду у парней. Секс для нее такая же родная среда, как деревья для белки – в отсутствие Майка можно пофлиртовать и с другими.
Я не стала спрашивать, где остальные девочки. Тинни и Сейла наверняка играют где-нибудь под охраной, Бонни толчет листья и кипятит кору. Потихоньку обойдя театр Бомон сзади, я спустилась в темный маленький театр. Дверь в него была заперта. Я постучалась, и Джемми вскоре открыл.
– Няня…
Я влепила ему пощечину и прошла дальше.
Они были на сцене и не слышали меня из-за музыки. То, что они делали, поглощало их целиком.
Гай первым заметил меня, и Кара, услышав его возглас, отцепилась от станка – я уже знала, что палка, за которую держатся ученики, называется так. Мальчишки притащили ее откуда-то и приделали не к стене, а к двум тяжелым металлическим столбикам. Генератор и телевизор тоже переместились на сцену – ухитрились же как-то, паршивцы. Музыка в телике прервалась, и старуха сказала:
– Нет, Алисия – правое плечо вниз.
Кара послушно опустила плечо. У Гая окаменело лицо, и он стал так похож на Майка, что я испугалась и еле выговорила:
– Что это вы тут делаете?
– Экзерсисы, – ответил Гай.
Экзерсисы… как те танцоры из ящика. Жалость во мне возобладала над гневом. Они выросли в скудном мире, не сознавая, насколько он скуден, и теперь думают, будто смогут что-нибудь изменить.
– Нельзя, дети. Если Майк узнает, что ты трогал девочку еще до Начала…
– Не трогал я ее!
– …он застрелит тебя на месте. Подумай своей головой!
Гай опустился на колени у края сцены, глядя на меня сверху вниз.
– Я должен, няня, а один я танцевать не могу. Балет – это женский мир.
Так сказал один знаменитый балетмейстер, о котором я узнала только из книг.
– Ты стащил мою книжку.
– Не стащил, а взял почитать. Там есть картинки… я должен, няня, и все тут.
– И я, – вставила Кара.
– Кара, пойдем сейчас же со мной.
– Нет.
Ее непослушание потрясло меня даже больше, чем их глупая затея самостоятельно выучиться балету.
– А ты? – напустилась я на Джемми. – Хочешь, чтобы тебя пристрелили из-за твоих дурацких железяк?
Он, явно задумавшись об этом впервые, посмотрел на Гая, затем на меня и потупился.
– Уходи, Джемми. Мы никому про тебя не скажем.
Он шмыгнул прочь, как заяц от собак, – одним дуралеем меньше.
– Если Майк узнает, что вы с ней оставались наедине…
– Мы не одни! – сказала Кара. – За нами присматривают!
– Кто, интересно? Если ты про Джемми…
– Я, – сказала Бонни, выйдя на сцену откуда-то сбоку.
Если Кара стала для меня шоком, то Бонни – настоящим землетрясением. Бонни, которая неукоснительно соблюдала правила и всегда недолюбливала Кару за ее красоту и чувствительность. Гай Бонни не подчиняется, но Кара – через меня – да.
– И ты это допустила?!
Бонни молчала, а лица ее в сумраке я не видела.
– Няня, мы должны. Не можем иначе, – опять сказал Гай.
– Еще как можете. Идем со мной, Кара.
– Нет! Не хочу быть как Притти! Не хочу, чтобы мужчины имели меня, пока у меня живот не распухнет! Так и умереть можно, Эмма ведь умерла. Не хочу и не буду! – Кара визжала в голос – Гай и тот напугался. При нас нарушалось первое правило стаи: подчиняться вожаку и всем, кто выше тебя, не смутьянничать и держать свои страхи при себе.
– Ты же слышала, что сказала та женщина в телевизоре, – заговорила я примирительно. – Нужны годы, чтобы стать балериной. Подумай, милая: годы.
– Мы знаем, – сказал Гай. – Мы ведь не дураки – понимаем, что до них нам как до неба, но кое-чему научиться можно.
– Вы что, умереть готовы ради этих своих уроков?
– Никто не умрет, если ты скажешь Джо, что учишь нас здесь читать. Все знают, что мы с Карой учимся у тебя грамоте.
– Нет. Слишком рискованно – не стоит оно того.
– Стоит, – сказала вдруг Бонни. – Бонни! – Посмотри сперва на их танец, няня.
– Да! – ухватился за это Гай. – Посмотри хоть разок! Знаешь, как красиво!
Кара с Гаем встали у палки, он включил телик.
– Батман-тендю, – сказала женщина, и они начали махать ногами вперед, вниз, в сторону и опять вниз. Не так высоко и чисто, как танцоры на экране, но, в общем, довольно грациозно. Я не ожидала от них такой гибкости, однако это ничего не меняло. После нескольких упражнений Гай выключил ящик.
– Надо все пройти, пока топливо не кончится в генераторе. Позже у них начинаются комбинированные движения!
«Пять мойщиков окон работали там ежедневно. Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом». Но рисковать ради золотой сказки жизнью?
– Нет, – сказала я.
Два дня спустя я упала в лесу – на старой карте он назывался «Центральный парк» – и ударилась коленом о камень.
– Ой! – Боль была очень сильной, но страх сильнее. Я стара; если отстану от других на очередном переходе, меня прикончат.
Бонни тут же подбежала ко мне.
– Что ты, няня?
Она подняла меня – сама я встать не могла. Обе мы – я сквозь слезы – испуганно смотрели на белую кость, торчащую из-под моей тонкой, как пергамент, кожи. Потом я лишилась чувств.
Наш лазарет под театром – всего лишь темный чулан. Лула сидела рядом и нянчила Джейден, мадонна с младенцем при свете одинокой чадящей свечи.
– Бабушка, – прошептала я, а может, это было другое слово. Все расплывалось, как будто я смотрела из-под воды.
– Няня? – Лула положила малышку, которая тут же подняла крик, и поднесла чашу к моим губам. – Попей вот, тебе надо спать.
Запах мяты и горечь под сладостью меда. Я уснула и проснулась в полном мраке, одна. К колену мне прибинтовали деревянную шину, боль слегка притупилась. Долго ли я здесь лежу?
Через несколько часов пришла Бонни, принесла завтрак, горячий чай. Ее деревянное лицо мне, как обычно, ничего не открыло.
– Насколько все плохо, Бонни? Смогу я ходить?
– Нельзя сказать, пока ты не встанешь на ноги.
– Майк вернулся?
– Нет еще. Выпей.
– А что это?
– Просто чай.
Мне не просто чай был нужен, а возможность ходить снова.
– Няня, слышишь меня?
Я села, заставив себя возвратиться издалека, – а может, это Притти была далеко. Нет… она сидела на корточках совсем рядом, только их было две, а потом стало три. Мне и одной-то Притти вполне бы хватило – видимо, девчонка оказалась плодовитой и рождает саму себя опять и опять.
– Я беременна! – с торжеством выкрикнула одна из них. – Слышишь?
– Не знаю, – сказала Бонни.
– От Майка, точно от Майка! Бонни, слышит она меня?
– Не знаю.
Я не слышала ее больше. Я была бабушкой и шла через Линкольн-центр, глядя, как льется жидкое золото из высоких арочных окон. Спускала вниз двадцать одну люстру и протирала каждую капельку. От их сияния мне жгло руку. Жар охватил Библиотеку Сценических искусств и спалил ее. Окна разбились, стекло пронзило меня. «Линкольну Керстайну это не понравится, – причитала бабушка. – Он вложил в этот центр целое состояние!» Я только смеялась, продолжая прибивать к полу красный ковер.
Когда я пришла в себя, то увидела рядом не Бонни, а Джо, которого оставили за главного на… уж не знаю, на сколько.
– Ты как, няня? – спросил он неловко.
Джо я знаю с того времени, как ему было десять. Он свирепый боец, предан стае и зорко охраняет ее от внешних врагов, но снисходителен к тому, что происходит внутри периметра.
– Наконец-то в голове прояснилось, – сказала я, но его волновала не моя голова.
– А ходить-то ты сможешь?
– Не знаю.
– Так давай разберись. – Он повернулся и вышел, а мою спину пронзила холодная игла.
Потом, запыхавшись, прибежала Джуни с Дэйви на руках.
– Никак полегчало, няня?
– Да. Пришли ко мне Бонни.
– Знать бы еще, где она. Хотела попросить у нее что-нибудь для Джейден, чтоб зубки резались легче, так ведь…
Я уперлась ладонью и попыталась встать. Частично это мне удалось.
– Давно я тут лежу, Джуни?
– С месяц будет, а то и больше.
Больше месяца мне давали сильные обезболивающие.
– Ступай, найди Бонни. Пусть придет.
– Ладно, только Джо говорит… то есть Тони…
Тони – один из тех, кто ушел на охоту с Майком и стаей Кейтера. Я присмотрелась и увидела, что Джуни напугана. Дэйви, тоже чувствуя это, крепко вцепился в мать.
– Майк погиб? – спросила я.
– Тони говорит – нет. Сам-то он убежал. На них из засады напали. Кейтер все врал, няня, стая у них большая, вот они и подкараулили наших. Майка хотят обменять на кого-то, а Джо говорит, что завтра утром мы уходим! Здесь теперь опасно. Ты ходить-то можешь?
– Вели Джемми сделать мне палку, вот такой вот длины. Сию же минуту.
– Так ты же велела Бонни найти…
– Нет, Джемми. Прямо сейчас.
Я оперлась на больную ногу, упала, убедилась, что лубок держит надежно, поднялась снова. Тут пришел Джемми с палкой. Опираясь на его плечо и на трость, я прошла по коридору без новых травм. Девочки лихорадочно укладывались, хотя уходили мы только на рассвете и пожитков у нас было не так уж много. Каждой полагалась своя котомка, а матери несли еще и детей. Карманы зимних курток набивали едой – сами куртки придется надеть на себя, жара не жара. Кухонную посуду утром завяжут в одеяла; ее потащит Рик, который до бойца еще не дорос, и еще кто-нибудь, кому велит Джо.
На улице уже проглянули первые звезды, но на западе громоздились тучи. В воздухе пахло дождем, деревья раскачивались. На фоне темно-синего неба чернела Опера. «Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом. Сотни людей, смеясь и болтая, становились в очередь – послушать оперу или концерт, посмотреть балет или пьесу».
Где-то залаяла собака, за ней другая. Их стая вышла охотиться.
– Отведи меня к ним, – сказала я Джемми.
Темно у театра Бомон, темно на пандусе. Джемми заклинил дверь камнем – если часовые начнут стрелять, я услышу. В маленьком зале тоже было темно, и ребята меня не видели.
Станок отодвинули на зады. Гай был бос и раздет до пояса, Кара, тоже босиком, в белом трико и чем-то прозрачном, дыра на дыре – где только она это выкопала? Играла музыка; не фортепиано, как в «видеоклассе», – оркестр из другой записи, из «Четырех темпераментов». Теперь я наконец поняла, что задумал Гай.
Выстраивая движения для себя и для Кары, он держал в уме музыку Пауля Хиндемита. Их танец совпадал с ней, сливался с ней, был ею. Благодаря тому что Гай так хорошо все спланировал, их с Карой неопытность не так бросалась в глаза. Я, начитавшись книг о балете, могла даже сказать, какие па они исполняют: бурре, па-де-ша, батман.
Да и какая разница, как они назывались – главным был танец. Они не прикасались друг к другу. Кара, на полупальцах, склонялась к Гаю с бесконечной тоской и нежностью, он тянулся к ней с той же тоской, но причина была не в ней и не в нем: оба тосковали по танцу, который вынуждены будут утратить, едва успев обрести. По красоте, которая могла бы принадлежать им, живи они в другом мире. Гай застыл в безупречном арабеске; фонарь обливал расплавленным золотом их фигуры, справляющие поминальный обряд по утраченной красоте.
Но больше всего меня поразила Бонни.
Она стояла у одной из кулис, но была не просто дуэньей. Я даже не подозревала, что наша дурнушка может так выглядеть: это был грозный ангел, несущий стражу у врат Эдема.
– Бонни, – прошептала я, но слышал меня один Джемми. Дверь позади распахнулась, и кто-то воскликнул:
– Что тут еще за хрень!
Майк.
Я обернулась. Борода в запекшейся крови, левая рука на перевязи. Он ринулся к сцене в сопровождении трех-четырех бойцов. Я, превозмогая боль, заковыляла за ними.
– Стой, стой! Не надо…
Майк остановился у самой сцены, где замерли Кара и Гай.
– Не надо! – закричала я. – Бонни была здесь все время, они ни на минуту не оставались наедине!
Кто-то из мужчин – я не узнала его со спины – высоко поднял фонарь, и я увидела то же, что и Майк: кровь на ляжках Кары, ярко-красную на белом трико. У нее началось.
Я схватила Майка за здоровую руку.
– Ни секунды не оставались! Он не трогал ее!
Джо пристрелил бы Гая прямо на сцене, Лью скорее всего убил бы обоих. Майк медлил, с глубочайшим отвращением глядя на голый торс Гая, на позу, в которой тот замер, на все, недоступное его пониманию. Потом проворчал, даже не заметив, видно, что я хромаю:
– Уведи отсюда девчонок.
Кто-то выстрелил в телевизор. Музыка прервалась.
Бонни вернулась в свое привычное состояние и не желала отвечать на мои вопросы.
– Что ты мне давала, в какой дозировке? И зачем, Бонни, зачем?
Молчание.
«Все это построил Линкольн Керстайн, – рассказывала мне бабушка. – На собственные деньги и деньги других инвесторов. Он не был ни танцором, ни музыкантом, ни хореографом, но балет жил благодаря ему».
Мы с Бонни сидели в лазарете, Кару отправили в женскую комнату. Где-то через неделю, когда кровотечение прекратится, она будет совокупляться с Майком, с Джо, с Карлом, со всеми по очереди. Ни слезы, ни крики ей не помогут.
Майк послал за мной пару часов спустя. Двое мужчин взяли меня под руки и притащили в комнату в конце коридора. Кроме поломанных, заржавевших машин, из которых когда-то получали еду и питье в обмен на монеты, там стоял диван с крысиными гнездами, шаткий стол и несколько стульев. Танцоры после занятий в классе отдыхали здесь с шоколадным батончиком или банкой газировки.
– Зачем, няня? – спросил Майк, когда его люди водрузили меня на самый надежный стул. Тот же вопрос, который я задавала Бонни. Моей задачей было выгородить ее.
– Они хотели потанцевать, Майк, вот и все. Они ни разу не оставались одни и…
– Ты этого знать не можешь. Ты все это время лежала без сознания. – Глаз и бороду ему успели промыть.
– Верно, но если Бонни говорит, что постоянно была с ними, – значит, так и есть. Она ни за что бы меня не ослушалась. Я разрешила Каре и Гаю потанцевать, а ей наказала оставаться при них неотлучно…
– Ты разрешила?
– Ну да. Ты же знаешь Бонни – похожа она на человека, который интересуется танцами?
Майк нахмурился – задумался, видимо, можно ли назвать женщину человеком.
– Так это ты, няня? Не Бонни?
– Нет, не она. Из нее выйдет хорошая няня, Майк. Лекарства она уже делает не хуже меня и все остальное тоже.
Оторвав наконец взгляд от моего забинтованного колена, он посмотрел мне в глаза и спросил:
– Застрелить тебя или так оставить? Скажи сама.
Застрелить было бы милосерднее, но я сказала:
– Оставить.
Он только плечами пожал. Запасная няня у него была, Кара осталась нетронутой – теперь можно и о войне подумать.
– А что Гай? – осмелилась спросить я.
Майк, не ответив, сказал мужчинам:
– Отведите ее, куда она скажет, а новую няню – ко мне.
Они впихнули меня в театр Бомон и ушли. Я нашарила в кармане свечу и спички. Держась одной рукой за стену, со свечкой и палкой в другой я кое-как спустилась к двери в маленький зал и уже ползком добралась до сцены.
Пять моих книг лежали в углу аккуратной стопкой. Гай штудировал их ночами, пока я лежала без сознания, а Кара в женской комнате усердно шевелила пальцами ног, мечтая о настоящих пуантах. Открыв «Жизель», я нашла фотографию балерины в длинной прозрачной юбке; вскинутая партнером высоко в воздух, она выгнулась безупречной дугой. Хорошо перед смертью посмотреть на что-то красивое. Я достала из кармана пакетик с листьями аконита. Он действует довольно быстро и не так болезненно, как многие яды.
Сзади донесся стон.
Его избили в кровь и приковали к бетонной колонне за сценой. Гай тяжело дышал и, видимо, сильно мучился, но переломов я не нашла: Майк не хотел для него быстрой смерти. Гай должен был умереть с голоду или пасть от рук бойцов Кейтера, когда те явятся сюда в надежде заполучить наших женщин.
– Гай?
Он опять застонал. Ключа от его кандалов нигде не было. Я села рядом, держа «Жизель» и пакетик аконита, которого было слишком мало для нас двоих, – и вскоре уснула. Я стара, колено у меня сломано, и я провалялась без памяти целый месяц, пока Гай и Кара заново изобретали балет.
– Няня! Няня! – звал кто-то. – Сьюзен!
Свечка моя погасла, но закулисную комнату освещали сразу два фонаря. Я увидела Бонни и Кару в мужской одежде, с автоматами в руках и котомками за плечами. Кара выглядела как бабочка, к которой прицепили мачете. Гай при свете открыл глаза; глядя на него, она вскрикнула, и ствол ее автомата заколебался.