Принцесса крови Агалаков Дмитрий

Де Пуланжи кивнул:

– Уже молюсь, милая Жанна.

Девушка обернулась на оруженосцев Рене Анжуйского:

– Тогда – шлем, Дьёлуар! Жюльен, щит!

Закрепляя шлем, Жан де Дьёлуар прошептал:

– Я тоже буду молиться за вас, Дама Жанна. – Отважный оруженосец, не раз доказавший хозяину свою преданность и с мечом, и с копьем в руке, перекрестил ее. – Храни вас Господь.

Вот когда замерла трибуна. Она выехала на черном скакуне, лучшем из боевых коней старого герцога, подтянутая, в роскошном доспехе Рене Анжуйского, в котором смотрелась как литая, держа в руке копье. Ей навстречу, на том конце поля, выезжал Эмон де Маси.

Но смотрели все только на нее. Диковинно это было – девушка с копьем!

Дева Жанна…

– Объявляю поединок между Дамой Жанной и рыцарем Эмоном де Маси по прозвищу Отважный бургундец! – Несколько мгновений герольдмейстер раздумывал, как ему закончить эту тираду, и наконец придумал. – Сражайтесь, благородная сеньора и благородный сеньор!

– Биться до победы! – громко выкрикнула Жанна.

– Принимаю! – на том конце поля отозвался Отважный бургундец.

Положив копье на фокр, утвердив его в нем, Жанна ударила шпорами в тугие конские бока Ястреба, так звали герцогского скакуна, и тот сорвался с места. «Силой ты не сможешь выбить бургундца, – твердила она, как заклинание, напутствие Рене Анжуйского. – Только хитростью! И не забывай о предосторожностях. Если только ты встретишь удар копья Эмона де Маси прямым щитом – вылетишь из седла, и дай Бог, если не переломаешь руки и ноги. Ищи слабое место и бей в него!» А Эмон де Маси уже приближался – он разрастался за решеткой ее забрала. Конь бургундца шел яростным галопом, Жанна видела, как де Маси бьет его золотыми шпорами, как снег и земля летят из-под копыт; видела тупой конец копья, нацеленного на нее, и перья на шлеме, приплясывающие, роскошной гривой рвущиеся назад. Ей казалось, что она даже видит усмешку бургундца за его решетчатым забралом!

Кончики их копий коснулись друг друга одновременно – ударили четко и сухо. Яростно. Только Эмон де Маси нацелился точно в середину щита воинственной девушки, а Жанна взяла выше. Его копье ударило с такой силой и так неточно, что щит Жанны развернуло, затупленный конец скользнул по левому плечу и древко ушло вверх; копье же девушки нашло другую цель – открытый подбородник бургундца, похожий на широкий нижний клюв птицы. Удар вышел таким внезапным, ошеломляющим, что Эмон де Маси, рассчитывавший выбить противника одним махом, сам вылетел из седла. Копье Жанны сломалось. Добрый доспех спас жизнь бургундца, хотя сам железный ворот оторвало и влепило в забрало. Эмон де Маси попытался встать, но тут Жанна сделала то, чего никакой другой рыцарь никогда не делал. Она отбросила щит, спрыгнула с коня, сняла с себя шлем и оказалась над лежащим, еще оглушенным противником. Девушка нагнулась и сорвала с него шлем. Эмон де Маси прищурился.

Жанна схватила обломок копья обеими руками и острый срез его приставила к горлу противника:

– Сдаешься ли ты, рыцарь, и просишь у меня пощады?

– Но…

– Говори, бургундец, сдаешься ли ты?! – громко выкрикнула она.

В жизни аристократы Лотарингии не видели такого спектакля! Даже судьи, и те потеряли дар речи.

Эмон де Маси поднял руку.

– Сдаюсь. – Он взглянул в ее глаза. – Вы победили! – Неожиданно лицо Эмона де Маси стало несчастным. Злость, которая бушевала в нем еще десять минут назад, испарилась. – Я полюбил вас, Дама Жанна, – тихо, только дня нее, сказал он, – полюбил, едва только увидел…

Признание было искренним – девушка сразу почувствовала это.

– Тем хуже для вас, Отважный бургундец, – холодно бросила она и отшвырнула обломок копья в сторону.

Под оглушительные аплодисменты зрителей, очнувшихся после такого шока, Жанна подняла щит, взяла под уздцы черного Ястреба и направилась к «лагерю» лотарингцев и барцев.

Трубачи выдували запоздалый отбой, герольдмейстер объявлял победителя. А впереди Жанну ждали ее друзья – рыцари и оруженосцы. Она все поняла по их лицам – это был триумф! Такая победа стоила сотни побед. Навстречу ей на белом коне, держа в руке копье победителя, выехал Рене Анжуйский, за ним бежал оруженосец Дьёлуара.

– Отдай щит Жюльену и садись на коня! – быстро проговорил Рене.

Жанна, еще не пришедшая в себя, захлопала глазами.

– Быстро! – повторил он. – И дайте ей копье!

Девушка все поняла. Жюльен придержал стремя, Жанна запрыгнула в седло. Оруженосец подхватил ее щит, вручил ей чужое копье, и Рене вместе с Жанной, он на белом коне, она – на черном, подняв турнирные копья вверх, объехали ристалище. И тогда все мужчины и дамы, сидевшие на трибуне, встали, встречая триумфаторов еще более оглушительными овациями.

– Этот день ты не забудешь никогда в жизни! – бросил Жанне счастливый Рене Анжуйский. – И я тоже!

Едва только герцог Барский и Дева вместе оказались на поле, помрачневший Пьер де Монтон-Монротье незаметно покинул ристалище. Он понял – удача изменила савойцам и бургундцам. И оказался прав. Еще час шли бои, но с минуты триумфа Рене и Жанны гости Лотарингии больше не выбили из седла ни одного своего противника, а сами еще не раз оказывались на разрытой конскими копытами заснеженной земле.

В этот вечер Жанна появилась перед двором герцога Карла Второго остриженной под мальчика, а вернее – под воина, отчего черный берет оказался ей еще более к лицу.

– Вы нам преподносите все новые сюрпризы! – пораженный не только ее мужеством, но и новым обликом, во время пира сказал старый герцог Лотарингский. – Вы украсили наш турнир, как роза, что способна украсить любую зиму!

– Благодарю вас, герцог, – поклонилась Жанна.

– Но если вы собираетесь отбить всех наших поклонников, – добавила Анизон дю Мэй, наблюдая, сколько внимания уделяют их гостье, – то помните, на мужскую благосклонность надо отвечать, хотя бы иногда. – Ее глаза лукаво блестели. – Хотя бы одному избраннику.

– Уверена, вы об этом никогда не забывали, дама дю Мэй, – все, что нашлась ответить Жанна.

Ей была неприятна эта роскошная женщина, которую, безусловно, вожделели многие мужчины. Она, как спелый плод, источающий сок, источала все то, от чего отказалась Жанна – отказалась во имя Бога, своего предназначения. И чего иногда ей так не хватало, ведь тот же Господь родил ее женщиной. И как она могла понять по взглядам мужчин – прекрасной и желанной.

Изабелла Лотарингская и две девицы, как и в предыдущий день, вручали награды – это были три драгоценных камня. Изумруд достался Рене Анжуйскому, сапфир – Пьеру де Монтон-Монротье, алмаз – Жанне Деве.

День закончился танцами и общим весельем. Правда, многих участников турнира не было на этом пиру – за ними ухаживали пажи, лекари и слуги. Одним из таких был и Ришар де Сюрьенн, которому досталось от герцога Барского. Не пришел на вечер и Эмон де Маси – поражение, нанесенное женщиной, да еще той, в которую он влюбился против своей воли, так сильно подорвало его мужскую гордость, что он, едва пришел в себя, собрал сундуки и уехал в Савойю. Но перед отъездом он дал себе рыцарский обет, что завоюет сердце воинственной амазонки. Чем не смысл для дальнейшей жизни?

Турнир подошел к концу, рыцари разъезжались по своим замкам. Но Рене Анжуйский не торопился прощаться с Жанной и ее провожатыми. Молодой герцог дал слово посвятить ее во все премудрости придворной жизни – с играми, искусными реверансами, тонкостями общения.

– Дерешься ты не хуже любого рыцаря, – сказал Жанне новый ее друг. – Но я отпущу тебя в Шинон к своей матери только после того, как ты овладеешь всеми этими искусствами, которые необходимы при королевском дворе так же, как меч и копье – во время битвы. Тем более что под Орлеаном дела идут в пользу дофина. Насколько мне известно, его капитаны стягивают туда все новые войска. Поэтому Орлеан подождет, а мы с Изабеллой займемся твоим образованием.

Жанна согласилась. В Нанси с девушкой остался Жан де Новелонпон, а Бертран де Пуланжи уехал в Вокулер исполнять свои обязанности конюшего.

Но Рене Анжуйский оставил свою гостью в Нанси не только затем, чтобы она постигала придворные науки. С Бертраном де Пуланжи он отправил письмо к Роберу де Бодрикуру, который должен был со своей стороны направить его еще дальше – в Шинон, ко двору Карла Седьмого, где от Рене дожидалась вестей его мать. В письме Иоланде Арагонской Рене Анжуйский едва сдерживал восхищение своей гостьей. Он перечислил ее заслуги, где мужество и честь занимали первое место, описал внешность, черты характера. А в конце добавил: «Милая мать! Жанна – не просто принцесса. Она и впрямь – промысел Божий».

Теперь ему нужно было дождаться ответа. Иоланде Арагонской предстояло убедить безвольного Карла в своих добрых намерениях относительно его шаткой короны, выкрутить руки Ла Тремую, который противился любому ее желанию, а заодно и архиепископу Реймсскому, и только потом дать добро на приезд спасительницы Жанны Девы.

Наступивший февраль вдохнул в орлеанцев надежду на скорое освобождение от нависшей над их головами угрозы. В первых числах февраля коннетабль Шотландии Джон Стюарт привел в город тысячу шотландских стрелков, за ним в Орлеан вошла рота гасконцев Ла Ира и д, Альбре. Теперь у орлеанцев был гарнизон в две с половиной тысячи бойцов и трехтысячное ополчение. Это уже настоящее войско! Расстановка сил была такова: четыре тысячи англичан против пяти с половиной тысяч французов. А тут еще пришло известие, что Шарль де Бурбон, граф Клермонский, ведет под Орлеан три тысячи овернских дворян, но войско его сильно растянулось на марше. Уже никто не сомневался – песенка англичан спета. К тому же французам помогал холод. Окрестности Орлеана были разрушены, все постройки сожжены. С крепостных стен осажденные с удовольствием наблюдали, как англичане вырывают подпорки с ближайших виноградников Сен-Ландра и Сен-Жан-де-Ле-Рюель. На дворе был январь, и несчастным годонам, засидевшимся под городскими стенами, нужно было разводить костры, чтобы как-то согреться.

Воодушевление было велико – все ждали второго Монтаржи.

11 февраля авангард графа де Клермона обнаружил, что к Орлеану идет крупное подкрепление англичан с обозом. Так оно и было: в деревне Рувре на ночь остановилось полторы тысячи англичан, пикардийцев и нормандцев, которых возглавлял осторожный и опытный полководец Джон Фастольф, друг убитого при Боже герцога Кларенса. Вышедшее из Парижа войско тащило за собой грандиозный по объему и однообразию провиант – триста повозок, нагруженных копченой сельдью в бочках, для войска графа Суффолка. Приближался Великий пост, и английские солдаты, как истинные христиане, ни в коем случае не должны были есть мяса. Граф де Клермон послал гонцов в Орлеан сообщить об этом открытии – на подходе англичане, их надо во что бы то ни стало уничтожить, но его сил для этого недостаточно. План де Клермона был ясен, как день: объединив силы, они нападут на англичан по дороге, пока те не дошли до своих.

– Наконец-то! – дав приказ трубить сбор, воскликнул Орлеанский Бастард. – Мы перебьем их и возьмем обоз. Убьем сразу двух зайцев!

На рассвете 12 февраля Орлеан гудел как разбуженный улей. Рыцари с помощью пажей и оруженосцев облачались в панцири, гасконские головорезы и шотландские лучники одевали кольчуги и бригандины, салады и бацинеты. Улицы полнились отрядами, готовыми выйти за ворота и устремиться на врага. Драться с англичанами рвались все французские капитаны – каждому не терпелось оказаться героем в этот день. Но среди всех желанием отличиться выделялся один сеньор, и у него были на то особые причины. Карл де Бурбон, граф де Клермонский! Но как на зло, его сейчас не было в Орлеане. Зато еще ранним утром от графа приехали гонцы: принц крови просил не нападать на англичан без него. К сожалению, его овернцы стягиваются чересчур медленно, передавал он. Орлеанский Бастард понимал своего кузена: войска графа не знали, что им придется с марша бросаться в бой. Ничего, подумал Бастард, они сумеют договориться по ходу дела.

Уже рассвело, когда грозное французское воинство, прихватив легкие пушки, вышло из Парижских ворот. Обогнув по-зимнему голый Орлеанский лес, тесно разросшийся на северной границе города, оно устремилось в сторону Арженвиля. Впереди шли шотландцы коннетабля Джона Стюарта, надеясь первыми вцепиться в глотку англичан, за ними – гасконцы Ла Ира и Потона де Ксентрая, а также отряды Бастарда, маршала де Буссака и Гильома д, Альбре.

Но по дороге их поймали новые посланцы от де Клермона. Он просил, нет – требовал, чтобы Бастард дождался его овернских дворян.

– Его высочество недавно посвятили в рыцари, – сидя в седле, с хмурой усмешкой заметил де Буссак. – Он не может пропустить этот бой!

– Пусть поторопится, – сказал Бастард гонцам де Клермона.

Через два часа, недалеко от деревни Рувре, авангард Орлеанского Бастарда столкнулся почти нос к носу с авангардом англичан. Пропахшее рыбой войско Фастольфа только что снялось с места и теперь двигалось к Луаре.

Два полета стрелы разделяли врагов.

Заметив друг друга, у противников пошла перекличка, и войска остановились. Англичане поняли, что попали в засаду, что французов много и сейчас будет кровавая сеча. Французы увидели перед собой несомненно уступающего по численности противника, растянувшегося на марше, абсолютно не готового к битве. Орлеанцы не преминут напасть с марша, был уверен Фастольф, и приготовился к худшему.

Пока войско Орлеанского Бастарда спешно собиралось в гармошку, французских капитанов закружил один стремительный круговорот – они бросили свои роты и, пришпорив коней, устремились на военный совет. У опушки леса, откуда первые французы увидели двигающихся по дороге навстречу им англичан, собрались все полководцы.

– Надо нападать сейчас же, черт меня раздери! – грудным голосом гудел Ла Ир. – Мы застали их врасплох! Бастард!

– Драться! – кричал Джон Стюарт. – Мы сомнем их!

– Они открыты! – вторил ему Ксентрай.

– Самое время, – утверждали Гильом д, Альбре и де Буссак.

В этот самый момент прибыли новые гонцы от де Клермона. Граф требовал дожидаться его и ни в коем случае не вступать в битву! В данном случае, как крупный феодал и богатый землевладелец, нанимающий часть армии на свои деньги, он был сополководцем Бастарду, и голос де Клермона чего-то значил. Скрепя сердце, решили пойти у него на поводу. А в лагере англичан уже наметилось движение – там тоже вдоль рядов носились капитаны, странное движение затеял противник со своими бесчисленными повозками, бурлила конница, собирались стаями лучники.

Ожидание приводило в бешенство французских капитанов. Англичане перестраивали ряды. Повозки съезжались в круг, образуя крепость, а впереди них вбивали колья в мерзлую землю лучники. Драгоценная конница из рыцарей и оруженосцев пряталась в «рыбной» крепости. По рядам французов все чаще с раздражением проносилось имя одного человека – «граф де Клермон». С особенным ожесточением его произносили нетерпеливые шотландцы. Мечи и секиры давно томились в их руках, копья были наставлены в сторону противника. Они только ждали команды – вперед. Каждый готов был сорваться в любую секунду и броситься на самого заклятого в этом мире врага – англичанина.

– Выдвинуть вперед пушки! – скомандовал Бастард.

По сырому замерзшему полю, кое-где укрытому снегом, французы медленно двинулись на противника, строясь в ряды. Вперед выкатывали бомбарды. Пусть небольшие, они стреляли в два раза дальше, чем самый сильный валлийский лучник. Поэтому англичанам и без графа де Клермона, потерявшегося в лесах Арженвиля, угрожала серьезная опасность.

А войско Фастольфа уже было готово к обороне – триста телег с тяжелыми бочками образовали крепость, лучники за палисадом стояли на изготовке.

– Огонь! – скомандовал Орлеанский Бастард, и ядра вырвались из жерл пушек. Где-то разлетелся частокол, выстроенный лучниками, но большинство ядер угодили в главную мишень – телеги с провиантом. С треском взорвались бочки, и копченая сельдь, тысячи рыб, точно птичьи стаи, полетели в стороны. Второй залп сотворил то же самое. Броню английских рыцарей, прятавшихся за хрупким укрытием, облепили рыбьи потроха. Ни одна коптильня на свете не пахла так пряно, как сейчас пахла английская «крепость»! Но этих бочек было так много, что по ним нужно было палить полдня! Французам, и особенно шотландцам, не хотелось ждать. Что это такое – забрасывать ядрами бочки с сельдью? Ведь они в открытом поле! А для чего тогда мечи и секиры, копья и палаши? Артиллерийская эра была не за горами, но французы, и опять же – особенно шотландцы, всячески противились ей. Не верили в нее. Подвиги отцов и дедов, дерущихся с мечами в руках, как и положено настоящим мужчинам и рыцарям, крепко сидели в памяти.

А тут – новая депеша от Карла де Клермона. И вновь – ждите. Да что он, издевается? – неслось по ротам. Сколько можно – вот же он, враг!

– Мои люди хотят драться! – Джон Стюарт подлетел на коне к Орлеанскому Бастарду. – Клермон может совсем не заявиться! К черту его!

Бастард понимал, что положение критическое. Время было уже за полдень. Где де Клермон, никому не известно. А войско не то чтобы закипало – оно давно уже кипело, бурлило вовсю! Шотландцы вот-вот могли выйти из подчинения – их ненависть к англичанам была сильнее любой армейской дисциплины. За ними, живыми, тысячами теней стояла единокровная шотландская армия, погибшая при Вернейле, и тысячи виселиц, на которых заканчивали свою жизнь те их соотечественники, что попадали в плен к англичанам. Они должны были отомстить! И потом, коннетабль Джон Стюарт тоже имел голос решающий. «Де Клермон, черт бы тебя побрал!» – думал Орлеанский Бастард.

– Командуйте своим людям наступать, – наконец сказал он Стюарту.

Коннетабль Шотландии услышал то, что хотел услышать. И уже через пять минут бомбарды смолкли, и шотландские роты пошли на противника. Именно этого дожидался Фастольф, облаченный в доспех, гордо стоя в ошметках рыбы, ее икры и кишок. Он терпеливо караулил момент и получил его. Фастольф, верно, думал в эти минуты, что французы, ей-богу, как дети. Всё попадаются на один и тот же крючок. Когда шотландцы подошли на расстояние полета стрелы, в небо взметнулось черная туча, зависла над головами нападающих и стремительно обрушилась вниз. Шотландцы подняли щиты, но стрел было много, они поражали любой открытой участок тела – пронзали ступни ног, где-то – попадали в плечи, вонзались в локти и колени. Но главным было то, что эти черные тучи поднимались в зимнее небо Арженвиля через каждые четыре секунды.

Ненависть шотландцев была так сильна, что они сами не заметили, как четверть их людей осталась корчиться на заснеженной местами земле, а до противника еще было идти и идти. Джон Стюарт, закованный в броню, в окружении небольшой конной свиты, сам командовал пешими воинами. Шотландцы сорвались на бег, стрелы, падающие градом, подкашивали все новых бойцов. Но вот телеги оказались совсем близко, уже пряно до тошноты пахло копченой рыбой. Готовые драться насмерть, шотландцы рычали на бегу, точно дикие звери. Они были уверены, что сейчас порвут англичан, и хватит им одного – силы и ярости, умения драться. Но они ошиблись. Теперь расстояние между ними и «селедочной» крепостью было не больше тридцати шагов, а впереди торчали колья, за которыми скалились широкие, рыжие валлийские физиономии, и точно поплавки ходили луки. Это было расстояние, с которого английский лучник стреляет напрямую, пробивая щит или доспех, не говоря уже о плохо защищенных ногах. Эти тридцать шагов бега в плотных рядах – десять секунд, за которые английский лучник сделает два, а то и три прицельных выстрела. У частокола шотландцев было не больше четверти от того числа, что пятью минутами раньше двинулось на врага. А еще была преграда – палисад!

Шотландцам пришлось отступить. Атака лучших бойцов Джона Стюарта захлебнулась, сам коннетабль был убит еще на подходе к палисаду, но его смерти никто, желая поскорее добраться до врага, не заметил, кроме оруженосцев.

Смириться с тем, что шотландцы погибли просто так, Орлеанский Бастард, как и другие капитаны, просто не мог. И за шотландцами на «селедочную» крепость двинулись пешие гасконцы, с мечами и секирами. Их поддерживала конница Орлеанского Бастарда. Они атаковали крепость, из которой растекалась рыба, по всем правилам – в центре пехота, по бокам – конница. Но это была крепость – ее нельзя было обойти! В ближайшие полчаса английские лучники перебили почти всех гасконцев и теперь отгоняли рыцарей, перед которыми топорщились острые колья. Но и это было еще не все. Когда французы оказались рассеяны, подавлены и уже беспорядочно отступали, из укрепления вылетела на них, потерявших веру в победу, вся с ног до головы облепленная копченой рыбой, но дождавшаяся звездного часа рыцарская конница англичан.

Именно тогда и подошел граф де Клермон, но с небольшим отрядом – он так и не дождался основных сил. Граф бросился на выручку своим товарищам, но был быстро ранен, подхвачен оруженосцами и вынесен с поля боя.

Англичане далеко не преследовали французов – у них было слишком мало сил. Разметав французов, они ушли назад, прикончив всех раненых, какие только им попались по дороге. Поле вокруг «селедочной» крепости было выстлано трупами – шотландцами и французами.

На своих позициях, на носилках, рядышком оказались два молодых рыцаря – раненный английским боевым топором граф де Клермон и Орлеанский Бастард, которому английская стрела пронзила насквозь ступню правой ноги.

Им нечего было сказать в этот день друг другу. Эта битва была проиграна так позорно и нелепо, что оставшиеся в живых французы предпочитали молчать и не смотреть друг другу в глаза.

В Орлеане был траур. В одночасье рухнули надежды на снятие осады. Никто даже не понимал, как такое могло случиться. Лучшие из лучших сражались у деревни Рувре! А итог – плачевный. Скорбный. В церкви Сент-Круа отпевали десятки погибших капитанов, среди которых был и Гильом д, Альбре, племянник коннетабля Франции, убитого под Азенкуром. Но за одним ударом последовал другой. Несмотря на ранение, граф де Клермон и его не слишком расторопные овернские дворяне, наконец-то объединившие силы, в количестве трех тысяч бойцов через несколько дней покинули Орлеан. Болтливые языки уже по всему городу разносили чью-то злую шутку: «Выиграть бой с сельдями – это не каждому по силам!» Должно быть, Клермон не мог смотреть людям в глаза, но отговорка нашлась: ему нужно было повидать короля, который пребывал в Шиноне. Архиепископ Реймсский, Реньо де Шартр, намеревавшийся праздновать победу, уехал вместе с ним – подальше от города, над которым, теперь это уже было ясно всем, сходились грозовые тучи. Ксентрай и Ла Ир, в день поражения въехавшие в город последними – от стыда подальше, тоже покинули Орлеан. Такого позора они не испытывали давно. Бастарду нужно было лечить простреленную ногу и думать о том, как быть дальше.

Джон Фастольф, напротив, оказался героем. Его пронесли на щите через все позиции англичан. Единственное, в чем был уверен победитель, так это в том, что он никогда в жизни больше не притронется к копченой селедке.

Когда в Шиноне узнали о поражении под Рувре, двор сник. Такого удара никто не ожидал. Самым главным было даже не поражение, как таковое: в битвах всегда одни на пьедестале, а другие под ним. Ну, полегло около тысячи шотландцев и французов. Жаль, конечно. Но бывало и хуже. Придут другие капитаны и бойцы – были бы деньги. Иное огорчало и навевало самые недобрые мысли. Если бы эта тысяча французов сражалась бы с десятью тысячами англичан и вся полегла, тогда другое дело! Но ужас был еще в том, что англичане потеряли десятка два человек, таковы были слухи.

– Капитаны не смогли договориться, выработать стратегию, какой позор! – за королевским обедом, в просторной зале Шинона, сетовал Ла Тремуй. – Пять тысяч лучших бойцов Франции не сумели противостоять тысяче англичан?! – Ла Тремуй занимался тем, чего не позволялось никому другому – он выплескивал соляной раствор на раны молодого короля. Побледнев после полученного известия, Карл Валуа вот уже сколько дней так и не думал приходить в себя. – А все эти обещания, похвальба, бравады! Гроша они ломаного не стоят! – Он стал нарочито злым, непримиримым. – Хоть перекупай у англичан какого-нибудь полководца! – Придворные недоумевали – ему и впрямь позволялось очень много. Ла Тремуй едко усмехнулся. – Да ведь не продадут, вот беда! А жаль…

Под Рувре с французами и союзниками, закаленными в боях, разделались как с детьми. Все те храбрые капитаны, на которых возлагались надежды, по той или иной причине оказались беспомощными. Об этом думал молодой, всего страшившийся король. Мало личной храбрости и умения владеть мечом. Мало! Не было того гения, который смог бы противостоять англичанам. Того, перед кем бы они трепетали. Как трепетали многие французы перед Генрихом Пятым Ланкастером. И воодушевления не было. Карл Валуа все сильнее ощущал, что прикрыт от бед и напастей деревянным щитом.

– Катастрофа, ваше величество, катастрофа, – тон Ла Тремуя говорил о том, что он решил подвести черту выражению своих чувств. – Но молчать об этом – худшее из зол. – Управляясь с жареной форелью, первый министр хоть и сдавался перед неумолимым роком, но всем своим видом красноречиво намекал, что останется пораженным трагическими событиями до глубины души. – Теперь остается уповать только на помощь Господа Бога!

Иоланда Арагонская, держа кубок с вином, вызывающе усмехнулась:

– Аминь!

– К чему этот сарказм, матушка? – нервно спросил Карл. – Над чем вы смеетесь? Вы точно… не огорчены!

Его раздражение было столь велико, что даже Мария обернулась на мужа. Прищурив один глаз, смотрел на тещу короля и Ла Тремуй.

– Нет, государь, я огорчена, – сказала королева четырех королевств. – А усмехнулась я потому, что мы не всегда приходим к одному мнению с герцогом. Но на этот раз я полностью согласна с сиром Ла Тремуем. Он прав как никогда. – Она поймала взгляд бледного и обиженного зятя. – Нам теперь остается уповать только на милость Господа Бога!

Последствия поражения при Рувре не заставили себя долго ждать. Равно как и уход графа де Клермона с большими силами. Англичане разом почувствовали себя хозяевами положения и не замедлили воспользоваться преимуществом. Задача их была проста – сомкнуть осадное кольцо. Они перекрыли дорогу, ведущую из Парижских ворот, по которой совсем недавно выдвигалось войско к Арженвилю, уверенное в победе; возвели на западе от Орлеана еще три форта – Лондон, Руан и Париж. Три последних и крепость Сен-Лоран, где располагался штаб графа Суффолка и лорда Талбота, были связаны между собой траншеями и укреплениями. На востоке от Орлеана граф Суффолк построил еще два форта – Сен-Лу и Сен-Жан-Ле-Блан. Таким образом англичане полностью блокировали четыре из пяти ворот Орлеана – речные Дю Понт, Паризи, Банье и Ренар. Оставалась свободной северо-восточная дорога, хотя ей всегда угрожало нападение англичан, и восточные Бургундские ворота – это и была единственная лазейка, мышиная нора, через которую проползали в Орлеан редкие обозы с провиантом и входили и выходили отряды.

– Нам осталось возвести еще несколько крепостей, и песня Орлеана будет спета. Они начнут есть мышей. – Так злорадно говорил своим полководцам граф Суффолк. – Да, и еще необходимо три тысячи воинов для последнего штурма. Я надеюсь, что лорд Бедфорд, когда придет время, нам их даст.

Карл Валуа, казалось, находился в глубокой коме. Его капитанов охватила тяжелейшая апатия. И во второй половине февраля 1429 года орлеанцы запаниковали – старейшины отправили посольство к Филиппу Бургундскому, заклятому своему врагу, с просьбой взять город под свою защиту. Практически это был первый шаг к тому, чтобы, скрепя сердце, сменить хозяина. Орлеанский Бастард, нога которого заживала плохо, уже сожалел, что не погиб в том самом «селедочном» бою вместе со Стюартом, д, Альбре и другими капитанами. Нынешний герцог Бургундии не был так мстителен, вероломен и сверхъестественно зол, как его отец. Наконец, он не рос мрачным коротышкой, над которым все потешались! Напротив, его все любили, им восторгались. Будучи особой рыцарственной, склонной прощать своих врагов, Филипп Бургундский не хотел держать зла и ответ на просьбу старейшин дал положительный. Но тут несокрушимой стеной между ним и орлеанцами встал лорд Бедфорд, с которым бургундцу необходимо было договориться.

– Я не желаю расчищать кустарник для того, чтобы другие ловили в нем птиц! – грозно ответил деверь шурину. Регент был в ярости от бесцеремонной просьбы Филиппа. – Орлеан, точно рыба, что оказалась на берегу, мой любезный кузен! Городу не хватает воздуха, Господь отвернулся от него. Еще немного, и он сам запросит у меня пощады!

Филипп Бургундский, хоть и затаил обиду, но отступил. Ссориться с могущественным лордом Бедфордом было ему не с руки. Но он отомстил регенту – увел бургундцев из-под Орлеана.

Город понял, что теперь у него шансов на выживание практически нет. Или он погибает, или предает своего хозяина Карла Орлеанского и становится еще одним оплотом Англии на континенте.

Иоланда Арагонская решила идти в атаку. Она вызвалась со всей серьезностью поговорить с зятем о Жанне Деве, слух о которой все стремительнее распространялся при дворе. Несмотря на то что последнее время Карл Валуа всячески избегал разговоров с тещей о своей политической стратегии, которой, в сущности, и не было, отвертеться от беседы ему не удалось. Не помог своему королю даже Ла Тремуй, пытавшийся стать участником беседы.

– Это дело семейное, герцог, – остановила его Иоланда, – а вы, кажется, пока еще не член нашей семьи. – Она выдержала уничтожающую паузу. – Это дело тех, в ком течет кровь Капетингов.

Иоланда понимала, что такой выпад в сторону фаворита грозит порвать ту тонкую нить доверия, которая еще держалась между ней и зятем. Но она – не Орлеанский бастард, которого из-за Артюра де Ришмона Карл Валуа отправил с глаз долой. Она – мать его жены и одновременно сундук с золотом, из которого дофин черпает средства на борьбу за свое королевство. А главное, она сильнее его – трусливого, безвольного и, к сожалению, мстительного.

Но стоило ей заговорить о девушке, Карл тотчас ощетинился. Откуда ветер дует королеве четырех королевств, догадаться было несложно. Всему виной – тлетворное влияние змеи Ла Тремуя и опасного борова Реньо де Шартра.

А эти двое ни с кем не хотели делиться властью! И если кланялись теще короля, то знали, что она – исполинская гора: обойти ее можно, сдвинуть – нет. Обоим аристократам уже немолодую испанку приходилось терпеть. Но чтобы какая-то девчонка залезла в душу их «прекрасного государя», это уже слишком!

– Неужели нельзя обойтись без дешевых чудес? – когда они остались наедине с тещей, зло спросил Карл Валуа. – Я не хочу, чтобы еще папа Римский встал на сторону Генриха Шестого! Вот англичане посмеются! – Он старался не смотреть в глаза мудрой и сильной женщине. – Бедфорд громче всех будет хохотать, уверен в этом!

– А теперь послушай меня, Карл, – грозно сказала Иоланда Арагонская. Она не желала сдаваться – королева намеревалась драться, как львица. – Не только ты и твой любезный Ла Тремуй разуверились в победе. Хотя, уверена, первый министр и не верил в нее никогда! Именно так! Все наши люди устали – никто не верит в успех правого дела. Даже такие, как Дюнуа и Ксентрай. Они готовы умереть, но это – смелость обреченных. Весь твой двор думает отсидеться здесь, за Луарой, в надежде, что все обойдется, что англичане забудут о нас. Но они не забудут – Бедфорд шагает по тропе, указанной ему Генрихом Пятым, и шагает широко! Он будет отбирать у тебя земли – кусок за куском. А когда он возьмет Орлеан, завоюет Берри, а потом отнимет у тебя Прованс, что ты будешь делать дальше? Поплывешь в Шотландию?

Карл Валуа недобро посмотрел на тещу. А ведь она угадала его мысли! Он уже не раз подумывал о том, куда ему деваться, если англичане отберут у него юг Франции. Остается и впрямь – верная ему Шотландия. Если города Франции способны открыть ворота англичанам, то шотландцы скорее умрут все до единого, дети возьмутся за мечи, но на сговор с англичанами не пойдет никто.

– Что до Шотландии, то мы отправимся туда уже очень скоро, не дожидаясь, пока англичане возьмут Прованс, – усмехнулась Иоланда Арагонская. – Потому что еще раньше твои аристократы перейдут на службу к Бедфорду. Или Филиппу Бургундскому! Зачем служить самоубийце?!

– Вот что, матушка! – вспыхнув, прервал ее Карл. – Я бы попросил вас…

– Твой Ла Тремуй – первый, кто перейдет к англичанам! – не унималась Иоланда.

Губы Карла побелели и затряслись.

– Я попросил бы вас, государыня, почтительнее разговаривать со мной!

– Нам сейчас нужно другое – необходимо вернуть гордость и уважение! – не замечая его гнева, продолжала она. – Нам нужна отвага победителей, а не пиры, похожие на тризну. – Иоланда в упор смотрела на зятя. – Блудницы истерзали Францию, так говорят люди, а Дева спасет ее. И эта Дева – Жанна! Ею надо воспользоваться, Карл! – Теперь она говорила так, точно взывала к великой мудрости зятя, его силе и воле, временно им утерянных. – Мой сын Рене утверждает, что эта Жанна владеет любым оружием, прекрасно держится в седле и бредит освобождением Франции от англичан! Сама судьба дает тебе счастливую карту! Очнись и подумай – сама судьба! Ты будешь последним глупцом, если откажешься от такого шанса!

Карл Валуа неожиданно обмяк.

– Она и впрямь способна прорицать? – тихо спросил он.

Королева четырех королевств вздохнула свободнее – ей удалось сбить спесь зятя, теперь нужно не допустить новой вспышки уязвленной гордыни.

– Она разговаривает с Господом! – Иоланда Арагонская развела руками. – С Господом, Карл! Не знаю, так это или нет, но и францисканцы, и Рене, и твой Бодрикур, капитан Вокулера, все говорят в один голос: она – чудо! Понимаешь? – чудо! Которое так необходимо тебе. Необходимо именно теперь, сейчас…

– И в какой роли вы ее видите у нас, матушка?

Иоланда усмехнулась:

– В какой роли? – Она вспомнила свою давнюю беседу с отцом Ришаром. – В роли полководца, ведущего войско света на войско тьмы. В рыцарском доспехе; с мечом в руке и благодатью в сердце. Под королевским штандартом – под лилиями Валуа. Тем более что она – твоя сестра. И возможно, даже не сводная, а родная. Она должна приехать в Шинон, Карл, и чем раньше, тем лучше! А жители Орлеана должны знать, что к ним идет на подмогу Орлеанская Дева – дочь Людовика, сестра их ненаглядного Карла-пленника! Вот в какой роли я вижу ее! И будь я проклята, если все, кто ненавидит англичан, не поднимутся против общего своего врага и не встанут под ее знамя!

Присмиревший Карл Валуа, давно подхваченный волной душевного подъема, который исходил от Иоланды Арагонской, кивнул:

– Пусть приезжает, матушка. – Он кивнул еще раз. – Посмотрим, чего она стоит.