Принцесса крови Агалаков Дмитрий
Порыв англичан ободрил французов – обычно островитяне ожидали нападения, спрятавшись за кольями, и длинные стрелы лучников поджидали разгоряченную французскую конницу.
Теперь же…
Но Джон Бедфорд и на этот раз решил обмануть французов. Не прошли англичане и двухсот шагов, как войско стало замедлять ход, а из-за первого ряда пехотинцев уже выбегали лучники и принимались вбивать свои колья в землю, чтобы врасти в позиции и расстрелять подходивших французов. И тут случилось непредвиденное – земля от жары оказалась сухая и отказывалась принимать колья. Они вываливались из нее. А французы уже были близко. И вот тогда многие английские лучники, открытые перед смертоносной атакой рыцарей, не выдержали. Может быть, они бы и справились с ситуацией, но один из первых командиров стрелков, лучник Янг, закричал:
– Отступаем! Сопротивление бесполезно! Уходим!
В самом центре надежда и опора английского войска дрогнула и показала спины – что английский стрелок без палисада? Их примеру готовы были последовать и другие…
– Надо встать в круг, Джек! – сжимая лук и тряся товарища за руку, кричал Вилли-Нос. – Иначе нас перебьют! Они уже близко!
А черная громада рыцарской конницы и впрямь летела на пеших лучников, готовых броситься кто куда.
– В круг! В круг! – заревел Рыжий Джек своим людям. – Убьют крайних, занимайте их места! Только так! В круг!!
Примеру его отряда последовали и другие командиры. Они приказали своим бойцам немедленно собраться в группы, встать плечом к плечу и драться до последнего. Лучники сгрудились в тесные круги и стали осыпать наступавших рыцарей стрелами. Но если рыцари пробивались к ним, а таких было много, то насаживали на копья, вонзавшиеся в живые ряды, сразу по несколько человек.
Вилли-Нос выпустил за полминуты шесть стрел в наступающих французов, подбил двух лошадей, опрокинув всадников, но копье одного из рыцарей, влетевших в их ряды, пробило насквозь двух бойцов и пригвоздило самого Вилли-Носа к земле – прошив длинным наконечником его правую ступню. Все пошло кругом перед глазами у рыжего коротышки, а потом два трупа перетянули и вывернули копье из земли. Так и остался лежать Вилли-Нос, хлопая глазами, не имея сил даже крикнуть от боли, с изувеченной поднятой правой ногой. Но хотя первые ряды лучников полегли под натиском рыцарской конницы, ядро в каждом отряде сохранило боеспособность. «Святой Георгий! Бейтесь до последнего!» – кричал над ухом уже теряющего сознание Вилли-Носа его друг и боевой товарищ Рыжий Джек. Тела мертвых соратников, убитых французов и закованных в броню лошадей стали отважным стрелкам в тот день вместо привычного и спасительного частокола.
Открытый фланг Бедфорда принял на себя удар французской конницы графа д, Омаля. Сам регент, с ног до головы закованный в сталь, бился страшным оружием – двуручным топором на длинной рукояти. К тому времени, оказавшись в гуще битвы, он уже спешился. Его топор со свистом врезался в кирасы, легко пробивая их и ломая грудные клетки французам, с хрустом выворачивая ребра; как ветки срубал руки и тяжело сносил головы. Его ярость и страсть передалась и другим англичанам, уже готовым отступить. Получив вначале видимое превосходство, воины графа д, Омаля готовы были дрогнуть.
На другом фланге граф Солсбери дрался против шотландцев и ломбардцев. Последние в какой-то момент обошли английского полководца, но не ударили ему в тыл, а поспешили к обозу. Там жадным ломбардцам предстала завидная картина – в обозе остались несколько сотен пажей и прислуги. Мальчики десяти и двенадцати лет, отпрыски дворянских фамилий, мечтавшие вскоре стать оруженосцами, еще хрупкими руками вытащили мечи и приготовились достойно принять смерть. «Святой Георгий!» – выкрикивали они еще неокрепшими голосами первый клич всех английских воинов. Ломбардцы набросились на слабых и быстро перекололи всех подростков, а с ними и несчастную прислугу – поваров и лекарей, прачек и музыкантов. Они уже завладели добычей, когда на них обрушился резерв лучников Солсбери и перебил их у обоза. Расправившись с ломбардцами, стрелки построились в боевые ряды и пришли на помощь своим, державшимся против шотландцев. Но исход битвы решил лорд Бедфорд: одолев графа д, Омаля, который погиб в бою, он зашел шотландцам Дугласа в тыл. Шотландцы дрогнули, когда услышали за спиной крики англичан: «Кларенс! Кларенс!» Но с места не сошли. Волна англичан накрыла их. Солдаты коннетабля Арчибальда Дугласа, пообещавшего победить или погибнуть, исполнили волю своего командира. Все шотландцы погибли – ни один не сдался в плен. Пал в бою сам Дуглас, его сын Джеймс и зять граф Бьюкен, а также пятьдесят шотландских лордов. В этом бою погибли и все французские полководцы первого ряда. И как это ни странно, все английские полководцы первого ряда остались живы. Французы бежали к замку Вернейль, но мост оказался поднят. Переплывая ров, почти все беглецы перетонули.
Герцог Бедфорд, весь панцирь которого был иссечен, объехал поле битвы. Страшная открывалась картина. Но легко она давалась сердцу англичанина. Легко и радостно! Когда, недалеко от горы трупов, в походном шатре Бедфорд пил вино, а вокруг него суетились лекари, врачуя раны победителя, к полководцу вошел герольд.
– Потери противника в основном подсчитаны, милорд, – сказал он.
– Сколько? – ровным голосом спросил Бедфорд.
– Семь тысяч, милорд. Но к ночи будет больше – подсчет на флангах незакончен. А еще много тех, кто пошел на дно крепостного рва.
– А наших?
– Не более тысячи, милорд.
Герцог кивнул. Семь против тысячи! – его брат, Генрих Пятый, мог бы гордиться им! Бедфорд допил вино из серебряного кубка, тряхнув плечом, сбросил руки одного из лекарей: «Позже!» Он поднялся и вышел из шатра. Этот чудесный летний вечер, полный свежести, пах кровью. Французской кровью! Это был еще один Азенкур, и теперь он, лорд Бедфорд, был победителем!
Никакие успехи в административной работе в Англии и Франции одновременно не смогли бы дать баловню судьбы Джону Бедфорду того, что дала эта битва. Французы дрались отчаянно, но триумф английского оружия был абсолютен. И его личный авторитет отныне был сродни авторитету Зевса, восседавшего на вершине Олимпа. На европейской арене появился новый лев! Непобедимый лев!
Чуть позже лорд Бедфорд узнал, что помимо тридцати пяти знатнейших французских сеньоров в плен попали маршал Лафайет, и что еще отраднее – юный герцог Алансонский, Жан, принц крови, владелец провинции Алансон. Такие пленники стоят ой как дорого! Победоносный день закончился показательной казнью командира лучников Янга, трусостью увлекшего с поля битвы более пятисот своих солдат. Его повесили перед разгоряченным победой войском, чтобы другим не повадно было паниковать во время боя.
Бургундцы распоясались – пришло наконец-то их время! Победы англичан при Краванте и Вернейле заставили Карла Валуа забыть о своей мечте – овладеть ненавистным ему Парижем, где он всегда чувствовал себя щепкой в грозных и враждебных волнах, а затем победоносно проехать по его улицам. Потому он и засел в Бурже, куда не могли добраться англичане. Карл Валуа только получал известия о небольших сражениях за Луарой, где его сорвиголовы-капитаны вновь взялись за партизанскую войну, что выходило у них куда лучше, чем воевать в открытом поле. Но чтобы защитить всех своих подданных – об этом не шло и речи! Тем более, на окраинах Франции.
Испокон веку бургундцы были добрыми соседями герцогства Бар. Но с недавних пор одно это слово – «бургундцы» – стало созвучно словам: «опасность», «пожары», «разбой» и «смерть». Теперь они хозяйничали на землях Шампани. Капитаны герцога Филиппа разоряли деревни и села, захватывали города. Их отряды проносились по Лотарингии и герцогству Бар почти беспрепятственно. И если на кого и могли рассчитывать жители деревень Домреми и Грё, так это на помощь гарнизонов крепостей Нефшатель и особенно Вокулер, где служил комендантом Робер де Бодрикур.
Как некогда капитан Вокулера посвятил в рыцари своего оруженосца Бертрана де Пуланжи, ставшего его конюшим, так совсем недавно, за удачные схватки с противником, он подарил золотые шпоры и ударил мечом по плечу Жана де Новелонпона. Молодой рыцарь теперь куда чаще наведывался в Домреми с отрядом и в свободную минуту не забывал навестить семью д’Арков и выпить со старшим товарищем вина.
В один из таких приездов, когда в отсутствие хозяина дома рыцарь осматривал оружейную, Жанна незаметно вошла туда же и сказала:
– Жан, ты должен научить меня сражаться.
– Что? – обернулся Новелонпон.
Жанна прошла в оружейную, взяла один из отцовских мечей. Легко перебросила его из одной руки в другую.
– Меня и Пьера учил Жакмен драться на деревянных мечах, но они легкие. Мне надоело махать палками вместе с младшими братьями. А мой отец… – она не сразу выговорила последнее слово, для нее это становилось все труднее, – отказался учить меня драться на настоящих мечах. Мне приходится тренироваться самой. Или с Жаном, но тайком.
– Если тебе отказал твой отец, почему это должен делать я? – спросил Новелонпон.
– Вы знаете, рыцарь, кто я?
– Конечно, Жанна.
– Я хочу услышать другой ответ.
– Да, ваше высочество, – улыбнулся он.
– Вот и хорошо, Жан де Новелонпон. Я хочу научиться сражаться, как это делают рыцари. Я принцесса – и прошу вас помочь мне. – В ее голосе зазвучали те нотки, которые никогда не услышишь от деревенской барышни, дочери захолустного дворянина. Кровь хозяев мира горячо пульсировала в ее жилах и великие страсти кипели в ее душе. Глаза Жанны вспыхнули: – Ты должен научить меня сражаться!
Новелонпон молчал. Жанна из семейства д’Арков уже давно не была той девочкой, которую он знал до войны. Это была красивая, юная семнадцатилетняя девушка, прекрасно сложенная, сильная, с длинными черными волосами. Иногда он думал, что приезжает сюда из-за нее. Ради таких вот юных дам рыцари былых времен совершали подвиги, уезжали на Святую землю, годами сражались с сарацинами. И все, что им было нужно, это алая или голубая лента из косы прекрасной Дамы, да нежная улыбка на прощанье. Ради этой малости будут браться штурмом крепости в далеких краях и проливаться кровь, ради этой малости любой рыцарь, не моргнув и глазом, способен будет отдать свою жизнь. Чтобы умереть счастливым…
– Ты научишь меня? – спросила она.
– Да, Жанна, – кивнул Новелонпон. – Я научу тебя. Только скажи вначале… ты и впрямь говоришь с Богом?
– Да, но мне никто не верит. Моя семья – в первую очередь. Те, кого я называю отцом и матерью, – уточнила она. – И Жакмен не верит. Жан сомневается, и Пьер вместе с ним.
– И что тебе говорит Бог? – совершенно серьезно спросил рыцарь. И тут же признался: – Я кое-что слышал…
– Он говорит мне, что я должна прекратить эту войну, остановить зло и освободить Францию. – Жанна смотрела в глаза Новелонпону. – Он сказал мне, что я готова. Поэтому я и прошу тебя научить меня сражаться.
– Когда же ты хочешь начать?
– Сейчас, – требовательно ответила Жанна.
Жан де Новелонпон вновь кивнул:
– Будь по-твоему. Но для этого тебе нужен достойный наряд. Кольчуга, шлем, перчатки, меч и, конечно, щит. – Новелонпон взглянул на оружие, которое держала в руках Жанна. – Все это у тебя есть?
– У меня есть все, что мне нужно, – со знанием дела сказала девушка.
Она подошла к полкам, и скоро в ее руках была кольчуга и овальный бацинет.
Новелонпон окинул взглядом ладную фигуру девушки.
– Кольчугу на платье, – он прищелкнул языком.
– Что – плохо?
– Будет выглядеть довольно смешно.
– Когда придет время, я одену мужской костюм.
– Вот даже как… Хорошо, тогда подними руки.
Жанна подняла руки, и Новелонпон одел на нее кольчугу. Она была нелегкой, но он вновь прищелкнул языком.
– Что еще? – спросила девушка.
– Кольчуга – так, пушинка. Настоящие латы весят куда тяжелее.
– Я окрепну.
– Верю тебе, – по-доброму усмехнулся Новелонпон. Он одел на ее голову шапочку, сверху набросил кольчугу. Оставалось одеть шлем. – Только воевать с длинными волосами – тяжело…
– Когда будет нужно, я подстригу волосы. Они будут, как у тебя. – Она сама одела бацинет. – А пока сойдет и так.
– Тебе виднее, – откликнулся рыцарь. – Пойдем во двор?
– Во двор? – смутилась Жанна.
– Конечно, не здесь же мы будем с тобой махать мечами? В оружейной хранят оружие, а сражаются на открытом пространстве. Или… ты стесняешься, что нас кто-нибудь увидит?
Жанна замотала головой:
– Еще чего! Ни капельки!
Жан де Новелонпон прошел вперед и открыл перед прекрасной дамой дверь:
– Тогда прошу вас, принцесса.
Местом ристалища они выбрали сад за домом д’Арков. Жан де Новелонпон решил поначалу обойтись без щитов, Жанна послушалась его. Рыцарь и шлем снял – остался в доспехе. Даже перчатками пренебрег.
– Покажи мне, Жана, чему тебя научили твои старшие братья.
– Что значит – покажи?
– Нападай на меня…
– Вот так сразу? – немного удивилась Жанна.
Жан де Новелонпон покачал головой.
– Конечно! Как же еще?
– Но если я пораню тебя?
– Бей! – горячо воскликнул он. – Я – твоя мишень! – Он насмехался над ней. – Я – бургундец, Жанна!
Жанна с размаху ударила в противника, и меч тотчас вырвался у нее из рук. Новелонпон отбил его с такой силой, что вся рука ее загудела. Рыцарь припал на колено, поднял оружие и вернул его хозяйке.
– Держи меч крепче, воин, – бросил он. – На свете есть бойцы и покрепче, чем я!
Жанна перебросили меч из левой руки в правую и вновь нанесла удар. На этот раз она не только удержала меч, но и тут же нанесла второй удар, неожиданно задев противника по кирасе.
– Вот это уже лучше, – сказал Новелонпон.
– Не разговаривай – дерись! – бросила ему Жанна.
Он отбивал удары, удивляясь, как точно и метко наносит их девушка. Что ж, будь Жанна мужчиной, она бы по возрасту уже могла принимать участие в настоящих боях. Жакмен и другие братья хорошо подготовили ее. Но вот и он вступил в настоящий бой – правда, осторожно, боясь ранить девушку даже через кольчугу.
– Я же сказала – дерись! – бросила Жанна, которая даже не думала уставать, орудуя мечом.
Вот она нанесла удар в плечо – рыцарь отбил, вот – по голове, он тоже отбил, но не успей он – упал бы замертво с раскроенным черепом. Еще раз – в живот, уколом, и вновь он отбил ее удар.
– Да ты молодец, Жанна! – все большее распаляясь, воскликнул рыцарь.
– Дерись, бургундец! Дерись! Дерись! Дерись! – яростно повторяла она.
Они даже не заметили, что за ними уже наблюдают – Изабелла де Вутон и Жакмен. К зрителям присоединился Пьер. Он всегда восхищался Жанной, но даже не смел себе представить, что она решится драться с самим Новелонпоном!
А рыцарь уже сам разошелся и пытался задеть девушку мечом, но она очень точно отбивала удар за ударом и следом немедленно отвечала выпадом. Неожиданно Жан де Новелонпон вскрикнул – его меч отлетел в сторону. Он схватился за окровавленную руку, а Жанна держала свой меч так, что его кончик касался шеи рыцаря. Оба тяжело дышали.
– Тебе надо было одеть перчатки, Жан! – выдохнула она.
– Что это, черт возьми? – резко спросил гневный мужской голос за их спиной.
Они одновременно обернулись. На них смотрел Жак д’Арк – так свирепо, точно обоим хотел задать трепку.
– Объяснитесь, оба!
Он был не просто удивлен – поражен увиденным. Жанна воткнула меч в землю, сняла с головы бацинет.
– Ее высочество попросила дать ей урок фехтования, – сказал де Новелонпон.
– Ну и как, ты дал ей этот урок?
– Да, дорогой Жак, как видишь.
– Изабелла, – обернулся Жак д’Арк к жене. – Займись рукой нашего гостя. А вы, принцесса, верните оружие на место.
Жанна усмехнулась:
– Верну, но ненадолго.
Жак д’Арк вспыхнул, но промолчал.
– Молодец! – когда она проходила мимо Пьера, тихо воскликнул младший брат.
Жанна сняла в оружейной комнате железные перчатки и кольчугу. Но еще долго не выпускала меча из рук. Уже прошло два года, как она подняла отцовский меч. Рыцарский меч! В течение этих двух лет при любой возможности она тренировалась с ним. Она давно почувствовала, что он стал ее продолжением. Продолжением руки, ярости и страсти, ненависти к врагу. Девушка знала: еще немного, и она будет готова воспользоваться им.
Часть четвертая. Ход королевы
Было ли сие делом рук Божеских или человеческих? Затруднительно было бы для меня решать это. Только иные предполагают, будто мудрейший, нежели прочие, замыслил внушить им, что Господь ниспослал некую Девственницу, и понудить их вручить ей бразды правления, коих она домогалась.
(Из «Мемуаров» папы Пия II вскоре после реабилитации Жанны Девы)
Восторг от победы при Вернейле в душах англичан понемногу угасал. Эйфория оказалась временной и напрасной. Сторонники Карла Валуа все еще были сильны. Земли к югу от Луары беспрекословно подчинялись «дофинистам», как их по-прежнему называли подданные малолетнего Генриха Шестого.
«Второй Азенкур» оказался лишь одной из битв…
Но если постоянству рядов английских вождей можно было только позавидовать, то того нельзя было сказать о первых лицах в лагере Карла Валуа. Коннетабль Арчибальд Дуглас пал в бою, а вместе с ним все шотландские и французские полководцы. Карлу Валуа нужно было набирать новых командиров для своей армии.
На место нового коннетабля подвернулась неожиданная и одиозная кандидатура…
…Шла однажды на весенних полях доброй старой Англии охота. Королевская охота! Снег еще не сошел, он прятался в оврагах, лежал белыми хвостами у холмов, таился в лесах. Сотни счастливых дворян из разных графств участвовали в охоте – преследовали волков, которых расплодилось немало в окрестностях столицы.
– Французы! Французы! – азартно кричал молодой Томас Скейлз, в зеленых штанах и кожаной куртке, в теплом плаще, хлопавшем за его спиной, как стяг на ветру. Опередив других аристократов на взмыленных лошадях, он вылетел на загнанных серых зверей, готовых драться до последнего. – Ату их, ату!
Скейлз пропустил великую битву под Азенкуром по молодости лет, в ту пору ему было всего шестнадцать, и родные не отпустили его на континент; он страшно переживал из-за этого и грезил будущими походами великого короля Генриха Пятого. Хороший лучник, Томас Скейлз натянул тетиву и на всем скаку устремился за серым зверем – этот волк только что порвал двух собак. Но волку уже преградили путь другие охотники. Увидев, что окружен, зверь врос в землю и приготовился драться. Его ощеренная пасть была обращена к самому ближнему врагу – молодому лорду, но рука сэра Томаса оказалась твердой, а глаз – метким. Стрела ударила точно в грудь волку – и зверя отбросило. Томас Скейлз легко спрыгнул в коня и, вытащив кривой охотничий нож, подошел к зверю. Волк хрипел. Его пасть была открыта. Но в глазах не было боли и страха – только ненависть. Молодой Скейлз, которого уже окружали другие аристократы, прислуга, рычавшие псы, удерживаемые егерями, встал на одно колено и, замахнувшись, ударил ножом в сердце раненого хищника.
– Чтобы не мучился, бедняга! – громко сказал он. И тут же не вытерпел, восхищенный размерами волка, его недавней силой, воскликнул: – Хорош зверь!
Эту сцену наблюдали два француза. Два героя. И два пленника. Они тоже были охотниками; вооруженные луками и ножами, они также пускали коней в галоп за добычей. Только по чужой земле – ненавистной им. От реплики молодого англичанина сердце первого из них больно сжалось, дух перехватило. Но он, как и умирающий волк, не выдал своих чувств. Правда, в отличие от сраженного зверя не выдал он и лютой ненависти к победителю. Обоих французов взяли в плен под Азенкуром, вытащили из-под груды мертвых тел. Рыцарей выходили, подлечили, поставили на ноги. Их стерегли как зеницу ока, ведь они оба были баснословно дороги – и стоили они не только денег! Первым из этих рыцарей был Карл Орлеанский, уже пять лет пребывавший в плену. Принц королевского дома оказался заложником не столько колоссального выкупа, сколько политических интриг, и ему был заказан путь назад, хотя он не хотел верить в это. Первые месяцы после Азенкура он сидел в Тауэре, но потом, под честное слово, его выпустили на волю. Если волей можно было считать жизнь при дворе короля Генриха Пятого под неусыпным надзором двух англичан – графа Суффолка и лорда Уотертона. Еще в первые дни плена благородный Карл Орлеанский поклялся, что останется в Англии до тех пор, пока последний французский рыцарь не будет выкуплен своей родиной. Суффолк и Уотертон сочувствовали пленнику королевской крови. Не так давно Карл овдовел – во Франции умерла его жена Бонна Арманьяк, дочь коннетабля Бернара Арманьяка, убитого Жаном Бесстрашным. Карл Орлеанский, унаследовавший мужественность и чувственную внешность от отца Людовика и утонченность – далеко не свойственную его веку! – от матери Валентины Висконти, слыл любимчиком всех английских аристократок. Тем более что его поэтический талант расцветал с каждым годом – принц крови становился одним из самых ярких стихотворцев своего времени! На берегах Англии он охотился, заводил любовниц, сюда стали перевозить его научную библиотеку, в которой он, истинный эрудит, так нуждался. Из Англии он управлял империей Орлеанов – то и дело к нему приезжал Жак де Буше, первый казначей города Орлеана и всей провинции. Вся надежда Карла была на сводного брата – Бастарда, единственного представителя их династии, оставшегося на свободе. Герцог Ангулемский, брат Карла, также пребывал в Англии, а принц де Вертю недавно умер. Но боль от бездействия не отпускала сердце рыцаря-поэта ни на минуту. И теперь, глядя на убитого английской стрелой волка, в пылу охоты названного молодым Скейлзом «французом», Карл Орлеанский едва сдерживал себя. Ведь именно так погибали пять лет назад французские рыцари, которых сбивали стрелами с лошадей английские крестьяне и, как скот, приканчивали ножами в осенней грязи.
Когда охотники увлеклись следующим волком, Карла Орлеанского окликнули:
– Герцог! Монсеньер…
Он встретился взглядом со вторым французом – свидетелем сцены с волком. Француз, одетый в черное, под теплым черным плащом, с серьгой в ухе, неотрывно смотрел на него. Но Карл не сразу узнал своего сверстника – его лицо было страшно изуродовано.
– Граф… – с неожиданным для себя волнением проговорил он.
– Вы узнали меня, – подъезжая к герцогу, кивнул ему всадник в заломленном набок черном берете. – Это хорошо. – Он усмехнулся, и его усмешка неприятно уколола Карла Орлеанского. – Теперь даже слуги за спиной называют меня лягушкой. Один поплатился жизнью – я свернул ему шею.
Сталь по-разному обезображивает лица рыцарям, многие с юности и до самой смерти носят уродливые шрамы. Этому, сохранив губы, сталь рассекла рот – от уха до уха. Он и впрямь походил на лягушку.
– Я слышал, граф, что вы остались живы, и мы – собратья по несчастью, – кивнул Карл Орлеанский.
Перед французским принцем был второй сын герцога Бретани – Артюр де Ришмон, его соратник по Азенкуру. Как и Карла Орлеанского, на том поле его вытащили из-под мертвых тел. Топор английского лучника глубоко вошел в его забрало – Артюра опознали по гербу на доспехах. Его плен оказался легким. Мать Артюра, Жанна Наваррская, была вторым браком замужем за королем Англии – Генрихом Четвертым Ланкастером, тем самым, что умер от проказы. Все пять лет Артюр жил в ее замке и все пять лет искал выхода из безвыходной ситуации – он тоже оказался не столько заложником выкупа, как большой политики…
Карл Орлеанский и Артюр де Ришмон направили своих коней в сторону от охотников.
– Господа французы! – окликнули их сзади.
Рыцари обернулись. Это был улыбающийся герцог де Бофор, кардинал Винчестерский, дядя короля Генриха Пятого, самый искусный и коварный политик Англии. Он сидел на роскошном скакуне, в зеленых штанах и черном сюрко, под зеленым плащом, в медвежьей шапке с ушами, подбоченясь, и радушно улыбался молодым мужчинам.
– Далеко не уезжайте, охота в самом разгаре! Главный волчий выводок еще дожидается нас!
– Мы будем рядом, милорд, – откликнулся Карл Орлеанский. – Куда мы без вас!
– Два таких героя, как вы, опасный союз! – вслед им выкрикнул герцог де Бофор.
Он кивнул нескольким охотникам, что означало: «Присматривайте за ними!»
С эскортом, следовавшим по пятам, два охотника-француза двинулись на лошадях по полю.
– Чьим вы оказались пленником, граф? – спросил боевого товарища Карл Орлеанский.
– Герцога Кларенса, – усмехнулся лягушачьей улыбкой Артюр де Ришмон.
– А я самого Генриха Пятого, будь он неладен. Рыжий коротышка, который вытащил меня из-под спуда тел, едва не отрубил мне руку, чтобы снять перстни. Хорош бы я был теперь без правой руки! Его офицер подчинялся непосредственно королю. Так я оказался в обозе Генриха. Король подъехал ко мне на своем черном скакуне засвидетельствовать почтение, приказал дать мне вина и хлеба. Я едва мог есть. – Лицо Карла Орлеанского стало злым. – А потом добрых четверть часа говорил мне, что это сам Господь покарал нас, французов, за грехи перед Ним! Я спросил его: в чем же эти грехи? Генрих сказал, что престол Франции принадлежит ему. Поклонился и пришпорил коня.
– И все-таки за что-то Господь нас покарал, не так ли? – неожиданно заметил его спутник. И тут же добавил: – Я много размышлял об этом.
– Как это ни странно, я тоже, граф, – откликнулся Карл Орлеанский. – Мой казначей де Буше прислал мне скорбные известия. В Труа готовится договор, по которому Франция переходит Англии по наследству, как какая-нибудь провинция!
– Я знаю об этом, – сказал де Ришмон.
– Мерзавец Жан Бургундский, гори он теперь в аду после Монтеро, всю свою жизнь торговал владениями Орлеанов, когда хотел призвать на свою сторону англичан! Теперь тем же займется мой кузен Филипп, а я не властен ему помешать. Я схожу с ума от одной этой мысли…
– Мне тоже тяжело без родины, герцог, – сказал Артюр де Ришмон.
В этом бретонец не лукавил – он также рвался во Францию. Но лукавил он в другом. Артюр никогда бы не осмелился сказать Карлу, что уже замыслил предательство в отношении лагеря арманьяков-дофинистов, которое, в сущности, предательством не считал. Артюру де Ришмону король Англии недавно сделал предложение: он убеждает старшего брата герцога Бретани признать договор в Труа, а за это его без выкупа отправляют на все четыре стороны. Более того – Генрих Пятый дарит ему северный город Иври. Принять это решение было тяжело. Артюр был единственным в семье убежденным сторонником арманьяков. И вот теперь ему предстояло отречься от движения, за которое он дрался, был покалечен и попал в плен. Но главным на весах было не это. Совсем недавно в Шантосо состоялся заговор против его старшего брата – Жана Пятого Бретонского, и в этом заговоре участвовали люди дофина. Влиятельная бретонская семья де Пентьевр, при молчаливой поддержке Карла Валуа, захватила Жана Пятого в плен и теперь держала его в одном из своих замков, угрожая смертью.
– У меня такое чувство, что они не отпустят меня, – сказал Карл Орлеанский своему спутнику. – И даже прах мой останется в этой проклятой земле.
Артюр де Ришмон кивнул:
– Все эти пять лет я думал о том же. Все пять лет… – повторил он.
Они так и расстались после этой охоты – каждый сам по себе. Не находивший себе место Карл Орлеанский, в котором неожиданное свидание с бывшим соратником и ожившие воспоминания о Франции разожгли невыносимое желание вернуться на родину, пусть вопреки данному слову, и замкнувшийся в себе обезображенный Артюр де Ришмон, уже готовый стать другом и союзником англичан. Карл Орлеанский подался в ненавистный ему Лондон, ко двору Генриха Пятого, своего хозяина, а де Ришмон – в замок своей матери, где он провел все эти пять долгих лет.
Артюр де Ришмон выполнил требование англичан – его старший брат Жан, герцог Бретонский, после полугодового плена подписал мир в Труа, по которому Франция переходила Англии.
…А спустя еще пять лет после договора в Труа Артюр де Ришмон, еще недавно – враг дофина Карла, предстал перед очами молодого человека в Бурже, чтобы принять меч коннетабля Франции и драться против англичан до последней капли крови. Вид его иссеченного лица ужаснул Карла Валуа, но он сделал вид, что не замечает явного уродства. Хотя многие из окружения Буржского короля уже зашептали: «Лягушка! Лягушка!»
– Мы рады видеть вас при нашем дворе, граф, – сказал Карл Валуа. – И возлагаем на вас большие надежды!
Разменной монетой вновь оказалось герцогство Бретонское, а помогли неожиданному назначению разыгравшиеся аппетиты Бедфорда, присвоившего себе главные земли Артюра де Ришмона. Этого бретонский рыцарь стерпеть не смог – он разом порвал с англичанами и предложил свой меч Карлу Валуа. В случае назначения его коннетаблем он пообещал Карлу убедить своего старшего брата Жана Пятого выйти из труасского договора и признать молодого Валуа истинным королем Франции.
Сомюрский мир, подписанный в октябре 1425 года между Карлом Седьмым и Жаном Пятым, определил новое профранцузское направление Бретани.
Единственным человеком из окружения Буржского короля, который не пожелал признать Артюра де Ришмона коннетаблем Франции, был Орлеанский Бастард. В одном из писем на родину, сводному брату, Карл Орлеанский упомянул о встрече с де Ришмоном, о его двуличности и порочной непостоянности.
– Рано или поздно он откажется от вас, государь, и я не могу смириться с его появлением при вашем дворе! – грозно бросил Орлеанский Бастард своему сверстнику и другу детства – Карлу Валуа.
– Но такова моя воля, Жан, – бледнея, воскликнул тот.
Карл Орлеанский, плененный рыцарь и поэт, был авторитетом для сводного брата – Бастарда, но не для Карла Валуа – для последнего английский пленник являлся опасным соперником.
– И все же – не могу, – Орлеанский Бастард тяжело посмотрел на своего товарища. – И не хочу, государь.
Между ними уже случались разногласия и прежде. В 1422 году Орлеанский Бастард взял себе в жены Марию де Луве, дочь председателя суда Буржского королевства, у которого были столкновения с молодым королем. Семья де Луве была на грани опалы. Бастард встал на сторону жены.
И тут – еще одно свидетельство явной непокорности.
– Тогда нам придется расстаться, – сказал король.
Это было высказано в форме предположения, с улыбкой на бледном лице и холодными глазами.
– Пусть будет так, – кивнул Орлеанский Бастард.
Через несколько дней он уехал в Прованс – его отъезд двор единодушно назвал ссылкой.
В том же 1425 году случилось событие, которому в дальнейшем суждено будет изменить ход англо-французских отношений, и далеко не в пользу Франции. И виной тому, хоть и несознательно, был все тот же Артюр де Ришмон. Он слишком широко открыл дверь, шагнув в Буржское королевство, и за ним прошла тень. На вид – грациозная, как тень крадущейся кошки, но на деле – устрашающая, грозная, смертельно опасная, как ищущий под покровом темноты добычу беспощадный зверь. Любой, знай он правду об этой тени, захлопнул бы перед ней дверь.
Уродство и долгий плен сделали Артюра де Ришмона нелюдимым, вспыльчивым, грубым. Рыцарь до мозга костей, он не любил бесконечные светские рауты, и потому ему нужен был тот, кто смог бы стать его правой рукой при дворе Карла Валуа. Его избранник-земляк приглянулся де Ришмону рассудительностью, а главное тем, что пообещал во всем его поддерживать, пока сам де Ришмон будет воевать против Бедфорда.
Так, в один из осенних дней коннетабль представил двору Карла Валуа знатного бретонца, родственного семейству д, Альбре, крупного землевладельца и опытного финансиста, перспективного политика и гениального лицемера, который просто рвался, иначе не скажешь, служить молодому королю.
– Герцог де Ла Тремуй, – держа руку на эфесе меча, произнес человек-лягушка.
Вид коннетабля пугал Карла Валуа, но молодой король терпел – Артюр де Ришмон совершенно искренне обещал ему встать стеной перед натиском англичан.
В залу вошел человек, мало похожий на тех, кто окружал Карла Валуа с детства. Тот, кого представил грубоватый де Ришмон, был прямой его противоположностью. Сама изысканность! Легкость. Изящество. Расшитое золотом и подбитое мехом куницы изумрудное сюрко, щегольские сапоги из мягкой кожи, дорогой пояс из кожи крокодила и кривой арабский кинжал в серебряных ножнах. Лицо Ла Тремуя было ухоженным и чистым, как у самого Карла Валуа, который очень о том заботился, хотя прыщи время от времени досаждали ему. А ведь он не глотал пыль на дорогах войны, сетовал про себя король, не кутался днями и ночами напролет в плащ перед вражеской крепостью, взятой в осаду, и ежедневно принимал ванну с восточными благовониями.
– Ваше величество, – низко склонившись, проговорил Ла Тремуй музыкальным голосом, который абсолютно точно сочетался с его внешностью. – Молва о вашем дворе разнеслась по всей Европе! Даже в Италии говорят, что двор такого просвещенного монарха, как вы, не уступает двору Карла Великого!
Для тщеславных королей никогда не бывает много лести! Даже самой наглой и бесцеремонной…
– Хотелось бы, герцог, чтобы ваши слова были правдой, – улыбнулся Карл Валуа словесному реверансу. – Если вы еще для этого что-нибудь сделаете, буду вам только благодарен.
Он был красив и хорошо сложен, этот Ла Тремуй, но в нем не наблюдалось и капли той грубости, которая так и лезла из капитанов, окружавших Карла Валуа. Было видно, что мечу герцог предпочитает диалог, стреле – меткую фразу, доспехам – роскошную одежду мирного человека. Но что могло быть у них общего с де Ришмоном? – спрашивал себя Карл Валуа, сам еще не догадываясь, насколько правомерен его вопрос.
Ла Тремуй купил Буржского короля сразу, и с потрохами.
Карл Валуа был осторожен и нерешителен, как политик, часто менял свои планы; Ла Тремуй готов был представить эту осторожность и нерешительность в глазах самого Карла – величайшим стратегическим талантом. Карл Валуа боялся покушения на свою жизнь и просто боялся самой жизни, Ла Тремуй давал понять, что это и есть необходимая для любого государя осторожность. Карл Валуа уже не надеялся разбить англичан и бургундцев, все теснее окружавших его территории, хотя и не сознавался в этом, Ла Тремуй дал понять государю, что все можно решить мирным путем. Пора вложить мечи в ножны и сесть за стол переговоров.
– Государь, – вкрадчиво говорил он, – всем известно, что вы один из самых образованных людей в этом государстве. И кому, как ни вам, почитателю латинских авторов, великих мудрецов, знать, что побеждать можно не только варварским методом наших предков – изрубив кого-нибудь на куски, но искусством дипломатии. Марк Туллий Цицерон мог одной речью, да что там речью – словом бросить на лопатки своего противника. Для того нам и даны ум и язык, чтобы повергать наших врагов. Усмирять их. Тысячу лет Византия пользовалась этим искусством – и редко проигрывала! А Венеция? Несколько островков управляли половиной цивилизованного мира! Копье и меч зачастую могут только испортить дело. Не стыдно брать пример с великих – стыдно не замечать этих примеров!
Его фразы покоряли Карла Валуа. Речи Ла Тремуя проливались бальзамом на изболевшуюся душу молодого человека, до этого только и слышавшего от своих рубак-капитанов: «Война, осада, война! Чертовы бургундцы, проклятые англичане! Нам нужны люди, государь, мы им покажем! Осталась решающая битва! Перебьем всех! Никого не оставим!» А потом – поражение. И все сначала. Война и осада. Осада и война.
И вот наконец-то появился единомышленник! Мудрый, опытный, проницательный, а главное – преданный.
Одним словом, они нашли друг друга. Ногти Карла Валуа ломались, хотя он очень заботился о маникюре. Ногти же Ла Тремуя сверкали, как у дорогой куртизанки. Но при этом герцог искусно владел мечом, метко стрелял из лука, великолепно играл в серсо, но еще лучше вел увлекательную беседу.
Двор даже не успел оглянуться, как герцог Жорж Ла Тремуй стал первым министром Буржского королевства. Иоланда Арагонская попыталась помешать этому, но первый раз в жизни натолкнулась на такую непробиваемую стену, что насторожилась: она просто не узнавала в человеке, сидевшем на троне, своего пугливого зятя.
– Я – король, матушка, – ледяным голосом сказал Карл Валуа на ее замечание, – и мне решать, кто будет в моем ближайшем окружении, а кто нет. – Последние слова прозвучали как угроза. Впервые тогда она увидела в глазах молодого человека этот недобрый огонек. – Не вам решать, а мне!
Королева четырех королевств, в чьем списке Франция не значилась, отступила.
С некоторых пор стоило коннетаблю увидать короля в обществе своего протеже, как рыцарь начинал нервничать. Он привлек этого щеголя не для того, чтобы тот потакал юнцу в его слабостях! Ла Тремуй должен был поучать Карла Валуа, как ему отомстить англичанам за оскорбительный договор в Труа, а заодно и за нанесенное сыну Бретонского герцога оскорбление!
Но у герцога Ла Тремуя, как показало время, оказались другие планы – и они были прямо противоположны планам рыцаря Артюра де Ришмона.
При буржском дворе у Ла Тремуя неожиданно оказался страстный единомышленник. Им был архиепископ Реймсский Реньо де Шартр.
– Если мы будем союзниками, ваше преосвященство, нашей силе не будет равных. – Ла Тремуй умел откровенничать с теми, с кем это было позволительно и не опасно. – Согласны ли вы со мной?
Реньо де Шартр, не обладавший такой магией речи, умением завладевать душами людей, как первый министр, раздумывал недолго. Ему тоже не хотелось затяжной войны. Он был первосвященником Буржского королевства, разве этого мало? И разве он, священнослужитель, не должен был заботиться о мире в своей огромной епархии? Конечно, должен! А о такой серьезной поддержке, как Жорж Ла Тремуй, он даже не мог и мечтать.
– Почему англичане так ненасытны? – говорил своему новому союзнику первый министр. – Точно голодные львы! – Жорж Ла Тремуй недоумевал совершенно искренне, без тени лукавства. – Неужели нельзя разумно поделить Францию? Англичанам – Гиень и Нормандию; Пикардию и часть Шампани – бургундцам, нам – все остальное. Луара и Сена, чем не граница для трех государств? Но нет, англичане вбили себе в голову, что они должны заполучить всю Францию. Вот оно – духовное наследие Генриха Пятого! Подавай им весь пирог без остатка. Где справедливость, ваше преосвященство? Это противоречит здравому смыслу. Даже Господь велел делиться!
Если бы они оба были светскими людьми или, напротив, – духовными, Реньо де Шартр еще бы призадумался: все равно кто-нибудь из них, поставив другому подножку, да рванул бы на финишной прямой и стал первым в глазах Карла Валуа! Но тут – другое дело. Они с Ла Тремуем были как две стороны одной монеты. Одна сторона – светская, другая – церковная. Обратится Карл Валуа к одной стороне и спросит: «Не стоит ли мне поделить Францию между моей персоной, англичанами и бургундцами?» Открытая сторона ему ответит: «Разумеется!» Подбросит юнец монетку, обратится к другой стороне с тем же вопросом – и та ответит точно так же. Вот она – священная гармония светской и церковной власти!
Артюр де Ришмон не сразу понял, какую змею он пригрел на своей груди. А когда понял, оказалось, что он опоздал. Жорж Ла Тремуй был ослепительно учтив и галантен с дамами двора, да и к каждому из первых мужей королевства нашел свой подход. Рауля де Гокура назвал достойнейшим рыцарем Франции, молодому и пылкому графу де Клермону пообещал великие подвиги, которые сделают его вторым Ахиллесом, маршалу де Буссаку напророчил будущее Геркулеса. Правда, в подробности вдаваться не стал, тем более что вояка де Буссак и не потребовал бы этих самых подробностей. Артюр де Ришмон все еще пытался настроить короля на войну, но тот упирался все более агрессивно.
– Да что он себе позволяет?! – однажды в гневе бросил Ла Тремуй своему государю, имея в виду земляка-бретонца. – Мы готовимся к тому, чтобы прекратить эту войну и решить все миром, а граф? Он что, хочет, чтобы все ходили с такими же физиономиями, как у него?
На Карла Валуа этот довод подействовал весьма убедительно. Когда в очередной раз Артюр де Ришмон заговорил о будущей решающей битве, Буржский король вспыхнул:
– Я не желаю войны, граф! Я и Ла Тремуй настаиваем на мире с англичанами. Временном мире…
– Мир с англичанами? – вскипел Артюр де Ришмон. – Вы и Ла Тремуй? Этот прохвост? Волк с сердцем лисицы? Этот двуличный негодяй? Невероятно!
Первый министр вскоре узнал об этом разговоре. Он только скорбно покачал головой:
– Подумать только, из-за этого человека вы отказались от братской любви! – Он говорил об Орлеанском Бастарде, поселившемся в Провансе. – Господи Иисусе…
На переживания Ла Тремуя жалко было смотреть.
Захват Понсорсона было первой и последней удачей Артюра де Ришмона на посту коннетабля Франции. В 1427 году Карл Валуа дал понять де Ришмону, что больше не нуждается в его услугах. За глаза поставили ему в укор и позорное поражение у бретонского городка Сен-Жак-де-Бёврон в прошлом, 1426 году. Шестнадцатитысячная французская армия, оснащенная тяжелой артиллерией, успешно штурмовала город и наделала в стенах немало брешей. Поздно вечером, оставив небольшое число защитников крепости охранять проломы, англичане, которых было раз в пять меньше, чем противника, отважились на отчаянный шаг. Они незаметно вышли из Сен-Жак-де-Бёврон и с оглушительными криками «Солсбери!» и «Святой Георгий!» напали на французов с тыла. Войско Артюра де Ришмона, не ожидавшее такого подвоха, Бог знает что подумав, дрогнуло и побежало. По дороге часть утонула в окрестных озерах. Сам Артюр де Ришмон едва спасся. Обвинение получилось оскорбительным, и коннетабль покинул Бурж. Многие при дворе вздохнули свободно – бретонский рыцарь часто был груб и нетерпим. И конечно, ему и в голову не приходило делать комплименты опытному де Гокуру и тем более юному де Клермону.
Иоланда Арагонская не поддержала эту отставку, но вовсе не из-за любви к де Ришмону. Любое пространство, которое освобождалось подле молодого короля, немедленно занимал вездесущий Жорж Ла Тремуй.
Артюр де Ришмон был обидчив и мстителен, и забывать об этом было неосмотрительно. Карл Валуа, еще будучи дофином, уже испытал на себе характер де Ришмона, когда в 1420 году тот по серьезной причине вышел из лагеря арманьяков и примкнул к англичанам, затем то же прочувствовал лорд Бедфорд, когда отобрал у де Ришмона его графство. И теперь Карл Валуа вновь наступил на те же грабли, отняв у бретонского рыцаря меч коннетабля. Человек-лягушка, как его прозвали при буржском дворе, помчался в герцогство Бретань к старшему брату Жану Пятому, на которого имел большое влияние, и убедил его расторгнуть Сомюрский мир и вновь примкнуть к англо-бургундской коалиции.
– Предатель, подлый предатель! – позже кричал Карл Валуа, потрясая тощими кулаками и расплескивая жидкие волосы. – Вот кто заслуживает возмездия!
Ничто так не могло усладить слух Ла Тремуя, как вопли коронованной особы, находившейся в его попечении.
– Видит Бог, другого я и не ожидал от этого человека, – печально произнес первый министр. Он оскорбленно поднял голову – да так высоко, что его подбородок оказался едва ли не на одном уровне с кончиком носа. – Вот оно – хваленое рыцарское благородство Артюра де Ришмона!
Его пафосу мог позавидовать любой греческий актер!
Сразу после того как Карл Валуа порвал с бретонцем, он вспомнил о своем кузене – Орлеанском Бастарде. Кто, как ни Жан, несмотря на молодость – проницательный и мудрый (конечно, не без помощи Карла Орлеанского), предугадал их короткий роман с де Ришмоном.
А ведь Бастард был предан его «буржской» короне, пока еще не Бог весть какой значительной…
Читать бесплатно другие книги:
