Я, оперуполномоченный Ветер Андрей
– Вера, ты вспомни, на кого я стал похож «на земле»-то! Я спокойно разговаривать разучился. У меня от человеческого лишь оболочка была. Остальное – оголённые нервы. Меня любое замечание приводило в бешенство, я на людей с кулаками готов был бросаться.
– Но ведь не бросался, – заметила Вера.
– Очень трудно оставаться человеком, ежедневно соприкасаясь с мерзостью. Но возможно, – строго проговорила старушка. – Всё зависит от воспитания, от образованности человека. Заметьте, я сказала: не от образования, а от образованности. Вы понимаете, о чём я говорю?
– Не совсем. Разве может человек, получивший образование, оставаться необразованным? – У Виктора на лице застыло наивно-растерянное выражение, и Вера улыбнулась, увидев его глаза. Её по-прежнему удивляло, насколько наивным оставался Виктор в некоторых вопросах, несмотря на то что угрозыск давно должен был превратить его в абсолютного циника.
– За долгое время, пока я работала преподавателем, я видела многих людей, которые пришли необразованными в учебное заведение и ушли такими же, хотя и получили диплом.
– Но ведь они получают знания.
– Знания, дорогой мой, похожи на книги, расставленные на полках. Один живёт в окружении этих книг и даже не догадывается, что его окружает, хотя он сам купил всё это литературное богатство. Другой всё прочитал, многое запомнил и даже умеет процитировать что-нибудь, но на самом деле ничего не понимает; прочитанное продолжает стоять внутри него такими же отдельными от него книгами, хотя он знает, где что написано. Этот человек грамотен, но мало что понимает. Он просто носит с собой всё, что ему довелось узнать, но знания его по своей сути мертвы. А есть те, которые из самой крохотной капельки информации умеют выжать всё без остатка и осмыслить её, впитать в себя, чтобы информация стала живой, действенной. Они умеют мыслить широко, а не формально цитировать прочитанное и зазубренное однажды… Вот таким людям я бы доверила любую работу…
«А я какой?» – подумал Виктор.
Когда Егоров, начальник 2-го отдела МУРа, попросил у Носова дать ему двух лучших оперов из района, себе он намеревался взять только одного. Другого же планировал отдать в отдел, где была вакансия, – радел за ближнего.
Так Смеляков попал к Виктору Александровичу Иванову, начальнику 3-го отдела МУРа. Этот отдел занимался борьбой с разбоями, грабежами, кражами государственного имущества и мошенничеством.
Иванов прочитал личное дело Смелякова и удовлетворённо кивнул.
– Что ж, личное дело у тебя хорошее, – сказал он, закрыв папку. – Судя по твоим аттестациям, ты достаточно активно раскрывал преступления, работал с агентурой. Парень, похоже, толковый. Мы тебя возьмём. Думаю, что никаких препятствий не возникнет. Сам-то настроен на работу?
– Ещё бы!
Иванов взглянул на часы и поднялся из-за стола.
– Для начала я тебя должен представить заместителю начальника МУРа, который курирует наш отдел. Зовут его Юрий Михайлович, фамилия Полонский. Мужик он строгий, любит за загривок потаскать, но без перегибов. Наверняка начнёт тебе вопросы задавать, устроит что-то похожее на экзамен, хотя это больше для того, чтобы просто показать, что тебе нужно ещё многое осмыслить. Ясно же, что всего ты знать пока не можешь…
Вопросы в кабинете Полонского посыпались сразу. На Виктора накатилось даже нечто вроде паники, столь знакомой студентам, когда их начинают спрашивать материал, «которого им не преподавали».
– А вот расскажи-ка мне, что такое оперативная комбинация. – Полонский прищурился, разглядывая Смелякова, и невозможно было понять, что сквозило в его взгляде: издёвка или желание выяснить, насколько сообразителен новичок. – Как ты понимаешь?
Смеляков смутился. «Что за вопрос? Как я могу объяснить то, что вполне понятно? Что он хочет услышать?»
Раньше он никогда не задумывался над подобными вещами – теоретизировать не любил. Подумав немного, он сказал:
– Использование сложившихся обстоятельств для реализации той информации, которая у нас имеется.
– Не совсем точно ты рассуждаешь. – Полонский откинулся в кресле. – Оперативная комбинация – это использование реально сложившихся и искусственно созданных условий и обстоятельств в реализации оперативной информации. Понял? Заруби себе на носу. Пригодится в дальнейшем.
«Реально сложившихся и искусственно созданных условий и обстоятельств», – мысленно повторил Смеляков, пытаясь понять, куда клонит начальник. А Полонский тем временем уже задавал другой вопрос, также поставивший Виктора в тупик, а затем – ещё и ещё. Смеляков совсем уже оробел, и тут Иванов сказал:
– Парень он толковый, поднатаскаем его, Юрий Михайлович.
Полонский кивнул.
– Хорошо, оформляйте его.
И лицо у него было такое, будто и не поставил он Виктора только что в неловкое положение своими вопросами.
– Смутил он тебя? – улыбнулся Иванов, когда они уже шагали по коридору.
– Да уж…
– Не робей. Всё в порядке, – сказал Иванов. – Сейчас я тебя познакомлю со старшим оперативной группы, где ты будешь работать. В группу входят три человека: старший опер и два опера у него подчинении. Опергруппа курирует двенадцать районов в городе, каждый опер – по четыре района.
Они вошли в кабинет.
– Это старший оперуполномоченный Максимов. – Иванов указал на сидевшего за столом мужчину лет сорока пяти. – Он возглавляет опергруппу, где ты будешь работать.
Максимов встал.
– Алексей Петрович, – назвался он и пожал Смелякову руку.
– Виктор, – ответил Смеляков.
– Ну вот, майор, ты ему расскажи всё подробно, когда должен приходить и куда, проведи по зданию, покажи, где канцелярия, машбюро, где учётная группа наша… – Иванов с беспокойством взглянул на наручные часы. – Словом, познакомь со всеми… А мне пора…
Он ушёл, а Максимов, потянувшись, спрятал лежавшую на столе бумагу в выдвижной ящик и посмотрел на Виктора.
– Это всё завтра. Сейчас уже шесть. Давай зайдём в пельменную, на Петровском бульваре, и там без суеты обо всём поговорим.
На улице сыпал мягкий густой снег. Белые хлопья витали в воздухе, словно заигрывая с прохожими. Иногда лёгкий ветерок подхватывал снежинки и взвихривал их, кружа под жёлтыми сгустками света фонарных столбов.
– Хорошо сегодня, спокойно, – говорил Максимов, глубоко вдыхая морозный воздух. – В такую погоду приятно пройтись, послушать, как снег скрипит под ногами… Нам сюда.
Он указал на дверь пельменной. Стёкла её витрин были наполовину покрыты толстым слоем льда и снега, и только в середине, где мороз не успел дорисовать своих причудливых узоров, различались мутные контуры посетителей. С внутренней стороны белели две крупные снежинки, вырезанные из бумаги и прилепленные конторским клеем на стекло по случаю Нового года. В помещении клубился пар, люди разговаривали громко, смеясь и перебраниваясь, кто-то шумно крякал, заглатывая очередной пельмень, обильно сдобренный горчицей, тяжело дзынь-кали массивные пивные кружки, гремели металлические ножки отодвигаемых стульев. Пробравшись к буфетчице, Максимов взял две тарелки с пельменями и пару кружек пива.
– Помоги! – кликнул он Смелякова.
Виктор донёс пиво, и они устроились за угловым столиком. Максимов достал из внутреннего кармана чекушку водки «Пшеничная» и живо разлил её по пивным кружкам.
– Ну вот, можем приступать, – констатировал он, подмигивая Смелякову. – Давай-ка за знакомство…
Сделав большой глоток и стряхнув пивную пену с губ, он сразу начал говорить.
– Что такое МУР? – Максимов подался вперёд и почти вплотную приблизился к Смелякову. – Это организация, где собраны самые высококвалифицированные кадры. Это ты должен запомнить сразу, чтобы понять всю меру ответственности, которая ложится на тебя, на муровца. Тут честь милицейского мундира ценится очень высоко. Попадаются, конечно, разные люди, каждого человека через лупу не рассмотришь. Случаются и ошибки в подборе кадров, и ошибки эти дорого нам обходятся. Но в основном тут работают настоящие профессионалы, хотя добиваться, чтобы в МУР приходили исключительно грамотные сыщики, отнюдь не просто. В районе ведь никто не хочет расставаться с хорошими сотрудниками. Они же стараются втюхать нам кого похуже, хорошие работники им самим нужны. Хорошие работники везде нужны… В управлении девять отделов, в каждом – в среднем по пятнадцать человек. Работа строится по определённым направлениям: убийства, грабежи и разбои, кражи и наркомания и так далее. Понял?
Виктор кивнул.
– Значит так, – продолжал Максимов, – приходить на службу ты должен в девять тридцать, потому что без пятнадцати десять начинается совещание у начальника отдела, где изучаются сводки по городу и решаются основные вопросы по работе отдела. Словом, это ты сам увидишь. Главное, не опаздывай. С самого начала приучись не опаздывать и приходи вовремя… В отделе у нас работает всего двенадцать человек, плюс к этому начальник отдела и его заместитель. Один из наших оперов занимается аналитикой, а остальные одиннадцать курируют районы. Преступлений в городе по нашей линии совершается не так уж много, потому что времена медвежатников ушли, сейчас сейфы почти никто не ломает. Но иногда всё-таки случается и такое. Слышал небось, не так давно из Ереванского банка увели полтора миллиона рублей? Виксаныч за задержание бандюков получил орден Красного Знамени. Понял?! И здесь без МУРа не обошлось…
Смеляков мысленно присвистнул: не часто в мирное время награждали таким орденом. Авторитет начальника отдела подскочил в его глазах сразу на невероятную высоту.
– На настоящий день, – продолжал Максимов, – у нас есть несколько серьёзных преступлений. Во-первых, кража с продовольственной базы в Бауманском районе, там украли чёрную икру на пятнадцать тысяч рублей, статья 93 прим, хищение в особо крупных размерах, рас-стрельная статья, как ты понимаешь. Сейчас на базе работает наша оперативная группа. Другое крупное дело – разбой на кассу РСУ: налетели, связали сторожиху и унесли всю зарплату. Но тут уже есть зацепочка: Иванов узнал в этой сторожихе жену Генки Сиськи.
– Генка Сиська? – переспросил Смеляков, улыбнувшись.
– Подельник Монгола. Про Монгола слышал? Крупная фигура в криминальном мире. Крёстный отец, если так можно выразиться… Ну вот, Виксаныч узнал эту сторожиху, ведь это он в начале семидесятых банду Монгола разрабатывал и всех их посадил. Им тогда дали от семи до пятнадцати лет. Монгол уже откинулся, Генка Сиська тоже должен на волю выйти. И версия у нас по этому делу такая: Генка Сиська кого-то из своих корешей, с кем на зоне мотался, прислал к своей бабе, ну, к сторожихе то есть, чтобы она указала, что и как провернуть. Так что мы пока эту версию отрабатываем…
Время за разговором пролетело незаметно.
– Ну вот, – подвёл черту Максимов, когда пиво было выпито, – завтра я тебя представлю всем-всем: в секретариате, машбюро и так далее. Познакомлю тебя с сотрудниками отдела, а затем поедем по районам, представлютебя руководству РУВД, кого ты будешь курировать.
Утром Смеляков уверенно вошёл следом за Максимовым в кабинет Иванова, где собрались сотрудники отдела. Кто-то сидел на диване, кто-то – на стульях. Иванова ещё не было.
– Добрый день, – бодро поздоровались они.
– Это наш новый сотрудник, – сказал Максимов. – Пришёл он к нам из Октябрьского РУВД. Будет работать в моей группе. Так что знакомьтесь: Смеляков Виктор Андреевич.
Виктор кивнул.
– Вот свободное место… – указал на стул худощавый, с большим носом, сотрудник, сидевший за отдельным столом. – Меня зовут Владимир Иванович, фамилия Савчук.
Я – заместитель начальника отдела.
Раздалась команда:
– Товарищи офицеры!
Все разом поднялись, на несколько мгновений сделалось шумно и оживлённо, пока отодвигались стулья, затем наступила тишина. Иванов двигался быстро, решительно. Окинув всех быстрым, цепким взглядом, он поздоровался, занял своё место и спросил:
– С новым сотрудником познакомились? Ну и хорошо, – и без лишних слов начал читать сводку по городу.
Смеляков за свою жизнь успел выслушать много сводок. Когда он впервые шёл на пост в ООДП, то был ещё совсем юнцом и не имел ни малейшего представления о размахе преступности. Зачитанная перед тем дежурством сводка по городу ошарашила его. Он не подозревал, что Москва кишела бандитами и шпионами. Но за пять лет работы Виктор свыкся с этим. Затем он услышал первую для него сводку в отделении милиции, и она поразила его не меньше. Оказалось, что информация, которую доводили до сведения постовых в ООДП, была лишь тонюсеньким срезом с огромной навозной кучи уголовного мира. Теперь же он услышал то, что показалось ему неразгреба-емой помойной ямой преступности.
«А ведь я немало повидал, знаю почём фунт лиха! – размышлял он, глядя на своего начальника. – У меня на участке столько творилось, что не дай бог кому из простых граждан узнать про это. Ну тут! В масштабе города! Можно просто сойти с ума!»
Но ещё больше его поразила вторая часть сводки – раскрытые преступления по городу. Их было много, и они тоже отличались масштабом. Смеляков жадно слушал, и с каждой минутой стиснувшее его поначалу отчаяние отступало, и он расправлял плечи, наливаясь чувством гордости и причастности к могучей семье сыщиков.
– …эта группа воров задержана, – читал Иванов, – у каждого по пять-шесть судимостей. Изобличены в совершении двадцати пяти квартирных краж за минувший год!.. Сотрудниками 2-го отдела МУРа в процессе проведения оперативно-разыскных мероприятий и следственных действий задержан гражданин Алфёров Николай Романович, подозреваемый в разбойном нападении на квартиру антиквара Жданова. У его сожительницы изъята часть вещей, похищенных с квартиры Жданова…
Так начался первый день.
Покидая кабинет, сотрудники отдела пожимали Смелякову руку, представлялись, желали успеха. Никогда прежде Виктор не слышал так много «ни пуха ни пера» и никогда не чувствовал себя так спокойно и почти уверенно. Доброжелательность обстановки сделала своё дело.
– Витя, – окликнул его Максимов и подвёл к коренастому человеку с непослушными рыжеватыми волосами. – Познакомься. Это член нашей опергруппы капитан Веселов Игорь Владимирович. Ну вы ещё успеете поговорить, а сейчас пойдём в секретариат, представлю тебя девочкам, в канцелярию заглянем…
Знакомясь с организацией труда на новом месте, Смеляков обнаружил, что в МУРе всё было совсем не так, как в отделении милиции. «На земле» он был просто волком, не только всё время вынюхивавшим что-то и безудержно гнавшимся по следу, но и злобно оскалившимся в неустанной борьбе за свои интересы. «На земле» приходилось всё делать самому. В МУРе же всю мелочёвку делали вспомогательные структуры.
Находившись по бесконечно длинным коридорам, Смеляков в конце концов вернулся вместе с Максимовым в кабинет их группы. Игорь Веселов что-то вычитывал в раскрытой перед ним толстой папке и покачивал головой.
– Продвигается? – спросил Максимов.
– Да тут такая труха, если честно, что просто мутит… Куда они все раньше смотрели?
Веселов принялся рассказывать о деталях весьма жуткого дела, но при этом сыпал шутками, и казалось, что он излагал сюжет какого-то французского кинофильма, где всё было несерьёзно, хотя направо и налево летели пули и на каждом шагу бились сталкивавшиеся автомобили. Игорь производил впечатление человека несерьёзного, любил побалагурить, подтрунивал над всеми, любил потискать женщин. Но все, кому довелось с ним работать, знали, что за всей этой лёгкостью и кажущейся поверхностностью в общении скрывалась холодность трезвого ума. Про Веселова говорили, что для него не бывает безвыходных ситуаций и что он в самом трудном положении оставался невозмутимым и принимал единственно правильное решение.
Большинство сотрудников МУРа ехали на работу через станции метро «Горьковская»[17] и «Пушкинская», а оттуда пешком шли по Петровскому бульвару до знаменитой Петровки. Это было величественное зрелище – плотный поток людей в милицейской форме и гражданской одежде заполонял тротуары, и в те минуты казалось, что город населён только милиционерами. Фуражки, погоны, блестящие пуговицы на серых и зелёных шинелях – всё это нескончаемой лавиной оплывало кинотеатр «Россия»[18] с обеих сторон, втекая в тесное пространство бульвара. Гомон голосов, шум шагов и хруст снега под ногами перекрывали гул проезжавших автомобилей, а над клокочущей человеческой массой вился в морозном воздухе густой пар и сигаретный дым. Разглядывая шагавших людей, Смеляков узнавал некоторые лица. Работа «на земле» не раз приводила его на Петровку, поэтому кое-кого из сотрудников МУРа он знал в лицо.
– Смеляков! – услышал Виктор чей-то голос.
Обернувшись, он увидел капитана Шкурина, того самого капитана, который когда-то учинил ему разнос за недопустимое свободомыслие на комсомольском собрании.
– Здравствуйте, – кивнул Виктор, не испытывая ни малейшей радости от встречи.
Шкурин протянул руку, и Смелякову пришлось пожать её.
– Как дела, сыщик? – Капитан вывернул шею, стараясь заглянуть Виктору в глаза.
– Всё хорошо… А вы сюда по делу?
– Да я ведь теперь тут лямку тяну, – бодро и, как показалось Виктору, с подчёркнутой важностью ответил капитан, – в Управлении по политико-воспитательной работе. Меня почти одновременно с тобой перевели… Кстати, скажу тебе прямо, я был против твоей кандидатуры. Нет в тебе идеологического стержня. Я хорошо помню нашу с тобой беседу, Смеляков. А вот ты, похоже, всё позабыл и мыслишь по старинке… А ведь я оказался прав. Видишь, что происходит в наших рядах? Партия очищается от негативных элементов. Пришло время, и партия дала приказ начать перемены. А ты бежал впереди паровоза, не слушал меня.
– Лично я не вижу никаких настоящих перемен. И вообще не понимаю, что сейчас происходит. Перетряска какая-то, а по сути ничего не меняется. Кадровая чехарда. Одних людей убирают (кстати, вовсе не худших), на их место ставят других, которые порой и не знают специфику нашей работы. Только видимость перемен, а самую гниль-то никто не трогает.
– Ты опять за старое! Умнее других себя считаешь? А вот я думаю, что старшие товарищи сами знают, с чем надо бороться в первую очередь. – Шкурин начал раздражаться, радушие покинуло его. – Я же говорил, что нельзя переводить тебя в МУР! Все в районе только дифирамбы тебе пели, чуть ли не лучшим опером во всём розыске называли! Ну, допустим, силён ты в своём деле, однако политически ты абсолютно не соответствуешь требованиям времени! Не схватываешь главного, не понимаешь основного! Сейчас придут новые люди, новые кадры, всё изменится, всё будет хорошо!
Смеляков не отвечал, шагал молча.
– Ладно, – уже у ворот МУРа капитан примирительно похлопал Виктора по плечу, – не дуйся. Я же лично против тебя, как человека, ничего не имею, хоть и критикую твои взгляды. Только за дело радею…
– Я вас понимаю, товарищ капитан.
– Что ты заладил: «товарищ капитан» да «товарищ капитан». Я к тебе на «ты», а ты продолжаешь мне «выкать». Давай запросто, на «ты», Смеляков. Мы ж почти в равных должностях. Можем по-простому. Меня зовут Владислав. Ты небось и не помнишь.
Виктор и впрямь не помнил имени Шкурина, в памяти сохранилась только его многозначительная фамилия.
– Что ж, пусть на «ты», – кивнул он.
– Ты заходи ко мне, потолкуем с тобой на эту тему. С твоими мыслями в МУРе работать нельзя. На каком ты этаже?
– На четвёртом.
– А я на третьем устроился. Заходи ко мне в управление, кабинет 342.
– Ладно, как-нибудь загляну.
– Да не «как-нибудь», а побыстрее, Смеляков. Ты меня понял? В каком ты кабинете?
– В 431-м…
Тут Шкурин увидел кого-то и, прощально махнув Виктору рукой, бросился в сторону, громко здороваясь и стараясь подстроиться под шаг идущего и почти не обращавшего на него внимания человека в форме подполковника.
Поднявшись на этаж, Виктор встретил в дверях кабинета Максимова.
– Как настроение? – спросил Алексей.
– Прекрасное, – ответил Смеляков и улыбнулся, неприятный осадок от разговора со Шкуриным как рукой сняло. – Тут хочется работать. И главное, что здесь не придётся больше заниматься очковтирательством.
– Не придётся? – Лицо Максимова приняло кислое выражение. – Рано радуешься, Витя. Не торопись, столкнёшься ещё с этой казуистикой не раз. Просто у нас статистика раскрываемости присутствует несколько в другом виде. От статистики никто уйти не может. И повлиять на неё мы не можем. И каждый раз, когда всплывают «плохие» цифры, начальник отдела вызывает тебя и вставляет тебе по полной программе: «Что-то статистика в этом районе у нас фиговенькая. В чём дело-то? А ну поезжай и разберись на месте. Валяй к начальнику ОУРа, спроси у него…» Но мы же все «на земле» работали, знаем, откуда ноги растут у этой статистики. И знаем, что у начальника ОУРа и без наших вопросов голова болит из-за этой грё-баной статистики…
– А я-то уж понадеялся, что здесь этого нет, – горько ухмыльнулся Смеляков.
– Все мы в одном котле варимся… Но есть одна отдушина. Здесь можно заниматься серьёзными делами, – успокоил Максимов. – Другое дело, что обстановка нынче в МУРе сложная.
– Почему?
– Потому что в стране обстановка непростая. Такие ситуации случаются, но крайне редко. Сильных перетрясок в МУРе не было со времён Хрущёва.
– А что происходит-то? – не понял Виктор.
– Перетряска кадров. Как только после смерти Брежнева генсеком стал Андропов, он сразу убрал Щёлокова с поста министра внутренних дел. Ты же знаешь, что между МВД и КГБ отношения давно не в меру натянутые. Об Андропове, хоть он и бывший председатель КГБ, многие отзываются хорошо, говорят, он толковый мужик, но только это не убавило его рвения почистить командные высоты в МВД. И начал он пихать всюду своих людей. На место Щёлокова поставил Федорчука, председателя КГБ, а этот, в свою очередь, потащил к нам своих людишек… У нас их «двадцатипятитысячниками» прозвали, как называли коммунистов, посланных на заре советской власти в деревни для проведения коллективизации. Те были специалистами на фабриках и заводах, но ни хрена не смыслили в сельском хозяйстве, а эти специалисты контрразведки ни шиша не понимают в милицейском дерьме. У нас теперь всюду на руководящих постах в МВД сидят чекисты, вплоть до районных управлений дошли, но «на землю» всё-таки не опустились. Наверное, чтоб не мараться, не влезать в грязь.
– Если не поработать «на земле», – подхватил Смеляков, – то в нашем деле ничего понять невозможно.
– Вот и я про то же… А вообще-то чекисты пришли в ГУВД, как завоеватели на чужую территорию. Не знаю, как они намерены работать тут. Они же в нас настоящих врагов видят. Уже состряпали громкое показательное дело.
– Какое дело?
– На двух сыщиков, – Максимов вздохнул, – за то, что они якобы ставили перед своими агентами задачу подбирать домушников, давали им наводки на квартиры, те их взламывали, а сами по горячим следам их брали, поскольку знали наверняка, чьих рук это дело. В общем, возбуждено дело, могут запросто посадить. Словом, происходит чёрт знает что!.. Руководство наше стоит до последнего, потому что в действительности никакого нарушения закона там не было, просто агент был отличный и работал исключительно хорошо. А они вон как всё перевернули! С ног на голову поставили! Недавно потребовали провести партсобрание и исключить их из партии. Все единодушно проголосовали против. Сейчас этот вопрос вынесен по требованию Гришина[19] на бюро горкома. Вот такие пироги…
– Как же быть?
– Дёргаться не надо, время всё расставит на свои места. Мы просто должны выполнять свою работу… Видишь ли, разница между чекистами и милиционерами в том, что мы находимся в непосредственном соприкосновении с преступностью. Они же являются в своём роде вторым эшелоном. А теперь пришли к нам, потому что кто-то бросил идею, будто милиция не справляется со своими задачами. Посмотри, что происходит в Москве: дело Соколова, дело Трегубова. Нам говорят: милиция не справилась с этой задачей, а КГБ сумел взять преступников! Но только такие разговоры – от лукавого. Уж я-то знаю ребят из УБХСС, которые работали по тем делам. У них материалов было – груды. Но никто же не позволял им реализовать те материалы, потому что Соколов, Трегубов и иже с ними – советская номенклатура. А мы – ГУВД – являемся структурным подразделением Исполкома Мосгорсовета. И кто же позволит нам заваливать наших же начальников? Для этого должна поступить команда с ещё более высоких кресел. А КГБ – контора более свободная в этом смысле. У них строгое подчинение по вертикали. Они не замыкаются на местную власть…
– Почему же так получилось, что МУР более зависим?
– С Хрущёва пошло. Он то сливал вместе госбезопасность с милицией, то снова разъединял их. Перетряски шли постоянные. А в связи с тем, что шла борьба с пережитками культа личности, Хрущёв решил поставить карательные органы под советский и партийный контроль. Поставить-то поставил, но почему-то МВД попало просто под каблук исполкомам, а гэбэшники каким-то образом остались в стороне, хотя все кошмары репрессий – именно их рук дело. И вот теперь КГБ – самостоятельная структура, так сказать, вооружённый отряд партии, а мы с тобой входим в структуру Моссовета и превратились в инструмент прогнившей бюрократии и теневых дельцов. Сейфы ломятся от оперативных материалов, а сделать мы ничего не можем. Вот отсюда и рождаются разговоры о коррумпированности МВД. А как оно может не быть коррумпированным? Рыба-то гниёт с головы. А у нас голова – советская номенклатура. Когда исполкомовские начальники на местах чудят, то милиция тут бессильна. Вот такая ситуация у нас сложилась… В каждой губернии своя законность… К нам сейчас пришёл из Московского управления КГБ полковник Бугаев Алексей Прохорович – заместителем начальника ГУВД по оперработе. Посмотрим, что из этого выйдет… Но я лично думаю, что они, если они люди умные, то, разобравшись во всём, будут делать то же, что и мы… К сожалению, бытие определяет сознание. А те, которые постараются идти напролом, тех система просто выдавит. Но кое-что они уже привнесли, – Максимов скептически ухмыльнулся, – теперь мы с тобой не инспекторы уголовного розыска, а оперуполномоченные… Вернули нам старое название должности…
Виктор в задумчивости потёр лоб и посмотрел в окно.
На балкон третьего этажа в доме напротив вышел, неуверенно ступая, старик в накинутой на плечи шубе. Закрыв глаза, он взялся за перила и переминался так с ноги на ногу некоторое время, вслушиваясь в шум улицы. Возле него стоял молодой человек и бережно придерживал за локоть, то и дело поглядывая на старика и поправляя на нём то меховую шапку, то воротник шубы.
– Знакомое лицо, – сказал Смеляков. – Кто это?
Максимов повернулся к окну и увидел старика, окутанного морозным паром.
– Ильинский, – буднично пояснил он. Судя по тону, он уже привык отвечать на один и тот же вопрос посетителей. – Игорь Владимирович Ильинский.
– Актёр? Тот самый?
– А что тебя удивляет? Он здесь живёт, в 1-м Колобовском переулке. Его балкон прямо напротив нашего окна. Будешь лицезреть его ежедневно.
– А кто рядом с ним?
– Кто-то из его студентов. Они постоянно вокруг него. Ещё не раз увидишь, как они выгуливают старика. Поздороваешься с ним бывало, а он ничего не слышит, пожалуй, и не видит тоже. Шагает еле-еле. А студенты за него отвечают, улыбаются, раскланиваются, отвечают на вопросы.
– Да, совсем старый, – произнёс Смеляков, продолжая разглядывать легендарного актёра, который довольно жмурился на выглянувшее зимнее солнце. Наблюдая за Ильинским, Виктор улыбнулся: «Вот он стоит передо мной, немощный, слепой, дряхлый, а я помню его неугомонным живчиком по немым ещё фильмам. Такой плотненький был попрыгунчик. Он считался чуть ли не русским Чарли Чаплином, его целовала Мэри Пикфорд… Вот он, живой дух минувшего века, свидетель эпохи первых кинокартин, первых автомобилей, первого радио. Как странно, что он сейчас рядом со мной, всего лишь по другую сторону переулка. Иногда мне кажется, что с такими людьми физически невозможно соприкоснуться, потому что они принадлежат другому миру, почти ненастоящему. И всё же вот он, знаменитый Игорь Ильинский… И уже совсем не похожий на себя прежнего…»
В тот вечер Виктору выпала редкая удача. Игорь Весе-лов сумел раздобыть четыре билета в «Ленком» на «Юнону и Авось». Билеты появились настолько внезапно, что он, вертя их в руках, остановился перед Смеляковым и растерянно проговорил:
– Вить, представляешь? Вот подфартило-то. Четыре билета на «Юнону»! Надо кого-то позвать.
– Позови меня с женой, – тут же среагировал Смеляков.
– Держи! – Веселов протянул ему два билета. – А мне надо кого-нибудь из девчонок вызвонить. Кого же?.. – Его лицо сделалось сосредоточенным. – Тут кого ни свистни, на «Юнону» ведь любая помчится. Нужно прикинуть, как этим лучше воспользоваться…
Спектакль был громким в любых смыслах этого слова, посмотреть его мечтали все. Смеляков дозвонился до Веры и сообщил ей о планах на вечер.
– Ты как? Пойдём? – спросил он. – Или у тебя какие-нибудь дела допоздна?
– Ты что, Витя! Да я все дела брошу, раз можно на «Юнону» сходить. Только вот переодеться не успею. Придётся обойтись без вечернего платья.
– Да и я не во фраке…
Весь день прошёл под знаком предвкушения грядущего удовольствия. Веселов со Смеляковым просидели на работе «под завязку» и со службы направились прямо в театр. До «Ленкома» было ещё далеко, а на улице уже то и дело слышался вопрос: «Лишнего билетика не найдётся?» Чем ближе к театру, тем чаще звучал вопрос. Перед дверьми колыхалась плотная, подвижная, похожая на живой организм толпа желающих попасть на спектакль. Они кидались на каждого, кто опускал руку в карман за билетом, облепливали со всех сторон, отталкивая друг друга и наперебой тараторили: «Не продадите билетик?» Многие пришли сюда давно и успели продрогнуть на морозе, но продолжали терпеливо ждать. Кутаясь в поднятые воротники, они зорко следили за всеми, кто приближался к театру, надеясь первыми увидеть того, у кого вдруг окажется лишний билет. Страсть москвичей к театру могла сравниться разве что со страстью к футболу.
Сначала Виктор увидел Веру. Она вынырнула из тёмной человеческой массы и помахала рукой.
– Это моя жена, – представил он её Веселову.
– Очень рад, – приветливо улыбнулся Игорь. – Давно ждёте?
– Нет, я всё точно рассчитала. Минут пять назад приехала.
– А вот и она, – обрадовался Веселов, заметив в толпе свою знакомую. – Сейчас я вас познакомлю.
Он исчез на несколько секунд, а вернулся под руку с эффектной крашеной блондинкой. Волосы у неё были причудливо уложены на голове, и она, чтобы не испортить причёску, оставила голову непокрытой.
– Это Натусик, – представил Игорь, и блондинка улыбнулась, показывая крупные ровные зубы.
– Вы все в милиции работаете? – спросила она.
– Все, – кивнула Вера, чтобы не вдаваться в подробности.
– Очень мило! – Блондинка захлопала в ладоши. – Пойдёмте. Заглянем в буфет, выпьем шампанского… А вообще мне уже не терпится попасть в зал…
Спектакль их ошеломил. С самых первых минут на зал опускалось какое-то колдовское облако света и музыки, к которому, несмотря на условность декораций, примешивалось ощущение соприкосновения с далёким прошлым, просочившимся в зал вопреки всем законам природы. В левом углу зала, прямо перед сценой расположились рок-музыканты с электронными инструментами и мощной ударной установкой. Первая же мелодия, с невероятной громкостью обрушившаяся на зрителей, заставила Смелякова вздрогнуть. Звуки пронзили его насквозь, заполнили каждую клетку его существа, вывернули наизнанку и будто смешали со всем тем, что происходило на сцене, превратив его на время спектакля из человека в некую бестелесную субстанцию, сотканную из неуёмных чувств. Иногда ему казалось, что он видел себя со стороны и слышал, как охватившие его переживания пульсировали в пространстве, став частью музыки и частью метавшихся на сцене людей. Виктор наблюдал за собой и поражался, насколько, оказывается, он был подвержен влиянию искусства.
«Я сопереживаю им, – удивлялся он, жадно следя за актёрами, – хотя твёрдо знаю, что всё это не настоящее. И тем не менее они втянули меня в это лицедейство. Сердце моё колотится учащённо, я ловлю каждое их слово. И я боюсь приблизиться к концу. Не хочу, чтобы это прекращалось. Пусть оно продолжается вечность… Чёрт возьми, неужели мы все – дети в душе? Неужели нам мало настоящей жизни? Почему сердце с такой готовностью отдаётся красивой музыке, песням, танцам? Почему позволяет заворожить себя? Может, театр важнее настоящей жизни?»
– Сильно, – сказал он, когда после спектакля зрители вывалили лавиной на улицу, восторженно делясь впечатлениями.
– Я поначалу чуть не умерла, – призналась Вера. – Очень громко. Музыка ударила, как взрыв. У меня все внутренности завибрировали.
– Ленкомовцы всех за пояс заткнули, – задумчиво произнёс Веселов. – Надо же так сделать! Всё тут на месте. Ничего не выбросишь. И музыка, и стихи, и режиссура… Никогда не видел в театре ничего такого, чтоб вот так продирало до глубины души. – Веселов обнял за плечи Натусика. – Как тебе?
– Потрясно.
– Я иду и пытаюсь понять одну вещь, – заговорила Вера. – Ведь Караченцов и Шанина поют очень плохо. Но насколько же всё тонко сделано, что помощь музыкантов совсем незаметна.
– Какая помощь? – не понял Веселов.
– Они же берут на себя особо трудные места. Они подключаются везде, где Караченцов не может взять нужную ноту или где Шанина не справляется. Исключительно тонко построено. Ты вот даже не заметил этого.
– Не заметил, – признался Веселов и посмотрел на свою спутницу. – А ты заметила, Натусик?
Блондинка отрицательно качнула головой, но не проронила ни звука.
Они остановились возле ступеней, ведущих в метро.
– Ну что? Прощаемся? – спросил Веселов.
– Спасибо за билеты! – Виктор пожал ему руку. – А вы разве не на метро?
– Прокатимся на такси. – Веселов обнял свою подругу. – Не хочется после такого душевного подъёма трястись в метро.
– Может, мы тоже? – Виктор посмотрел на Веру. – На машине нам тут рукой подать.
– Давай, – согласилась она, – пусть праздник будет до конца…
Возвратившись домой, они всё ещё продолжали обсуждать «Юнону и Авось».
– А ведь о такой любви никто ещё не рассказывал. – Вера подошла к зеркалу и принялась изучать своё лицо, будто пытаясь обнаружить что-то новое.
– А как же Ромео и Джульетта?
– Там никто никого не ждал в течение сорока лет. Они умерли вместе, – возразила Вера. – А в «Юноне» любовь воплотилась в ожидание. Представь только, какова сила преданности Кончиты, что она продолжала ждать Резанова так долго. Никакой надежды уже не оставалось, а она ждала. Если бы он приехал к ней лет через пятнадцать-двадцать, он был бы уже стариком, а уж через сорок… Неужели она даже не думала об этом?
– Странная штука – любовь…
– Мне сейчас пришла кощунственная мысль: а нужна ли такая любовь людям? – Вера почти испуганно взглянула на мужа. – Витя, зачем такая любовь? Кому она приносит пользу?
– Писателям, – усмехнулся он. – О чём ещё можно так красиво рассказывать в книгах?
– А если серьёзно? Ведь людям лишь мучение достаётся из-за столь сильных чувств.
– Ладно ещё, если речь идёт о настоящих чувствах, – ответил он. – Тут можно понять, ведь чувства сродни болезни, от них так просто не отмахнёшься, не отделаешься в две секунды. А вот если дело просто в примитивной твер-долобости?
– То есть?
– Ну вот обещала она ему ждать, к примеру, и ждёт только потому, что обещала. Слово дала. Понимаешь? Воспитана она так: держать данное слово, даже если в этом нет никакой необходимости. Мораль обязывает. Что, если Кончита элементарно боялась нарушить данное Резанову слово? Набожна была… Мы же не знаем, как оно в действительности было.
– Не знаем, – согласилась Вера, – мы наслаждаемся красивой сказкой. И верим этой сказке. Значит, хотим в душе, чтобы такие чувства были возможны. «Аллилуйя любви!..» Как хорошо они пели!
– Как ты думаешь, почему искусство обладает силой? Почему оно завораживает?
– Потому… – Вера задумалась, – потому что оно говорит искренне. Я имею в виду настоящее искусство, а не примитивные агитки… Впрочем, искусство не бывает ненастоящим. Просто оно разное, многоликое…
– Но ведь не всё оказывает такое сильное воздействие, не каждая книга, не каждый фильм. Те же самые актёры в других ролях могут быть совсем неинтересны. И эта же самая история может быть скучна и бесцветна в другом исполнении… Почему?
– Не знаю. Сколько разных есть формулировок гениальности, только вот ни одна из них не является рецептом. И скольких людей учат в институтах мастерству литератора, режиссёра, актёра, а вот подлинных талантов всё равно получается мало. Я не знаю ответа. Полагаю, что и ни один специалист не даст исчерпывающего ответа. Просто что-то гениально, а что-то заурядно…
Следующее утро показалось Виктору на редкость блёклым. Вчерашний душевный подъём после «Юноны и Авось» ушёл, уступив место внутреннему опустошению. В памяти продолжали плавать тени вчерашних ярких красок, эхом звучали отголоски песен, продолжала манить колдовская атмосфера театра, а за окном гудел Ленинский проспект, окутанный мутью выхлопных газов и мокрой пыли, поднятой из-под колёс мчавшихся автомобилей.
Было ещё темно, жёлтые фонари высвечивали грязные сугробы и чёрные ветви деревьев, согнувшиеся под тяжестью снега. С улицы веяло неуютностью, и вся жизнь вдруг сразу стала неуютной.
«Пора на работу». – Виктор посмотрел на часы.
– Ты что-то невесёлый нынче. – Вера поставила перед ним тарелку с яичницей.
– Вспомнилось кое-что, – буркнул он.
– А ты вспомни вчерашний спектакль. Воскреси вчерашнее чувство удовольствия.
– Легко сказать. Если бы я мог забыть обо всех служебных проблемах, то вполне возможно, что последовал бы твоему совету…
– Витя, у нас с тобой проблемы примерно одинаковые, так что кончай нудеть.
– Слушай, вас гэбэшники сейчас тоже одолевают?
– Они всегда всех одолевают.
– Я не про это… В угрозыске сильная перетряска кадров, а под это дело много всяких ярлыков вешают на милицию. – Смеляков подцепил вилкой ломтик яичницы и отправил его в рот. – Понимаешь, в МУРе сейчас происходят сильные кадровые перестановки. Пришло много чекистов. Это было бы не так плохо, если бы они не начали войну против наших ребят. Почти травлю устроили.
– Ты сейчас о чём-то конкретном? – Вера села напротив Виктора и придвинула себе чашку с чаем, неторопливо размешивая сахар.
– Да, возбудили несколько дел, обвинив сыщиков в том, что они искусственно создают обстоятельства для совершения преступлений и тем самым как бы провоцируют преступников. Понимаешь? Обвиняют, что их агенты в действительности являются наводчиками. То есть агенты указывают ворам на квартиру, а милиция лишь дожидается, когда после этого удобнее взять преступников. И теперь гэбэшники устроили в МУРе чистку, потому что менты, с их точки зрения, занимаются провокацией… Понимаешь, если исходить из того, что оперативная комбинация – это использование реально сложившихся и искусственно созданных условий и обстоятельств в реализации оперативной информации, то всегда можно, оценивая работу оперативника, найти определённую долю его вины. Слишком уж тонка грань между искусственно созданными и реально сложившимися обстоятельствами. Можно без особого труда подтасовать факты, и гэбэшни-ки именно этим сейчас и занимаются.
– Ты думаешь, это просто продолжение прежней вражды между КГБ и МВД?
– Да. Если бы они и впрямь боролись с недостатками системы, то не устраивали бы показательных процессов, не рубили бы вершки сорняков, а добирались бы до корней. Тем более что в преступлениях обвиняются одни из лучших сыщиков. Но ведь система им не позволит добраться до сути, и они это прекрасно понимают, поэтому и занимаются показухой. Я убеждён в этом…
– Убеждён? – переспросила Вера.
– Они ведь как рассуждают: если ты знаешь, что человек идёт на преступление, то должен предупредить преступление.
– Об этом говорят все каноны нашего уголовного права, – согласилась Вера. – В идеале работа правоохранительных органов должна быть направлена прежде всего на профилактику, а не на наказание за преступление.
– Вот именно, – кивнул Виктор, проглатывая последний кусок яичницы и подвигая к себе чашку. – Кстати, КГБ так в основном и работает. У них это вполне получается. Поэтому они перебросили всю схему работы госбезопасности на милицию. Но не всё так просто! Они требуют, чтобы информация агента использовалась для предотвращения преступления. А как, скажи на милость, мы можем это сделать?
Вера пожала плечами.
– Не знаю, Витя. Ты работаешь в сыске, у тебя большой уже опыт, тебе и карты в руки.
– Ты посуди сама, Верочка. Вся наша агентура – те же воры. Это не сотрудники милиции, а обыкновенные воры, которых мы завербовали, чтобы они «сливали» нам информацию. Они варятся в той среде, дышат одним воздухом со всеми остальными урками. И когда кто-то просит их дать «наколку» на квартиру, они делают это. Они подсказывают, где лучше грабануть. Они не могут отказать в этом, потому что они сами – урки и живут воровством. Они – полноценная часть воровского сообщества. Перестань они заниматься этим, – станут там никому не нужны и потеряют всякую связь с воровским миром. Для них дать «наколку» – это норма, естественное движение души, если так можно сказать. Но поскольку они работают на нас, они тут же сообщают об этом нам. И вот к этому-то чекисты как раз и прицепились. По их логике, опера не предотвратили преступление, о предстоящем совершении которого им было уже известно. И они называют обычную нашу оперативную комбинацию провокацией!