Я, оперуполномоченный Ветер Андрей
– Потому что, с их точки зрения, ваш агент является составной частью милицейского аппарата, а не частью криминального мира, – попыталась как-то объяснить Вера. – У них ведь так и есть.
– Вот только не нужно этого! Ты прекрасно всё понимаешь. Банда есть банда. Она живёт грабежами и воровством. Если мы не дадим ей обчистить одну квартиру, она нагрянет на другую. Зато, взяв их с поличным, когда у нас имеется информация от агента, мы нейтрализуем преступную группу, имея на это все основания… Да, подсовываем мы им агента. Да, он подсовывает им квартиру. Да, мы берём их на этом. Но такова наша работа… Если уж новое руководство хочет навести порядок, то пусть меняет главное, от чего страдает вся система МВД: сокрытие преступлений ради хорошей статистики…
– Витя, ты помнишь, как однажды задержанный азербайджанец обвинил тебя в том, что ты подбросил ему наркотики?
– Помню. Только при чём тут это?
– При том, что мы говорим об очень тонкой грани. В угрозыске всё зависит от конкретного человека. Один подбросит, чтобы вернуть улики, от которых преступник пытался избавиться. Другой подсунет улики и невиновному, чтобы только дело «раскрыть» и лишнюю «галочку» получить, выслуживаясь. Честный сотрудник остановится у черты, за которой начинается должностное преступление, и ни при каких обстоятельствах не переступит через неё. А если он негодяй? При раскрытии преступления на кон ставится человеческая судьба! Сделать человека преступником легко, потому что многие легко оступаются. И агент тут может сыграть решающую роль… А вот как не дать человеку оступиться?
Виктор вздохнул: «Она права. Нет предела совершенству в работе. Надо искать новые пути… Но с другой стороны – вал преступности, погоня за раскрываемостью… Всё это не даёт возможности работать тонко, продуманно, не торопясь. Как научиться видеть за сводками судьбу человека, пусть оступившегося, совершившего даже тяжкое преступление? Для этого нужно уметь понимать и прощать. А где взять силы?»
Максимов, дежуривший в оперативно-следственной группе по городу, вернулся с выезда мрачный. Войдя в кабинет и сев за стол, он принялся раздражённо выдвигать и задвигать ящики стола, но только смотрел в них, ничего не доставая оттуда.
– Алексей Петрович, что-нибудь стряслось? – поинтересовался Смеляков, переглянувшись с Веселовым.
– Да Федорчук этот, чтоб ему!.. – негромко огрызнулся Максимов. – На место преступления ему, видите ли, захотелось выехать. Любопытство заело!
– И что?
– И полное дерьмо из этого вышло.
– Да ты толком скажи, Петрович, – включился в разговор Веселов, бросив подшивать толстенное дело.
– Теперь нас в полную сбрую нарядят.
– Не понимаю.
– Портупею заставят носить и форму, когда на место преступления выезжаем.
– Что за чушь!
– Вот тебе и чушь, – усмехнулся Максимов.
– Да что случилось-то? Чего вдруг нас по полной форме заставят одеваться? Опер на месте преступления никак не может появляться в милицейской форме. Встречаться с агентурой, отрабатывать жилой сектор, работать по горячим следам… Работа должна быть оперативной, скрытной…
– Мало ли что должно быть… Федорчук спустился сегодня с опергруппой в подвал, где труп лежит. А там воды аж по щиколотку. Я тоже с ними был. Ну, местный опер хотел что-то в дальнем углу посмотреть, а добраться туда только вплавь можно. Он попытался аккуратненько, на цыпочках пробраться… Вот тут Федорчук и гаркнул на него: «Что за бардак! Чего вы там колупаетесь? Вы на место преступления выехали или на прогулку? Почему не в сапогах, мать вашу!» И пошло-поехало. Вышли мы на улицу, и он устроил всем разнос. Сказал, что уже завтра будет приказ о том, что на место преступления оперативники должны выезжать в форме и непременно в сапогах.
– И никто возражать не стал?
– Кому? Федорчуку?
– Но ведь все прекрасно понимают, что это глупость и даже больше того: опер в милицейской форме на месте преступления превращается просто в статиста. Он работать не может…
– Все всё понимают, – процедил Максимов, – но никто не хочет коленом под зад получить, пока перетряска кадров идёт. Хвосты поджали… А перед этим он уже отличился: дал команду, чтобы на место преступления выезжали руководители: от руководителей главка до начальника отделения милиции. И на любую кражу теперь съезжается человек по двадцать начальников, которым и делать-то нечего, потому что иные у них заботы и обязанности. Я как увидел эту толпу, просто ахнул!..
– Чушь какая-то, – сказал Веселов.
– Каждый должен заниматься своими делами, – ворчал Максимов, – все преступления начальнику главка не для чего знать. Все преступления должен знать зам начальника по уголовному розыску отделения милиции. Если он считает нужным поставить в известность руководство о каком-то серьёзном преступлении, то идёт к начальству и докладывает. Для этого в конце концов сводки существуют. А теперь такая сумятица началась…
– А ребята из наружного наблюдения вообще с ума сходят из-за нововведений, – добавил Веселов.
– Игорь, а с наружкой-то что? – недоумённо спросил Смеляков. – И там, что ли, всё по-новому?
– Федорчук привёл в милицейскую наружку своего человека из КГБ. Там тоже начали всё пересматривать, прививать свои порядки. Но специфика-то у нас другая! Совсем разная! Чекисты даже не понимают, как надо работать за нашей клиентурой, потому что они у себя работают с профессионалами. Они ориентированы на закладку тайника, на выемку тайника, на выявление проверочных маршрутов и всевозможных скрытных сигналов. То есть для них важно, по какой улице объект идёт, где и в течение какого времени стоит, где и когда бросает окурок и так далее. Всё это важно. Остановка объекта возле фонарного столба означает, что он может считывать какой-то знак, поставленный связником на этом столбе. А в милиции такого нет, уголовникам это не нужно. Урки – не шпионы… И наших ребят теперь заставляют в сводках указывать всё на гэбэшный манер: по какому маршруту объект двигался, где бросил папиросу, у какого столба остановился… Мне иногда начинает казаться, что КГБ просто задавить нас хочет, изничтожить. Ты слышал, что они ещё одну структуру у себя создали? Новую, против нас направленную.
– Какую структуру? И почему ты говоришь, что против нас?
– Потому что она занимается контрразведывательным обеспечением деятельности милиции. Чёрт знает что! – воскликнул Максимов. – Мы, оказывается, представляем огромный интерес для иностранных спецслужб. У нас все опера возмущаются, а нам твердят, что без такой структуры сейчас никак нельзя…
– Но это же бред.
– Бред, – кивнул Максимов. – А главное: обидно… Ребята, помню, от злости, что нас чуть ли не за врагов народа принимали, гром и молнии метали. Мы за чекистов шпионов ловим, а они нас под колпак контрразведки сажают!
– Каких шпионов?
– Да на моей памяти троих заловили, – сказал Веселов. – И недавно был случай… К Саше Бузыкину, одному из наших оперов, поступила информация. Жена жаловалась на мужа, что он её избивает, много пьёт, нервный стал и озлобленный. Видела у мужа пистолет. Саша встретился с ней, поговорил по душам, расположил к себе и, как только представилась возможность, пришёл к ней домой, чтобы посмотреть на пистолет. Но стол, где хранилось оружие, был заперт. Быстренько вызвали специалистов, отперли замок, нашли пистолет. Взяли мужика с поличным. А он, когда в камеру попал, всё недоумевал, почему его милиция сцапала, а не гэбэшники. Он агенту, который с ним в камере сидел, говорит: «Чего они меня сразу на Лубянку-то не потащили? Мудрят что-то». Слово за слово, ну и выяснилось, что он работал на секретном предприятии на Варшавском шоссе, был завербован американцами. В столе у него вместе с пистолетом хранилась уйма всяких шпионских причиндалов. Но милиция же не понимает в таких делах ничего. Обратили внимание только на пистолет, а не на фотоплёнки и прочую мелочь… А уж когда он раскололся, что на американцев работает, тут мы его и передали чекистам… Вот такая история. А теперь нам говорят, что нас надо разрабатывать. «Почему?» – спрашиваем мы. И слышим в ответ, что завербованный сотрудник милиции – очень сильный инструмент в руках иностранных спецслужб. Он ведь легко может провести оперативную установку на интересующий объект, и наружное наблюдение выставить с помощью милиции за объектом, и телефон прослушать и так далее. Но что-то я не сталкивался с тем, чтобы к кому-то из наших ребят подкатывали иностранцы. И уж если бы такие устремления западных разведок были, то давно кого-нибудь повязали и изобличили. А учитывая долгое противостояние КГБ и МВД, Андропов не преминул бы громогласно поведать об этом. Но почему-то не слышно ничего о таких случаях… Хотя среди самих чекистов – тьма-тьмущая и завербованных и перебежчиков…
ГЛАВА ВТОРАЯ. АПРЕЛЬ 1983
– Егорушка, что ты такой насупленный? – спросила Евдокия Григорьевна.
Егор Фомин, демобилизовавшийся прошлой осенью, уныло смотрел в кухонное окно на парочку голубей, громко ворковавших на карнизе.
– Милуются, – пояснила Евдокия Григорьевна, проследив взгляд сына. – У птиц тоже любовь, как и у людей.
– Любовь, – с тоской в голосе пробормотал Егор.
– Ты что же пригорюнился, сынок?
– Да всё нормально, мам… Всё путём…
– На работе сильно устаёшь?
– Да чего там уставать-то? Баранку крутить – дело нехитрое.
Фомин работал водителем троллейбуса. Месяца два после демобилизации он отдыхал, наслаждаясь ровным течением беззаботной гражданской жизни, но затем пришлось подумать о трудоустройстве. Родной дядька привёл его в троллейбусный парк, где работал сам.
– Неохота весь день за рулём сидеть, – признался ему Егор.
– А какие у тебя планы? Девок-то небось вдоволь уже пощупал после армии? Пора и делом заняться. Или ты учиться надумал? Может, высшее образование хочешь получить?
Егор отмахнулся:
– Да ну его. Не по мне это.
– Верно. Пусть в институты идут головастые, наша семья из простых, из трудового народа. Водительские права-то у тебя ведь есть? Мать сказывала, ты в армии получил? Слышал я, что на хорошем счету ты там был.
– На хорошем…
Поначалу работа понравилась ему, затем как-то быстро наскучила. Миновала зима, и тёплое весеннее солнце, оживившее природу, заставило Егора посмотреть на мир новыми глазами. Он с какой-то ужасающей ясностью вдруг осознал, что вся его дальнейшая жизнь будет связана с этим троллейбусом и что ничего другого уже не случится, никаких перемен ждать не стоит.
«Всю жизнь крутить эту чёртову баранку! До старости! А на пенсии буду похваляться, как я честно жил и трудился, – подумал он. – Неужели же ничего не будет, кроме этого троллейбуса? Ну женюсь я на Зойке, родим детей, съездим несколько раз в Крым по путёвке… И всё? Никаких других радостей?»
Эти и другие подобные им мысли стали одолевать его и доводили порой до крайней точки упаднического настроения. Как-то раз он обмолвился об этом Зое Самохиной.
– И что тебе не так? – непонимающе спросила она. У неё были восхитительные серые глаза и аппетитные губы. И ещё Егора приводили в восторг её ноги: они были крепкие, длинные, гладкие. – Не понимаю я тебя. Все так живут, Егор. Ты оглянись вокруг. Никто не валяется на пляже целыми днями, разве что дети во время летних каникул. Но ведь мы уже не дети. Приходится трудиться. Зато отпуск есть. На Западе, говорят, вообще люди не отдыхают, у них страшная эксплуатация. Там только буржуи шикуют. А у нас все равны.
– Не все. Я вот проезжаю мимо универмага «Сокольники», так вот там есть ювелирный магазин, – негромко сказал Егор. – Люди покупают украшения, такими деньжищами швыряются!
– И ты сможешь покупать, – улыбнулась Зоя. – Ты же хорошие деньги зарабатываешь Двести рублей. И у меня неплохой оклад. А вот подруга моя оканчивает институт, инженером будет, так ей всего сто двадцать рублей дадут. Представляешь? Так что ж ты грустишь?
Зоя отличалась какой-то неудержимой жизнерадостностью. Ещё в школьные годы она снискала славу самой громкой хохотушки в классе и самой большой оптимистки. Никто ни разу не видел её без улыбки на лице. Никогда она не рассказывала никому о своих трудностях, хотя одноклассники знали, что семью её раздирали скандалы, отец крепко пил, мать тоже увлекалась портвейном да ещё и к чужим мужикам иногда уходила чуть ли не на неделю.
После школы Зоя сразу пошла на швейную фабрику, поселилась в общежитии. Егора Фомина она дождалась, сохранив ему верность. Многие парни увивались за ней, заглядываясь на её спортивную фигуру, но никакие посулы не заставили её изменить Егору. Она отдалась ему в последнюю ночь перед его уходом в армию и поклялась дождаться его.
Он любил её по-мальчишески нежно и отчаянно. Её верность стала для него знаком высшего человеческого достоинства, и Егору нестерпимо хотелось отблагодарить Зою.
«Но как? Что я могу дать ей?» – не раз спрашивал он себя.
Когда же он вдруг обратил внимание на ювелирный магазин, мимо которого проезжал ежедневно, в сердце его зародилась пугающая мысль. Он не сразу признался себе в том, что магазин с кольцами, серьгами и брошками сделался для него символом «настоящей» жизни.
«Я должен дать Зойке такую жизнь», – снова и снова твердил он себе, толком не понимая, о какой жизни он думал.
Но однажды Егора словно молнией ударило.
«Ограбить», – проговорил он одними губами, глядя на витрину ювелирного магазина.
В тот же вечер он постучал в окно Стёпы, которого знал по средним классам школы и который попал в колонию из-за угона автомобиля.
– Тебе чего, Фомин? – Из окна высунулась белобрысая вихрастая голова.
– Ты один дома?
– А что?
– Поговорить надо бы…
– Батя есть, но он дрыхнет. Принял на грудь и теперь храпит вовсю. Нам не помешает. Заходи…
Егор долго сидел на продавленном диване в тесной комнатушке Стёпы и смотрел в пол, не решаясь заговорить.
– Чего мнёшься, Фомин? – спросил Стёпа.
– Понимаешь, мыслишка у меня бродит… К тебе пришёл…
– Зачем?
– Посоветоваться… Ты вроде как… – Егор смутился.
– Что «вроде как»?
– Ты же срок мотал.
– Ах вот ты про что…
– Знаешь эту жизнь.
– Воровскую, что ли? – ухмыльнулся Стёпа. – Я байки травить не люблю.
– Не за байками я пришёл… Дело есть…
– Какое? Ты, Фомин, выкладывай, раз пришвартовался возле меня. Не тяни волынку…
– Магазин я приглядел, – тихо произнёс Егор.
– Магазин? Грабануть хочешь?
– Ювелирный.
Стёпа присвистнул.
– Каждый день мимо него проезжаю, – торопливо стал объяснять Егор. – Троллейбус мой останавливается прямо напротив их витрины. Витрина огромная, сквозь стекло всё внутри видно: где какие прилавки, где какие лоточки. Словом, поглядел я на это дело и решил, что надо брать.
– Ну ты и шустрый, Фомин, – Стёпа неуверенно покачал головой.
– А что? Думаешь, трудно? Там всё из стекла. Подойду, шмякну фомкой, ссыплю всё в сумку и дам дёру, – запальчиво сказал Егор.
– Сразу видно, что ты человек, далёкий от таких дел.
– Чего это видно?
– Если бы всё так просто решалось, то магазины бы каждый день подчистую вытряхивали. Нет, Фомин, так просто ювелирку не взять. Присмотреться надо.
– Да я уж присмотрелся.
– Из троллейбуса? – Стёпа засмеялся, и смех его оскорбил Егора.
– Зря ты зубы скалишь.
– Да ты не дуйся, Фомин. Я просто над неопытностью твоей…
– Сейчас неопытен, но со временем наберусь чего надо…
– Значит, решил твёрдо? Что ж, тогда так: раз ты подписываешь меня на это дело, то я схожу поглядеть на твой магазин. А после покумекаем… Выпить хочешь?
Егор сглотнул.
– Наливай, – кивнул он. Трудный разговор состоялся.
После очередного совещания Иванов попросил задержаться группу Максимова.
– Вот что, братцы. Во 2-м отделе у Семёнова есть очень важная информация о готовящемся ограблении ювелирного магазина. Начальник МУРа поручил нам заняться этим делом. Поэтому переговорите с Семёновым. Он вам передаст всю информацию, а вы подготовьте план её реализации. План доложите мне…
Коля Семёнов сидел в своём кабинете, низко склонившись над столом, и что-то негромко, но очень внушительно объяснял кому-то по телефону. Увидев Максимова и его сотрудников, Семёнов торопливым жестом указал на стулья и проговорил в трубку:
– И чтобы этой муры я от тебя больше не слышал! Не для того мы работаем, чтобы допускать подобное! Всё… Завтра вернёмся к этому вопросу…
Он бросил трубку на рычаг и вздохнул.
– Да-с… – произнёс он задумчиво и потёр висок. Затем поднялся и пожал всем руку. – Привет!
– И тебе того же, – ответил Максимов. – Шеф сказал, что у тебя для нас что-то есть. Выкладывай.
– Мне вчера мой человечек информацию слил, – начал Семёнов. – Взбрело в голову одному пареньку долбануть ювелирный магазин. Думал он про это, думал и в конце концов решил взять кого-нибудь в помощники, потому как в одиночку ему стрёмно на это идти. И притопал прямо к моему агенту…
– Братцы, – Веселов потянулся, откинувшись на спинку стула, и крякнул, – а ведь уже настоящая весна. Теплынь какая!
– Почки на деревьях начинают пробиваться, – добавил Максимов.
– Сегодня видел нескольких девчонок в совсем лёгкой одёжке. Чёрт возьми, откуда они вдруг берутся по весне? Откуда вдруг вылезают такие?
– Какие? – уточнил Смеляков.
– Хорошенькие, – аппетитно произнёс Веселов. – Зимой таких не увидишь, хоть все глаза прогляди. А сейчас на каждом повороте взгляд цепляется за какую-нибудь куколку. Вот деревья стояли голые и непривлекательные, а тут начали зеленеть, хорошеть, и с женщинами такое же чудо происходит. Весной они охренительно хорошеют. Прямо-таки дух захватывает.
– Это в тебе гормоны говорят, – прокомментировал Виктор.
– Не гормоны, а любовь к жизни! – парировал Весе-лов. – А жизнь откуда берётся? От женщин, старик. В этом мире всё идёт от женщин. Помните, как в том анекдоте? «Я сегодня подрался из-за любимой женщины», – рассказывает мужик. «С кем?» – спрашивает приятель. «С женой!..» Да, из-за них, братцы, мы совершаем подвиги, из-за них делаем глупости… Возьми хотя бы этого художника.
– Какого художника? – спросил Смеляков.
– Ну которого вчера грабанули в центре Москвы, – напомнил Веселов, – брильянтовое колье у него забрали. В сводке сегодня об этом было…
– И при чём тут художник?
– Деньги ему нужны были. Тоже небось для женщины. Чтобы цветами её осыпать…
– Можно подумать, что все преступления из-за женщин, – вступил в разговор после долгого молчания Максимов. – Кстати, разбой этот – ЧП высшей пробы! В самом центре Москвы!
Речь шла о том, что некий художник Колосов решил продать брильянтовое колье старинной работы и даже нашёл покупателя (какого-то азербайджанца), но боялся идти на встречу с ним один. Возможно, Колосов подозревал что-то или не доверял до конца покупателю. Так как он был в приятельских отношениях со своим участковым милиционером, то пошёл к нему и попросил его поехать на встречу вместе. «Понимаешь, деньги-то большие, боюсь я, – объяснил Колосов. – Да и не умею я продавать драгоценности. Может, поможешь? Поедешь со мной? Я тебя отблагодарю, Володя». Участковый Владимир Лугов поначалу упрямился, но Колосов всё-таки уговорил его, нажимая на то, что «настоящие мужики не бросают друзей в беде». Лугов согласился, хотя понимал, что фактически совершает должностное преступление. То ли Колосов слишком большие деньги пообещал ему, то ли та самая «дружба» сыграла свою роковую роль. Но так или иначе они отправились на встречу с азербайджанцем на личном «жигулёнке» Лугова. Вдобавок участковый ещё и табельное оружие прихватил…
На условленном месте к ним в машину подсел покупатель-азербайджанец, но не успели они ничего даже обговорить, как возле них резко остановилась «Волга» и оттуда выскочили два человека. «Уголовный розыск! Документы! Быстро!» – один из них показал удостоверение. Они скрутили покупателя, объявив ему, что он задержан за проведение незаконной сделки, и тут же поволокли его в «Волгу». Колосов потерял дар речи и был не в силах произнести ни слова. Лугов же полез за своим удостоверением: «Ребята, в чём дело? Я сотрудник милиции! Куда вы тащите его?» В ответ раздалась грубая брань: «Не рыпайся, козёл! Не срывай операцию, не то начальство твоё тебе яйца оторвёт». Всё развивалось настолько стремительно, что он сразу обстановку не оценил. Зато когда «Волга» рванула с места, он вдруг понял, что это произошёл самый настоящий налёт.
Лугов вытащил пистолет, выстрелил им вслед, но они скрылись.
Позже он сказал: «Головой ручаюсь, что один из тех налётчиков – действующий сотрудник угрозыска либо раньше работал в розыске». На вопрос: «Почему?» – участковый ответил: «Манера поведения, то, как удостоверение показывает… Не объяснить такие вещи. Но я убеждён. Потому-то я и купился. Если бы это были не менты, я бы их раскусил. Глаз у меня намётанный».
– Да, история, – сокрушённо покачал головой Смеляков, вспомнив утреннюю сводку.
– Интересно, а что бы Лугов сделал, если бы не купился на их ксиву? – задумчиво спросил Максимов. – Сунул бы им ствол в лицо сразу? Стрелял бы?.. Нет, в такой обстановке сразу не сообразишь. Вот если бы ждали кого, комбинацию разработали, тогда можно и на курок нажать. А тут ничего бы он не сделал… Ну показалось ему, что они не настоящие менты, и что? Ведь только показалось! Доказательств никаких!.. А ведь история дурно пахнет.
– Ещё как дурно, – согласился Семёнов. – Если там на самом деле кто-то из милиции подвизался, то в нашей конторе полетит ещё не одна голова. И всё это пойдёт в копилку чекистам. Они нас с говном сожрут.
– Ну проходите. – Лена распахнула дверь и приветливо махнула рукой, приглашая Смеляковых внутрь. Она выглядела свежо, от неё исходила безудержная энергия молодого организма. Волосы, стянутые в два хвостика, весело подрагивали при каждом шаге и делали её похожей на школьницу.
Из комнаты вышел Борис.
– Привет, ребята… Слушайте, тут такая история…
– Чего ты кривишься? – спросила Вера, чмокнув его в щёку.
– Да мы вроде только вас пригласили, а утром позвонили мои предки и обещали нагрянуть. Так что компания получится не совсем, может, удачной.
– Брось, – Лена дёрнула мужа за рукав, – у тебя мировые родители! – И быстро добавила, повернувшись к гостям: – Они у него замечательные. Совсем свои. Никогда не мешают.
– А мы и не против, – заверила Вера. – Ленусь, говори, чем помочь. Что-нибудь нарезать?
– Всё уже готово. Проходите в комнату…
Родители Бориса сразу понравились Виктору.
Николай Константинович, пятидесятитрёхлетний мужчина, смотрел доброжелательно, улыбчиво, но во всём его облике, как показалось Смелякову, сквозило нечто неуловимое, выдававшее в нём чекиста. То ли особая подтянутость (но вовсе не военная выправка), то ли умение расположить к себе собеседника и заставить его раскрыться без утайки, то ли способность беззаботно смеяться, не теряя при этом нити разговора и оставаясь сосредоточенным на главном в беседе. Впрочем, старший Жуков и не скрывал своей принадлежности к КГБ. Иногда рассказывал какую-нибудь байку из своей жизни, и невозможно было понять, имело ли это место в действительности или же то был просто анекдот.
Галина Сергеевна тоже производила приятное впечатление. У неё были мягкие черты лица, правильные, неброские. Но взгляд Смелякова прежде всего остановился на её шее. «Удивительная шея! Что в ней особенного? Не пойму, но глаза так и возвращаются к ней». Галина Сергеевна в основном молчала, едва уловимая улыбка не сходила с её лица.
Лена заметно изменилась, Смеляков сразу обратил на это внимание. Её прежняя очаровательная раскрепощённость приобрела какую-то новую окраску, в словах и жестах стало проявляться желание привлечь внимание мужчин, хотя Лена и раньше не могла пожаловаться на его отсутствие. Раньше она флиртовала легко, с оттенком невинной весёлости, теперь же заигрывания с мужчинами перешли какую-то допустимую границу и стали временами казаться навязчивыми. Все знали, что Лена упивалась своей молодостью и красотой и жаждала, чтобы исходившее от неё очарование пьянило всех. Однако, ластясь по-кошачьи к мужчинам, она отпугивала их. Она без стеснения кокетничала со всеми.
«Может, Лена и раньше была такая? – размышлял Виктор, разглядывая девушку. – Она всегда хотела понравиться, всегда была напориста в этом, всегда немножко выставляла себя напоказ. Взять хотя бы тот случай, когда мы были в гостях у её брата; она же сгорала от нетерпения показать мне фотографию, где была запечатлена в голом виде. Сумела преподнести всё под соусом изящного искусства, но в действительности жаждала одного – приковать к себе взор. Просто сейчас она преодолела некий девичий рубеж, стала больше женщиной, в её облике нет теперь былой невинности, она сделалась самкой. Красивой, шикарной, обольстительной, но всё-таки самкой. Интересно знать, куда это приведёт её?»
Несмотря на это наблюдение, Виктор не мог не отдать должное Лене в том, что она была замечательной хозяйкой. Застолье получилось вполне домашним. Разговор легко перетекал с одной темы на другую. Вера и Лена снова и снова возвращались к воспоминаниям своего детства. Мужчины несколько раз выходили курить на кухню, рассказывали анекдоты про несвоевременно вернувшегося из командировки мужа, про Чапаева, про Брежнева. Атмосфера располагала к расслабленности, серьёзных тем никто не затрагивал, и Виктору стало казаться, что он по-настоящему отдыхал душой.
За чаем как-то незаметно разговор вышел в русло будущего.
– Андропов стар, – сказал Борис. – Сколько бы ты ни хвалил его, папа, твой Юрий Владимирович долго не сможет править страной. Кто займёт его место? Черненко? Он едва дышит. Когда выступает с трибуны, то в микрофон только его сипение слышно… Или Гришин?
– Есть люди и помоложе, – ответил Николай Константинович сыну и добавил чуть тише: – Не мы решаем судьбу страны.
– А должны решать мы! – резко возразил Борис.
– Это пустой разговор, – сухо оборвал его отец.
– Николай Константинович, вы же чекист, – вдруг не то спросил, не то констатировал Смеляков.
– Ну…
– Вы, кажется, в Московском управлении работаете? Можете объяснить мне кое-что?
Жуков неторопливо поднялся из-за стола.
– Покурим? – предложил он. – На балконе постоим?
Николай Константинович направился к балкону, прихватив с журнального столика пачку «Явы». Смеляков последовал за ним. На улице было тепло, лёгкий ветерок приятно оглаживал раскрасневшиеся от спиртного лица мужчин. По Ленинскому проспекту с шумом неслись машины. Солнце висело низко над лесным массивом, раскинувшимся по ту сторону проспекта, и далёкие фигурки людей на опушке напоминали нарисованные персонажи мультфильмов – настолько ярко и чётко были очерчены их контуры и невероятно длинными были их вытянувшиеся по земле чёрные тени.
– Вы наверняка знаете, что в МВД сейчас сильные кадровые перестановки, – начал Виктор.
– Об этом все знают.
– Хороших специалистов под топор подводят…
– Так уж и под топор? – Жуков выпустил дым через ноздри.
– На некоторых уголовные дела возбуждены, – уточнил Смеляков. – Но без реального на то основания.
– А ты прямо-таки в курсе всех деталей? – с холодной иронией спросил Жуков.
– Николай Константинович, дело не в том, в курсе ли я, – серьёзно проговорил Смеляков, – а в том, что у нас все говорят о подтасовках. КГБ ведёт настоящую войну против милиции.
– Не мы с тобой развязали эту войну, Витя, – сказал Жуков, задумчиво глядя в темнеющее небо. – Зато мы с тобой носим погоны и выполняем приказы, и ты не хуже меня понимаешь, что это значит.
– Но ведь людей незаслуженно травят, – тихо продолжил Виктор. – Буквально на днях очень сильный конфликт разгорелся. Против Сухарева, одного из лучших работников и руководителей МУРа, возбудили уголовное дело! Чекисты обвиняют его в том, что он помешал Комитету госбезопасности реализовать оперативные материалы против группы высокопоставленных валютчиков.
– Ах, вот ты про что. Да-да, была такая история. Ваши ребята арестовали половину той группы да и немало нашей агентуры попалось… – Жуков сбил кончиком пальца пепел с сигареты и проследил, как невесомая табачная труха заколыхалась в воздухе, медленно опускаясь к земле.
– Я понимаю, что чекисты обиделись…
– Обиделись? Да у нас в управлении такие страсти кипели из-за этого! Гришин вызывал к себе руководство «на ковёр», чуть ли не благим матом орал: «Милиция таких воротил сажает, а куда КГБ смотрит?» Со всех, кто был связан с тем делом, теперь стружку снимают, вот они и пытаются вывернуться, оправдываются, сваливают вину на кого угодно. И в первую очередь – на МВД. Ваши сыщики сработали классно, но помешали, как это нередко случается в параллельных структурах, нашим ребятам. А наши, если говорить честно, не особенно и торопились, хотя имели на руках все материалы.
– Почему? Ведь нарушение закона было налицо!
Жуков помолчал с минуту и пояснил:
– Между КГБ и МВД есть существенная разница. У вас, в милиции, как работают: получил информацию и тут же реализовал её, получил – реализовал, получил – реализовал. Вы преступников цапаете по возможности сразу. А чекисты, получая информацию, совсем не торопятся реализовать её. Нам важно выявить, кто с кем связан и какую информацию из этого можно ещё надоить. С нас ведь за раскрываемость никто не спрашивает. Мы можем годами разрабатывать кого-нибудь, подбирать себе источник, строить комбинации, оперативные игры. Вроде бы на гражданина А у нас уже вполне хватает материалов, но он сейчас тесно общается с гражданином Б, который занимает высокий пост где-нибудь в МГК КПСС, так что пока лучше гражданина А не трогать, чтобы не спугнуть гражданина Б, потому что он может пригодиться для какой-нибудь комбинации. И мы ждём, придерживаем материалы, накапливаем их. Они же никуда не денутся. Конкретные и быстрые шаги нам приходится принимать лишь в отдельных случаях, когда нужно что-то срочно пресечь, сорвать операцию, например по передаче секретных документов иностранной разведке или что-то ещё в этом роде… Цели, задачи да и возможности у КГБ и МВД разные, а методы в общем-то одни. Вот зачастую и топчемся мы с вами на одном пятачке, наступаем друг другу на ноги.
– Никогда не задумывался над этим, – признался Смеляков. По его голосу стало ясно, что он был обескуражен услышанным.
– Конечно, есть в нашей работе то, что сильно отличает комитет от милиции, – добавил Жуков.
– Что именно?
– У нас во многом усилия направлены на профилактику преступления. Понимаешь? Нам важно не допустить совершения преступления, потому что если мы провороним преступника и не пресечём его действия, то можем, например, потерять государственные секреты – научные, военные и прочие. И если мы позволим передать эти секреты иностранным спецслужбам, то сколько потом ни наказывай изменника родины, секретность выданной информации уже не вернёшь. А уголовный розыск в основном работает на раскрытие совершённого преступления. Вы можете взять вора только после того, как он где-то что-то украл. При этом есть возможность возместить убытки, а то и просто вернуть краденое…
– Это верно, – согласился Виктор, краем глаза разглядывая Жукова. Николай Константинович принадлежал к тому типу людей, который всегда вызывал уважение у Виктора.
– Предупредить преступление – намного ценнее и для государства, и для человека. В нашей системе, ну в госбезопасности, склонность к профилактике корнями уходит в пятидесятые годы. Тогда многое менялось в работе после разоблачения культа личности. Чекистам сильно ударили по рукам, чтобы пресечь недозволенные методы ведения следствия. Вот и начали мы работать на профилактику. Так что нет худа без добра, – проговорил Жуков, попыхивая сигаретой, и посмотрел на Виктора. – Вот если бы вы тоже научились работать на профилактику, то многих преступлений можно было бы реально избежать… Но у вас специфика другая…
– Другая, – опять согласился Смеляков. – Выходит, что эта специфика мешает строить нам нормальную жизнь?
Жуков пожал плечами.
– Нам многое мешает. А больше всего амбиции наших руководителей. За то страдали, страдаем и будем страдать.
– Звучит безрадостно, – сказал Виктор. – Неужели вы намекаете, Николай Константинович, что между милицией и госбезопасностью навсегда останется вражда?
– Только ты особо не болтай об этом, Витя, потому что это может для тебя плохо кончиться. Это ведь не склока между обыкновенными людьми. Тут схлестнулись две могучие системы, со всем их оснащением, со всем их вооружением, со всеми их пристрастиями. И что очень важно – за каждой из этих систем стоит их прошлое, полное обид и желания отомстить друг другу. Слишком много человеческих амбиций и слишком мало государственного мышления. Руководители обязаны быть государственными мужами, а не хапугами и склочниками.
Лицо Жукова сделалось жёстким, губы утончились, напряглись.
В тот вечер Виктор не раз возвращался мысленно к этому разговору. «Профилактика… – вертелось у него в голове. – А как к ней подступиться? Провести с человеком, задумавшим преступление, профилактическую беседу? Смешно!.. Но ведь если чекисты научились так работать, то и мы можем… Взять хотя бы этого Фомина, который хочет ограбить ювелирный магазин. Я внимательно изучил его личное дело: парень вполне нормальный, в армии был на хорошем счету. Просто помутнение на него нашло какое-то. Нельзя на него за это всех собак спускать… Вот если бы с ним какую-нибудь профилактическую работу провести… Но как? Как?!»
Максимов что-то искал в выдвижном ящике своего стола.
– Алексей Петрович, – заговорил Смеляков, – нельзя нам допускать, чтобы Егор Фомин шёл на ограбление.
– А что ты предлагаешь? – Максимов взглянул на него.
– Да не надо ничего предлагать, Петрович. – Веселов резко отодвинул стул и вышел из-за стола. – Пусть пойдёт в магазин. Обложим всё со всех сторон, а как только Фомин высыпет драгоценности в сумку и выйдет на улицу, мы его повяжем.
– Нельзя, – повторил Смеляков. – А вдруг он с оружием будет? Начнёт метаться, натворит дел со страху!
– Возьмём побольше людей. – Веселов пожал плечами. – На такое дело нам дадут.
– Виктор правильно говорит, – задумался Максимов. – Нельзя тут оплошать. Надо пораскинуть мозгами. Два дня уже прошло, как у нас эта информация, а мы никакого плана для её реализации не подготовили! Иванов торопит!
– Петрович, ты не прав. – Веселов, казалось, обиделся. – Мы работаем. Личность парня установлена: Фомин Егор Захарович, шестьдесят третьего года рождения, в прошлом году демобилизовался, служил в десантных войсках, судимостей нет, вот его фотографии…
– А ты говоришь, обложим и повяжем, – хмыкнул Максимов. – Он же десантник!
– Ну насчёт «повяжем» я фигурально выразился. – Веселов театрально передёрнул плечами. – Не обязательно ведь шум там поднимать, посадим наружку ему на хвост…
– Мы-то, может, и не поднимем шуму, а вот он вполне может. Молод он и горяч, из десанта большинство парней с расшатанными нервами возвращаются. Да и приучают их там действовать решительно… Что слышно от агента? Как его? Василёк, что ли?
– Василёк, – повторил Смеляков агентурную кличку Стёпы. – Семёнов попросил, чтобы он сообщал каждый день, какие у Фомина родятся идеи. Дали ему установку тянуть время: мол, такое дело следует осмыслить, разузнать, когда в магазине побольше людей и всякое такое. Велел ему сказать Фомину, чтобы он сам не совался в магазин, иначе примелькается. Словом, держим под контролем, приблизили милицейский пост ко входу в ювелирный отдел…
Недели через полторы Стёпа Василёк сообщил, что Егор Фомин впал в депрессию.
– Боится он, – сказал Василёк. – Потому и силы из него уходят. Он ведь по натуре не вор. Решиться вроде бы решился, но на словах, а в действительности у него на это куража нет никакого. Но и отступать теперь ему нельзя, потому как он себя раскрыл передо мной. Я ему о разных сложностях рассказываю, а он киснет. Если б сразу, то он и один пошёл туда, но ведь поговорил со мной и почуял, что опасно… Через страх не всякий умеет переступить…
Получив эту информацию, Максимов приободрился.
– Похоже, наш клиент сдулся. Есть шанс, что он откажется от своей затеи.
– А если не откажется? – спросил Смеляков.
– Я всё-таки думаю, что надо его брать, – сказал Веселов.
– На каком основании?
– Не сейчас, – взмахнул руками Веселов. – Брать, если он всё-таки решится на ограбление.
Читать бесплатно другие книги:
