Ангелы-хранители Кунц Дин
Наконец ретривер отрывисто пролаял: нет.
– Аутсайдер уже приближается?
Секунда сомнения, затем короткое гав: нет.
– Ты уверен?
Да.
– Совершенно уверен?
Да.
Они подошли к дому, и, пока Трэвис открывал дверь, Эйнштейн прошлепал по заднему крыльцу и, остановившись на верхней ступеньке, бросил прощальный взгляд на двор и безмятежный молчаливый сумрачный лес. После чего, едва заметно вздрогнув, прошел за Трэвисом в дом.
Во время дневной проверки линий обороны Эйнштейн казался необычно ласковым, он терся о ноги Трэвиса, тыкался в него носом, требуя, чтобы его погладили или хотя бы почесали за ушами. В тот вечер, когда они смотрели телевизор или играли втроем в скребл на полу в гостиной, ретривер постоянно требовал внимания. Он то и дело клал голову то Норе, то Трэвису на колени, словно ему хотелось, чтобы его непрерывно гладили – и так хоть до следующего лета.
Со времени их первой встречи в предгорьях Санта-Аны у Эйнштейна неоднократно случались периоды, когда он вел себя как обычная собака; при этом невозможно было поверить, что в каком-то смысле он обладает человеческим интеллектом. И вот сегодня на него снова нашло подобное настроение. Несмотря на то что Эйнштейн демонстрировал удивительную сноровку во время игры в скребл – по очкам он уступал только Норе и при этом получал дьявольское удовольствие, составляя слова, содержавшие хитрый намек на ее пока еще незаметную беременность, – в тот вечер он был больше похож на собаку, чем обычно.
В конце вечера Трэвис с Норой решили почитать на ночь что-нибудь легкое, например детективы, однако Эйнштейн не попросил их поставить ему книгу в приспособление для переворачивания страниц. Он лег на полу у ног Норы и тотчас же заснул.
– Он все еще выглядит каким-то квелым, – заметила Нора.
– Но зато он хорошо поел. И у нас был длинный день.
Во сне ретривер дышал нормально, и у Трэвиса не возникло ни малейшего беспокойства. Более того, страх перед будущим теперь практически исчез. Обход линии обороны укрепил уверенность в том, что они смогут справиться с Аутсайдером, когда тот наконец покажется. А благодаря Гаррисону Дилворту и его беззаветной преданности попытки правительства выследить их с Норой провалились, и, скорее всего, окончательно. Нора с еще большим энтузиазмом снова начала писать картины, а Трэвис решил воспользоваться своей лицензией риелтора, чтобы после ликвидации Аутсайдера вновь заняться недвижимостью уже под именем Сэмюэла Спенсера Хайатта. А если Эйнштейн все еще немного квелый… все же сейчас он куда энергичнее, чем в последнее время, и через день, максимум через два наверняка снова станет самим собой.
В ту ночь Трэвис спал крепко, без сновидений.
Утром он встал раньше Норы. К тому времени, как он помылся и оделся, она уже успела проснуться. По дороге в ванную комнату она поцеловала Трэвиса, слегка укусив его за губу, и сонно пробормотала слова любви. У Норы припухли глаза, волосы спутались, дыхание было несвежим, и тем не менее Трэвис был готов с ходу уложить ее обратно в постель, но Нора строго сказала:
– Я вся твоя, Ромео. Но только чуть позже. Хотя бы днем. А прямо сейчас мое единственное страстное желание – это пара яиц, бекон, тост и кофе.
Трэвис спустился вниз и открыл ставни в гостиной, чтобы впустить утренний свет. Серое небо было таким же низким, как вчера. Наверное, к вечеру пойдет дождь.
Войдя на кухню, Трэвис обнаружил, что дверь в кладовку открыта, свет включен. Он заглянул внутрь посмотреть, там ли Эйнштейн, но нашел лишь оставленное ретривером послание, которое тот написал, должно быть, ночью:
СКРИПКА СЛОМАЛАСЬ НИКАКИХ ДОКТОРОВ ПОЖАЛУЙСТА НЕ ХОЧУ ВОЗВРАЩАТЬСЯ ОБРАТНО В ЛАБОРАТОРИЮ БОЮСЬ БОЮСЬ
Проклятье! Господи Иисусе!
Выйдя из кладовки, Трэвис заорал:
– Эйнштейн!
Но ни тявканья, ни топота лап.
Окна были по-прежнему закрыты ставнями, и кухню освещала лишь горевшая в кладовке лампочка. Трэвис поспешно включил свет.
Эйнштейна на кухне не было.
Трэвис побежал в кабинет. Тоже пусто.
С отчаянно колотившимся сердцем Трэвис, перемахивая сразу через две ступеньки, поднялся в третью спальню, запланированную под детскую, затем заглянул в Норину студию. Пусто. Не было Эйнштейна и в хозяйской спальне, не было его и под кроватью, под которую в отчаянии заглянул Трэвис, и он на секунду растерялся, не в силах понять, куда, черт возьми, могла подеваться собака! Трэвис стоял и слушал, как Нора напевает под душем, ведь она не знала об исчезновении собаки. Он уже было направился туда, чтобы сказать ей, что случилась беда, страшная беда, но, неожиданно вспомнив о ванной комнате на первом этаже, опрометью выскочил из спальни, помчался по коридору, вихрем слетел с лестницы, едва не потеряв равновесие, едва не навернувшись, и в ванной на первом этаже, между кухней и кабинетом, увидел то, что больше всего боялся увидеть.
В ванной воняло. Ретривера, всегда очень деликатного, стошнило в унитаз, однако у пса не хватило сил, а возможно, и ясности ума спустить воду, чтобы смыть рвоту. Эйнштейн лежал на боку на полу ванной комнаты. Трэвис опустился возле пса на колени. Ретривер был еще жив, потому что дышал; скрежещущий вдох и такой же скрежещущий выдох. Когда Трэвис заговорил с ним, пес попытался поднять голову, но у него не хватило сил.
Его глаза. Господи, его глаза!
Очень осторожно Трэвис приподнял псу голову и увидел, что его выразительные карие глаза стали мутного, молочного цвета. Из глаз сочилась какая-то желтая жидкость, коркой затвердевая на золотистой шерсти. Такая же липкая жидкость текла и из носа.
Положив руку на шею ретриверу, Трэвис почувствовал редкое прерывистое сердцебиение.
– Нет, – сказал Трэвис. – Нет, нет, нет. Так дело не пойдет. Я этого не допущу.
Он опустил голову Эйнштейна обратно на пол, встал, повернулся к двери, и ретривер едва слышно заскулил, словно умоляя Трэвиса не оставлять его одного.
– Я сейчас, я сейчас, – успокоил пса Трэвис. – Держись, малыш. Сейчас вернусь.
Он взбежал по лестнице еще быстрее, чем прежде. Сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Трэвис задыхался, ему не хватало воздуха.
В спальне он застал Нору. Она только-только вышла из душа: по ее обнаженному телу струйками стекала вода.
Трэвис, в панике давясь словами, скороговоркой пробормотал:
– Одевайся быстро срочно к ветеринару ради бога поторопись!
Нора испуганно спросила:
– Что случилось?
– Эйнштейн! Поторопись! Мне кажется, он умирает!
Трэвис схватил с кровати одеяло и, оставив Нору одеваться, поспешил вниз, в ванную. За ту минуту, что Трэвис отсутствовал, прерывистое дыхание ретривера стало еще тяжелее. Сложив одеяло в четыре раза, Трэвис положил на него Эйнштейна.
Эйнштейн жалобно заскулил, словно любое движение причиняло ему боль.
– Тихо, тихо. Все будет хорошо, – успокоил пса Трэвис.
На пороге возникла Нора. Она на ходу застегивала надетую прямо на мокрое тело блузку. Волосы висели влажными прядями.
Задыхаясь от наплыва чувств, Нора сказала:
– Ой-ей-ей, мохнатая морда! Только не это!
Норе хотелось погладить ретривера, но нужно было спешить.
– Выведи пикап из амбара и подъезжай к дому, – велел Трэвис.
Пока Нора бежала к амбару, Трэвис завернул Эйнштейна в одеяло, так что оттуда торчали лишь голова, лапы и хвост. Опасаясь ненароком причинить Эйнштейну боль, Трэвис взял его на руки, вышел из ванной и, пройдя через кухню, вынес собаку из дома, захлопнул дверь, но не запер ее, поскольку в данный момент безопасность волновала его меньше всего.
На улице похолодало. Вчерашняя благодать исчезла. Хвойники, дрожа, раскачивались на ветру. Было нечто зловещее в том, как их игольчатые ветви хватались за воздух. Голые лиственные деревья тянули черные костлявые руки к мрачным небесам.
Нора завела в амбаре пикап. Мотор взревел.
Осторожно спустившись с крыльца, Трэвис пошел к подъездной дорожке так, словно нес хрупкий антикварный фарфор. Порывистый ветер поднимал дыбом волосы Трэвиса, с хлопаньем раздувал свисающие концы одеяла, ерошил шерсть на голове у Эйнштейна. Создавалось полное ощущение, будто ветер, точно одушевленное злокозненное существо, пытается отнять у них Эйнштейна.
Нора развернула пикап, затормозила возле Трэвиса и осталась сидеть за рулем.
Верно говорят, что в трудную минуту, в минуту кризиса, в минуту величайшего эмоционального надрыва женщины лучше, чем мужчины, держат удар и делают то, что должно. Сидевший на пассажирском сиденье с собакой на руках Трэвис был не в том состоянии, чтобы вести машину. Он трясся как осиновый лист и, похоже, только сейчас понял, что по лицу у него текут слезы буквально с той минуты, как он обнаружил на полу в ванной комнате Эйнштейна. Трэвис проходил нелегкую военную службу, никогда не паниковал и не цепенел от страха во время чрезвычайно опасных операций группы «Дельта», но сейчас он оказался совсем в другой ситуации, ведь это был Эйнштейн, ведь это был его ребенок. Если бы Трэвису пришлось сесть за руль, он бы наверняка впилился в дерево или съехал с дороги в кювет. В глазах Норы тоже стояли слезы, но она держалась. Кусая губы, Нора вела машину так, словно ее готовили в каскадеры для кино. В конце грунтовой дороги Нора повернула направо и поехала на север по извилистому Тихоокеанскому прибрежному шоссе в сторону Кармеля, где наверняка можно было найти хотя бы одного ветеринара.
Во время поездки Трэвис разговаривал с Эйнштейном, стараясь успокоить и ободрить его:
– Все будет в порядке. Просто отлично. Все не так плохо, как кажется. Ты у нас будешь совсем как новенький.
Эйнштейн заскулил и слабо заворочался на руках у Трэвиса, и тот сразу понял, о чем думает пес. Он боялся, что ветеринар увидит татуировку в ухе, сразу догадается, что это значит, и отправит его обратно в «Банодайн».
– Не волнуйся, мохнатая морда. Никто тебя у нас не отнимет. Богом клянусь, они этого не сделают! Сперва им придется убрать с дороги меня, а им это не удастся. Не выйдет.
– Не выйдет, – мрачно подтвердила Нора.
Однако Эйнштейн, лежавший на груди у Трэвиса, трясся как в лихорадке.
Трэвис вспомнил послание, оставленное на полу кладовки:
СКРИПКА СЛОМАЛАСЬ БОЮСЬ БОЮСЬ
– Не бойся, – уговаривал Трэвис собаку. – Не бойся. У тебя нет причин бояться.
Но несмотря на искренние заверения Трэвиса, Эйнштейн дрожал, так как явно боялся. Трэвис тоже боялся.
2
На заправочной станции «Арко» на окраине Кармеля Нора нашла в телефонной книге адрес ветеринара и сразу же позвонила ему, чтобы он наверняка был на месте. Кабинет доктора Джеймса Кина располагался на Долорес-авеню, в южной части города.
Нора, ожидавшая увидеть типичную стерильную ветеринарную клинику, очень удивилась, обнаружив, что кабинет доктора Кина находился прямо у него дома, в старомодном двухэтажном коттедже в английском стиле из камня и оштукатуренного кирпича, с деревянными балками и нависающей ломаной крышей.
Они еще шли с Эйнштейном на руках по мощенной камнем дорожке, а доктор Кин уже открыл дверь, словно давно их ждал. Табличка указывала, что вход в приемную был с другой стороны дома, однако ветеринар впустил их через парадный вход. Доктор оказался высоким мужчиной со скорбным землистым лицом и грустными карими глазами, однако улыбка у него была теплой, а манеры обходительными.
Закрыв дверь, доктор Кин сказал:
– Следуйте за мной.
Доктор Кин провел их по коридору с дубовым полом, покрытым длинным узким восточным ковром. Слева по коридору за арочным проемом располагалась уютно обставленная гостиная, выглядевшая вполне обжитой, со скамеечками для ног перед креслами, торшерами, полками с книгами, сложенными на спинках кресел вязаными шерстяными пледами на случай холодных вечеров. В арочном проеме стояла собака, черный лабрадор. Лабрадор мрачно проводил их взглядом, словно понимая всю серьезность состояния Эйнштейна, но за ними не пошел.
В задней части дома, слева по коридору, находилась дверь в чистую белую смотровую. У стен выстроились шкафы со стеклянными дверцами из белой эмали и нержавеющей стали, уставленные склянками с лекарствами, сыворотками, таблетками, капсулами, а также порошками для составления более экзотических препаратов.
Трэвис осторожно положил Эйнштейна на стол и развернул одеяло.
Нора вдруг поняла, что они с Трэвисом со стороны кажутся совершенно обезумевшими, будто привезли к доктору умирающего ребенка. У Трэвиса покраснели глаза. Он больше не плакал, но постоянно сморкался. Да и сама Нора, как только припарковала пикап, поставив его на ручной тормоз, больше не смогла сдерживать слезы. Прямо сейчас она стояла у смотрового стола напротив доктора Кина, обняв одной рукой Трэвиса, и беззвучно рыдала.
Ветеринар, очевидно, привык к сильной эмоциональной реакции владельцев домашних животных. Он не стал бросать удивленные взгляды на Трэвиса или Нору и не стал демонстрировать, что находит их волнение избыточным.
Доктор Кин послушал стетоскопом сердце и легкие ретривера, пощупал ему живот, осмотрел с помощью офтальмоскопа гноящиеся глаза. Эйнштейн не реагировал на все эти процедуры, оставаясь обмякшим, словно парализованным. Единственным признаком, что собака продолжает цепляться за жизнь, были слабое поскуливание и прерывистое дыхание.
Все не так страшно, как кажется, уговаривала себя Нора, вытирая глаза «Клинексом».
Оторвав взгляд от собаки, доктор Кин спросил:
– Как его зовут?
– Эйнштейн, – ответил Трэвис.
– Как долго он с вами живет?
– Всего несколько месяцев.
– А ему делали прививки?
– Нет, – покачал головой Трэвис. – Нет, черт побери!
– А почему?
– Все… очень сложно, – сказал Трэвис. – Но для этого были очень серьезные причины.
– Никакие причины не могут считаться достаточно серьезными, – неодобрительно заметил доктор Кин. – Ни паспорта, ни прививок. Не позаботиться о паспорте и о прививках – крайне безответственно с вашей стороны.
– Я знаю, – сокрушенно ответил Трэвис. – Я знаю.
– Так что такое с Эйнштейном? – спросила Нора.
В глубине души она молилась, втайне надеясь, что все не так серьезно, как кажется.
Легонько поглаживая ретривера, доктор ответил:
– У него чумка.
Эйнштейна перенесли в угол смотровой, положив на толстый поролоновый матрас в пластиковом чехле на молнии. Чтобы он не шевелился – словно у него были силы шевелиться! – его привязали за короткий поводок к кольцу в стене.
Доктор Кин сделал Эйнштейну укол.
– Антибиотик, – объяснил он. – Антибиотики не эффективны при чумке, однако необходимы для предотвращения вторичной инфекции.
Вставив иглу в вену на лапе ретривера, ветеринар присоединил ее к трубке капельницы, чтобы предупредить обезвоживание.
Но когда доктор Кин попытался надеть на собаку намордник, Трэвис с Норой дружно запротестовали.
– Я не боюсь, что он меня укусит, – сказал доктор Кин. – Это для его же собственной безопасности, чтобы он не сжевал иглу. Если у него хватит сил, он сделает то, что собаки делают с ранами: начнет лизать и кусать источник неудобства.
– Но только не эта собака, – возразил Трэвис. – Наша собака особенная. – Протиснувшись мимо Кина, Трэвис снял с Эйнштейна намордник.
Ветеринар собрался было запротестовать, но передумал:
– Ну ладно. По крайней мере, на первое время. В любом случает сейчас он слишком еще слаб.
По-прежнему не желая признавать ужасную правду, Нора сказала:
– Такое серьезное заболевание?! Разве это возможно? У Эйнштейна были совсем слабовыраженные симптомы. Да и те через пару дней прошли.
– У половины собак, больных чумкой, вообще нет никаких симптомов. – Ветеринар поставил бутылочку с антибиотиком в один из застекленных шкафов, выбросив использованный шприц в мусорное ведро. – У некоторых болезнь протекает в слабой форме, симптомы появляются и исчезают уже на следующий день. А некоторые, вроде Эйнштейна, болеют очень тяжело. Состояние больного может постепенно ухудшаться, а иногда слабовыраженные симптомы могут резко усилиться… например, вот так. Однако здесь есть и светлая сторона.
Трэвис присел на корточки возле Эйнштейна, чтобы ретривер мог его видеть, не поднимая головы, не выкатывая глаза, и, таким образом, чувствовал себя в заботливых руках любящих его людей. Услышав о светлой стороне, Трэвис с надеждой посмотрел на доктора:
– Какая светлая сторона? Что вы имеете в виду?
– Состояние собаки до того, как она заразилась чумкой, нередко определяет ход заболевания. Болезнь сильнее поражает животных, которых содержали в плохих условиях и плохо кормили. У меня нет ни малейшего сомнения, что об Эйнштейне очень хорошо заботились.
– Мы старались хорошо его кормить и поддерживать в отличной физической форме, – сказал Трэвис.
– Мы его мыли и вычесывали. Может, даже чаще, чем нужно, – добавила Нора.
Доктор Кин улыбнулся и одобрительно кивнул:
– Тогда не все потеряно. И у нас еще есть надежда.
Нора посмотрела на Трэвиса, тот на секунду встретился с ней глазами и снова перевел взгляд на Эйнштейна. И поэтому именно Норе пришлось спросить то, о чем она боялась спросить:
– Доктор, он поправится? Он ведь не умрет, да?
Доктор Кин, очевидно, понимал, что его от природы скорбное лицо и прикрытые набрякшими веками глаза вряд ли могут внушать оптимизм. Поэтому он выработал теплую улыбку, мягкий, но в то же время уверенный тон голоса и почти отеческую манеру поведения, хотя и хорошо отрепетированную, но явно смягчающую ту мрачную внешность, которой его наградил Господь.
Ветеринар подошел к Норе, обнял ее за плечи:
– Дорогая, похоже, вы любите эту собаку, как своего ребенка, да? – (Нора, закусив губу, кивнула.) – Тогда вы должны верить. Верить в Господа Бога, который, как говорят, охраняет даже небесных птах, и хоть немного верить и в меня тоже. Хотите верьте, хотите нет, но я чертовски хороший специалист и заслуживаю доверия.
– Я верю, что вы хороший врач, – прошептала Нора.
Трэвис, который по-прежнему сидел на корточках возле Эйнштейна, хрипло произнес:
– Но шансы. Каковы его шансы? Скажите прямо.
Отпустив Нору, Кин повернулся к Трэвису:
– Что ж, выделения из глаз и носа не настолько густые, какими они могли бы быть. Бывает и хуже. На животе нет гнойных волдырей. Вы говорили, его вырвало, а понос был?
– Нет. Только рвота, – ответил Трэвис.
– У него высокая температура, но не критично высокая. А как насчет избыточного слюнотечения?
– Нет, – ответила Нора.
– А он тряс головой, хватал пастью воздух, словно у него неприятный вкус во рту?
– Нет, – не сговариваясь, сказали Нора с Трэвисом.
– Он, случайно, не носился кругами, не падал без видимых причин? Не лежал на боку, дрыгая ногами, словно пытался бежать? Не бродил бесцельно по комнате, врезаясь в стены, подергиваясь и подрагивая? Не замечали ли вы каких-либо симптомов из тех, что я перечислил?
– Нет-нет, – покачал головой Трэвис.
А Нора добавила:
– Господи, неужели и такое тоже бывает?!
– Если чумка переходит во вторую стадию, то да. На этой стадии уже затронут мозг. Начинаются судороги, как при эпилепсии. Энцефалит.
Неожиданно Трэвис резко вскочил на ноги. Сделал шаг в сторону Кина и замер, покачиваясь. Лицо побледнело, в глазах плескался неприкрытый страх.
– Затронут мозг? А если он поправится… останутся ли мозговые нарушения?
Нора внезапно почувствовала, как к горлу подкатывает липкая тошнота. Она представила, что будет с Эйнштейном, если у него останутся мозговые нарушения. Ведь ретривер с почти человеческим интеллектом наверняка запомнит, что некогда он был особенным псом; при этом он будет знать, что к прошлому возврата нет и теперь он обречен влачить скучное, серое, унылое существование, а жизнь уже никогда не станет прежней. Нора бессильно оперлась на смотровой стол, у нее вдруг закружилась голова, тошнота усилилась.
Тем временем Кин продолжил:
– Большинство собак с чумкой на второй стадии не выживают. Но если он все-таки выкарабкается, кое-какие мозговые нарушения безусловно останутся. Но ничего такого, из-за чего его пришлось бы усыпить. Возможно, у него на всю жизнь останется хорея: непроизвольное подергивание и спастические движения, но не такие, как при параличе, ограниченные в основном областью головы. Однако это не принесет особых неудобств или болевых ощущений, и он останется чудесным домашним питомцем.
Не выдержав, Трэвис практически заорал:
– К черту! Меня не колышет, останется он чудесным домашним питомцем или нет! Меня не волнуют внешние проявления повреждения мозга. Что будет с его умственными способностями?
– Ну, он будет узнавать своих хозяев, – объяснил доктор. – Он будет узнавать и любить вас. С этим никаких проблем не возникнет. Вероятно, он будет много спать. Вероятно, у него будут периоды апатии. Но он наверняка будет проситься в туалет. То есть этих навыков он точно не утратит.
Трэвис, трясясь от злости, сказал:
– Мне наплевать, пусть хоть весь дом обоссыт, лишь бы сохранил способность думать!
– Думать? – Доктор Кин был явно озадачен. – Ну… объясните, что вы конкретно имеете в виду? Он всего лишь собака.
Поначалу ветеринар принял их безумные переживания и бурные проявления тревоги за нормальную реакцию владельцев животных в подобной ситуации. Однако сейчас доктор уже начал бросать на них странные взгляды.
Возможно, чтобы перевести разговор на другую тему и усыпить подозрения ветеринара, а возможно, потому, что она действительно хотела получить ответ, Нора спросила:
– Ладно, оставим это. Так у Эйнштейна вторая стадия чумки или нет?
– Судя по всему, у него пока только первая стадия. И теперь, когда мы уже начали курс лечения, я надеюсь, что, если в течение ближайших суток у него не появятся более опасные симптомы, у нас хорошие шансы купировать болезнь на первой стадии и добиться улучшения.
– Значит, на первой стадии мозг не повреждается? – Настойчивость Трэвиса вновь привела доктора в недоумение, заставив нахмуриться.
– Нет. Только не на первой стадии.
– А если болезнь Эйнштейна не перейдет во вторую стадию, он не умрет? – спросила Нора.
Джеймс Кин успокаивающе произнес самым мягким тоном, на который был способен:
– Ну, сейчас у нас есть надежда на то, что мы имеем дело с первой стадией чумки, без дальнейших осложнений. Вы должны понять, что шансы на выздоровление вашей собаки очень велики. Но не хочу вас понапрасну обнадеживать. Это было бы слишком жестоко. Даже если болезнь не перейдет во вторую стадию… Эйнштейн все равно может умереть. Да, шансы на выздоровления велики, но летальный исход тоже не исключен.
Нора снова разрыдалась. Ей казалось, будто она сумела взять себя в руки. Ей казалось, будто она была готова стать сильной. Но сейчас она горько плакала. Нора подошла к Эйнштейну, села возле него на пол, положила руку ему на спину, чтобы пес знал, что она рядом.
Кина уже начала изрядно утомлять и озадачивать столь бурная эмоциональная реакция на плохие новости. В его голосе появились непривычно жесткие нотки.
– Послушайте, у нас нет другого выхода, кроме как обеспечить ему первоклассный уход и надеяться на лучшее. Конечно, Эйнштейну придется некоторое время побыть здесь, так как чумка нуждается в комплексном лечении под наблюдением ветеринара. Я продолжу внутривенные вливания и уколы антибиотиков… и начну противосудорожную и седативную терапию, если у собаки начнутся судороги.
Нора почувствовала, как Эйнштейн вздрогнул под ее рукой, словно он все слышал и понял, какие мрачные перспективы его ожидают.
– Ну хорошо, хорошо, – сказал Трэвис. – Конечно, он должен остаться в клинике. Но мы останемся с ним.
– В этом нет никакой необходимости… – начал доктор Кин.
– Да-да, конечно, никакой необходимости, – поспешно произнес Трэвис. – Но мы действительно хотим остаться. Все нормально, мы спокойно переночуем здесь на полу.
– Боюсь, это невозможно, – возразил доктор Кин.
– Нет-нет, конечно возможно. – Трэвису нужно было во что бы то ни стало убедить доктора Кина. – Доктор, ради бога, не беспокойтесь за нас. Мы отлично справимся. Мы нужны Эйнштейну именно здесь, и мы останемся. Для нас это очень важно, ну и само собой, мы заплатим вам за причиненное неудобство.
– Но у меня здесь не гостиница!
– Мы должны остаться, – решительно сказала Нора.
– Нет, право слово, – начал доктор Кин, – я вполне здравомыслящий человек, но…
Трэвис сжал обеими руками ладонь доктора, тем самым немало его удивив:
– Послушайте, доктор Кин, я вас очень прошу, позвольте мне все объяснить. Я понимаю, это весьма необычная просьба. Понимаю, мы кажемся вам парочкой сумасшедших, но у нас есть свои причины настаивать на том, чтобы остаться здесь на ночь, и очень веские. Доктор Кин, это не обычный пес. Он спас мне жизнь…
– И мою тоже, – добавила Нора. – Во время другого происшествия.
– И он свел нас вместе, – сказал Трэвис. – Если бы не Эйнштейн, мы никогда в жизни не встретились бы, никогда не поженились бы, да и вообще мы оба давно были бы на том свете.
Доктор Кин перевел удивленный взгляд с Трэвиса на Нору:
– Значит, вы хотите сказать, что он в прямом смысле спас вам обоим жизнь?
– Да, в прямом, – кивнула Нора.
– А потом свел вас вместе?
– Так точно, – ответил Трэвис. – Изменил нашу жизнь так, как мы даже и ожидать не могли. Словом, это трудно объяснить.
Доктор Кин, руку которого железной хваткой продолжал сжимать Трэвис, перевел взгляд добрых карих глаз на хрипло дышавшего ретривера и покачал головой:
– Обожаю истории о героических собаках. И с удовольствием выслушаю и ваш рассказ тоже.
– Мы непременно вам ее расскажем, – пообещала Нора, мысленно добавив: «Только тщательно отредактированную версию».
– Когда мне было пять лет, – сказал Джеймс Кин, – я тонул и меня спас черный лабрадор.
Нора тотчас же вспомнила красивого черного лабрадора в гостиной, и у нее невольно возник вопрос, не потомок ли это спасшей Кина собаки… или просто напоминание о том, что он в вечном долгу перед этими животными.
– Ну ладно, – согласился Кин. – Оставайтесь.
– Спасибо. – Голос Трэвиса дрогнул. – Большое спасибо.
Освободив наконец руку, доктор Кин сказал:
– Но мы сможем убедиться, что опасность миновала и Эйнштейн выживет, только через сорок восемь часов. Вам придется набраться терпения.
– Сорок восемь часов – это вообще ни о чем, – ответил Трэвис. – Всего две ночи на полу. Мы справимся.
На что доктор Кин заметил:
– У меня такое чувство, будто с учетом всех обстоятельств вам двоим эти сорок восемь часов покажутся вечностью. – Доктор посмотрел на часы и добавил: – Через десять минут появится моя ассистентка. Вскоре после этого мы начнем утренний прием. Я не могу позволить вам путаться под ногами, пока я принимаю других пациентов. А вы не захотите ждать в приемной для посетителей с толпой других взволнованных хозяев и больных животных. Это вас еще больше расстроит. Можете подождать в гостиной, а когда прием закончится после полудня, вы сможете вернуться сюда и побыть с Эйнштейном.
– А мы можем на минутку заглянуть к нему днем? – спросил Трэвис.
– Ну ладно, – улыбнулся доктор Кин, – но только на минутку.
Эйнштейн под рукой Норы наконец перестал дрожать. Напряжение спало, и он расслабился, точно услышал, что им разрешили остаться возле него, и сразу же успокоился.
Утро тянулось мучительно медленно. В гостиной доктора Кина стоял телевизор, там также были книги и журналы, однако Трэвиса и Нору сейчас совершенно не интересовали ни телепередачи, ни чтение.
Каждые полчаса или около того они по очереди проскальзывали в коридор и заглядывали к Эйнштейну. На первый взгляд Эйнштейну не было хуже, но и лучше тоже не было.
Один раз к ним зашел доктор Кин:
– Кстати, вы можете воспользоваться ванной. А в холодильнике есть холодные напитки. Можете приготовить себе кофе, если хотите. – Доктор улыбнулся стоявшему рядом черному лабрадору. – А этого приятеля зовут Пука. Он вас жутко полюбит. Только дайте ему шанс.
И действительно, Нора еще в жизни не встречала таких дружелюбных собак, как Пука. Он добровольно катался по полу, притворялся мертвым, вставал на задние лапы, а затем подбегал, сопя и виляя хвостом, чтобы его погладили и почесали за ухом.
Трэвис старался не реагировать на подлизывание чужой собаки. Ему казалось, что, приласкав лабрадора, он тем самым предаст Эйнштейна и тогда тот непременно умрет от чумки.
Нору же, наоборот, присутствие лабрадора успокаивало, и она с удовольствием отвечала на его заигрывания. Она сказала себе, что, приласкав Пуку, она умилостивит богов и тогда боги обратят на Эйнштейна свой благосклонный взгляд. Отчаяние сделало Нору не менее суеверной, чем Трэвиса, хотя и по-другому.
Трэвис расхаживал по комнате. Или сидел на краю кресла, схватившись руками за голову. Или стоял у окна, глядя на улицу, но видя лишь свое темное отражение в стекле. Он казнил себя за случившееся, а истинное состояние дел, о чем напомнила ему Нора, ничуть не уменьшало иррациональное чувство вины.
Остановившись в очередной раз перед окном, Трэвис обнял себя, словно ему вдруг стало холодно.
– Как думаешь, Кин видел татуировку? – спросил он Нору.
– Не знаю. Может, и нет.
Читать бесплатно другие книги:
