Ангелы-хранители Кунц Дин

– А как думаешь, они действительно разослали описание Эйнштейна по всем ветеринарным клиникам? Интересно, а Кин в курсе, что означает татуировка?

– Может, и нет, – ответила Нора. – Вероятно, мы слишком подозрительны.

Однако, узнав из рассказа Гаррисона, насколько далеко зашло правительство, чтобы помешать ему их предупредить, они поняли, что интенсивные поиски ретривера, скорее всего, до сих пор продолжаются. Поэтому говорить, что они слишком подозрительны, по крайней мере неуместно.

С двенадцати до четырнадцати часов доктор Кин делал перерыв на ланч. Он пригласил Нору с Трэвисом перекусить вместе с ним на кухне. Доктор Кин был холостяком, умевшим о себе позаботиться: морозилка была забита закусками, собственноручно им приготовленными и упакованными. Он разморозил завернутые отдельно пластины домашней лазаньи и с помощью гостей приготовил три салата. Еда была отличной, но Нора с Трэвисом практически к ней не притронулись.

Чем ближе Нора узнавала Джеймса Кина, тем больше он ей нравился. Несмотря на мрачную внешность, доктор оказался весельчаком и обладал отличным чувством юмора с хорошей долей самокритики. Любовь к животным наполняла его внутренним светом. Но особенно он любил собак, и когда он о них говорил, его заурядное лицо сразу хорошело и становилось почти привлекательным.

Доктор поделился с ними историей о том, как в детстве едва не утонул, но его спас черный лабрадор Кинг, после чего попросил Нору с Трэвисом рассказать, как Эйнштейн спас им жизнь. Трэвис выдал красочный рассказ о том, что случайно наткнулся в горах на раненого и дико злого медведя, а Эйнштейн не подпустил его к медведю, и, когда разъяренный медведь погнался за ним, Трэвисом, Эйнштейн принял вызов и дважды сбивал со следа дикого зверя. Норин рассказ оказался ближе к правде: о том, как Эйнштейн спас ее от сексуального маньяка и, загнав его в угол, задержал до появления полиции.

Кин был явно впечатлен:

– Да он настоящий герой!

Нора чувствовала: их рассказы об Эйнштейне настолько покорили ветеринара, что даже если он и заметил татуировку и понял ее значение, то, вероятно, намеренно выкинул это из головы и, быть может, отпустит их с миром, когда Эйнштейн поправится. Если Эйнштейн поправится.

Правда, уже встав из-за стола, чтобы убрать посуду, доктор Кин неожиданно спросил:

– Сэм, а почему ваша жена зовет вас Трэвисом?

Однако они были подготовлены к такому повороту событий. Получив новые удостоверения личности, они решили, что Норе будет спокойнее продолжать звать его Трэвисом, а не Сэмом, так как в решающий момент она может выдать себя. Они смогут объяснить, что Трэвис – это прозвище, которое Нора дала мужу, и это их сугубо личная шутка. Подмигиванием и глупыми ухмылками они намекали на некий сексуальный подтекст, который им неловко объяснять. Примерно так они и ответили на вопрос Кина, однако сейчас им было не до подмигиваний и глупых ухмылок, поэтому у Норы не было уверенности в достоверности разыгранной мизансцены. Нора опасалась, что их нервозная и неумелая игра лишь усилит подозрения доброго доктора.

Незадолго до начала дневного приема Кину позвонила ассистентка. Она уходила на ланч с головной болью, и вот сейчас вдобавок к головной боли у нее началось расстройство желудка. В результате ветеринару пришлось одному принимать пациентов, и тогда Трэвис вызвался помочь, а Нора его охотно поддержала.

– Конечно, у нас нет ветеринарного образования. Но мы можем выполнять любую подсобную работу.

– Конечно, – согласилась Нора. – И между нами, кое у кого из нас есть хорошая голова на плечах. Мы сможем делать даже больше, если вы нам покажете.

Весь день они удерживали сопротивляющихся кошек, собак, попугаев и самых разных животных, пока доктор Кин с ними возился. Нужно было делать перевязки, доставать из шкафчиков лекарства, мыть и стерилизовать инструменты, собирать плату и выписывать рецепты. Ну и убирать за некоторыми домашними питомцами со рвотой и диареей. Однако Нора с Трэвисом выполняли эти не слишком приятные обязанности так же безропотно, как и все остальные.

У Трэвиса с Норой, собственно, было два мотива.

Во-первых, ассистируя доктору Кину, они имели возможность весь день проводить в смотровой с Эйнштейном. И между делами они улучали минутку приласкать ретривера, сказать пару ободряющих слов и убедить себя, что ему явно не хуже. Хотя обратной стороной постоянного пребывания подле Эйнштейна было то, что они, к сожалению, не видели в его состоянии никаких улучшений.

Во-вторых, им хотелось втереться в доверие к ветеринару, чтобы он чувствовал себя обязанным и не изменил свое решение оставить их у себя на ночь.

Наплыв пациентов оказался больше обычного, и клинику удалось закрыть только после шести вечера. Усталость и работа рука об руку способствовали возникновению теплого чувства товарищества. После того как они сообща приготовили обед и поели, Джим Кин принялся развлекать их забавными историями о животных из своей врачебной практики. Нора с Трэвисом чувствовали себя так легко и свободно, словно знали ветеринара уже много месяцев, а не всего-навсего один день.

Кин предоставил им гостевую спальню, а также снабдил одеялами, чтобы соорудить импровизированную постель на полу смотровой. Таким образом, Нора с Трэвисом могли по очереди полночи спать в настоящей кровати, а полночи проводить на полу возле Эйнштейна.

Трэвис первым заступил на дежурство, с десяти вечера до трех утра. В дальнем углу смотровой горела только одна лампочка, и Трэвис поочередно то сидел, то лежал на одеялах возле Эйнштейна.

Иногда Эйнштейн засыпал, и звук его дыхания казался более нормальным, уже не таким пугающим. Однако когда Эйнштейн не спал, то дышал с огромным трудом, скулил от боли и, как догадывался Трэвис, от страха. Когда Эйнштейн бодрствовал, Трэвис с ним разговаривал, вспоминая общие приключения, лучшие моменты их жизни, счастливые минуты последних шести месяцев, и голос Трэвиса, похоже, немного успокаивал ретривера.

Псу, ограниченному в движениях, приходилось ходить под себя. Пару раз он мочился на пластиковый чехол матраса. Трэвис очень терпеливо, с отзывчивостью и состраданием, с какими отец ухаживает за тяжело больным ребенком, убирал за Эйнштейном. Как ни странно, но Трэвис даже радовался непорядку, поскольку всякий раз, как Эйнштейн мочился, это служило доказательством, что он все еще жив, а его организм все еще функционирует, и в каком-то смысле даже нормально.

Ночью налетел шквал с дождем. Дождь скорбно стучал по крыше, словно барабаны на похоронах.

Во время первого дежурства Трэвиса в комнате дважды появлялся Джим Кин, в халате поверх пижамы. В первый раз он тщательно осмотрел Эйнштейна и поменял бутылочку с лекарством в капельнице. Во второй раз после осмотра он сделал Эйнштейну укол. В обоих случаях доктор заверял Трэвиса, что сейчас не следует выискивать признаки улучшения состояния Эйнштейна; сейчас нужно радоваться тому, что нет никаких признаков ухудшения состояния его здоровья.

В течение ночи Трэвис уходил в дальний конец приемной, чтобы прочесть слова послания в простой рамке, висящей над раковиной.

ПОСВЯЩЕНИЕ СОБАКЕ

Единственный бескорыстный друг человека в этом корыстном мире, друг, который никогда не покинет его, никогда не предаст и не отплатит черной неблагодарностью, – это собака. Собака остается с человеком в богатстве и бедности, в болезни и здравии. Она будет спать на холодной земле, под зимним ветром и снегопадом, лишь бы быть рядом с хозяином. Она будет лизать руку, которая ничего не сможет ей дать; будет зализывать раны и язвы, нанесенные этим жестоким миром. Она будет охранять сон своего нищего хозяина, будто он принц. И она останется с ним, когда друзья его покинут. Когда богатство исчезает и репутация разбивается вдребезги, любовь собаки остается столь же неизменной, как ход солнца по небосклону.

Сенатор Джордж Вест, 1870 год

И всякий раз, как Трэвис читал это посвящение, его душу переполняло ощущение чуда существования Эйнштейна. Ведь разве каждый ребенок не верит в то, что его собака столь же мудра и умна, как любой из взрослых? И какой подарок Небес восхитит юный ум сильнее, чем возможность иметь собаку, способную общаться на человеческом уровне и делить с хозяином победы и поражения, отдавая себе полный отчет в их значении? Какое чудо может принести больше радости, больше преклонения перед тайнами природы, более мощного ощущения сопричастности к неведомым чудесам жизни? В некотором смысле в самой идее соединить в одном существе свойства собаки и человеческий интеллект заложена надежда на появление вида не менее одаренного, чем человек, но более достойного и благородного. И разве взрослые люди не мечтают чаще всего о том, что в один прекрасный день найдутся другие разумные существа, способные разделить с человеком необъятные просторы холодной Вселенной и, таким образом, облегчить глубочайшее чувство одиночества и безысходности?

И какая другая утрата может быть более разрушительной, чем потеря Эйнштейна – первого обнадеживающего свидетельства того, что человечество несет в себе семена не только великого, но и Божественного начала?

Эти навязчивые мысли исторгли из груди Трэвиса горестный всхлип. Проклиная себя за психическую неустойчивость, Трэвис спустился в холл, чтобы Эйнштейн не увидел – и не испугался – его слез.

Нора сменила Трэвиса в три утра. Трэвису явно не хотелось уходить из смотровой, но она решительно отправила его наверх.

Трэвис, вконец вымотавшийся, но продолжавший уверять Нору, что все равно не уснет, упал на кровать и провалился в сон.

Ему приснилось, будто его преследует желтоглазое существо со страшными когтистыми лапами и обрубленными, как у аллигатора, челюстями. Трэвис пытался защитить Эйнштейна и Нору, подталкивал их вперед, уговаривая бежать, бежать, бежать… Но монстр, каким-то образом обойдя Трэвиса, растерзал в клочья сперва Эйнштейна, а затем и Нору – это было давнее проклятие Корнелла, от которого нельзя было избавиться, просто сменив имя на Сэмюэла Спенсера Хайатта, – и Трэвис, наконец перестав бежать, упал на колени и опустил голову, так как теперь, потеряв Нору и собаку, хотел умереть, и он слышал, как тварь приближается – цок-цок-цок, – и ему было страшно, но в то же время хотелось поскорее встретить смерть, предвестником которой и было это цок-цок-цок.

Нора разбудила его около пяти утра.

– Эйнштейн… – взволнованно начала она. – У него судороги.

Когда Нора привела Трэвиса в белоснежную смотровую, Джим Кин, склонившись над Эйнштейном, оказывал ему первую помощь. Норе с Трэвисом оставалось лишь не путаться под ногами. Вид у доктора был озабоченный, и он даже не пытался улыбаться или обнадеживать:

– Я дал ему дополнительную дозу противосудорожных средств. Думаю… теперь с ним все будет в порядке.

– Неужели у него началась вторая стадия? – спросил Трэвис.

– Возможно, нет, – ответил Кин.

– А разве на первой стадии бывают конвульсии?

– Все возможно, – отозвался доктор.

– Но маловероятно.

– Маловероятно, – сказал Кин. – Но… не исключено.

Вторая стадия чумки, с содроганием подумала Нора.

Она еще крепче сжала руку Трэвиса.

Вторая стадия. Затронут мозг. Энцефалит. Хорея. Повреждение мозга.

Трэвис решил не возвращаться в постель. Он остался до утра с Норой и Эйнштейном.

Они включили еще один светильник, но так, чтобы дополнительный свет не мешал Эйнштейну, и принялись с тревогой наблюдать за ним, опасаясь пропустить симптомы второй стадии чумки: подергивание, непроизвольные спастические и жевательные движения, о которых предупреждал доктор Кин.

У Трэвиса не получилось черпать оптимизм из самого факта отсутствия подобных симптомов. Даже если у Эйнштейна и была первая стадия чумки, которая, возможно, не перейдет во вторую, Трэвису казалось, что пес умирает.

На следующий день, в пятницу, третьего декабря, ассистентка доктора Кина так и не вышла из-за болезни на работу, поэтому Нора с Трэвисом снова помогали доктору вести прием.

Ко времени перерыва на ланч у Эйнштейна так и не упала температура. Из глаз и носа продолжала сочиться желтоватая жидкость. Дыхание стало чуть менее затрудненным, однако Нора в приступе отчаяния решила, будто Эйнштейн начинает сдаваться и не делает особых усилий, чтобы дышать.

За ланчем Норе кусок не лез в горло. Они с Трэвисом надели гостевые халаты доктора Кина, явно великоватые для обоих, чтобы Нора могла постирать и погладить грязную одежду.

Прием опять выдался очень напряженным. У Норы с Трэвисом не было ни минутки свободной, что Нору вполне устраивало, поскольку отвлекало от непрошеных мыслей.

В шестнадцать сорок – Нора навсегда запомнила время, – когда доктор Кин закончил с непослушным ирландским сеттером, которого они держали, Эйнштейн дважды тявкнул со своего матраса в углу. Нора с Трэвисом обернулись в ожидании худшего: ведь Эйнштейн, до этого лишь слабо поскуливавший, впервые тявкнул с того момента, как попал в ветклинику. Однако ретривер приподнял голову – у него даже хватило на это сил – и заморгал. Он удивленно обвел глазами смотровую, словно желая спросить, куда, ради всего святого, он попал.

Джим встал на колени возле собаки. Нора с Трэвисом нетерпеливо топтались у него за спиной в ожидании приговора.

– Посмотрите на его глаза. Они еще слегка белесого цвета, но уже гораздо лучше, чем раньше, и перестали гноиться. – Доктор вытер сырой тряпочкой заскорузлую шерсть под глазами ретривера, подтер ему нос, однако свежих выделений не обнаружил. Измерив псу температуру ректальным термометром, доктор сообщил: – Температура понижается. Уже на два градуса.

– Слава богу! – воскликнул Трэвис.

Нора внезапно поняла, что снова плачет.

– Конечно, опасность еще не миновала, – предупредил ветеринар. – Сердцебиение более ровное, уже не такое учащенное, но еще далеко от нормы. Нора, возьмите одну из тех мисок и налейте воды.

Секунду спустя указание было выполнено, и миска уже стояла на полу возле ветеринара.

Тот подвинул миску поближе к Эйнштейну:

– Ну что скажешь, приятель?

Эйнштейн снова поднял голову, уставившись на миску с водой. Его высунутый язык был сухим и обложенным. Ретривер заскулил и облизнулся.

– Быть может, – неуверенно начал Трэвис, – если мы ему поможем…

– Нет, – покачал головой доктор Кин. – Пусть решит сам. Он лучше знает, хочется ли ему пить. Не стоит вливать воду насильно, его может снова вырвать. Инстинкт подскажет, когда будет можно.

Слегка постанывая и тяжело дыша, Эйнштейн заворочался на матрасе, повернулся на бок и попытался лечь на живот, потом сунул морду в миску, понюхал воду, осторожно потрогал ее языком, сделал пробный глоток, затем еще один и, вылакав треть миски, снова лег.

Погладив ретривера, Джин Кин сказал:

– Я буду очень удивлен, если он не выздоровеет, полностью не выздоровеет. В свое время.

В свое время.

Эта фраза насторожила Трэвиса.

Сколько времени потребуется Эйнштейну для полного выздоровления? Когда наконец появится Аутсайдер, для всех будет лучше, если Эйнштейн окончательно поправится и вернет остроту чувств. Несмотря на установленную в доме систему сигнализации, Эйнштейн был их системой раннего предупреждения.

После того как в семнадцать тридцать клинику покинул последний пациент, Джим Кин исчез на полчаса по какому-то загадочному делу и вернулся с бутылкой шампанского:

– Я не особый любитель алкоголя, но по такому случаю можно пропустить по глоточку.

Нора дала себе клятву не пить во время беременности, но в данных обстоятельствах было не грех нарушить даже самую суровую клятву.

Они принесли бокалы и прямо в приемной выпили за здоровье Эйнштейна, который, понаблюдав за ними пару минут, заснул как убитый.

– Естественный сон, – заметил Джим. – Без снотворного.

– А сколько времени уйдет на выздоровление? – поинтересовался Трэвис.

– Чтобы полностью побороть чумку – еще несколько дней, может, неделя. В любом случае я оставил бы его здесь еще на пару дней. Ну а сейчас, если пожелаете, можете ехать домой, хотя я буду рад предложить вам остаться. Вы мне здорово помогли.

– Мы остаемся, – не раздумывая, ответила Нора.

– Но после того как он справится с чумкой, как долго он еще будет чувствовать слабость? – поинтересовался Трэвис.

– Поначалу он будет очень слабым, – ответил Джим. – Однако мало-помалу он наберется сил. Теперь я абсолютно уверен, что, несмотря на судороги, у него не будет второй стадии чумки. Итак, будем надеяться, что к началу нового года он станет прежним, никаких периодов слабости, конвульсивных подергиваний и вроде того.

К началу нового года.

Трэвис надеялся, что Эйнштейн окрепнет гораздо раньше.

Нора с Трэвисом снова дежурили ночью посменно. Трэвис заступил на дежурство первым, Нора сменила его в три утра.

На Кармель опустился туман. Туман затягивал окна – настойчиво, надоедливо.

Когда Нора спустилась вниз, Эйнштейн спал.

– А он хоть немного бодрствовал? – спросила Нора.

– Да. Время от времени.

– А ты… разговаривал с ним?

– Да.

– Ну и как?

Выражение осунувшегося, враз постаревшего лица Трэвиса стало мрачным.

– Я задал ему пару вопросов, ответ на которые был «да» или «нет».

– И?

– Он не ответил. Просто растерянно мигал, или зевал, или снова засыпал.

– Он еще слишком слабый. – Норе отчаянно хотелось надеяться, что именно этим объяснялась некоммуникабельность ретривера. – У него нет сил даже на вопросы и ответы.

Трэвис был бледен и явно подавлен.

– Все может быть. Я не знаю… но думаю… он выглядел… озадаченным.

– Он еще не оправился от болезни, – сказала Нора. – Она пока не хочет его отпускать. Он почти выкарабкался, но болезнь продолжает цепляться. Возможно, еще какое-то время он будет чуть-чуть бестолковым.

– Озадаченным, – повторил Трэвис.

– Это пройдет.

– Да, – отозвался Трэвис. – Да, это пройдет.

Однако, судя по его тону, Трэвис, похоже, сомневался, что Эйнштейн когда-нибудь станет прежним.

Нора знала, о чем сейчас думает Трэвис: о проклятии Корнелла, в которое, по его утверждению, он не верил, но которого в глубине души по-прежнему до смерти боялся. Все, кого он любил, были обречены страдать и умереть молодыми. Всех, кто был ему дорог, он рано или поздно терял.

Конечно, все это была чепуха на постном масле, в которую Нора ни секунды не верила. И тем не менее Нора знала, как тяжело, разорвав узы прошлого, смотреть исключительно в будущее. Она сочувствовала Трэвису, потерявшему способность сохранять в данной ситуации хоть малую толику оптимизма. Но прямо сейчас у Норы не имелось никакой возможности помочь мужу выбраться из одиночного окопа его страданий. Она могла лишь поцеловать его, на секунду обняв, а затем отослать в постель, чтобы он хоть немного поспал.

Когда Трэвис ушел, Нора села на пол возле Эйнштейна:

– Мне нужно кое-что тебе сказать, мохнатая морда. Я подозреваю, что ты спишь и меня не слышишь, а если даже и не спишь, то все равно не поймешь. Возможно, ты больше никогда не будешь нас понимать. Поэтому я хочу сказать все сейчас, когда имеется хоть слабая надежда, что твой разум не пострадал.

Нора остановилась, сделала глубокий вдох и оглядела притихшую смотровую. Свет ламп тускло мерцал на инструментах из нержавеющей стали и стеклах эмалированных шкафов. В половине четвертого утра здесь было особенно одиноко.

Эйнштейн дышал с тихим присвистом, иногда из его груди вырывались хрипы. Он лежал неподвижно. И даже не дергал хвостом.

– Эйнштейн, я считаю тебя своим ангелом-хранителем. Именно так я тебя назвала, когда ты спас меня от Артура Стрека. Ты не только избавил меня от этого ужасного человека – ты избавил меня от одиночества, спас от страшного отчаяния. Ты спас Трэвиса от поселившегося в его душе мрака, свел нас вместе и, вообще, бесчисленное число раз был для нас идеальным ангелом-хранителем. Более того, ты, чистая душа, не просил ничего взамен за все то, что для нас сделал. Разве что немножко собачьего печенья да иногда кусочек торта. Но ты делал бы это и бескорыстно, даже если бы мы давали тебе только собачий корм. Ты делал это, потому что любил и наша любовь была для тебя достаточной наградой. И ты, мохнатая морда, такой, какой ты есть, преподал мне прекрасный урок, урок, который так просто не объяснишь… – У Норы перехватило горло, и она осталась молча сидеть возле своего друга, своего ребенка, своего учителя, своего ангела-хранителя. – Проклятье! Нет, мне необходимо найти нужные слова, потому что, возможно, это последний наш с тобой разговор, когда у меня еще сохранилась надежда, что ты способен меня понять. Похоже… ты научил меня быть твоим ангелом-хранителем и ангелом-хранителем Трэвиса. Ну а он, в свою очередь, тоже ангел-хранитель – мой и твой. И мы должны охранять друг друга, мы часовые, все мы, мы часовые, охраняющие наш внутренний свет от наступления тьмы. Ты научил меня, что каждый из нас кому-то нужен, хотя мы иногда и считаем себя никчемными, скучными и заурядными. Но если мы любим и позволяем себе быть любимыми… ну, любящий человек – самая большая ценность на земле, дороже всех сокровищ мира. Вот этому-то ты и научил меня, мохнатая морда, и благодаря тебе я никогда не буду прежней.

До самого утра Эйнштейн лежал не шелохнувшись – погрузившись в глубокий сон.

В субботу Джим Кин вел прием только в утренние часы. В полдень он закрыл вход в кабинет с боковой стороны своего большого уютного дома.

В течение всего утра Эйнштейн демонстрировал обнадеживающие признаки того, что он идет на поправку. Он стал пить воду и уже лежал на животе, а не безвольно на боку, как прежде. Подняв голову, он с интересом следил за происходящим в смотровой. Он даже съел полмиски мясной подливки с вбитым туда сырым яйцом и не срыгнул. Капельницы теперь были больше не нужны.

Однако он по-прежнему много спал. И реагировал на Нору с Трэвисом как обычная собака.

После ланча, когда Нора с Трэвисом пили с доктором Кином кофе у него на кухне, ветеринар вдруг со вздохом сказал:

– Что ж, пожалуй, мне не стоит больше с этим тянуть.

Достав из внутреннего кармана старой вытертой вельветовой куртки сложенный лист бумаги, доктор положил его перед Трэвисом.

В первую минуту Нора решила, что это счет за лечение Эйнштейна, но, когда Трэвис развернул бумагу, увидела, что это информационная листовка, которую распространяли те, кто разыскивал Эйнштейна.

У Трэвиса бессильно поникли плечи.

Нора с замиранием сердца придвинулась поближе к Трэвису, чтобы они могли прочесть листовку вместе. Листовка оказалась датирована прошлой неделей. Помимо описания собаки, был указан трехзначный номер, вытатуированный у нее в ухе. В листовке также говорилось, что в данный момент собака, скорее всего, находится в руках человека по имени Трэвис Корнелл и его жены Норы, которые, возможно, живут под другой фамилией. Внизу листовки приводились приметы Норы и Трэвиса, а также их фотографии.

– И когда вы об этом узнали?

– Через час после того, как я осмотрел его в четверг утром, – ответил доктор. – Я уже шесть месяцев каждую неделю получаю обновление этой информационной листовки, и мне уже три раза звонили из Федерального онкологического института напомнить, чтобы я не забывал проверять каждого золотистого ретривера на предмет татуировки, а обнаружив его, немедленно им сообщил.

– И вы уже сообщили? – спросила Нора.

– Пока еще нет. Не видел смысла связываться, пока не станет понятно, выкарабкается он или нет.

– Ну а сейчас вы собираетесь им сообщать?

Лицо доктора, похожее на морду охотничьей собаки, стало мрачнее обычного.

– Если верить информации онкологического института, эта собака была основным участником крайне важных экспериментов по борьбе с раком. Там говорится, что сотни миллионов долларов, потраченных на эти эксперименты, будут пущены на ветер, если собаку не найдут и не вернут в лабораторию для завершения исследования.

– Вранье! – заявил Трэвис.

– Позвольте прояснить вам одну вещь. – Джим Кин наклонился вперед, сжав огромными руками кофейную чашку. – Я страстный любитель животных. И посвятил им всю свою жизнь. Больше всего я люблю собак. Но боюсь, мне не слишком симпатичны люди, требующие остановить все эксперименты с подопытными животными, люди, искренне считающие, будто достижения медицины, направленные на спасение жизни людей, не стоят того вреда, причиненного одной морской свинке, одной кошечке или собачке. Что касается людей, которые нападают на лаборатории, крадут животных, пускают коту под хвост годы важнейших экспериментов… таким людям мне хочется плюнуть в лицо. Конечно, нужно любить жизнь. Это правильно и хорошо. Но эти люди не любят жизнь… они ее боготворят, что является появлением невежества, язычества и даже дикости.

– Все совсем не так, – сказала Нора. – Эйнштейна никогда не использовали для онкологических исследований. Это красивая легенда, разработанная для прикрытия. За Эйнштейном охотится отнюдь не онкологический институт, а Агентство национальной безопасности. – Нора посмотрела на Трэвиса. – Ну и что будем делать?

Трэвис мрачно улыбнулся:

– Так как я не могу убить Джима прямо сейчас, чтобы его остановить… – (У ветеринара отвисла челюсть.) – Значит, мне нужно его переубедить.

– Скажем правду? – спросила Нора.

Трэвис пристально уставился на Джима Кина и наконец произнес:

– Ладно. Скажем правду. Пожалуй, это единственное, что может заставить доброго доктора швырнуть треклятую листовку в мусорное ведро.

Нора сделала глубокий вдох:

– Джим, Эйнштейн не глупее вас, Трэвиса или меня.

– Пожалуй, умнее, – заметил Трэвис.

Ветеринар растерянно уставился на своих гостей.

– Давайте-ка приготовим еще кофе, – предложила Нора. – День будет долгим, очень долгим.

Итак, несколько часов спустя, в субботу вечером, в десять минут шестого, Нора, Трэвис и Джим Кин столпились возле матраса, на котором лежал Эйнштейн.

Ретривер только что выпил еще немного воды. Он с интересом оглядел склонившихся над ним людей.

Трэвис пытался определить, осталась ли в этих больших карих глазах та странная глубина, сверхъестественная живость ума и отнюдь не собачье самосознание, которые он столько раз видел раньше. Проклятье! Он не был уверен, и эта неуверенность его пугала.

Осмотрев Эйнштейна, Джим сообщил, что глаза явно стали яснее, практически в норме, а температура продолжает снижаться.

– Ритм сердца также значительно лучше, – добавил доктор.

Утомленный десятиминутным осмотром, Эйнштейн плюхнулся на бок и протяжно вздохнул. И буквально через минуту снова задремал.

– Что-то он не слишком похож на гениальную собаку, – заметил ветеринар.

– Он пока еще слишком слаб, – покачала головой Нора. – Единственное, что ему сейчас нужно, – чуть больше времени на восстановление, и тогда он докажет вам, что мы говорили чистую правду.

– Когда, по-вашему, он встанет на ноги? – спросил Трэвис.

Джим задумчиво произнес:

– Возможно, завтра. Поначалу он будет не слишком устойчивым, но, возможно, завтра. Поживем – увидим.

– Когда он будет на ногах, – начал Трэвис, – когда к нему вернется чувство равновесия и ему захочется туда-сюда побродить, это станет первым признаком того, что у него прояснилось в голове. Итак, когда он снова будет в форме, мы устроим ему проверку и докажем вам, что у него действительно сверхъестественные умственные способности.

– Что ж, справедливо, – ответил доктор.

– А если он докажет вам свой незаурядный ум, вы ведь не станете его выдавать? – спросила Нора.

– Выдать его людям, создавшим этого Аутсайдера, о котором вы мне рассказали?! Выдать его лжецам, состряпавшим эту информационную утку?! Нора, за кого вы меня принимаете?!

– За хорошего человека, – ответила Нора.

Двадцать четыре часа спустя, в воскресенье вечером, Эйнштейн ковылял по смотровой Джима Кина, словно маленький четвероногий старичок.

Нора, ползая за ним на коленях, говорила, какой он замечательный и храбрый парень, и деликатно уговаривала не сдаваться. Каждый сделанный им шаг приводил Нору в восторг, словно она учила ходить собственного ребенка. Но что восторгало ее еще больше – так это те взгляды, которые пару раз бросал на нее Эйнштейн: в них читалась явная досада собственной немощью, но, кроме того, и насмешка, будто он хотел ей сказать: Эй, Нора, тут тебе что, бесплатный цирк? Нечего делать из меня посмешище!

В субботу вечером он попробовал немного твердой пищи, а в воскресенье уже ел потихоньку легкоусвояемый корм, который приготовил ветеринар. Эйнштейн теперь охотно пил воду, но самым обнадеживающим признаком того, что он идет на поправку, было его настойчивое желание справлять нужду не прямо на матрас, а в сторонке. Эйнштейн еще не мог долго стоять, время от времени у него подкашивались лапы, и он плюхался на задницу, но все-таки не врезался в стены и не ходил кругами.

Накануне Нора ездила за покупками и вернулась с тремя наборами игры скребл. И вот сейчас Трэвис разложил в дальнем углу смотровой, где было полно свободного места, на тридцать три кучки фишки с буквами.

– Мы готовы, – сказал Джим Кин, сидевший по-турецки на полу возле Трэвиса.

Пука, который лежал возле хозяина, недоуменно следил за происходящим.

Нора отвела Эйнштейна в угол, где были разложены фишки. Сжав голову Эйнштейна обеими руками, Нора посмотрела ему прямо в глаза:

– Ну ладно, мохнатая морда, давай докажем доктору Джиму, что ты не какое-то там жалкое лабораторное животное, участвующее в онкологических исследованиях. Давай продемонстрируем ему, какой ты на самом деле, и покажем, чего на самом деле хотят от тебя эти плохие люди.

Нора отчаянно пыталась убедить себя, что увидела знакомый огонек понимания в темных глазах ретривера.

Трэвис, явно нервничая, не в силах скрыть страх, поинтересовался:

– Кто задаст первый вопрос?

– Я, – решительно произнесла Нора и, повернувшись к Эйнштейну, спросила: – Как поживает скрипка?

Они рассказали Джиму Кину о послании, обнаруженном Трэвисом в то утро, когда Эйнштейну стало совсем плохо: «СКРИПКА СЛОМАЛАСЬ» – чтобы доктор понял, о чем речь.

Эйнштейн удивленно заморгал, затем посмотрел на буквы, снова заморгал, понюхал буквы, и у Норы похолодело в животе, но тут, совершенно неожиданно, Эйнштейн начал выбирать нужные буквы и передвигать их носом.

СКРИПКА ПРОСТО РАССТРОИЛАСЬ

Трэвиса затрясло, словно засевший внутри страх в мгновение ока вырвался наружу мощным электрическим разрядом.

– Слава богу, слава богу! – смеясь от восторга, твердил он.

– Чтоб мне пусто было! – ахнул Джим Кин.

Пука поднял голову и навострил уши, понимая, что происходит нечто важное, но не зная, что именно.

У Норы словно камень с души свалился. Вернув буквы на место, она спросила:

– Эйнштейн, кто твой хозяин? Назови нам его имя.

Ретривер посмотрел на Нору, на Трэвиса и дал обдуманный ответ:

НЕТ ХОЗЯИНА ЕСТЬ ДРУЗЬЯ

Трэвис от души рассмеялся:

– Ей-богу, я совершенно согласен! Никто не может назвать себя его хозяином, но быть его другом – это, черт возьми, дорогого стоит!

Доказательство того, что интеллект Эйнштейна не пострадал, заставило Трэвиса смеяться от восторга впервые за много дней, а Нору – плакать от облегчения.

Джим Кин с глупой улыбкой смотрел на все это широко раскрытыми от удивления глазами:

– Знаете, я чувствую себя ребенком, который в сочельник проскользнул из детской вниз и увидел реального Санта-Клауса, раскладывающего подарки под елкой.

– Моя очередь. – Выйдя вперед, Трэвис погладил Эйнштейна по голове. – Джим только что упомянул о Рождестве, а оно уже близко. Всего через двадцать дней. Поэтому скажи мне, Эйнштейн, что бы ты хотел получить в подарок от Санты?

Эйнштейн дважды начинал раскладывать буквы, но оба раза передумывал и снова их смешивал. Он немножко поковылял вокруг, затем плюхнулся на задницу, застенчиво посмотрел на ждавших ответа людей, снова встал и составил просьбу Санта-Клаусу из четырех слов:

ВИДЕО С МИККИ-МАУСОМ

Спать они легли только в два часа ночи, поскольку Джим Кин был точно пьяный, но не от вина или пива, а от неописуемого восторга, в который его привели интеллектуальные способности Эйнштейна.

– Да, совсем как человек. Но все-таки собака, все-таки собака, с интеллектом, удивительно похожим на человеческий и так же удивительно отличающимся от него, судя по тому, что я видел.

Однако Джим решил не мучить четвероногого пациента и после того, как тот еще раз десять продемонстрировал свои уникальные способности, заявил, что не стоит слишком утомлять пса. Тем не менее Кин был буквально наэлектризован и настолько взбудоражен, что с трудом сдерживался. Казалось, еще немного – и ветеринар просто-напросто взорвется.

На кухне Джим Кин упросил своих гостей снова рассказать про подвиги Эйнштейна: историю с журналом «Модерн брайд» в Солванге и про то, как Эйнштейн сам разбавил в ванне горячую воду холодной, когда Трэвис решил его искупать, и прочее. Некоторые истории Джим с удовольствием пересказывал сам, как будто Трэвис с Норой впервые об этом слышали, но они были счастливы простить доктору эту маленькую слабость.

Джим, сияя как блин масленый, схватил со стола информационную листовку, торжественно сжег ее в кухонной раковине и смыл пепел:

– К черту узколобых идиотов, которые держат подобное существо взаперти, чтобы колоть и тыкать его, а потом изучать реакцию! У них хватило таланта, чтобы создать Эйнштейна, но не хватило ума понять, что именно они создали. Они не понимают всей грандиозности своего творения, так как иначе не держали бы Эйнштейна в клетке.

В конце концов, когда Джим Кин неохотно согласился, что всем нужно хоть немного поспать, Трэвис отнес уже спящего Эйнштейна в гостевую комнату, где они с Норой соорудили для него на полу постель из подушек и сложенного одеяла.

Нора с Трэвисом лежали в обнимку в темноте, прислушиваясь к умиротворенному посапыванию Эйнштейна.

– Теперь все будет хорошо, – сказала Нора.

– Нам по-прежнему грозит опасность, – ответил Трэвис.

У Трэвиса зародилась слабая надежда, что выздоровление Эйнштейна в какой-то мере ослабило нависавшее над ним проклятие преждевременной смерти всех, кто был ему дорог. Однако он еще не был готов поверить, что проклятие полностью снято. Ведь где-то там, во тьме, скрывался Аутсайдер… И он приближался.