Европе не нужен евро Саррацин Тило

Бреттон-Вудская валютная система

Размышления о международном политическом строе, а также об экономической и валютной системе послевоенных лет начались в Соединенных Штатах и в Великобритании уже задолго до капитуляции Германии в мае 1945 г. Первым проявлением этих размышлений была Атлантическая хартия о принципах международного устройства мира, которую разрабатывали совместно Соединенные Штаты и Великобритания. Это была основа для последующего Устава Организации Объединенных Наций, который был подписан в июне 1945-го в Сан-Франциско 51 страной.

Параллельно с этим США и Великобритания работали над экономическим и валютным устройством для всего мира. Эта работа вылилась в июле 1944 в Бреттон-Вудское соглашение, которое было подписано 44 странами-победительницами.

Доллар и фунт должны были стать мировыми резервными валютами. Должны были существовать твердые валютные курсы и по возможности свободная международная торговля. Нужно было не допустить чрезмерной инфляции. Но система должна была быть настолько эластичной, чтобы международная ликвидность могла расти без всяких напряжений вместе с потребностями в средствах финансирования и международной торговлей. Таким образом надеялись предотвратить на будущее как необузданную инфляцию, случившуюся в Германии в начале двадцатых годов, так и дефициты ликвидности и гонку девальвации, как во время мирового экономического кризиса 1929 года. На эти дискуссии оказывал влияние британский экономист Джон Мейнард Кейнс, теории которого с конца тридцатых годов преобладали как в объяснениях мирового экономического кризиса, так и в политико-экономических ответах на них.

В системе твердых валютных курсов задачей эмиссионных банков признавалась необходимость скупать в любое время по гарантированным курсам иностранную или продавать свою собственную валюту. Для того чтобы всесторонне укреплять систему, был создан Международный валютный фонд. Он должен был гарантировать международное обеспечение ликвидности и восполнять временную нехватку валюты отдельных эмиссионных банков с помощью поддерживающих кредитов. Эту роль в качестве Lender of Last Resort (Последнего кредитора в критической ситуации) МВФ исполняет и по сегодняшний день. В течение десятилетий он разработал отточенную технологию в том, чтобы связывать выдачу валютных кредитов с определенными условиями в целях оздоровления ситуации для конкретных стран. Этой экспертизой он обязан своим подключением при выделении поддерживающих кредитов Греции. Это подключение, по сути, не соответствует системе, потому что Греция испытывает недостаток не валюты, а денег в собственной валюте, а именно евро.

В Бреттон-Вудской системе центральная резервная валюта, доллар, получала золотое обеспечение: Американский эмиссионный банк гарантировал в любое время обмен доллара на золото по цене 35 долларов за унцию. Таким образом, в принципе все валюты мира, которые имели твердые меновые отношения к доллару, участвовали в золотом обеспечении, так как они могли в любое время обменять свои долларовые валютные резервы на золото.

Понятия немецкого образца: дойчемарка и экономическое чудо

В этой системе в 1948 г. как раз и родилась дойчемарка (д-марка). По аналогии с условиями довоенного времени она получила твердое соотношение обмена к доллару – 4,20 д-марки.

Насколько сильно изменились времена после 1948 года, можно определить по двум цифрам:

– Цена за унцию золота теперь составляет не 35 долларов, а 1699 долларов (состояние на 7 марта 2012).

– Обменный курс доллара к д-марке (в пересчете через соотношение марка/евро) сегодня составляет 1,52 д-марки (состояние на 7 марта 2012).

По сравнению с золотом доллар уменьшился на 2 % своей исходной стоимости, по сравнению с маркой – на 36 % своей исходной стоимости. Такое отцы-основатели мировой Бреттон-Вудской валютной системы наверняка не могли и представить.

При этом оба основных элемента созданной в 1944 г. Бреттон-Вудской мировой экономической системы – твердые валютные курсы и (по возможности) свободная международная торговля – создают в послевоенные годы центральные общие условия для беспримерного подъема немецкой экономики, а вместе с ним и немецкой марки. Подъем немецкой экономики, а также все увеличивающийся тормозной скрип, а потом и крах Бреттон-Вудской валютной системы я непосредственно пережил в послевоенное время, будучи еще ребенком. Этот жизненный опыт выливается в следующие рассуждения:

Я родился в феврале 1945 года, и к моим первым воспоминаниям за пределами семейного круга относится валютная реформа 1948 г. Сначала рос в развалинах Рурской области, затем в условиях оптимизма прогресса периода восстановления. Изучать экономику я начал в 1967 г., в период первого послевоенного экономического спада. Экзамены я сдавал в 1971 г. на пике нового бума. Я пришел в федеральное министерство финансов в 1975 году, в самый разгар второго послевоенного экономического спада. Именно с этого времени я был последовательным статистиком, иногда мелким действующим лицом на сцене валютных и финансовых событий в Федеративной Республике Германии.

В этот период я часто менял свои взгляды и продолжаю делать это и сейчас. Я все больше осознавал, что не все так просто и однозначно с понятиями «неправильно» и «правильно», «верно» и «неверно» как в экономической науке, так и в противоречивой действительности реально существующего общества, как этого хотелось бы. Очень редко причинные связи бывают ясными и сильными, большей частью на них накладываются другие параллельно действующие влияния.

Поэтому злые языки утверждают, что экономика – это вовсе не настоящая наука. Они правы в том плане, что экономика – это не точная наука. В большинстве случаев при каждой экономической истине при другой постановке вопроса или при слегка изменившихся общих условиях истиной может стать и ее противоположность. Добавляется влияние преференций или оценочных суждений: цель достижения равенства может противоречить цели достижения благосостояния, стремление к социальной обеспеченности может препятствовать свободной конкуренции. Если в качестве цели экономики брать не максимизацию благосостояния, а максимизацию личной удовлетворенности, то может получиться совершенно другая экономическая политика.

Станет еще сложнее, если к этому привлечь проблему развития окружающей среды и борьбу за мир, если вместо того, чтобы сконцентрироваться на индивиде, сосредоточиться на национальном государстве, Европе или даже на мировом сообществе. Тогда сохранение мира может быть важнее, чем изолированная экономическая эффективность. Культурные факторы также могут определять экономические оценки: соблюдение религиозного праздника, соблюдение требований поста, предписаний ношения одежды или раздельного воспитания мальчиков и девочек могут оказывать влияние на способы производства и тем самым иметь преимущество перед экономическим результатом.

Различный характер культур, этнических групп и индивидов может способствовать и фактически способствует тому, что сопоставимые экономические и правовые основные условия ведут к совершенно различным результатам. И лучшим примером этому являются реальные трудности в Европейском валютном союзе.

Многим наблюдателям и обладателям права принятия политических решений это дает повод к экономическому и финансово-политическому агностицизму и оправдывает далекий от их принципов внешне прагматичный произвол принятия решений. И в этом они часто чувствуют поддержку ученых-экономистов. Можно даже найти в Америке нобелевских лауреатов, которые предложат прямо противоположные меры для разрешения большого финансового кризиса 2007–2009 годов и теперешнего кризиса в зоне евро.

Видимо, поэтому политики могут обойти нежелательный экспертный совет и пойти по тактически или краткосрочно благоприятному пути. Но в большинстве случаев это путь наименьшего сопротивления, который может стать причиной серьезных ошибочных решений. Именно таким образом были вызваны некоторые крупные кризисы.

Ведь на самом деле существуют экономические законы, основой которых является погоня за прибылью или личной выгодой индивида, а также любого способного на самостоятельные действия структурного подразделения людей:

– Если повышаются цены или ожидания повышения цен, тогда повышается и производство, если они падают, то и производство падает.

– Если какая-то деятельность обещает верную прибыль, то тогда найдется кто-то, кто будет ею заниматься, и тем скорее, чем выше прибыль.

– Если имеются надежные права собственности, то повышается готовность делать инвестиции.

– Если производство нерентабельно, то оно и не осуществляется.

– Если существует конкуренция, то все причастные к ней лица прилагают больше усилий. Изделия становятся лучше, технологии более инновационными, цены понижаются.

Коммунизм и государственный социализм потерпели поражение не в последнюю очередь из-за того, что они не в достаточной степени учитывали эти элементарные закономерности. Этими упомянутыми выше элементарными закономерностями можно объяснить даже логику самых сложных финансовых операций при управляемой компьютером торговле деривативами, в которой не разберется ни один смертный без вспомогательных технических средств.

Установленными законом основными условиями государство должно создавать предпосылки для того, чтобы погоня за прибылью оставалась социально приемлемой и не вела к непредвиденным последствиям. Это удается ему с переменным успехом, а иногда и вовсе не удается. С развитием технических возможностей государственный механизм необходимо соответствующим образом изменить. Там, где государство неправильно выполняет свою задачу как законодатель и защитник права, уровень благосостояния и степень экономического развития страны, как правило, ниже.

Общая погоня за прибылью, в свою очередь, вызывает стадный инстинкт инвесторов, приводящий к неверным решениям, результаты которых затем устраняются экономическим спадом, постоянно сопровождающимся увеличением числа банкротств и ростом безработицы. К самым крупным нереализованным утопиям многих экономистов, а также и политиков относится вера в то, что с помощью надлежащих мер регулирования денежной и финансовой политики можно всемерно устранить перегибы экономического цикла и таким образом обеспечить непрерывное экономическое развитие.

Последнее значительное проявление этой утопии в Америке в период Алана Гринспена существенно способствовало тяжести и опасности финансового кризиса 2007–2009 гг. Тем более досадно, что такие утописты все еще продолжают действовать. Но к этому я еще вернусь.

Отношение немцев к деньгам, валюте и государственным долгам сформировалось двукратным опытом большой инфляции с интервалом всего в 25 лет. Дважды их состояние, включая акции и ценности, полностью уничтожалось. Своей тотальностью и внезапностью двукратных потерь этот немецкий шок принципиально отличался от опыта инфляции британцев, французов или американцев. В этих странах стоимость денег падала в течение десятилетий, в большей степени как следствие войны. Такая постепенная инфляция давала возможность приспособиться, там никогда не было «валютной реформы» в немецком смысле. Поэтому общий страх перед обесцениванием денег не был таким сильным, как в Германии, эти народы терпели также и более высокие темпы инфляции. Это ощутимо и по сей день.

Но с другой стороны, в этих странах не было «события пробуждения» немецкой валютной реформы 1948 г. В разрушенной Западной Германии после введения новой валюты в июне 1948 г. на одного человека приходилось всего 40 д-марок, а уплачиваемая преимущественно в имперской германской марке заработная плата рабочих и служащих была переведена в д-марки по курсу 1:1, но одновременное освобождение цен и отмена талонов на получение нормированных товаров способствовали тому, что моментально, буквально за один день, наполнились магазины и витрины. Это произвело глубокое впечатление. Люди в большинстве своем были бедными, но деньги, которые у них были, обладали покупательной способностью.

Хотя тогда этого еще не знали, но производственный потенциал западногерманской экономики лучше перенес войну, чем это можно было предполагать, видя огромные разрушения зданий и транспортных коммуникаций. Но ведь военное производство достигло высшей точки своего развития только осенью 1944 г. К тому же из-за большого притока беженцев и изгнанных со своих территорий проживания военные потери Западной Германии в рабочей силе практически были компенсированы. Возник обладающий покупательной способностью спрос, начался продолжительный процесс роста, постепенно завершившийся только в шестидесятые годы. Уже в середине пятидесятых годов социальный продукт на душу населения молодой Федеративной Республики Германии оказался на уровне стран-победительниц Франции и Англии.

Валютная реформа с освобождением цен и повсеместной отменой регулирования хозяйством явилась поворотным моментом поразительного взрыва роста экономики. Скоро его стали называть экономическим чудом, оно наполнило западных немцев гордостью и явилось предметом заметного беспокойства у бывших западных держав-победительниц и новоиспеченных союзников.

В день валютной реформы я ехал со своей тетей и младшей сестрой на трамвае 8-го маршрута по Рурской области от Реклингхаузена в Бохум-Лангендреер. Тетя везла нас на новую квартиру. Мне было три года и четыре месяца, но я и сейчас помню, как неуверенно стоял я на еще незнакомой лестничной площадке и слово «валютная реформа» все время вертелось у меня в голове. Но, как ни старался, я не мог представить себе, что оно означало. Тем не менее во время всей поездки на трамвае это слово было у всех на устах, родители и тетя тоже постоянно говорили об этом.

В 1951 г. мы снова переехали в Реклингхаузен. Наша новая квартира находилась в только что восстановленном доме, в котором с самого первого этажа была возведена новая кирпичная кладка. За исключением еще двух, трех домов в окрестности вся улица лежала в развалинах. А когда мы в 1955 году выехали из этой квартиры и перебрались в новый коттедж, вся улица уже была застроена.

В чем же состояла причина этого чуда? Конечно, по мнению моих родителей и всех взрослых, которых я знал, дело заключалось в великолепной валютной реформе и фантастической экономической политике Людвига Эрхарда. Конечно, мы развязали ужасную войну, я это знал уже в возрасте восьми-десяти лет. Конечно, моя бабушка и мать потеряли родину и имущество, мужа, отца, сыновей и братьев. Там, где была их родина, сейчас жили русские и поляки. Я слышал это почти ежедневно. Конечно, мы были оккупированной страной. Это я видел по британским военным машинам, которые часто проезжали по нашей улице. Но у нас была немецкая марка и экономическое чудо, и этого у нас никто не мог отобрать. Так я рос. Нашим национальным достоинством был экономический успех. Он принес нам уважение со стороны других. А в остальном было не так уж много того, чем мы могли бы гордиться.

В 1964 г. я впервые посетил Англию и увидел с некоторым удивлением, граничившим с юношеским невежеством, запущенную ветхость городов и улиц почти мировой державы. (Привлекательность британского отношения к вещам я открыл лишь при позднейших посещениях.) В 1965 г. я путешествовал пешком и на попутных машинах по Греции и встретился с архаичными условиями жизни: осел был в сельской местности главным транспортным средством. В кафе в любое время дня было полно мужчин, очевидно, они сидели там целый день за кофе по-турецки или узо. Все это подавалось с большим стаканом воды и стоило три драхмы, в пересчете примерно 26 пфеннигов. Сутки проживания на частной квартире стоили 3 марки. На вокзале я увидел настоящий работающий аппарат Морзе. Когда мой поезд спустя три недели снова въехал на главный вокзал Мюнхена, я был ошеломлен его размерами и современностью.

Я начал интересоваться экономикой и долгими часами в секретариате бундесвера в Ольденбурге проглатывал целые экономические разделы в газете «Франкфуртер альгемайне» и в журналах «Шпигель» и «Цайт».

В это время послевоенный бум окончательно подходил к концу¹: в 1965 г. реальный рост экономики упал с 9 % (!) до 5,7 %, в 1966-м – до 2,8 %, а в 1967-м национальный продукт даже сократился на 0,2 %. Инфляция выросла до 3,5 %. Федеральный банк прореагировал и повысил постепенно до мая 1966 г. учетную ставку до 5 %. Спор о федеральном бюджете 1967 года, которому грозил дефицит примерно 5 % от расходов, или 4 миллиарда ДМ, привел к выходу Свободной демократической партии (СвДП) из коалиции и к окончанию срока пребывания Эрхарда в должности канцлера. 1 декабря 1966 г. министр экономики ФРГ Карл Шиллер смог с гордостью провозгласить, что немецкая экономика выросла на 8 %.

За дискуссией того периода я следил из моей казармы в Ольденбурге с большим вниманием: постоянный рост и повышающееся благосостояние не были чем-то само собой разумеющимся! Людвиг Эрхард своими призывами к умеренности проявил себя как беззубый тигр, но зато зубы были у Бундесбанка! И он добился снижения темпов инфляции ценой экономического спада и роста безработицы до 2,2 % (1967).

Бундесбанк показал, что его закрепленная законом о Федеральном банке 1968 г. автономия и первоочередная обязанность сохранения стабильности цен не была пустым заблуждением, хотя здесь мог быть потенциал для конфликта.

Казалось, что начинавшаяся с большой коалицией эйфория планирования решит эту проблему: новый министр экономики ФРГ Карл Шиллер – профессор из Гамбурга с отличной репутацией – прямо-таки официально ввел теории Джона Мейнарда Кейнса в правительственную политику. С принятым в 1967 г. Законом о стабильности и росте был создан тот инструментарий, который в будущем мог бы избавить Федеративную Республику от резких спадов экономической активности, во всяком случае на это была надежда и в этом было мое убеждение.

Будучи студентом экономического факультета первого семестра летом 1967 года, я вообще имел очень твердые убеждения и верил, что только разумом и силой воли можно сформировать вечный экономический рост и постоянно повышающееся благосостояние. Но это убеждение длилось недолго. В течение 1970–1971 годов выяснилось, что к социально-либеральному федеральному правительству с его задачей своевременно остановить чрезмерный бум, в политическом и прогностическом плане предъявлялись чрезмерно повышенные требования, так же, как это было в 1964–1965 годах при многократно высмеиваемом Людвиге Эрхарде. Этому никак не мог помочь набор инструментов существующего всего четыре года красивого Закона о стабильности и росте.

Первый социал-демократический министр финансов Алекс Меллер в мае 1971 года после 18 месяцев пребывания в должности ушел в отставку, потому что в политике расходов он не мог справиться с другими ведомствами. Карл Шиллер как «суперминистр» дополнительно возглавил министерство финансов ФРГ, но он рассорился из-за налоговой политики с СДПГ и в июле 1972 года тоже ушел в отставку. За ним последовал Гельмут Шмидт.

Конец Бреттон-Вудской валютной системы

Гельмут Шмидт, ставший спустя несколько лет «мировым экономистом», в 1975 г. вместе с французским президентом Жискаром д’Эстеном учредил ежегодный Всемирный экономический форум и начал как относительный дилетант в вопросах мировой экономики. Во время Большой коалиции 1966–1969 годов он был председателем фракции СДПГ в бундестаге.

В то время начала проявляться напряженность в мировой экономической системе. Валютная система послевоенного времени, так называемая Бреттон-Вудская, создала мировую валютную систему со стабильными курсами валютного обмена. Но уже в пятидесятые годы выявилось, что некоторые страны больше склонялись к профициту затратно-доходного баланса, другие же – к дефициту затратно-доходного баланса. Определенные различия проявлялись также и в тенденции к инфляции.

Растущие профициты в немецкой внешней торговле уже в 1961 г. привели к повышению стоимости немецкой марки на 5 %. Доллар больше не стоил 4,20, а только 4,00 д-марки. Это соотношение считалось большим исключением в твердой структуре валютных курсов Бреттон-Вудской системы. Однако напряженность в системе продолжала расти и постепенно привела с 1969 по 1971 год к ее краху. Слишком сильно сальдо затратно-доходных балансов развивались в различных направлениях, слишком разными были темпы инфляции. В странах, имеющих явный пассивный платежный баланс, таких как Великобритания, иногда заканчивались деньги, необходимые для интервенции на валютных рынках, и страны с явным профицитом, такие как Федеративная Республика Германия, испытывали все большие трудности, надо было согласовать беспрерывную эмиссию д-марки против валюты с отвечающей требованиям стабильности денежной политикой.

Незадолго до выборов в бундестаг в 1969 г. стоимость д-марки вновь выросла, дальнейшее повышение произошло вскоре после выборов, а с отменой Бреттон-Вудской системы произошло окончательное освобождение валютного курса. В 1971 г. доллар стоил только 2,30 д-марки. Гарантию обмена доллара на золото американский президент Никсон отменил в августе 1971 г.

Решительная политическая борьба за повышение стоимости д-марки существенно сказалась на выборах в бундестаг в 1969 г. Министр финансов от СДПГ Карл Шиллер и большинство экономистов были за повышение стоимости. Предприниматели были сплошь против. Они опасались недостатка конкуренции и в целом ценили преимущества планирования твердых валютных курсов. Они пользовались поддержкой федерального министра финансов от ХСС Штрауса (и, кстати, председателя фракции СДПГ Гельмута Шмидта).

Результаты выборов в бундестаг повсюду интерпретировались как поддержка «современной» экономической политики Карла Шиллера и повышения стоимости д-марки вплоть до введения плавающего валютного курса. Но этот триумф длился недолго. Мировая экономика вступила в фазу, отличающуюся высокой инфляцией и напряженностью.

Уже с начала шестидесятых годов война во Вьетнаме способствовала тому, что в США образовался дефицит затратно-доходного баланса, и долларовые активы во всем остальном мире выросли. Так как доллар был мировой резервной валютой, это стало равнозначно всеобщему увеличению валютных резервов и слишком экспансивной денежной политике. С середины шестидесятых годов повсеместно выросли не только неравенство затратно-доходных балансов, но и уровень инфляции: если в 1965 г. уровень инфляции в США составлял 1,8 %, то в 1970-м – 5,9 %, а своего пика он достиг в 1974 г. с 11,0 %².

Экономический подъем, начавшийся в ФРГ в 1967 г. благодаря политике Карла Шиллера, с 1970 г. все больше уходил из-под контроля. Ученик волшебника Карл Шиллер не мог обуздать силы, которые сам же освободил. И хотя эффект повышения д-марки придерживал повышение цен, уровень инфляции в Германии вырос с 2,0 % в 1969-м до 5,1 % в 1971 году и достиг своей наивысшей точки в 7,0 % в 1974 году³. Для ограничительной политики, которая означала бы больше фискальной экономии, в правящей с 1969 г. социально-либеральной коалиции не было большинства. При попытке добиться большей экономии Карл Шиллер потерпел грандиозное поражение. Все отчетливее становилось также противоречие между его либеральным курсом рыночной экономики и растущей идеологической тенденцией левого развития в СДПГ. Летом 1972 г. Карл Шиллер ушел в отставку и сразу же вышел из СДПГ.

Его преемник Гельмут Шмидт, консультируемый своим другом по игре в теннис Карлом Клазеном (председатель правления Дойче Банка и с 1970 по 1977-й президент Бундесбанка), долго боролся против повышения стоимости д-марки и за систему твердых валютных курсов. В 1972 году он существенно повлиял на политико-экономическую сторону борьбы при выборах в бундестаг, произнеся знаменитую фразу о том, что 5 % инфляции для него предпочтительнее, чем 5 % безработицы. В должности федерального министра финансов он быстро учился, хотя и по сей день отдает предпочтение твердому валютному курсу.

До 1982 года сначала в должности министра финансов, а затем федерального канцлера он оказывал существенное влияние на попытки создать Европейскую валютную систему со стабильными курсами валют. Конечным результатом его попыток является существующий с 2002 г. Европейский валютный союз.

Кейнсианская теория терпит поражение на практике

Еще будучи студентом, я с 1967 г. внимательно следил за экономической и финансово-политической дискуссией, а с 1970 г. все больше разочаровывался в том, что так и не случилось образования бюджетных профицитов при подъеме конъюнктуры, что является оборотной стороной кейнсианской антициклической политики. Напротив, государственный бюджет расширялся, как никогда прежде, даже если дефицит до 1973 г. оставался очевидным. Доходы и расходы явно расходились в разных направлениях. Но воздействие экспансивной бюджетной политики на рост экономики уже очевидно ослабело. А именно: этот рост снизился, в то время как цены росли быстрее, чем когда-либо.

Мое постепенно растущее недовольство нашло теоретическое обоснование, когда я в зимнем семестре 1969/70 года в Бонне посещал семинар «Теория инфляции» у профессора Тиммермана и летом 1970-го для подготовки к дипломному экзамену по избранному предмету «Деньги и кредит» прочел собрание сочинений «Денежная теория и денежная политика» Гарри Г. Джонсона⁴. Следующие познания, которые я тогда приобрел и с тех пор, с одной стороны, развивал дальше, а с другой, снова и снова подвергал сомнению, и до сегодняшнего дня имеют большое значение для моего экономического анализа и мышления относительно политики формирования экономического порядка:

– На воздействие мер экономической, валютной и финансовой политики оказывают влияние ожидания субъектов экономической деятельности. Если они, например, ожидают падения цен (дефляции), то скорее всего отложат свои расходы. А если они ожидают повышения цен, то будут учитывать это при требованиях повышения заработной платы, формируя ценовую политику у предприятий. Если они ожидают увеличения уровня инфляции, то повышается давление на рост заработной платы и цен. Растущие ожидания инфляции могут сделать ее самореализуемым событием.

Источник: Федеральное ведомство по статистике и собственные расчеты, данные бюджета в разграничении финансовой статистики

Источник: Федеральное ведомство по статистике и собственные расчеты

– Ожидания инфляции нестабильны, они изменяются с течением времени, в зависимости от опыта, который накапливают субъекты экономической деятельности: при ожидаемом низком уровне инфляции экспансивный импульс, который ведет к повышению инфляции, может привести, например, к повышению реального спроса и тем самым к снижению безработицы. Это краткосрочное чередование между инфляцией и безработицей изображается в так называемой кривой Филлипса⁵. Но если субъекты экономической деятельности замечают, что при экспансивных импульсах инфляция повышается, то их поведение меняется. Это означает, что «дозу инфляции» необходимо непрерывно повышать, чтобы сохранять такое же действие на рост и рынок труда.

– Повторное использование этой терапии может привести к «стагнации», к экономической стагнации с растущей безработицей при все таких же высоких и повышающихся уровнях инфляции.

– Мультипликаторы и реальные воздействия фискальной политики, которая хочет целенаправленно влиять на общий экономический спрос, изменчивы и к тому же имеют трудно прогнозируемые временные задержки. Результаты наступают часто только тогда, когда они уже больше не нужны или даже вредны.

– К тому же политика имеет тенденцию избегать конфликтов. Поэтому поддерживание спроса с помощью дефицитов в период спада происходит чаще и в больших объемах, чем зеркальное сдерживание в период подъема. Поэтому в политической реальности Кейнсианская антициклическая политика легко ведет к непрерывно повышающейся государственной задолженности при неопределенных эффектах роста и занятости.

– Кроме того, результаты дискреционной денежной политики не являются постоянными. Но верно и то, что без достаточного предложения денег не может возникнуть никакая инфляция. Есть вывод Милтона Фидмана, что инфляция – это всегда монетарный феномен.

– Поэтому правильной является также непрерывная денежная политика, целью которой станет низкий уровень стабилизации инфляционных ожиданий. Однако также рекомендуется держать предложение денег достаточно ограниченным. Обеспечение слишком дешевыми деньгами может привести за собой склонность к рискованному финансированию и к финансовым пузырям. Но денежная политика должна быть достаточно строгой, чтобы можно было в любое время санкционировать действия, не отвечающие стабилизации.

– Фискальная политика должна концентрироваться на постоянном выполнении задач при принятии небольшого количества новых задолженностей, а также на использовании антициклического противодействия только в немногих экстремальных исключительных случаях. Поэтому моим убеждением было и остается, что попытка тонко управлять с помощью фискальной политики и широко компенсировать конъюнктурные колебания может закончиться только увеличением государственной задолженности.

Немецкая действительность, как она разворачивалась перед моими глазами с 1970 по 1975 год, стала прекрасным подтверждением моих опасений. Внешнеэкономическое согласование, нашедшее свое выражение в неоднократном освобождении валютного курса по отношению к доллару с 1969 по 1973 год, и первый нефтяной кризис, начавшийся осенью 1973 года, внесли дополнительную турбулентность при стабильности цен и конъюнктуры.

Социал-либеральное правительство не справлялось, кажется, не только с консолидацией бюджетов. Несмотря на созданную Карлом Шиллером акцию «Согласованные действия» (институционализованный «круглый стол» с работодателями и профсоюзами), оно, очевидно, не владело ситуацией сторон в тарифном соглашении: зимой 1974 г. профсоюзу государственных услуг, транспорта и перевозок удалось добиться, несмотря на начинающийся экономический спад, заключения скандального тарифного соглашения для государственных услуг в 10 %, которое своим сигнальным эффектом дало толчок для уже 6 %-ного уровня инфляции и обнаружило дополнительные дыры в бюджете. В 1973 и 1974 годах Федеральный банк резкими повышениями процентных ставок попытался побороть инфляцию, что сдержало дальнейшую конъюнктуру.

В федеральных землях началась серия сенсационных поражений СДПГ на выборах. Авторитет федерального канцлера Брандта понизился. Из-за скандала с Гийомом в мае 1974 г. он ушел в отставку. Его преемником стал Гельмут Шмидт.

Осенью 1973-го я стал секретарем в плановом отделе постоянной комиссии СДПГ при фонде Фридриха-Эбберта. Эта комиссия под названием «Ориентировочные рамки ’85» должна была разработать долгосрочную программу для СДПГ. Для такого молодого человека, каким был я, стало очень увлекательно наблюдать в течение полутора лет за дискуссиями между членами комиссии, а также за тем, как конструктивные утопии боролись со все более мрачнеющей действительностью. Я впервые близко видел в действии политиков, многих высоких должностных лиц, а также молодых, подающих надежды партийцев в действии. Я видел, какое влияние оказывали идеология и интересы. Я видел, как достигались компромиссы.

И как бы высоко я ни ценил участников и ни восхищался ими, но этот длившийся полтора года процесс только укрепил мои консервативные экономические и финансово-политические убеждения. Этому креативному хаосу необходимо было придать совершенно узкие рамки в плане формирования политики фискального и экономического порядка! К моей радости, наконец удалось включить в текст программы совершенно разумные экономические и финансово-политические ключевые идеи. Эта задача облегчилась благодаря тому, что нефтяной кризис становился все драматичнее, а экономический спад все более резким. Тогда я понял: «Тот, кто пишет, тот останется». Первоначальные проекты текстов к экономической части программы, по меньшей мере в первом проекте, выходили из-под моей руки. Очень трудно, и почти невозможно, превратить последовательный текст в его противоположность простым переформулированием.

Непосредственно после завершения проекта программы в начале 1975 года я перешел в федеральное министерство финансов, где сначала работал в главном отделе по налоговой политике, потом в отделе «Финансовые вопросы промышленной экономики». В начале 1975 года вступила в силу большая реформа подоходного налога со значительным уменьшением нетто. Она стала необходимой в связи с налоговой структурой, но при повышении чистого дохода она одновременно принесла чрезвычайно желанный кейнсианский сдвиг. Уже летом 1975 г. экономика снова начала расти и вскоре прошла самую низкую точку кривой развития. Однако безработица с 1973 года выросла почти в четыре раза и достигла в 1975 г.⁶ более миллиона безработных. В то время это считалось невероятно высоким показателем.

Убытки от преодоленного спада для государственного бюджета были существенными. Пришлось поплатиться за то, что перед началом экономического спада вовремя не начали консолидацию. Новые задолженности государственного бюджета составляли в 1975 г. 64 млрд ДМ, или 6,2 % валового национального продукта. Хорошие годы послевоенного времени прошли. Только мы этого еще не знали. С той поры вплоть до сегодняшнего дня нас будет сопровождать постоянное увеличение коэффициента задолженности. В 1975 г. оно имело с сегодняшней позиции невероятно низкий уровень 24,8 % ВВП (сегодня 81 %).

С 1976 по 1978 год начался новый экономический подъем. Он прекратился из-за последствий нефтяного кризиса. Спад возник в 1979 году с революции в Иране и свержения шаха. Новое повышение уровня инфляции заставило Бундесбанк с 1979 по 1982 г. вновь проводить очень жесткую денежную политику.

В 1975/76 годах я работал в главном отделе федерального министерства финансов на самых разных финансовых участках, как мелкий референт-помощник без права принятия решений, но при этом я получил представление о масштабах топтания на месте, привычках и резервах в государственном аппарате и различных категориях государственных услуг⁷.

Страны с профицитом как козлы отпущения: «теория локомотива»

В 1977 г. меня направили на 6 месяцев в Международный валютный фонд в Вашингтон⁸. Большей частью там я проводил время в Европейском департаменте в отделе Северной Европы и интенсивно занимался довольно новыми в практике эмиссионных банков «промежуточными денежными задачами»⁹. Такие промежуточные задачи в области денежной политики (как, примерно, денежная масса в определенном разграничении) считались в то время еще новыми и спорными, но находили все большее применение в практике некоторых эмиссионных банков.

Концепция Милтона Фридмана о том, что эмиссионный банк должен концентрироваться на ограничении и краткосрочной стабилизации роста денежной массы, что это его лучший вклад в стабильность цен и устойчивый рост экономики, через полтора десятилетия дошла до эмиссионных банков и МВФ и активно обсуждалась там.

Неудачи валютной и экономической политики последних 10 лет были также очевидны: созданная на конференции в 1944 году в Бреттон-Вудсе международная валютная система с твердыми курсами валют рушилась, утраты покупательной способности крупных валют драматически выросли, как и государственные долги. Этим подогревались инфляционные ожидания, повышение заработной платы рабочих и служащих было недопустимо высоким.

Освобождением валютных курсов федеральный банк использовал полученную дополнительно степень свободы в денежной политике и существенно снизил инфляцию и инфляционные ожидания с помощью жесткой политики в области процентных ставок и сокращением денежной массы. В 1977 г. повышение потребительских цен в Германии составило 3,7 % по сравнению с 6,5 % в США, 9,4 % во Франции, 15,8 % в Англии и 18,5 % в Италии (статистика МВФ).

Но одновременно ФРГ и Япония имели высокие и растущие профициты затратно-доходных балансов, в то время как их экономический рост скорее был замедленным. США, Англия, Франция и Италия и многие другие индустриально развитые страны, наоборот, испытывали дефицит затратно-доходных балансов, которые имели тенденцию к еще большему увеличению в связи с политикой стимулирования спроса.

Тогда возникла так называемая «теория локомотива»: согласно мнению, преобладавшему в МВФ и прежде всего в странах, имеющих профициты доходно-расходных балансов, Германия и Япония имели слишком высокую склонность к экономии и проводили слишком осторожную макроэкономическую политику. Им следовало сильнее стимулировать их внутренний спрос, и тогда они подобно «локомотивам» взяли бы на буксир страны, испытывающие дефицит затратно-доходных балансов, и таким образом дали бы толчок развитию конъюнктуры. Такой пример мышления приводится и сегодня еще там, где возлагаются надежды на «координированную» экономическую и финансовую политику. В конечном счете, она лежит в основе французских представлений об «экономическом правительстве» для стран евро. Но об этом пойдет речь в другом месте.

Эти дебаты преобладали, во всяком случае, во время дискуссий в МВФ, когда я в апреле 1977-го приехал в Вашингтон. Британцы имели тогда большое численное представительство в МВФ и особенно в Европейском департаменте. Это находилось в некотором противоречии с жалким видом, который они в то время представляли на международных валютных и финансовых рынках. В последующие семидесятые годы британской экономической и финансовой политике, казалось, мало что удалось: курс фунта к д-марке с 11,20 д-марки за фунт до 1977 года обвалился до 4,05 д-марки. Так как валютная касса банка Англии была пуста, то когда-то такой гордой Великобритании, соучредительнице МВФ и родине величайших экономистов в мировой истории от Адама Смита до Джона Мейнарда Кейнса, в ноябре 1976 г. пришлось просить у МВФ поддерживающий кредит в четыре миллиона долларов. МВФ распорядился о проведении суровых мер по оздоровлению экономики. В «письме-обязательстве» британскому правительству пришлось согласиться на эти меры, для того чтобы получить срочно необходимый валютный кредит. Это воспринятое британцами как унижение письмо ускорило поражение правительства лейбористов, которое закончилось на выборах 1979 года победой Маргарет Тэтчер.

Так называемое условие – валютные кредиты в обмен на программу консолидации и приспособления структуры отраслей к реальным условиям – было, кстати, стандартным методом для предоставления кредитов МВФ. Он действует принципиально и сегодня и был образцом в случае с Грецией. Только в последнем случае речь идет не о средствах для валютной кассы, а о средствах для государственного бюджета.

Во всяком случае, весной 1977 г. я без особой подготовки, будучи к тому же малокомпетентным сотрудником из немецкого министерства финансов, оказался в состоянии снова и снова защищать немецкую макрополитику за кофейным столом в МВФ. Я ссылался на то, что Германия делает успехи именно потому, что она проводила иную политику, чем Англия и США, и что глобальные последствия экспансивной политики в Японии и Германии слишком переоцениваются. И тогда от этого было так же мало пользы, как и сегодня¹⁰. Однако связанные с этим дискуссии со специалистами, которые по меньшей мере были опытнее и соответственно более компетентными, чем я, доставляли мне большое удовольствие.

Мой руководитель отдела в федеральном министерстве финансов Манфред Ланштайн весной 1977-го стал госсекретарем по валютным вопросам, потому что его предшественник Карл Отто Пель ушел в Бундесбанк. На осенней сессии 1977 года МВФ и Всемирного банка в Вашингтоне он замещал министра финансов Ганса Апеля. Я вспоминаю об одном «круглом столе» министров финансов крупных индустриальных держав, на котором я сидел в третьем ряду. Речь шла о формулировке заключительного коммюнике. В нем должно было сохраниться также обязательство Германии и Японии по экспансивной политике. Британский министр финансов Денис Хили, занимавший место председателя, предложил формулировку, которая по смыслу звучала примерно так: «Германия будет способствовать сокращению глобальных дисбалансов, стимулируя свой внутренний спрос». И тогда Манфред Ланштайн сказал: «Господин председатель, позвольте мне добавить несколько слов: «Германия будет – как и в прошлом – способствовать…» Это окончательно решило судьбу этого предложения в коммюнике: оно было вычеркнуто.

Моя записка о «Промежуточных денежно-кредитных показателях» была благосклонно принята моим шефом в Европейском департаменте. Однако в ней я критиковал стратегию американского эмиссионного банка как нерешительную и неясную. Документ был представлен в соответствующий департамент США и воспринят там с жесткой критикой. С моим начальником отдела мы отправились на неприятную дискуссию с мрачного вида испанцем, который управлял Американским отделом («American Desk») в МВФ и довольно грубо отклонил мою осторожную критику стратегии Федеральной резервной системы.

Критиковать США всегда было трудно. Но тем не менее перелом был уже близок. В августе 1979 г. Пол Уолкер сменил на должности президента американского эмиссионного банка Артура Бернса. В течение трех лет его невероятно жесткая денежно-кредитная политика явилась толчком для всплеска инфляции и инфляционных ожиданий в США. Вместе с идущей в том же направлении политикой Бундесбанка это дало начало повсеместному длительному спаду инфляции, так как другие эмиссионные банки были вынуждены следовать этому. За короткий срок такая политика послужила причиной высоких расходов в форме падения промышленного развития и повышения безработицы. Косвенными политическими последствиями этого явились как поражение на выборах американского президента Джимми Картера в пользу Рональда Рейгана в 1980-м, так и распад социально-либеральной коалиции в Германии в 1982 году.

Вскоре после моего возвращения в министерство финансов в Бонне ¹¹ я перешел в начале 1978-го в Федеральное министерство по вопросам труда как спичрайтер и «фундаментальный мыслитель» Герберта Эренберга¹²,который осенью 1976 г. стал министром по вопросам труда. Вследствие экономического кризиса в 1976/77 году в системе социального страхования образовались приличные дыры. Это тоже был новый опыт для Федеративной Республики. Сейчас стали необходимы реформы с эффектом экономии. Так закончилось время многолетнего министра по вопросам труда Вальтера Арендта, который с 1969 года готовил и осуществлял в законодательном порядке дополнительные меры по улучшению работы. Вальтер Арендт был профсоюзным деятелем. Карьера Герберта Эренберга также начиналась в профсоюзе индустриального строительства. Но одновременно он имел репутацию компетентного экономиста. Поэтому Гельмут Шмидт сделал его осенью 1976 г. новым министром по вопросам труда, хотя оба друг друга явно недолюбливали.

Герберт Эренберг искал спичрайтера, который бы понимал ход его мыслей и смог наглядно объяснить его курс. Этот курс был противоположен основному внутреннему направлению его большого министерства, которое в то время отвечало одновременно за вопросы труда, социальные проблемы и здравоохранение. Я задумался: стоит ли мне погружаться в провинциальные глубины немецкой социальной политики после того, как я в Вашингтоне вдыхал аромат международной валютной политики? Но с другой стороны, там в основном только говорили, хотя и на высоком интеллектуальном уровне. Здесь же, напротив, принимались конкретные решения для формирования немецкого будущего.

Я дал согласие¹³, однако работа в новом министерстве стала для меня поначалу шоком. Казалось, что здесь никто не думал большими взаимосвязями. Казалось, что все измеряли успех политики прежде всего тем, чтобы на социальные цели тратилось по возможности больше денег. Мою деятельность отраслевые отделы министерства, которые до сих пор представляли проекты речей, воспринимали совершенно справедливо как выражение недоверия со стороны министра.

Когда я собирался писать тексты, они большей частью были непригодны для речей министра по вопросам консолидации. Когда я хотел привести цифры, они поступали очень поздно и были неполными. Я отказывался от проектов речей и добился того, чтобы мне предоставляли копии всех предложений министру от основных отделов. Что касалось цифр, то я работал с официальными данными или отчетами или запрашивал одну технически точно, конкретно описанную цифру. Короче: я сделался экономически независимым от подготовительной работы министерства.

Произносимые министром речи вдруг стали выражать не дух учреждения, а идеи Герберта Эренберга и Тило Саррацина. Ошарашенные заведующие отделами должны были на конгрессах принимать к сведению высказывания и оценки своего министра, которые они ему никогда не писали! Постепенно руководители отделов стали подходить ко мне с желанием побеседовать. Мне стало нравиться новое задание, такого большого влияния я еще никогда не имел.

В июле 1978 года вдруг пересеклись мои опыт и знания из различных областей: дискуссия о «теории локомотива», конечно, не прекратилась, когда юный федеральный чиновник Тило Саррацин снова покинул Вашингтон в октябре 1977-го, наоборот, она стала еще жарче.

В 1978 г. Германия была хозяйкой ежегодного Всемирного экономического форума, который впервые состоялся в 1975 г. Давление, из-за которого Германии и Японии необходимо было ускорить свой экономический рост с помощью экспансивной политики, значительно возросло, критика профицита затратно-доходного баланса обострилась.

ОЭСР (Организация экономического сотрудничества и развития) подсчитала, что немецкая экономика может расти на 2 % больше и профициты ее затратно-доходного баланса существенно снизятся, если на государственную поддержку стимулирования экономики будет потрачено от 10 до 15 млрд д-марок¹⁴. Немцы не соглашались с тем, что экономика может расти будто бы по команде. Они требовали, особенно от США, политики ограничений, снижения инфляции и уменьшения дефицита затратно-доходного баланса. Как принимающая сторона германское правительство также находилось под влиянием успеха и поэтому заверило, что осуществит экспансивные меры в размере 1 % валового национального продукта (ВНП), приняв, таким образом, предложение ОЭСР¹⁵. Это обязательство вылилось, очевидно, только из динамики конференции. Утром 17 или 18 июля, тогда светило солнце и было очень жарко, Герберт Эренберг влетел в мою комнату и сказал: «Мне только что звонил Манфред Шюлер (в то время шеф канцелярии). Речь идет о мерах по стимулированию роста в размере 1 % валового национального продукта, значит, должны срочно все обдумать. Может быть, ты представляешь, что мы можем хорошо продать в плане социальной политики?»

Немного подумав, я сказал: «Мы можем после декретного отпуска ввести отпуск по уходу за ребенком, так что женщинам не нужно будет полгода работать. Это будет вклад в совмещение занятости и семьи, это также повысит покупательную способность молодых семей. Поэтому это вклад и в оживление конъюнктуры».

Герберт Эренберг был в восторге. Я оформил эту мысль в короткую записку. Тот пошел в канцелярию, и отпуск по уходу за ребенком стал частью конъюнктурного пакета. Таким образом, сегодняшнее пособие для родителей и оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком с 1979 года¹⁶ является порождением политики локомотива в Германии.

Неожиданная связь «теории локомотива» и сугубо немецкой социальной политики, крестным отцом которой я был, уже тогда послужила поводом для моего чувства юмора. Но одновременно она выявила также риски и нелепость чрезмерно экспансивного «антициклического» регулирования: лишь несколько лет спустя оказалось, что введенная под международным давлением экспансивная политика 1978–1979 годов не увязывалась с требованиями консолидации второго нефтяного кризиса и в конце 1982-го также явилась одной из причин распада социально-либеральной коалиции.

Герберт Эренберг стал в 1976 г. министром по вопросам труда для совершенствования и консолидации социальной системы. Он с успехом и энтузиазмом делал это до 1979 года. В страховании по безработице улучшились критерии допустимости, в обязательном пенсионном страховании было принято регулярное согласование после разработки общей суммы заработной платы, в обязательном медицинском страховании была введена система оценки по очкам для оплаты амбулаторного медицинского лечения.

Однако это не принесло Герберту Эренбергу популярности у профсоюзов, объединений и в целом у социал-политической общественности, и от этого он очень страдал. С 1979 г. консолидация для него постепенно отошла на задний план, и он все больше и больше становился классическим социальным политиком. В 1979 году начался второй нефтяной кризис. Инфляция снова разогналась, Бундесбанк повысил процентные ставки, в 1980-м рост экономики сократился, и в недалеком будущем ожидался следующий экономический спад. Эренберг был до мозга костей сторонником Кейнсианской модели, он выступал против всех консолидирующих мер в федеральном бюджете и считал, что сейчас с помощью экспансивной бюджетной политики необходимо поддержать конъюнктуру. У него возникли противоречия с федеральным канцлером Гельмутом Шмидтом и с министром финансов Гансом Маттхефером. Я наблюдал, как разногласия между ними вскоре приобрели черты личной вражды.

Между Кейнсом и консолидацией: Последние годы социал-либеральной коалиции

Тем временем я пришел к убеждению, что кейнсианское глобальное управление в Германии принципиально потерпело поражение, рост экономики не поддерживался постоянно и Федеративная Республика в связи со структурным повышением государственного долга взвалила на себя ипотеку будущего. На документе, который я подготовил по этому вопросу и представил министру, Герберт Эренберг написал: «Кроме некоторых очень красивых формулировок я не нахожу ничего приемлемого»¹⁷. Мы разошлись во взглядах, в конечном счете он был выразителем духа своего министерства и интересов своей клиентуры.

Я стремился уйти и очень обрадовался, когда в последние дни 1980 г. раздался звонок от Хорста Шульмана из Федерального министерства финансов: он стал преемником Манфреда Ланштейна на посту госсекретаря по валютным вопросам, и он хотел вернуть меня снова в министерство финансов на должность заведующего отделом «Вопросы национальной валюты». Тем временем министр финансов Ганс Маттхефер узнал, какая бомба замедленного действия в области финансовой политики была заложена в социальных задачах федерального бюджета, и таким образом я к 1 апреля 1981 г. возглавил отдел «Вопросы финансов в области социальной политики».

Этот отдел всего с двумя сотрудниками существовал лишь несколько месяцев, он был создан специально потому, что министр был недоволен социально-политическими предложениями по консолидации из бюджетного отдела. За три года работы в министерстве по вопросам труда я приобрел довольно глубокие знания относительно структур социальных систем, поэтому идей, каким образом там можно было экономить, у меня было достаточно.

Но, к сожалению, мне с моими соображениями не были рады в бюджетном отделе. Там они чувствовали угрозу вторжения в сферу их компетенции, и во время моего представления при вступлении в должность руководитель бюджетного отдела Хубрих объяснил мне, что запретил своим сотрудникам выдавать мне какие бы то ни было цифры и данные. Я ответил: «Хорошо, посмотрим, кто возьмет верх».

Весной 1981-го в социал-либеральной коалиции начались существенные трения. СвДП ищет возможности выхода из коалиции. Проект бюджета 1982 года должен был стать испытанием на прочность. В министерстве финансов была создана строго конфиденциальная рабочая группа, призванная разработать предложения по экономии в социальной сфере, и к неудовольствию бюджетного отдела я также был приглашен в нее. Я обобщил сумму моих вынесенных из министерства труда знаний по вопросам консолидации в длинной записке, которая должна была стать концепцией. Перед началом заседания руководитель бюджетного отдела Хубрих сказал мне: «Ваши лирические излияния ни на что не годятся».

Министр прочел мою записку и сказал: «Я предлагаю действовать по документу господина Саррацина». Огромная стопка документов бюджетного отдела осталась неоткрытой. Я взял слово и попытался объяснить каждое из моих предложений по отдельности. С того дня у меня сложилось прекрасное сотрудничество с бюджетным отделом, я получал из него все данные, которые мне требовались. Было еще много заседний, до того как «Операция 82» – таково было название проекта – приняла свою окончательную форму. То, что в основе ее была моя концепция, доставило мне большое удовлетворение, особенно после полных разочарований последних лет в министерстве по вопросам труда.

Весь проект осуществлялся в обстановке полной секретности. Ганс Маттхефер посвятил в него только федерального канцлера. Незадолго до летних каникул в одно воскресное утро состоялось внеочередное заседание фракции СДПГ. На нем Ганс Маттхефер представил ориентировочные данные программы. По его указаниям я разработал для этого доклад-презентацию на слайдах и имел единственную привилегию – вставлять слайды¹⁸. Доклад имел эффект разорвавшейся бомбы. Гельмут Шмидт объяснил необходимость глубоких изменений. Председатель фракции Герберт Венер не дал разразиться нарастающему протесту.

Мой прежний шеф Герберт Эренберг после доклада подозвал меня к себе. Бледный от гнева, он тихо сказал: «Ну, наконец тебе удалось разрушить социальное государство». Я ответил: «Нет, я только сконцентрировал его на основные задачи и тем самым сделал его жизнеспособным». Он ответил мне на это крепким выражением, которое здесь нельзя цитировать, и в течение 10 лет мы друг с другом не разговаривали.

К 1 октября 1981 года я стал руководителем офиса министра у Ганса Маттхефера, очевидно, ему нравилась моя работа. Конъюнктура продолжала ухудшаться, показатели безработицы резко повышались. Все прогнозы по поступлению налогов показывали только низкие сборы. Вскоре мы начали новый круг консолидации для проекта государственного бюджета 1983-го. К 1 апреля 1982 года Ганс Маттхефер занял должность министра связи. Он не хотел больше быть министром финансов. Мне он сказал: «Дело бесперспективное. СвДП хочет выйти из коалиции, СвДП все время подставляет нам палочку, через которую мы должны прыгать, и требует новой экономии, потом она поднимает палку все выше, до тех пор, пока мы уже не можем перепрыгнуть». Вероятно, он был прав.

При новом министре финансов Манфреде Ланштайне я оставался руководителем офиса министра. Гельмут Шмидт сменил Герберта Эренберга на должности федерального министра по вопросам труда, и социал-либеральное правительство весной 1982-го сделало попытку новой консолидации, выдвинув проект госбюджета на 1983-й и ряд сопутствующих законов. В министерстве финансов мы проделали тогда большую работу, но в сентябре 1981-го с началом парламентских консультаций стало ясно, что общего числа голосов СДПГ и СвДП для совместного проекта государственного бюджета недостаточно. Федеральный министр экономики от СвДП граф Ламбсдорф опубликовал свое обращение. Федеральный канцлер Гельмут Шмидт уволил министра от СвДП.

1 октября 1982 г. конструктивным вотумом недоверия Гельмут Коль был избран федеральным канцлером.

В 1985 г. я писал, возвращаясь к финансовой политике ФРГ 1970–1982 годов:

«Социально-либеральная коалиция потерпела поражение в конечном итоге из-за финансовой политики, причем продолженный спор о госбюджете… был скорее следствием, чем причиной распада.

Перед этим рухнула и надежда, и концепция.

– Надежда на то, что, может быть, удастся через соответствующую государственную политику обеспечить на длительный срок полную занятость, повышение доходов работающих и постоянное расширение комплекса социальных услуг,

– И концепция государственной финансовой политики, которая сможет через соответствующее управление спросом обеспечить необходимый для этого постоянный экономический рост.

…И в будущем отдавать предпочтение бюджетной политике, независимой от конъюнктуры, а также стабильной, ориентированной на материальные расходы и на осторожную оценку долгосрочных возможностей роста»^19..

Для меня, учитывая финансовые проблемы современности, это было неизменно актуально. Структурный сбой, в том числе и в немецкой финансовой политике, показывает постоянное повышение доли государственного долга в общественном продукте: вплоть до семидесятых годов последнего столетия эта доля составляла около 20 %, до середины восьмидесятых годов она выросла уже до 40 %, в конце девяностых годов до 60 %, а в 2012-м уже составляет 81 %.

Тот же дух, который 40 лет тому назад разрушил финансовую политику федерации в социал-либеральной коалиции, сегодня подстегивает конъюнктурную и финансовую политику многих стран. Он является важной причиной сегодняшнего кризиса государственных долгов.

Государственная задолженность, инфляция и курсы валют

Тем не менее конъюнктурная и финансовая политика Федеративной Республики в семидесятые годы все еще была политикой одноглазого среди слепых: в США и крупных государствах Европейского сообщества государственные долги и инфляция были намного выше, чем в Германии. Дополнительно многие народные хозяйства испытывали дефициты доходно-расходного баланса и сузили поле деятельности для экспансивных мер. Существовала угроза стагфляции. Наконец, в США начавшаяся при новом президенте эмиссионного банка Поле Фолкере очень рестриктивная (ограничительная) денежная политика разбила тамошние инфляционные ожидания. То же самое сделала и денежная политика Бундесбанка для Федеративной Республики Германии и для Европы.

Поздние шестидесятые и семидесятые годы принесли с собой крушение двух больших надежд:

1. Надежды достижения путем антициклического глобального управления непрерывного роста экономики без существенных падений при достаточно стабильных ценах.

2. Надежды защиты на базе Бреттон-Вудского соглашения на длительный срок всеобщего режима стабильных валютных курсов.