Завтра октябрь. Несветские истории Есина Елена
После одного из свиданий Славка привез ее домой и долго не выпускал из машины, зацеловывая, отбрасывая надоевший ей и ему парик.
– Ты так совершенна, что тебе стоило бы стричься наголо ради стиля, чтобы показать свои высокие скулы, четкий нос и красивые губы.
Засыпая, Арина услышала сигнал смс. Улыбнулась, не открывая глаз:
– До завтра, Слав, – произнесла она про себя и уснула, как уже давно не засыпала – ни о чем не думая.
«Арина Владиславовна, Слава вам изменяет», – говорилось в эсэмэске, которую она прочла утром. Номер был незнакомый. «О Господи!» – подумала Арина и забыла. Смс повторилась на следующий день, Арина была на работе и показала месседж Насте.
– Плюнь, завистница какая-нибудь, может, из бывших, – успокаивала Настя.
– Да уж, мне-то обзавидуешься.
– Даже не бери в голову. Мало, что ли, идиоток на свете.
– Славке сказать?
– Ты что, с ума сошла? Ты еще с ним возьми и поссорься, отдай какой-то дуре свой кошелек.
– Он не кошелек, Насть. Я его люблю.
– Вот именно.
Авторша эсэмэсок назначила встречу через неделю. Арина удивилась, увидев Таню в кафе за столом.
– Тань, это ты писала?
– Я, Арина Владиславовна.
– И с кем же мне изменяет Слава?
– Со мной.
– Ага… Давно?
– Когда Вы были на операции.
– Да, Танечка? И что же случилось, когда я лежала на операции?
– Он пришел ко мне, он переживал очень! Напился, плакал, и все как-то произошло само собой.
– Ну, само собой это обычно и происходит, – грустно смотрела Арина в глаза Тане: – И как тебе?
– Я его люблю, Арина Владиславовна. И я буду бороться за свою любовь. Он любит Вас, но я молодая и очень хочу быть счастливой.
– Будешь бороться со мной? – горько усмехнулась Арина.
Сейчас Таня уже сама стала врачом-стоматологом, во многом благодаря Арине. Арина дурела, заново выстраивая в голове цепочку. Таня – несчастная девочка, дочь пьющих родителей, умненькая, хорошенькая, как казалось тогда, трудолюбивая. Арина с какого-то рожна взяла над ней мощное шефство: носилась с ней, пристраивала ее в домработницы к подругам, где она за немаленькие деньги мало что делала, помогла с поступлением в институт, боролась за нее, когда Таня попала в какую-то религиозную секту, где ей было хорошо с братьями и сестрами. Дальше, видимо, в этой секте ей дали возможность помогать старушке, которая жила в однокомнатной квартире. Старушка быстро умерла, оставив квартиру Тане. В это время Арина еще не знала про свою болезнь. Но уже встречалась со Славой. Слава по просьбе Арины вложил тогда в ремонт Таниной квартиры свои деньги. Арина считала ее практически своей дочерью и отговорила от аборта, став крестной матерью ее ребенку. Крестным отцом был Славка. Пусть такой, но общий их ребенок. Вот такой супешник, если коротко.
– Ариш, прости. Мне так было плохо, мне не с кем было поговорить.
– Ну и как тебе разговор? Тане вот очень понравился, – съязвила Арина.
– Ну перестань, я не понял, как это произошло. Потом она стала шантажировать, мол, расскажу Арине Владиславовне. Когда это перестало действовать, она начала говорить – возьму ребенка и сброшусь с балкона. Я даже счастлив, что она тебе все рассказала, может, от меня отстанет.
– Ну как же я-то счастлива, Слав, что ты, наконец, счастлив. И будь, Славочка, счастлив, ладно. Всегда-превсегда. А мне дай только спокойно сдохнуть без этой грязи.
Арина хлопнула дверью, села за руль и газанула. Буквально в соседнем дворе остановила машину и заорала.
– Ааааааааааааааа! – билась она головой о руль. Наоравшись и выплакавшись, обессиленная поехала домой.
Сделали перерыв в химиотерапии, наверно, зря – чуть-чуть отросли волосы, но последний онкомаркер указывал на новую катастрофу, к которым Арина стала уже привыкать. Славка появился – попробуй его не прими – лечение уже давно оплачивается, а где брать десятки тысяч за каждую капельницу, Арина не знала. Да и не в деньгах дело – дерьмо подсохло, воняло меньше, а любовь была. Любовь это или цирк, разбираться было невыносимо, да и не хотелось. Согласившись с мыслью, что все это лишь проявление жизни и Славиной здоровой потенции, Арина старалась эту историю не вспоминать. Шел второй год ее болезни, которая давала жить при условии постоянного лечения. Была весна, и полным ходом шла подготовка к свадьбе дочери. С женихом Дашка встречалась с десятого класса. Года два они уже жили не разлучаясь, то у его родителей, но чаще у Арины. Факт замужества дочери окрылял, и теперь от болезни Арину отвлекали поиски платьев, туфель и всего остального приятного. За лето Арина похорошела, на свадьбе носилась, как девчонка, в платье от Cavalli. На даче ходила по-хозяйски, руки в боки, глядя, как на глазах растет ее деревянный замок: «Не мне, так Дашке с Сашкой от меня останется».
Осенью Арина узнала о Дашиной беременности и поняла – счастье есть. Есть оно и у больных женщин. Но как-то уж слишком рядом, практически обнявшись, ходили в последнее время за Ариной счастье и несчастье, хорошее и плохое, очень хорошее и очень плохое. Активировался муж. В суды разных районов Москвы и Подмосковья он подал иски на раздел имущества – квартиры, машины и даже выстроенного Славкой дома.
Нет, это уже напоминало гротеск. Такой перебор, что Арина опять захлопнула ракушку и минимально старалась участвовать в судебных процессах. Славке пришлось тратиться на адвокатов.
– Боже мой, а если бы его не было, что бы я делала?! Игорь бы так не бесился, конечно, – сама себе задавала вопросы и сама же отвечала Арина. – Интересно, лечил бы он меня или нет, не появись до болезни у него – Александра Ивановна, а у меня чуть позже – Вячеслав Сергеевич? Как бы он вкладывал деньги в то, что не видно – в здоровье, которого нет? – Арина вспоминала, как он ругался на врачей, лечивших его отца. «Я им заплатил за операцию, а он все равно через год сдох, как собака!»
С Игорем Арина училась на одном курсе в институте. Арина была очень хорошенькая и из всех красивых парней, претендовавших на ее внимание, она выбрала Игоря. Потом она призналась себе, что выбор был сделан с расчетом. Игорюша с института вкалывал на двух-трех работах и деньгам вел четкий счет, в отличие от остальной безалаберной молодежи. В те временами уже была развита фарцовка и разное другое мелкое предпринимательство среди студентов. Но просто труд при социализме выглядел надежнее. Арине больше всего на свете хотелось жить в достатке. Отец ее умер рано, мать в небольшом шахтерском городке растила двух детей на зарплату кладовщицы. Арина и Игорь поженились сразу после окончания института, родилась Дашка. Игорь, как и ожидалось, работал много и упорно, достаток был, но не было широты в нем. Кряжил все. Не то чтобы на излишества, на отдых не давал! Слава Богу – работала сама – сама и ездила. Одна, с подругами или с Дашкой. Игорь ей компанию не составлял – он, видите ли, трудоголик, отдыхать не умеет. Сейчас, говорят, с Александрой Ивановной по два раза в год на курортах торчит, трудоголик… Арина не сердилась, понимая произошедшие изменения, она со Славкой тоже стала другой. Чего сердиться? Жалеть нужно себя и его за то, что целую жизнь прожили не с теми, кто им был нужен. Развода Аринка всегда опасалась, ведь две зарплаты лучше, чем одна. Но чему быть, того не миновать. Вот и развод случился, не общаются, теперь еще и суды. Это уже четкое влияние Александры его. Сам бы не догадался. Адвокат Арины говорил с адвокатами Игоря, мол, может, успокоится муж-то, зачем донимать нездоровую женщину.
– Нам за каждый иск платят по сто тысяч рублей, независимо от исхода, так что он, возможно, и не последний!
Да, поистине деньги – все! Нет другого мерила в наши дни.
Родился внук. В этого кроху Арина ушла с головой. Даже отношения со Славой подостыли. Некогда ей стало с ним встречаться. Надо было лечиться, работать и нянчиться. Такая хлопотня уматывала Арину, спала она, как раньше, хорошо, практически без мыслей. Славка все понимал, на встречах настаивал, но не сильно. Даже перестал снимать квартиру. Встречались на работе, в больничной палате, когда Аринка лежала на химиях. Ну и в ресторанчиках. Секс как-то сам собой практически ушел из их отношений. Теплота и нежность оставались. Весной взялись за отделку дома, теперь уже Арина торопила Славу закончить это быстро – по теплу Темку нужно вывозить на воздух.
Аринина болезнь прогрессировала. Второй этаж дома Слава доделывал один – прооперированная Арина лежала в больнице. Ей удалили метастазированные лимфоузлы, те, до которых смогли дотянуться хирурги. Часть метастазов осталась. Потом была очень мощная химия. После химии долго тошнило. Потому, наверно, показывая Насте дом, Арина проворчала:
– Пока меня оперировали, Славик тут поэкономил немножко, ламинат на второй этаж мог и получше положить.
– Ну, бабы, вы вообще офигели, – отреагировал Настин муж, услышав такое. – Славка ей целый дворец отгрохал! Вы что, сказку про золотую рыбку не помните?
Сорокавосьмилетие Арина совместила с новосельем. Наприглашала в новый дом много народу и радушно встречала гостей, несмотря на сильную боль по всему телу. Она надеялась, что эта боль – остаточный эффект после операции. Славка тоже был счастлив демонстрировать свое творение и, впервые за все время их встреч Арина увидела его пьяным. Вообще он не пил, был закодирован, но вот – раскодировался тогда, из-за первой Арининой операции. И сегодня выпил, чтобы достойно отметить новоселье и день рождения любимой женщины. Пить Славе было нельзя. Совсем он не разведчик. Вместо ожидаемой совместной ночи, когда Арина хотела высказать ему благодарность за то, что он во время ее самого большого несчастья, подарил ей самое большое счастье; за то, что он раскрыл в ней женщину, по сути, сделал из нее женщину; за то, что он заставил ее, наконец, поверить в свои достоинства, а не считать свои недостатки; за заботу, за конкретную помощь во всех текущих заботах в лечении, за дом – за все-все! – Слава устроил ей другое шоу. Слезливо стал обижаться на Арину, что в этот дом он не вхож, что она постоянно тут с дочерью и внуком и похвастался, орел степной, что строит дом для какой-то другой молодой женщины. Что он учел все ошибки, допущенные при строительстве Арининого дома, и тот дом будет лучше и построится еще быстрее. Но любит все равно только Арину. И будет с ней до конца.
– Ну, недолго, Слав, тебе осталось! Ты этот конец, как можешь, приближаешь. Задержалась я, видимо, на этом свете, всем поперек горла. Муж, как может, добивает, и ты, родной, вместе с ним. Один все хочет вырвать, другому строить понравилось. А чего не строить, да, Слав? – понесло Арину. – Есть член, есть деньги. Конечно, Славик, трахай и строй. Очень логичная и очень ритмичная жизнь! Можешь даже трахаться, не снимая строительной каски и не выпуская мастерка из рук. Трусы снимай, начинай, заканчивай и бегом на стройку! Женщины будут не против, я уверена. Сейчас, Слав, деньги возбуждают лучше любой прелюдии, не заморачивайся даже на такую фигню.
Зря она распылялась в красноречии, этот кисель уже пускал слюни во сне.
– Вот это да! – про себя уже кипела Арина. – Есть жена, есть сын, ему что, строить некому?
– Ой, стоп, стоп, Арина! Стоооп! – обнаружила себя в новой смысловой волне Арина. – Вот с этой ноты повтори, пожалуйста. Что там про жену и сына? A-а, ты про них подумала? Да-а? Это что ж мы вот таким темным лесом, кривыми дорогами, буераком, рекой и часто раком, дошли до того места, с которого нужно было начать. Ах, как интересно! Значит, пока тебя больную, перекошенную операциями, не пнули под дых, сказав, что не одна ты такая опупенная, есть помоложе и поздоровее. До этих пор ты, Ариша, не задумывалась о принадлежностях. Любит – значит мое. А это твое, ее, ее, и вот еще ее. Обидно тебе, да, девочка? Боже мой, какая же я сволочь, и даже нередкая в последнее время. Сейчас в Москве плюнуть некуда – попадешь в такую же, как я. Как бы так себя назвать, чтобы не материться? В такую же, тешащую свое тело чужим мужчиной, принадлежащим по паспорту другой женщине. Живущую совсем не на свои деньги. Все думала, Бог тебе дал эту любовь или дьявол? Да, все дает Бог – ему не жалко. А человек делает из этой данности то, что умеет. И только человек может решить – брать ему что-то или совесть поиметь. А кто сейчас думает про совесть? Нашу комсомольскую – ее отменили, другой взамен не дали. Мама жила в своих условиях и научить жить в коммерческих не умела. Батюшки сказали азбучную истину – оставь чужого мужа. Не поверила – любит же он меня, как оставить. И как красиво любит! Так может, по-настоящему он жену свою любит, если с самого начала сказал: «От жены не уйду». А ты, Ариш, боялась спросить, почему. Боялась, потому что берегла свое зыбкое счастье. Славка же от этих вопросов откупался, помогая тебе. Не тебе, церкви. Ему есть чем откупаться, он и откупается. А я своим здоровьем расплачиваюсь.
Извечные разговоры о половинках.
– Славка, Славка! – перевернула Арина на бок храпящего любовника. – Половинка ты моя! Я гнию изнутри, ну и ты туда же. Отделяться нам с тобой надо. Мне не жить больше, а тебе желаю еще много-много лет, отмечать День строителя-устроителя. Что ж ты вот так, миленький, тупо по-пьяному сдал себя? Уж лучше б ты обделался в кровати, что ли. Нет, взял и перепачкал дерьмом меня. Оно, конечно, существует в мире, среди всего прочего прекрасного. Я как-то нечаянно в него попала, и не одной ногой, похоже. Площадь соприкосновения с ним уже не дает мне дышать. Ты старался лечить мое тело. А с душой-то чего так поступаешь? Вон как она сейчас болит, я даже забыла, как ныли сегодня руки и ноги.
Сон был красивый – на берегу толклись Славка, Игорь, Александра Ивановна, Таня, адвокаты и еще много разных людей. Арина нырнула в море. Вода была бирюзовая, прозрачная и очень-очень чистая. Арина плыла под водой, как русалка, любуясь картинами подводного мира. Потом она вышла на берег очень красивого, совершенно пустынного острова. Арина была одна, и ей было хорошо.
– Лиска, мне какую – нибудь таблетку!
– Слав, мне тоже какую-нибудь таблетку, желательно яд.
– Прости.
– Бог простит.
Вечером следующего дня, Арина выронила чайник, хорошо, что тот был пустой, без кипятка. Позвонив дочери, Арина поняла, что не все слова может выговорить. «Инсульта мне только не хватает», – подумала Арина. Была некоторая потеря чувствительности в левой части туловища, но с дачи домой Арина приехала за рулем. Дома ее к жизни вернул Темка. Вот он – маленький кусочек ясного света наяву. Она играла с ним, приговаривая: «Ничего, Темочка, я умру, тебя дед подхватит. Куда он денется? Вот ты как на него похож. Я уж и забыла его взгляд… А ты на меня сейчас ну совсем, как Игорь, смотришь. Совсем, как дедушка, да, Темочка! Да, мой красавец!»
Однажды, до всех этих историй, Арина с дочерью отдыхали в Болгарии. Лежа одна ранним утром на пляже (Дашка всегда вставала поздно), Арина услышала диалог пожилых людей, занимавших соседние лежаки:
– Чего у нее во рту, песок, что ли? – ворчала бабуля.
– Ну может и песок, она ж все в рот тянет.
– Так наестся же песка!
– Ничего она не наестся, что она тебе, утка, что ли? Ты принесла соску с компотиком?
– Нет, только с водичкой.
– С водичкой, – бурчал дед, – я ж специально сварил вчера компот из черной смородины, и в соску уже налил, не видела, что ли?
– Видела, что-то не взяла, давай сейчас схожу, – засобиралась бабка.
– Схожу, схожу! Сиди уж, перебудишь сейчас молодежь, пусть хоть здесь высыпаются. Пошли к воде!
Арина с улыбкой переводила взгляд с бабушки на дедушку. Им было уже хорошо за семьдесят, наверно, девочка была их правнучкой. Жизнь они пожили большую и, возможно, разную. Бухтели они друг на друга от души, а глаза их скрещивались любовно на годовалой крохе. Они взяли ее с двух сторон за руки и тихонько пошагали к морю несовершенными походками. Старикам подпортили походку больные суставы, а малышка только училась ходить.
«Где продается возможность жить долго? Быть счастливой меня, кажется, научили. Надо просто жить тем, что принадлежит тебе».
В понедельник, собираясь в больницу, Арина еще раз проверила сверток одежды, приготовленный ей до операции на лимфоузлах. В нем лежали две фотографии. Одна – с Дашкиной свадьбы, пригламуренная фотошопом, там Арина снята в парике, ее она подписала – «на похороны». На другой, которую она подписала «на памятник», Арина сияла своей красивой улыбкой, была еще при своих волосах, и вообще, при всем своем. Фамилия только была Игоря. Арина попросила Настю похоронить ее под фамилией, доставшейся ей от отца. Ни-че-го чужого ей было не нужно.
Магнитно-резонансный томограф диагностировал не инсульт, а растущий в основании мозга метастаз. Рос он активно, за пару недель буквально усадив Арину в инвалидное кресло. Метастаз обездвижил левую сторону туловища, прикрыл правый глаз, лишил возможности говорить нормально. Арина с трудом могла передать сиделке свои нехитрые желания. Только благодаря Настиным связям Арину взяли на сложнейшую операцию и на химиотерапию. Но все попытки вернуть Арину к нормальной жизни были тщетны. Славка обеспечил хороший уход и круглосуточную сиделку, Настя лечение, но нужно ли это было Арине, уже никто не мог знать. Она смотрела одним глазом из жутковатой пустоты пространства своего пережатого мозга, периодически била одной рукой по кровати зачем-то. Что именно просила Арина, догадаться бывало сложно, хотя желания ее сводились к простым жизненным функциям. Может, даже она хотела прекратить эти функции, но никто не понимал ее «азбуку Морзе»: ей меняли памперс, вливали в катетер пишу или ставили обезболивающий укол. Периодически на каталках ее возили на обследования, проводили какие-то реанимационные мероприятия, и доктора, которые раньше знали Арину красавицей, не узнавали ее, и ахали, прочитав имя на больничной карте.
Славка строил дом, Аринин дом. Он помнил слова Насти, что пока будет строиться дом, Арина не умрет. Он пристраивал веранду, потом дворовые постройки и не собирался сдаваться. Зачем-то надо было ему иметь возможность приезжать к ней в больницу и держать ее за теплую руку.
И все-таки в один поистине прекраснейший момент для Арины все кончилось. Она мотыльком выскочила из своего тела, боясь, чтоб ее не заметили реаниматологи и не втянули обратно в эту тесную, разросшуюся злокачеством кожаную тюрьму. Легко миновала она стены, больничный парк и воспарила в небо. Арина стала свободой и легкостью. Она стала самым прозрачным светом и стала ответом на все вопросы. И ответ этот был «Да»! Все, что кто-либо хочет, все то – я и да! – неслось через Арину.
«Мне теперь можно, потому что я бестелесна! Я легко перетекаю из предмета в предмет и из сути в суть. Меня также трудно уловить, как истину, растворенную в смыслах. Я не запутаюсь и не увязну ни в чем, у меня нет мозга. Я не помню цифр. А сейчас я забуду буквы».
– Арииинаааа! – прокричала она стаей крупных птиц, пролетавших где-то над африканским континентом.
– Риииинааа! – ответила она самой себе эхом в горах Памира.
– Инннааа! – проржала она табуном диких лошадей где-то в прериях Северной Америки.
– Н-нннаа! – сочной, пенистой волной стукнулась она о новозеландский берег…
– Ааааааааа! – растворила она последнюю букву своего имени блаженным дыханием ветра по всей земле.
Ее имя для нее больше не имело значения. Все значения она оставляла живущим.
– Живите, разбирайтесь. Может, у вас это получится лучше, чем у меня.
Думки разные
Пациентка рассказывала, до сих пор она одна – ей нужен был олигарх и не меньше. Она с юности варилась в той тусовке. Почему нет? Так вот возил ее один нефтяник на их профессиональный какой-то форум. Проходил он, по-моему, где-то под Питером. Человек в возрасте, может, слегка за пятьдесят, а может, больше, просто выглядел неплохо. Жили они в одном номере, спали в одной постели. Вика тихо радовалась, что никто ничего с нее не спрашивает. Ложится себе человек в койку, мило желает спокойной ночи и засыпает.
На людях все было правильно, тесно Михалыч ее к себе прижимал, они сидели рука в руке, ноги в тугую косу, глаза, говорит, делал такие, мачо давал настоящего.
Или, рассказывает, проходим мимо корта, ему знакомый кричит:
– Михалыч, пойдем партию в теннис!
– Да, у меня вот хороший теннис! – и показывает на свою подругу, молодую, в то время еще модельной внешности, Вику.
Ну два-три дня Вика порадовалась, но солнце, вино, тусовки со знаменитостями – голова покруживает-ся, настроение играет разными нотами. И к тому же присмотрелась за это время к Михалычу – хороший, не дурак, щедрый. Знала, что неженат. Она свободна практически, если ее что и держало, так это собственная привязанность к одному абсолютно никчемному и небогатому человеку. А не богатство в планы Вики не входило. У Михалыча дом в одном из поселков между Рублевкой и Новорижским – за день не все обойдешь, командировки сплошные и очень, очень много денег. Завелась, короче, Вика. Стала сама сокращать телесную дистанцию в номере.
Закончилось все, не начавшись. Какое-то минутное бодание, и отвалился человек на другой бок. Утром, сославшись на дела, улетел. И сколько бы Вика ему ни звонила, больше она его не видела.
– Вот, – говорю я Вике, – с такими нефтяниками в отношения лучше вступать в первую брачную ночь, после подписания брачного контракта.
Ну это так, для затравочки. Я вот про что хотела.
Может, такими кривыми путями человечество придет к тому, от чего ушло. Очень все торопятся.
Нынешний век – век быстрой связи. СМС, Интернет, машина, офисный стол, гостиница, сауна… Что называется, продолжите список. И нет этого робкого ухаживания, приглядывания, узнавания осторожного, постепенного. Сладостного, даже приторного затягивания отношений. Радостных открытий в человеке единства, родства. Восторга от этих открытий. Нет очарования! сплошные «разо-»!
Про работу
За что люблю свою работу, так это за множественность и разнообразие контактов. В мир выходить особенно некогда, а тут, представляете, – сама работа – целый мир, он с улицы идет к тебе, по предварительной записи или по острой боли.
Сестра мне двоюродная говорит: к тебе же ходят не только зубы лечить, с тобой еще и поговорить можно. Да, можно. Как-то так получалось (Господи, спасибо тебе большое), что у меня лишь однажды были рабочие условия, когда «на поговорить» не было времени, так там его не было и на лечение зубов. Такой вечный цейтнот, с очередью и руганью под дверью, а потом еще от начальства раздача за то, что пациенты недовольны ожиданием.
– Так если талоны расписаны на 15 минут, я что должна с этим делать?
– Принимать всех.
– Принимать мне всех или зубы им лечить?
– Прием стоматолога включает в себя лечение зубов.
– Так я плохо буду лечить зубы.
– Тогда мы вас уволим.
Короче, бесполезные разговоры с начальником с медицинским образованием и в погонах, который тоже являлся заложником своих условий. Это когда прикрепленный контингент никто не отменял, количество ставок не увеличивалось, еще поставлена задача зарабатывать деньги на людях с улицы и по договорам. Тогда это было не единственной и, уж точно, не главной моей проблемой. Поэтому работала.
Одна медицинская сестра на два кабинета. Моя бегала к Людмиле Ивановне, которая в ординаторской после каждого рабочего дня подолгу рассказывала, какие идиоты у нее сегодня лечились.
Вот и Лена-медсестричка приходит как-то ко мне в кабинет и рассказывает, какой набитый дурак сидит сейчас в кресле у Людмилы Ивановны. Я, не дослушав:
– Лен, а ты заметила, что у нас всегда все пациенты хорошие?
– Ой, правда! А почему это?
– Не знаю, Лена, но попробуй сделать выводы, в жизни пригодится.
В понедельник утром Лиза капризничает больше, чем в другие дни. Оно и понятно, выходные расслабляют.
Сегодня бабушка дала не те трусики.
– Мам, ну я хочу с принцессой.
Есть у нее несколько с принтом золушки. Те, что дала бабушка, из того же набора, но они с нерусской надписью.
Бабушка у нас находчивая.
– Лизочка, ну вот читай, тут же написано – «принцесса».
Лиза смотрит внимательно на надпись, и с неподдельным возмущением:
– Баб, ну ты сама внимательно читай. Тут написано «ко-роль», а мне нужны с принцессой.
И идет, находит нужные трусы сама.
Сейчас едем в лифте.
– Мам, я хочу, чтобы ко мне мои подружки домой пришли, которые в садике.
– И кого ты хочешь пригласить?
– Айшу, Малику и Алию.
Московский садик. Я не националистка, но смеялась.
Тост
Ранним утром в воскресенье я сидела в собственном подъезде и не могла попасть домой. Сидела в мягком кожаном кресле – кто-то когда-то из дома выносил, поставил рядом с журнальным столиком, находящимся между входной дверью и дверью, которая открывает консьержку и собственно подъезд.
Четыре тридцать две утра – показал мне дисплей телефона. Женька трубку не взял, мама тоже. Будить консьержку было неудобно, да и если попасть на этаж, то там уже точно кресла нет. Сидела минут двадцать, пока консьержка меня не обнаружила. Она, оказывается, не спала.
А там уже и мама проснулась и открыла мне дверь на этаже.
Рассказывала это парням, сидя в ресторане, по времени между завтраком и обедом. Сидели все припухшие с утра. Две ночи были практически бессонными. Но Сашку надо было проводить в Гамбург, откуда он прилетел несколько дней назад.
– А что ты ключа от дома не имеешь? – спрашивает Саша.
– Да она их теряет, – отвечает мой муж и тут же заказывает себе вторую рюмку с утра.
Игорь, видимо, среагировал на мое поменявшееся лицо:
– Маш, ты вроде Лизу хотела забрать от Любы? Не переживай, Саню я провожу и Женьку отвезу домой.
– Мальчиками хотите пообщаться, хорошо. Но давайте сфотографируемся хоть раз. Третий день уже общаемся – и ни одного снимка. А виделись в последний раз лет пять назад или сколько? Саш, ты когда проездом в Москве был?
Позвали официанта, он нас пощелкал. Немолодых, уставших, отутюженных похмельным отеком, плотно сидящих друг к другу. Сашка вообще не отпускал от меня рук все два с половиной дня. Не отпускал по дружбе. Я сама сейчас опять почувствовала, какая же вкусная энергия у этих институтских связей.
Саня молодец. Собственно своим неожиданным появлением он и сделал Женькин юбилей юбилеем – ярким, запоминающимся событием.
Женька вообще ничего не хотел делать. Потому что все наши друзья – либо юбилей не отмечали, либо устраивали нечто тематическое и грандиозное, с приглашением ведущих, девочек, исполняющих танец живота, а кто побогаче – и вполне себе именитых артистов. Летом даже летали в Амстердам – на юбилей приятеля. Я, кстати, там всех присутствующих на свой юбилей пригласила, туда же, в Амстердам. Так что теперь вот слежу за событиями – не закроют ли нам Европу.
Мы же начали приглашать на свой юбилей только за два дня и просто в ресторан. Даже не в банкетный зал. Так как тот ресторан, где вкусно, где у нас хорошая скидка и где мы могли договориться принести хотя бы часть своего алкоголя, имеет зал всего на 18 человек. У нас ожидалось человек 25, а пришло больше. Женька потом уже, ближе к делу, приглашал всех, кто его поздравлял.
Саша мне позвонил в четверг и спросил, где все будет проходить.
– Ты приедешь?
– Попробую. Ты Женьке не говори, что я собираюсь.
Так мы с ним и вели секретные переговоры, пока он не появился.
Ой, ну такой медленный, такой какой-то многозначительный, очень светский, элегантный и подтянутый. Лицо снисходительное, взгляд, оценивающий всех и всех превосходящий. Александр, короче, всегда таким был. С общаги. Всегда – спекулянт, всегда – больше всех знает. После института уехал в Германию, там и зацепился. Лихо пройдя лихие годы, теперь он очень важный и богатый. Ну с нами-то ему чего важничать, с нами ржет и матерится как сапожник.
В ресторане на Женьку народ внимание обращал только по мере говорения тостов, а так больше общались между собой. Людей много и многие годами не видятся, хоть и знакомы.
Это Женька у нас не устает общаться. Про это очень хорошо сказал сын. Сказал он примерно так:
«Пап, теперь, когда я сам отец, я думаю, что мне хочется передать или донести о жизни своему сыну. И я подумал о том, что бы я хотел у тебя перенять. Ты знаешь, пап, я всегда удивлялся, с каким количеством людей ты общаешься. К нам в дом приезжали люди такие разные и такие, казалось бы, которые могли пройти мимо тебя, и ты мог не придавать значения этим каким-то далеким связям, но я видел, что для тебя они значительны. Я это как-то ощущал. Я чувствовал, что для тебя это важно. И этому вниманию к людям, просто вниманию, не использованию их, а вниманию к людям, я бы очень хотел у тебя научиться».
Он еще что-то сказал, но этого я уже не услышала. Я что-то уже себе думала.
Когда выпили за Пашкин тост, заговорила я:
«Вы слышите, как они говорят? Как говорят люди с этой фамилией? В прошлом мае мы ездили в Сибирь – представлять родственникам Настеньку нашу. И вот они в деревне всей семьей разговаривают. Представляете, где этот город К*, а где еще эта деревня Ч*? А я слушаю маму, Женькиного брата, племянника… У них какое-то одинаковое чувство юмора, какие-то они правильные подбирают слова. Даже папа, который после инсульта не говорит 12 лет. Он редкие слова говорит, но в точку. Я сижу на диване, я их слушаю и думаю: «Как? Как я так правильно вышла замуж?!» Я хочу, чтобы в моих детей вошло вот именно из этих корней! А из них – в моих внуков!!!»
На этом месте меня прервал сын:
– Мам, успокойся, все хорошо!
Видимо, я была слишком эмоциональна, возможно – уже чуть пьяна. Сын пришел один, после работы и не сразу. Дело было в пятницу: Настя оставалась с ребеночком, их няня остаться не смогла, а больше они Антошку ни с кем не оставляют.
Это было уже не первое мое слово. До этого я говорила тост к 50-летию мужа. Он крутился вокруг подарка, который я ему приготовила к юбилею.
«Женечка мой, мой дорогой муж, мой любимый муж! И я сейчас не зря настаиваю на притяжательном местоимении. Мне кажется, теперь ты уже и не против быть моим, как и я – не против быть твоей. Своим подарком на твой юбилей я решила зафиксировать нашу любовь и нашу принадлежность друг другу».
Это были слова немного запланированные и прокрученные заранее в голове, а дальше вырвался экспромт:
«Я думаю, что мы уже оба не сомневаемся в силе нашей любви, которая особенно проявляется тогда, когда мы уезжаем друг от друга подальше.
Слушайте, приезжаю в Америку и получаю от мужа смс: «десять дней без тебя…»
Женька заводит глаза в левый угол и пытается вспомнить. Не получается у него:
– Я тебе такую смс писал? Не помню.
– Писал, Жень, в 2010 году. Но это ничего, что ты не помнишь, главное, что я этого никогда не забуду!
«Я улетела на стоматологический конгресс с группой стоматологов. К конгрессу одна из фирм приурочила профессиональные курсы. Приезжаю, только заселилась в отель, одна, еще не раскрыла чемоданов – приходит эта смс: «десять дней без тебя…» – пишет мне муж».
– И восклицательные знаки, – смеется хорошо знающий моего мужа, Саша.
– Нет, Саша! В том-то и дело, что многоточие.
И вот я сижу, смотрю в этот дисплей телефона и понимаю, что – «кирдык вашей Америке», что единственное, чего я хочу, это домой к мужу, к ребенку.
Как же они там будут десять дней без меня?!
И все! Я про все забыла. Я забыла, что планировала там какие-то конкретные покупки. После учебы ходила по магазинам какая-то тупая и несконцентрированная: забыла, что собиралась посмотреть себе сумку, вроде в Америке дешевле.
Какая сумка?! Я даже в музеях не смотрела на картины, а если и смотрела, то их не воспринимала… Гуггенхайм, ММоМА… Какое современное искусство?! Боже мой, у меня там Женя в Москве без меня!!! Я самолет жду обратный! Короче, так я в эту Америку и не погрузилась, хотя была там с компанией, группой. Один человек меня даже спросил: «Маша, а женщина ли ты?» Потому что все носятся, белье скупают «Victoria's Secret», друг другу хвастаются. А я, как из тумана, нехотя – два комплекта, раз уж все берут.
В общем, дождалась самолет, прилетела домой, ударилась, как о стену, о здоровый пофигизм мужа по отношению ко мне.
Но кто любил, тот поймет, что никакая сумка, другие покупки или созерцание картин не заменит того, подаренного Женей, ощущения любви, которое я там пережила. Я же там ходила и была женщиной в любви. У меня же сердце было больше меня целых десять дней. Никогда это ни с чем не сравнить! Я точно уверена, что мы всеми этими внешними атрибутами заменяем отсутствие нормальной внутренней жизни.
Спасибо тебе, родной, за такую классную далекую Америку, которую ты, близкий человек, мне подарил!
– И, чтобы перейти к подарку тебе, я еще должна рассказать, что когда мы поженились, и у нас, как у всех, были обручальные кольца, с кольцами у нас как-то не сложилось. Женька сказал, что кольцо ему мешает открывать и закрывать гараж. Ключ каким-то образом бьет по кольцу. Ну мешает и мешает, разве можно носить то, что мешает? Я потеряла свое кольцо в середине 90-х, заодно еще с двумя. Делала маникюр, сняла. Потом не сразу заметила, что их нет, так как кольца тоже носила не часто.
Короче, Женя, под старость лет захотелось мне традиций, захотелось мне колец. А когда с ювелиром обдумывали дизайн, мне еще и сентиментальности захотелось и некой идеализации. Потому что во всякое низкое нас и так занесет по инерции, а мозгами нашу жизнь нужно все-таки тянуть вверх. И получился у меня такой нам с тобой подарок.
Достаю из сумки коробочку, из коробочки кольца и демонстрирую…
На моем кольце написано «Evgeny&Maria (маленький бриллиантик) 24 may 1986», на его, соответственно – «Maria&Evgeny (без бриллианта) 24 may 1986».
– Можешь, – говорю, – не носить, если что. Пусть просто лежит. А я уже хочу носить.
Так почему же я оказалась одна в подъезде, в ночь на воскресенье?
А вот здесь будет рассказ о том, что не все так идеально в нашей семье. А скорее о том, что идеального там вообще ничего нет.
Да, ужас конечно! Наверно я была неправа, но я осталась в клубе ночью с Сашкой. Мужу от грохота было плохо, я это видела. Но когда он сказал, что поедет домой, я сказала, что останусь:
– Сашке здесь нравится, а он в гостях, пусть гуляет! Мне тоже здесь нравится, я давно не была в модных местах. Жень, мы посидим, и я приеду. А Игорь с Ирой тебя увезут и приедут обратно. Ира сказала, что поставила бы машину и вернулась. Тоже выпить хочет.
Мой насупился, оделся и уехал без Игоря и Иры. Вернее, собирался уехать, я бегала, догоняла его. Раздетая, в одном шелковом платье, хоть и по теплой, но мартовской ночи. Догнала, сказала, что если он не прекратит психовать, я, конечно, домой сейчас с ним уеду, но потом сделаю долгий экскурс в историю наших взаимоотношений и поковыряю старые раны, чтобы самой понять (кому-то что-то объяснять мне уже совсем неинтересно), а не заслужила ли я чуть-чуть свободы и уж хоть какого-то доверия. И чего это ты так боишься меня оставить со своим другом, если все твои похождения были невинны?
Блин, я правда не считаю, что если мне нравилось в клубе, где не понравилось мужу, я должна бежать за ним по первому свистку. Я его всегда оставляю там, откуда он уходить не хочет. Если я хочу, я встаю и ухожу. Это первое. А второе то, что он сам ходит и там, и где, и столько, сколько ему надо.
Его самого никогда не интересовало, где и как я его жду.
Но все последующее было так интересно, что, возможно, мне следует пересмотреть позицию и никогда не ставить в дурацкое положение мужа, себя и свою репутацию.
Сашка с юности жил с таким девизом, это я сейчас вспоминаю, тогда не думала об этом: «всех не «пере-»это самое, но надо к этому стремиться».
Это его дело, его жизнь, с чего бы вдруг я по его поводу напрягалась, но, конечно, кроме тех случаев, когда мой муж надолго уходил с ним в экспедиции по исследованию жизни.
Стало быть, я напрягалась, но мое напряжение касалось совсем не Александра. Сейчас он живет с четвертой по счету женой. Рассказывая о Саше, даже я могла бы исписать страниц 20 легко, хотя видела его в последний раз лет пять назад. Плотно общались мы в 1999 году, когда летом ездили к ним в Гамбург и пожили у них неделю примерно. Но для повествования есть восьмидесятые и девяностые годы, когда страна меняла идеологию, и молодые люди, теряя опоры, на которых стояли их мозги, с присущей молодости увлеченностью, искали новые ориентиры. Так вот, так получилось, что в те годы моего мужа и Сашу связывала не только институтская дружба, но и какие-то совместные дела. Они, подшофе, что-то вспоминали, над чем-то сильно хохотали. Но так как там не всегда и не все было для меня понятно, то я не пересказываю. Часть их тогдашней деятельности совсем не касалась медицины, но надо было жить, жить хорошо желательно. И мужчины брали это на себя, что и говорить, это делает им честь. И может быть, на самом деле, такие мужчины заслуживают свободы… Так я и не спорю. Но вредная теперь уже, все равно считаю, что любая свобода в семье начинается там, где начинается свобода другого человека. В общем, если начинать объяснять, почему я совершенно спокойно отправила уставшего мужа домой, то собственно к повествованию я перейду дней через пять. Потому что там моя жизнь, мои бессонные ночи, мои истерики, мои ломки, моя моральная смерть и создание себя заново. Что выросло, то выросло. Простите… А вот не надо так с женщиной, пусть и робкой, неуверенной в себе и все принимающей за чистую монету.
Так вот, осталась я с Саней в клубе. Осталась потому, что давно не была в московских клубах, хотя была недавно в «Сохо», но не ночью – вечером: когда мы уходили, народ только начал собираться. Здесь же мы были в разгар. Я сидела и с удовольствием наблюдала за молодыми красивыми девочками. За немолодыми, материально благополучными мужчинами, слушала музыку, пила вино, иногда перебрасываясь чем-то с Сашкой. Громко очень, мы обмениваемся репликами, буквально прилипая для этого к уху собеседника. И тут Саша мне говорит, говорит уже после того, что рассказал, как он любит младшего шестилетнего сына от четвертой жены, что сейчас ему очень тяжело будет уходить от женщины, к которой он уже любви не имеет (а без любви не может, не привык), но оставлять сына он не хочет. Саша вообще был все два дня со мной так откровенен, я так много интересного узнала о мужчине. А вот об одном мужчине я узнала или о мужчине как о понятии?.. Не знаю. Так вот, наклоняется он ко мне и говорит буквально следующее:
– Ты понимаешь, Маш, но для меня моя ровесница – это совсем неприемлемо. Я не вижу себя с ровесницами.
– Да, конечно, понимаю, Саш.
Ну, а сидя там и видя такое количество свежего, вот так и хочется сказать «мяса», но скажу – материала, так все сильно хорошо понимаешь.
– Знаешь, Саш, если представить себе, что я была бы насосана деньгами и свободна, навряд ли я захотела бы себе кого-то уставшего и пузатого. Наверно, и я захотела бы, чтоб на меня падало шесть кубиков пресса!
Вот так мы сидели, говорили-говорили и пошли домой, когда уже процентов семьдесят людей ушло. Я только отмечала для себя, что когда еще был Женя, столы занимали, в основном, взрослые дядьки. Девчонки стояли кучками между рядами столов, чуть двигая телом под музыку и грызя трубочки своих коктейлей. Потом как-то незаметно часть девчонок оказалась за столами и за разговорами. Так же, как мы с Александром, собеседники говорили друг другу что-то прямо в уши, что сильно сближало. Потом людей становилось все меньше и меньше. Пошли и мы с Саней ловить такси. Выходя у гостиницы из такси, он мне среди прочего со смехом сказал:
– Ты мне, сука, Женьку не обижай!
– Да обидишь твоего Женьку, – сказала я, даже не обратив внимания на обращение. Саша у нас матом не ругается, он им разговаривает.
Так вот, потом уже я это вспоминала, и, во-первых расстроилась, что ж я ему не предложила девочку-то взять. Вдруг он для этого остался, а тут я домой, видите ли, не хочу. Что-то не подумала. Потом, когда рассказывала этот эпизод Любе в воскресенье, в Переделкино, приехав за Лизой, мы посмеялись на тему – «не подумал ли Саша, что я про молодых с прессом не только говорю». А позже, когда я рассказывала эти эпизоды на работе Лене, которая на первом банкете была и Сашу видела, меня пробило догадкой: а не подумал ли Санек, что я осталась из-за него?! И не стряхнул ли он меня фразой: «с ровесницей себя не вижу»?
Хотя какая мне разница, что он подумал? Смешно даже!
Ну вообще-то, у меня такое есть, я, общаясь с мужчинами, ничего не имея в виду, немного их провоцирую. Хотя, наверно, уже надо переставать и убирать эту дурацкую кокетливость. Буду стараться, но с Саней я и не начинала. Саша – он как брат.
Не в Саше опять дело. А дело опять в моем муже и наших отношениях. Все таки мы уже взрослые и должны понимать, чувствовать и беречь свой многолетний союз. Конечно, я устаю всегда выступать в роли няньки капризного семейного счастья. Но это же и мое счастье, которое я должна для себя сохранить, и для него это будет неплохо, и для наших детей и внуков.
О Любви!
Такой день – опять нет повода не поговорить о любви!
Повод серьезный – двадцать восемь (!!!) лет совместной жизни!
Какие двадцать восемь?!
Господи! Как же все быстро!
Я помню первый день знакомства, как вчера…
Я помню слова, его слова, которые упали куда надо, и, собственно, после этого ему уже ничего делать не надо было. Все делало мое подсознание…
Читать бесплатно другие книги:
