Замужем за облаком. Полное собрание рассказов Кэрролл Джонатан
За ужином в тот вечер он сообщил ей о своем открытии:
– Сегодня я провел тайную операцию.
Глаза ее загорелись, и она кивком попросила его продолжать, потому что любила эти его истории. Ей нравилось, как он их рассказывает.
– Знаешь квартиру на третьем этаже прямо под нами? Ту, где идет нескончаемый ремонт?
– Еще бы! Мы ведь об этом говорили на прошлой неделе, помнишь?
– Ну так вот, мне наконец-то удалось туда проникнуть. Я заметил, что ежедневно около полудня рабочие уходят обедать и отсутствуют примерно полчаса. Дверь они чаще всего оставляют открытой – наверно, чтобы проветрить помещение. И я пошел на разведку. Захотелось взглянуть, что они там делают уже черт знает как долго.
Она улыбнулась. Ее парень вечно вытворял такие вещи – совал свой нос туда, куда не следует, или шокировал неприличными вопросами совершенно посторонних людей, рискуя нарваться на неприятности. И порой нарывался, однако его умение располагать к себе людей помогало выпутываться из самых опасных ситуаций. Словом, тот еще хлюст, но при желании он мог быть забавным и очаровательным. Ей не терпелось послушать его историю отчасти в надежде на то, что его таки поймали. Интересно, как он выкрутился в этот раз.
– Когда я вошел, внутри никого не было, и я прикинул, что имею минимум четверть часа на то, чтобы осмотреться.
– А потом они вернулись? Что ты им сказал? Что было дальше?
Ему нравился энтузиазм, с которым она принимала его рассказы, но не нравились ее попытки забежать вперед и поскорее узнать развязку. Ну какой смысл в шутке, если свести ее к одной финальной фразе?
– Погоди! Дай рассказать по порядку.
Он поднял руку ладонью вниз и погладил воздух, как будто гладил ее по макушке, успокаивая и призывая к терпению.
Ей в нем нравилось очень многое, но не нравилось то, как он порой с ней обращался, – словно ей было девять лет от роду.
– И знаешь, что я нашел там после стольких недель работ? Пустоту – абсолютную пустоту. За это время можно несколько раз отремонтировать и меблировать квартиру, так нет же! Там вообще не оказалось мебели – ни единого стульчика. Да, отделано все в лучшем виде, это факт. Наверняка вбухали кучу денег в паркетные полы, кухонную стойку из белого камня и все такое. И полно всяких выпендрежных приборов на кухне – космический корабль, и только. Кто-то здорово раскошелился на все это, но сама квартира пуста, как ледовый каток в разгар лета.
Она пропустила мимо ушей его последние слова, самозабвенно рисуя в своем воображении восхитительно гладкий паркет карамельного цвета и белокаменные кухонные стойки. Ей хотелось такую же квартиру! Как часто она мечтала о квартире или особняке, где будут такие паркетные полы и стойка, а также большие эркерные окна с видом на сельский ландшафт – или на море! Из ее нынешней квартиры была видна лишь грязная суетливая улица, где беспрестанно сигналили машины, а по ночам драли глотку пьянчуги. Она пыталась представить себе, что эта квартира находится не здесь, а в каком-нибудь романтичном и экзотическом месте, вроде Рима или Экс-ан-Прованса. Тогда, по крайней мере, это была бы грязная римская улица, и пьянчуги орали бы на благозвучном итальянском языке, а не просто мать-перемать.
– А что там есть еще?
– Я же сказал – ничего. Квартира совершенно пуста.
– Я не об этом! – нетерпеливо вскричала она. – Я про отделку квартиры – что еще ты там видел? Опиши подробнее.
Однако он настроился продолжать рассказ, не отвлекаясь на пустяки вроде оконных рам или цвета дверных ручек.
– Я же сказал, там все отделано по высшему разряду. В кругленькую сумму обошлось, как пить дать… Ну вот, значит, не прошло и четверти часа, как объявляется один из работяг. И представляешь, он ничуть не удивился, когда меня там застал. Во всяком случае, не подал виду. Стоит себе с улыбочкой и вроде как ждет, что я ему скажу. В смысле – объясню, что мне тут нужно.
Она молчала, не поощряя его к продолжению. Приглядевшись, он заметил, что она беззвучно негодует. Почему? Что такого он сделал? Чуть погодя он понял и теперь уже сам был готов возмутиться. Она становилась чертовски упрямой, когда чего-нибудь очень хотела. Закрыв глаза, он глубоко вздохнул и громко, с нажимом, произнес:
– Что еще я могу сказать о квартире? Полы отполированы до зеркального блеска. Кухня похожа на кабину звездолета. Ах да, в ванной комнате отдельно душевая кабина и большая ванна. Тебе бы это понравилось.
– А спальня? Как выглядит спальня?
– Я ее не видел. Собирался взглянуть, но тут появился этот парень.
– Продолжай.
Ему не нравилось продолжение этой истории, так что он стянул кукол с обеих рук, аккуратно положил их на кухонный стол и переместился к окну. Отдернув коричневую занавеску, он посмотрел на вечернюю улицу и увидел то же самое, что видел тысячу раз прежде: потоки транспорта, ряды припаркованных машин, толчею на тротуарах. Все, как думала та девчонка, – он жил на шумной неинтересной улице отнюдь не в Риме или каком-нибудь другом замечательном городе.
И в жизни его не было ничего замечательного; разве что эти куклы. Они были прощальным подарком от покинувшей его подружки, что лишний раз свидетельствовало об ее доброте и хорошей памяти. Однажды, еще в самом начале их знакомства, он сказал, что в детстве любил устраивать кукольные представления для своих родных. Разумеется, с наручными куклами, а не с марионетками на нитях. Он никогда не понимал людей, которым нравится театр марионеток, – ведь их движения так ненатуральны и неубедительны. То ли дело наручные куклы, которые двигаются более естественно, и ты запросто можешь внушить себе, что они живые.
– Я знаю, ты не выносишь одиночества, – сказала она. – Если станет грустно, эта парочка составит тебе компанию на то время, пока не найдешь кого-нибудь еще.
Сказано было просто и беззлобно, но слова больно ужалили его еще до того, как он рассмотрел подарок. Она оставила ему коробку и ушла навсегда.
В коробке лежали две куклы, мужская и женская. Самые простецкие – таких обычно покупают, спохватываясь в последний момент перед днем рождения ребенка и прекрасно понимая, что он потеряет к ним интерес уже через несколько дней. У кукол были резиновые головы, которые пахли какими-то странными химикатами. Нетрудно было представить, как эти головы штампуются по тысяче штук в час на какой-нибудь полулегальной фабрике в Бангладеш или Албании.
На женщине была белая блузка и синяя юбка. Мужчина был в пиджаке с белой рубашкой и красным галстуком. Когда он увидел их впервые – пару дешевых кукол, лежащих в коробке лицом к лицу, – он подумал: на что она намекает, даря ему на прощание этих уродцев? Быть может, она хотела сказать: «Ты все еще ребенок, которому нужны игрушки. Когда же ты наконец повзрослеешь?» Или: «Привыкай к этим болванчикам, потому что других сожителей тебе больше не светит, болван». Но поскольку злобность и мстительность были ей несвойственны, он решил, что подарок сделан без всякой задней мысли, хотя такой вывод и напрашивался.
Не зная, чем еще себя занять, он достал кукол из коробки и надел на руки. Как давно он в последний раз устраивал кукольное представление? В ту пору ему хватало пальцев на руках, чтобы по ним подсчитать свой возраст, а мир казался гораздо более приятным местом, чем сейчас.
Пошевелив сначала левой, а потом правой рукой, он произнес утрированно низким голосом:
– Привет, дорогуша. Что у нас на ужин?
Ответ он озвучил визгливым фальцетом:
– Твое любимое жаркое с картофельной запеканкой.
Внезапно у него перехватило дыхание. Он почувствовал, что вот-вот разрыдается, и поспешил убрать кукол в коробку. В последующие дни эта коробка неоднократно сменяла место дислокации на кухне, переставляемая туда-сюда в процессе приготовления одиноких завтраков, обедов и ужинов. Спустя примерно неделю он снова открыл ее и заглянул внутрь. Когда он в первый раз видел кукол, те лежали лицом к лицу. Теперь же они смотрели в противоположные стороны, как будто поссорились и дулись друг на друга. Он подумал, что так им и следовало бы лежать с самого начала, когда она вручала подарок. Очень символично для финала их отношений.
Поднеся женскую куклу к своему лицу, он неожиданно для самого себя пропищал:
– Я по тебе соскучилась.
На секунду ему померещилось, что кукла виновато улыбнулась или смущенно прикрыла небрежно нарисованные глаза, как поступала его подружка (бывшая подружка), когда он говорил ей комплименты. Затем грустно вздохнул, убедившись, что выражение кукольного лица не изменилось.
Позднее он честно пытался, но так и не смог вспомнить, с чего начались эти сценки. Просто-напросто в один из дней, когда он скучал, или грустил, или отчаивался, ему на глаза попалась коробка, и он надел кукол на руки. Потом он повернул их лицом друг к другу и заставил разговаривать. Сначала он чувствовал себя глупо, занимаясь такой ерундой, но чуть погодя в его голове что-то щелкнуло и переключилось. И уже в следующий момент кукольный мужчина заговорил словами самого кукловода, а кукольная женщина стала отвечать словами его бывшей подружки. Он по памяти воспроизводил их разговор во время одной из последних ссор, незадолго до ее ухода.
– Ты меня вообще слушаешь? Ты меня хоть когда-нибудь по-настоящему слушаешь?
– Да, когда ты говоришь что-то осмысленное.
Он припомнил потрясенное выражение ее лица после того, как он произнес эту фразу: как будто она не могла поверить, что он мог такое сказать.
– Ты в самом деле так думаешь? По-твоему, я всегда несу полную чушь? Пожалуйста, скажи мне правду, я хочу это знать.
Пока он растерянно молчал, на ее лице появилось новое выражение: гремучая смесь из «Так и есть? Вот оно что!», презрения, гнева и под конец полного неприятия.
Он особо запомнил тот момент потому, что ощутил его как внезапный удар в солнечное сплетение. При виде жуткой гримасы, вдруг исказившей ее прелестное лицо, он внутренне надломился, уже догадываясь, что за этим последует.
– И с каких пор ты так думаешь? – Женская кукла несколько раз сомкнула и разомкнула ладони, этим подобием хлопков привлекая его внимание.
Кукольный мужчина на его левой руке отвернулся, как поступил и он сам в тот вечер, услышав ее вопрос.
– Не помню точно. С некоторых пор.
– С некоторых пор?! И ты не счел нужным сказать мне об этом?
В таких ситуациях почти всегда возникает хотя бы один момент абсолютной, беспощадной ясности: момент, когда ты видишь вещи, людей или события столь отчетливо, что впоследствии уже не возникает сомнений на их счет. Но каким бы важным ни было это прозрение, еще важнее то, как вы поступите с ним далее. Логично было бы его принять, но отрицание намного легче.
Он повернул кукольного мужчину лицом к себе и обратился к нему с гневной тирадой:
– Ты осел, безмозглый осел! Почему ты это сказал? Зачем это было нужно? – Он заставил куклу понурить голову. – Все, что от тебя требовалось, – это слушать. Хотя бы притвориться, что слушаешь. Так нет же, тебя угораздило выложить все, что ты чувствуешь, и больно ее обидеть. Спасибо, мистер Честность.
Кукольный человечек вновь склонил голову, на сей раз еще медленнее, мучимый стыдом и раскаянием. Он положил мужчину на стол и обратился к женщине на другой руке:
– Но что я мог сделать? После всего сказанного мог ли я что-то сделать, чтобы исправить положение, чтобы спасти нас?
Будь кукла в состоянии пожать плечами, она бы сейчас так и поступила.
– Может, было еще не поздно, но ты сам уже этого не хотел.
На миг он почти поверил в то, что разговаривает с реальной женщиной, а не с примитивной резиновой головой, насаженной на указательный палец, тогда как большой и средний пальцы шевелят кукольными ручонками.
Это был первый случай, когда он разыграл с куклами сцену из своей жизни. Ощущение было странным, но после того ему неожиданно полегчало. Воспроизведя их разговор с добавлением от себя постскриптума-эпилога, он смог взглянуть на события прошлого как бы со стороны, и это был удивительный опыт.
Всю неделю он держал кукол под рукой, на кухонной стойке, и время от времени брал их, чтобы воссоздать очередную сцену из недавнего прошлого. Иногда он использовал только одну куклу, которая произносила монолог, описывая то или иное событие. Среди прочих был представлен эпизод с неудачным подарком на день рождения и повторена дискуссия на тему «Заводить или не заводить в доме кошку», обернувшаяся еще более жаркой дискуссией о том, жить им вместе или расстаться. Он даже воспроизвел памятный разговор, состоявшийся однажды ночью после занятия сексом, когда оба сорвались на крик, но в финале все же помирились.
Что изменилось по сравнению с первой разыгранной им сценкой, так это голос. Теперь он говорил своим обычным голосом – и за мужскую, и за женскую куклу, – отказавшись от пошлого визгливого фальцета. Тем более что у его бывшей подружки был приятный грудной голос, не имевший с тем фальцетом ничего общего.
Однажды вечером она позвонила, чтобы узнать, как он поживает. Вполне в ее духе – даже после расставания она о нем беспокоилась. Они поболтали несколько минут. Ему очень хотелось поблагодарить ее за прощальный подарок и рассказать, как это помогает ему пережить нелегкие времена без нее. Но в последний момент он сообразил, сколь нелепым и жалким будет выглядеть признание в том, что он до сих пор играет с подаренными ею куклами. Между тем он все больше и больше увлекался разыгрыванием «сценариев» (как он это называл), перебирая один за другим все значимые эпизоды из прошлого. А однажды, мучимый бессонницей, он в три часа ночи надел на руки кукол и «общался» с ними, сидя на диване в гостиной, пока не начал клевать носом.
Как бы она среагировала, расскажи он об этом? И как бы среагировал он сам, если бы они поменялись ролями? Наверняка не лучшим образом. Так что не стоило и заикаться на эту тему. В конце разговора он ни с того ни с сего спросил, как звали пса, который был ее любимцем в детстве. Озадаченная, она ответила и тут же поинтересовалась, для чего ему это нужно. Он объяснил, что вот уже несколько дней пытается вспомнить кличку того пса и это буквально сводит его с ума.
Постепенно сценарии становились все более сложными и подробными. Порой он среди дня отрывался от других дел, чтобы записать отдельное слово или целую фразу, которые собирался использовать в очередной сценке.
Как-то в субботу он рассеянно жевал сэндвич с тунцом, глядя на улицу из окна кухни, и вдруг понял, что память – это ненадежный помощник. Слишком уж часто она перевирает, искажает или просто упускает факты – как важные, так и второстепенные. Память похищает куски твоей жизни, которая должна всецело принадлежать тебе. Довериться собственной памяти – это все равно что поручить составление единственного полного экземпляра твоей личной истории эксцентричному, безалаберному и склонному к истерикам субъекту, который относится к делу спустя рукава и ведет записи абы как. В отличие от тебя, этого субъекта совершенно не интересует название твоего любимого французского ресторана в Амстердаме или имя сестры твоего заклятого школьного недруга.
Пытаясь вспомнить подробности их совместной жизни, он с тревогой и отчаянием обнаружил, что многие события уже невозможно воссоздать в памяти. Как прошло их первое свидание? Какую забавную фразу она произнесла в их первую ночь любви? Как звали ее любимого пса, о котором она рассказывала столько историй?
Один из его коллег использовал выражение «удобная история», говоря о том, как люди запоминают факты из своей жизни или другие значительные события. Достоверность тут необязательна; большинство людей создают себе удобные истории, опираясь на ненадежные воспоминания – частью истинные, частью искаженные, частью абсолютно фальшивые. Они поступают так ради своего душевного спокойствия; иногда это просто необходимо, чтобы остаться в здравом рассудке.
В таком случае чем были его кукольные сценарии: правдивым воспроизведением событий или всего лишь удобными историями, переиначенными так, чтобы смягчить боль от утраты любимой женщины?
История с квартирой на нижнем этаже могла послужить иллюстрацией к этому. Фактически все было верно: много месяцев подряд рабочие занимались ремонтом пустой квартиры в их здании, и однажды он пошел посмотреть, что там творится, а потом рассказал ей об увиденном. Она стала спрашивать о деталях отделки, но он отмел ее вопросы как несущественные. И лишь много позднее он понял, как сильно оскорбил ее своим отказом, своим нежеланием к ней прислушаться, своим равнодушием к тому, что представляло для нее интерес.
Он уже давно замечал признаки охлаждения между ними, но не желал в этом признаваться даже самому себе. Никому не хочется терять что-то хорошее. А это было не просто хорошо – это было великолепно. Очень многое в их отношениях было воистину великолепно, и он это знал. Более того, он знал, что она его по-настоящему любит, несмотря на его многочисленные заскоки. Она говорила: «Ты мой парень» – и упорно цеплялась за это определение. Как она могла? Как она могла беспечно игнорировать/терпеть/принимать… все его недостатки, причуды, раздутое эго и долгие молчаливые размышления, которые чуть не сводили ее с ума? Они неоднократно это обсуждали, и она всегда повторяла одно и то же: «Потому что я люблю тебя, вот и все». Если ты кого-то любишь, ты идешь на компромиссы и уступки; ты можешь проглотить обиду или сдержаться, когда тебе ужасно хочется врезать объекту твоей любви по физиономии. Порой ты можешь промолчать или, заткнув нос, дышать ртом, если от поступков любимого несет вонью, как от испуганного скунса. Ничего не поделаешь – таковы правила игры. При любых обстоятельствах ты делаешь абсолютно все возможное, чтобы слиться со своей половинкой и раствориться в ней, как сливки в кофе. Потому что позитивная сторона любви намного перевешивает негативную. А он – чувствовал ли он то же самое? Он привычно лгал, вслух говоря «да», но сердце отмалчивалось, подразумевая «нет».
Увы, все его любовные истории укладывались в одну и ту же схему. Всякий раз они начинались великолепно. Полный вперед, букеты цветов, страстные поцелуи и дни, наполненные восторженными «да, да, да». Но мало-помалу эти «да» звучали все тише, потом все реже, а потом по соседству с ними поселялись зловредные «нет», исподволь подтачивая позитивный настрой. И, вполне предсказуемо, еще через какое-то время он начинал замечать в любимых женщинах недостатки, которые упустил из виду на чудесном раннем этапе. С появлением первых признаков он понимал, что никакие его усилия и старания спасти любовь уже не помогут, ибо любовь эта обречена.
Дальнейшее было лишь вопросом времени. И это было очень печально, потому что он искренне любил каждую из этих женщин и очень хотел, чтобы их отношения утвердились прочно и надолго. Он мечтал хотя бы один раз за все тысячелетия познать, каково это – любить одного человека на протяжении всей его жизни. Любить так, как это происходило с другими у него на глазах, как это было воспето в десятках тысяч прочитанных им книг. Великое дело – стопроцентная пожизненная любовь, с годами лишь меняющая цвет, как хамелеон, но никогда не угасающая. Но с ним такого не случалось, и в глубине души он знал, что никогда не случится.
Даже когда он понимал, что с очередной любовью покончено, он старался как можно дальше оттянуть момент разрыва, надеясь: а вдруг сейчас – в кои-то веки – в его мертвом сердце вновь искрой вспыхнет изначальное чувство к этой женщине? Вдруг возродится волшебная связь и они с чистого листа начнут новую главу совместной жизни?
Хотя надежда теплилась до самого последнего момента, он не забывал о подготовке к следующему этапу. Выяснив, где хотелось бы жить его возлюбленной, он находил и освобождал от жильцов лучшую квартиру или лучший особняк на соответствующей улице. Иногда процедура сводилась к простой передаче владельцу крупной суммы денег. Но чаще владельцы упрямились, будучи по натуре своей людьми тяжелыми на подъем, и тогда он насылал на этот дом смерть или еще какое-нибудь ужасное несчастье, после чего жильцы стремились убраться оттуда как можно быстрее и как можно дальше.
Очистив жилое пространство, он заказывал ремонтной фирме полную переделку помещений сверху донизу. К тому времени он уже четко знал, каким видит дом своей мечты его подруга, и держал это в уме, давая указания ремонтникам. Одна женщина предпочитала отделку с холодным металлическим блеском, другой был по душе традиционный валлийский дом с соломенной крышей. Высокая дама с прогрессирующей глухотой мечтала об огромных, от пола до потолка, окнах с видом на бескрайние пески Намибийской пустыни. Исполнение этих желаний было наименьшим, что он мог для них сделать после всего, что они подарили ему, – дом мечты в обмен на большую любовь и неоправданный оптимизм. Иногда он сообщал им о новом доме еще до завершения работ. А иногда даже позволял мельком взглянуть на будущее жилище, если им уж очень этого хотелось.
Пусть ему не дано было узнать в полной мере, каково это – быть человеком, но он хотя бы мог проявлять вполне человеческую доброту, даря каждой из этих милых женщин то, чего ей так хотелось. Когда все было подготовлено, он произносил нужное заклинание, и женщина вмиг обнаруживала себя живущей в доме своей мечты. При этом у нее сохранялись лишь туманные воспоминания о нем и об их любви, словно с той поры прошло уже много месяцев.
Он взял куклу и надел ее на пальцы. Заметил стакан с водой на столике, взял его кукольными ручонками, поднес ко рту и сделал глоток. Поверхность воды колыхалась, когда он возвращал стакан на место.
– Вода волнуется, – промолвил он с ухмылкой.
– Вода не может волноваться, – возразила кукла его же голосом.
И он вспомнил! Он вспомнил, что сказала бывшая подружка в их первую ночь любви. После секса она попросила пить. Он отправился в ванную, налил стакан воды из-под крана и принес ей. Вода в протянутом стакане слегка колыхалась, и оба это заметили.
– Вода волнуется, – пошутил он тогда.
– Вода не может волноваться, – сказала она. – Это стучит твое сердце.
На форсаже
Он был единственным из ее знакомых, кто хорошо смотрелся в панаме. До встречи с ним все мужчины в таких шляпах казались ей дешевыми позерами, жалкими тупицами или хроническими неудачниками. Все, исключая Миллза. Он выглядел эффектно – как утонченно-загадочный персонаж одного из «тропических» романов Грэма Грина или как стильный красавчик из рекламы дорогого рома. У него также имелся кремовый льняной костюм, который он летом часто носил вместе с панамой. Это был явный перебор, однако Миллз мог себе позволить такие вольности в одежде.
Он никогда не назначал встречи заранее, и потому его звонок всякий раз был для нее приятной неожиданностью. Обычно он говорил что-то в таком духе:
– Привет, Беатриса, это Миллз. У тебя нет планов на завтра? Может, немного проветримся?
И она охотно соглашалась, если только этому не препятствовало какое-нибудь неотложное дело.
Он был адвокатом и познакомился с Беатрисой Оукем, когда представлял ее интересы в бракоразводном процессе. Он так мастерски провел дело, выказав завидное хладнокровие, изобретательность и быстроту реакции, что бывший муж Беатрисы и его адвокат осознали случившееся лишь после того, как суд вынес решение в ее пользу (с несущественными оговорками).
Затем, во время победного ланча, Миллз внезапно спросил, не могут ли они стать друзьями. То, каким тоном был задан вопрос – смущенно, с искренним волнением, – повергло ее в замешательство. В суде Миллз держался уверенно и властно, а тут вдруг заговорил как семиклассник, впервые приглашающий девчонку на танец. Уже готовая сказать «да», она в последний миг замялась, сообразив, что под дружбой в данном случае может подразумеваться… Как будто прочтя ее мысли, адвокат клятвенно поднял руку и покачал головой:
– Пожалуйста, не ищите в моих словах какой-то подтекст. Я просто думаю, что мы с вами могли бы стать хорошими друзьями. Надеюсь, вы думаете так же. Не более, но и не менее того. Что вы на это скажете?
И он протянул ей руку для пожатия. Неожиданный и не вполне уместный в данной ситуации жест – как будто они заключали сделку, а не вступали в дружеские отношения. Этот жест лучше всяких слов убедил ее в чистоте намерений Миллза.
Они жили в часе езды друг от друга, и первое время общение сводилось к долгим телефонным разговорам и очень редким визитам. Это устраивало обоих, поскольку они были людьми деловыми и занятыми. Перезванивались обычно по вечерам или в выходные. Общение было непринужденным и необычно откровенным, чему, возможно, способствовало расстояние. Когда люди разделены пятьюдесятью милями, им легче обмениваться мыслями, не задумываясь о перспективах личной встречи (разве что таковая назначалась в ходе данного разговора).
Миллз любил женщин. Закоренелый холостяк, он обычно ухаживал одновременно за двумя или тремя. Иногда они знали друг о друге, иногда нет. По словам Миллза, его привлекала драматичность, которая неизбежно сопутствует «пересекающимся романам». Ему даже нравились конфронтации, взаимные упреки, игра в прятки, порой необходимые, если ты делишь сердце между несколькими пассиями.
Со временем она поняла, что Миллз впустил ее в свою жизнь отчасти потому, что не испытывал к ней сексуального влечения. В другой ситуации она бы обиделась – кому понравится быть нежеланным? Но после развода и предшествовавших ему изнурительно-бурных событий она чувствовала себя как человек, чудом выживший после цунами. Чего ей сейчас хотелось меньше всего, так это появления нового мужчины в ее голове или в ее постели. Посему такая дружба ее устраивала – по крайней мере, в тот период. Предполагалось, что их отношения будут приятельскими и платоническими, притом что он поможет ей увидеть этот мир с мужской точки зрения, а она ему – с женской. Никто из них прежде не имел настоящих «неромантических» друзей среди представителей противоположного пола, так что опыт обещал быть интересным и полезным.
Миллз узнал от нее много нового о стиле мышления и мотивах поведения женщин в определенных ситуациях, что помогало ему вникать в хитросплетения женской логики и легче завоевывать женские сердца. Беатриса задавала ему сходные вопросы насчет мужчин, но преследовала иную цель: она хотела яснее представить себе мужское восприятие жизни, чтобы понять, почему ее бывший супруг вел себя именно так, а не иначе. Миллз шутил по этому поводу:
– Ты подвергаешь мужчин вивисекции, а я всего лишь добиваюсь слова «да» от женщин.
Они посещали рестораны и кинотеатры (хотя их вкусы сильно разнились, так что выбор фильма всякий раз сопровождался беззлобными пререканиями) и совершали долгие пешие прогулки. У Миллза был крупный беспородный пес по кличке Батон, который обычно составлял им компанию. Добродушный и жизнерадостный, он хотел лишь одного – быть вашим другом. Когда во время прогулок им встречались незнакомые люди, Беатриса по выражению лиц догадывалась, что их с Миллзом принимают за супружескую пару. Веселый пес, без устали сновавший между ними, служил тому дополнительным подтверждением.
Как-то погожим июньским днем они сидели на открытой веранде своего любимого кафе у реки. Посетителей было немного, Батон мирно дремал под столиком. В такие моменты думаешь: до чего же все славно, и разве можно желать лучшего?
– Раскрой мне секрет, – вдруг попросил он.
– Ты о чем? – Она выпрямилась на стуле.
Потешно выпятив челюсть, он продолжил, как бы ее поддразнивая:
– Я буду рад узнать один из твоих глубочайших секретов. Такой, который ты не раскрывала никому, даже своему мужу.
– Миллз, мы с тобой друзья, но это уже слишком!
– А вот я могу рассказать тебе свой…
– Не надо, я не хочу этого слышать! – Она взмахнула рукой, как будто отгоняла от лица мух.
– Чего уж там, Би, мы теперь достаточно близки. Почему я не могу раскрыть тебе секрет?
– Потому что такие вещи… такие вещи следует держать при себе.
Он улыбнулся:
– Неужели твои тайны настолько страшны и опасны, что их нельзя поведать даже друзьям?
Она прищелкнула языком и покачала головой. Впервые за все время знакомства Миллз заставил ее смутиться. К чему он клонит?
– Расскажи мне о своей шляпе, – попросила она.
Он взглянул на панаму, лежавшую на углу стола:
– Об этой шляпе?
– Да, мне она очень нравится. И то, как ты в ней смотришься. Где ты ее приобрел?
– Ты уклоняешься от темы, ну да ладно. О шляпе. Я получил ее в подарок от одного клиента. Тот еще был тип.
– «Был»?
– Да, он уже умер. Точнее, убит.
– Ого! И кем же?
– Это выяснить не удалось. Он был русским и, вероятно, имел немало врагов.
– Ты занимался его разводом?
– Да.
Миллз знаком попросил проходившую мимо официантку принести еще бокал вина.
– А его бывшая жена?
– Это весьма незаурядная особа, американка. Они познакомились, когда она читала курс лекций в Московском институте стали и сплавов.
– По-твоему, это она его убила?
Миллз загадочно улыбнулся:
– Она входила в круг подозреваемых.
– И кто из них подал на развод?
Он переместил панаму со стола к себе на колено.
– Подал он, но по мировому соглашению все досталось ей, потому что он хотел только одного – быть от нее подальше.
– Но если он при разводе остался ни с чем, за какие заслуги он подарил тебе шляпу?
Она спросила это небрежно, как бы между прочим, однако ждала ответа с большим интересом.
– Потому что по окончании процесса я уговорил бывшую супругу не превращать его в золото.
Беатриса усомнилась в том, что правильно его расслышала.
– Что-что? Повтори еще раз.
Миллз круг за кругом вертел шляпу на своем колене.
– Я убедил жену не превращать его в золото. Ты же знаешь, я хороший переговорщик. В благодарность за это он и подарил мне шляпу.
– В каком смысле «превращать в золото»? О чем ты говоришь, Миллз?
Она с подозрением взглянула на своего друга – что это, шутка? Тогда в чем ее соль? То ли Беатриса недостаточно сообразительна, то ли Миллз не смог выразиться яснее.
Батон пробудился и начал с великим энтузиазмом выкусывать блох у себя в районе хвоста. Они молчали, созерцая это самоистязание. Наконец пес угомонился и, свернувшись калачиком, уснул так же быстро, как ранее вышел из спячки.
– Миллз?
– Как я сказал, они познакомились, когда она работала по приглашению в Москве. Она специалист по металлургии, но, кроме того, алхимик. Знаешь, чем занимаются алхимики?
Беатриса насмешливо фыркнула:
– Я знаю, чем они якобы занимаются: делают золото из низменной материи.
Он рассеянно потер шею и кивнул:
– Мне нравится термин «низменная материя», в нем есть что-то старомодное. Да, ты права, именно этим они и занимаются.
– Но так не бывает, Миллз, и не притворяйся, будто ты в это веришь. Я не разбираюсь в таких вещах, но я знаю, что алхимия – это обычное шарлатанство. Люди во все времена пытались превращать что-нибудь в золото. Само выражение стало метафорой – и весьма расхожей, – но в реальности такое невозможно.
Миллз уже не улыбался:
– Ошибаешься, это реально. Поверь мне, я видел это своими глазами. Она делала это при мне.
– Хватит уже надо мной подшучивать! Знаешь, я ведь очень легковерна. Я верю всему, что мне говорят. Отчасти в этом причина моих проблем с мужем – я всегда ему верила, и вот чем это закончилось.
Миллз снова потер шею, а потом несколько долгих секунд молча смотрел на Беатрису. Чувствовалось, что он тщательно обдумывает свои следующие слова.
– Мы с ней познакомились в седьмом классе. Она была первой девчонкой, с которой я переспал.
– Кто? О ком ты говоришь?
– Ее зовут Хизер Кук. Алхимиками не становятся – ими рождаются. Это врожденная способность. Вопреки распространенному мнению, человек не может выучиться на алхимика, как нельзя выучиться на феноменального скрипача или спортсмена. Усердные занятия и тренировки помогут развить твои способности, но они не разожгут в тебе искру гениальности. Она или дана тебе от природы, или нет. Вот почему многие люди, гениальные в своих областях, – Парацельс, Ньютон, Фома Аквинский – ничего не смогли достичь в сфере алхимии. А Хизер это было дано от природы. Парадокс в том, что ее не привлекала алхимия, ни в малейшей степени. Этот дар был ей навязан, он ее тяготил, как физический недостаток. Однажды она сказала, что предпочла бы родиться слепой вместо того, чтобы получить от рождения эти способности. Но таков был ее удел.
Беатриса слушала, ожидая, что вот-вот он с усмешкой легонько похлопает ее по руке и сознается, что пошутил. Но он продолжал говорить с серьезным видом, и понемногу ее начала захватывать эта неправдоподобная история.
– Она никогда не объясняла, как у нее это выходит. Впрочем, если бы даже объяснила, я все равно бы не понял и тем более не смог бы воспроизвести этот процесс. По ее словам, подобрать и смешать ингредиенты мог всякий, но последним и самым важным элементом был «контакт» – так она это называла. Я спросил, идет ли речь о буквальном, физическом контакте, но она сказала: «Нет, это нечто более сокровенное». Распространяться на эту тему она не пожелала.
– И ты своими глазами видел ее алхимические опыты – превращение низменной материи в золото?
– Да, дважды. Но это еще не все, существуют разные виды алхимии. Не только…
– Ты можешь рассказать об этих случаях?
Миллз сделал глубокий вдох и шумно, с надуванием щек, выпустил воздух.
– Нам с Хизер было по пятнадцать, когда мы в первый раз занимались любовью. Отец ее умер за несколько лет до того, он работал проектировщиком в строительной компании. У Хизер сохранился отцовский механический карандаш – стильная штучка от фирмы «Ярд-О-Лед». Она очень им дорожила и повсюду носила с собой. В ту ночь мы остались одни у них дома – ее мама играла в бридж где-то в гостях. Карандаш лежал на столе в комнате Хизер. Я не раз любовался им ранее. Ближе к утру она встала с постели и покинула комнату, прихватив со стола карандаш и улыбнувшись мне через плечо. А через несколько минут вернулась и со словами «На память об этой ночи» протянула мне механический карандаш из чистого золота – тот самый карандаш.
– Как ты узнал, что карандаш был тот же самый?
– По следам зубов. Ее отец имел привычку во время работы грызть карандаши и ручки. Карандаш Хизер не был исключением. И на конце тяжелого золотого карандаша я увидел точно такие же следы зубов.
Официантка принесла Миллзу бокал вина. Они сделали паузу в разговоре, пока она не удалилась. Беатриса все еще ждала знака – полуулыбки, поднятой брови или еще чего-нибудь в этом роде, – означающего: «Да, сознаюсь, я тебя разыграл». Однако он казался еще более серьезным, чем в начале своего рассказа.
– Хизер и прежде говорила мне об алхимии, но мимоходом, как о чем-то несущественном. Сказала только, что умеет делать вещи золотыми и что мама просит ее об этом изредка, при денежных проблемах. Когда я спросил, что представляет собой алхимия, она выдала заумное определение, упомянув какие-то формулы, металлы и математику. Но меня в ту пору куда больше интересовала ее грудь, чем ее математические таланты, и я прекратил расспросы. Они с матерью жили скромно, вдвоем в небольшом коттедже. А ведь при таком даре они могли бы разбогатеть, как Крёз, и купаться в роскоши. Однако ее мать этого не хотела. Она зарабатывала достаточно, чтобы им не бедствовать. Хизер была очень способной и получала полную стипендию в университете штата, а затем в Колорадской школе горного дела. Начиная со старших классов мы пошли каждый своей дорогой, но всегда оставались друзьями и как могли помогали друг другу.
– То есть в старших классах она уже не была твоей девушкой? Она подарила тебе свою девственность и карандаш из чистого золота, но ты ее бросил? Боже, Миллз, ты уже в те годы был неисправим!
Адвокат покачал головой:
– Дело было иначе – это она меня бросила. Вдребезги разбила мне сердце, когда сказала, что намерена встречаться с другими парнями и вообще пуститься во все тяжкие. Помнишь это старое выражение: «Пуститься во все тяжкие»? Я не слышал его много лет, но именно так она сказала, слово в слово. Хизер могла быть очень прямолинейной и не церемонилась с подбором слов. Сказала, что мы всегда будем друзьями, – но всякому понятен смысл этих слов, особенно обидных для тинейджера, когда гормоны играют вовсю. В школе мы вращались в разных компаниях, и я нечасто с ней виделся после того разговора. Она любила шумные вечеринки и водилась с плохими парнями, которые пили, курили травку и чего только не вытворяли, чаще оказываясь в полицейском участке, чем на занятиях в классе. Один из приятелей Хизер первым в нашей школе сделал себе татуировку – в те давние годы натуральный скандал. В общем, школу она окончила с репутацией «отвязной девчонки». Потом мы разъехались по разным колледжам и не общались, пока она вдруг не позвонила мне несколько лет назад. Сказала, что ей нужен хороший адвокат по бракоразводным делам и она где-то слышала, будто я один из лучших.
– Так оно и есть, могу подтвердить под присягой.
Миллз несколько долгих секунд смотрел на Беатрису, прежде чем улыбнуться и шутливо откозырять в знак благодарности. Казалось, он что-то выискивает в ее лице – что-то несомненно там присутствующее, но трудноуловимое. Такая реакция на дежурный комплимент показалась ей немного странной.
– Дальше начинается самое интересное. Через несколько дней после того звонка Хизер появилась в моем офисе. Она почти не изменилась со школьных времен, только чуть похудела и стала более элегантной. С первого взгляда я отметил в ее облике и манерах что-то европейское. И оказался недалек от истины – как вскоре выяснилось, она пять лет прожила в Москве. Мы немного поболтали о том о сем, хотя чувствовалось, что она всего лишь старается быть любезной. Наконец я говорю: «Ладно, Хизер, выкладывай, в чем твоя проблема, обсудим». Тогда она сказала, что разводится, и попросила меня взяться за это дело, с тем чтобы провернуть все как можно быстрее. Я говорю: «Хорошо, дай мне всю информацию, я свяжусь с твоим мужем и его адвокатом, и мы сразу дадим делу ход». А она: «Нет, я хочу, чтобы ты представлял его интересы. У меня уже есть адвокат, осталось найти другого для мужа, и он доверил выбор мне».
– Однако ж, – сказала Беатриса.
– Я тоже удивился, но факты были таковы: она уже наняла адвоката, а мне предложила быть адвокатом ее мужа.
– Но, Миллз, разве мужу не лучше было бы самому найти себе адвоката? Почему он согласился с тем, что его интересы будет представлять старый друг – и бывший любовник – его жены?
– Я задал ей тот же самый вопрос. Она объяснила, что ее муж недавно приехал из России и не знает здесь хороших адвокатов. В любом случае оба хотели развестись как можно скорее и не имели финансовых претензий друг к другу. Детей у них не было, что упрощало ситуацию.
– Но так не делается! Никогда не слышала о подобном.
– Муж пришел ко мне в офис на следующее утро. Его звали Вадим Морозов. Ничем особо не примечательный, такой легко затеряется в толпе – худой, лысеющий, под шесть футов ростом, с приятным, но вполне ординарным лицом. Говорил он с сильным акцентом, но грамматически его английский был почти безупречен. Проблема заключалась в том, что я уже заранее был настроен против него. Об этом днем ранее позаботилась Хизер, рассказав мне историю их знакомства. Все началось со встречи годом ранее на какой-то вечеринке в Москве. Он назвался бизнесменом – и не так чтобы сильно погрешил против правды. Вскоре она узнала, что «импортно-экспортные операции», о которых он упомянул, по сути, были обыкновенной контрабандой: сигареты, спиртное, краденые машины с Запада, редкие персидские ковры… список можно продолжать долго. Этот Вадим работал с размахом. Но Хизер так им увлеклась, что даже глазом не моргнула, узнав о роде его занятий.
– Ее нисколько не смутило то, что он контрабандист?
– Я же говорил, ей всегда нравились плохие парни. А если у нее и были какие-то сомнения, он их успешно развеял. Ему хватило месяца, чтобы полностью ее очаровать.
Беатриса скорчила кислую мину и покачала головой, поскольку все это было ей знакомо, – примерно то же происходило между ней и ее мужем, хотя тому потребовалось больше времени, чтобы вскружить ей голову.
– Первое время Вадим был очень мил и обходителен. Он говорил, что хочет уехать с ней в Америку, благо многие русские уже так поступили и неплохо устроились за океаном. Хизер не видела в этом проблемы – она не собиралась навсегда оставаться в России и была готова взять его с собой на родину, если их отношения сложатся удачно. Трудно сказать, то ли он ловко притворялся, то ли они и впрямь хорошо ладили, но, когда пришло время отъезда, она уже не мыслила себе возвращения в Америку без него.
– «…и вот тогда, читатель, я согласилась стать его женой», – закончила за него Беатриса, снова качая головой, ибо эта история имела слишком много общего с историей ее собственного неудачного брака.
– Не совсем так: они поженились уже в Штатах, через какое-то время после переезда. Пусть она была им очарована, но все же не оболванена. В первые недели Вадим держался тихо и скромно, осваиваясь в новой для него обстановке. Потом он заявил, что хочет повидать Америку, и летом они совершили двухмесячное путешествие по стране, посетив Лос-Анджелес, Сиэтл, Финикс и Нью-Йорк. При этом Хизер не догадывалась, что в каждом из городов он находил возможность связаться с русскими гангстерами, которые промышляли торговлей наркотиками, оружием и людьми. И сразу после оформления брака он начал действовать.
Беатриса тронула Миллза за руку и сказала:
– Я сейчас вернусь.
Она направилась в туалетную комнату, хотя не испытывала в этом потребности. По какой-то причине эта история пробудила в ней массу негативных эмоций, которые теперь требовали выхода наружу. Большей частью они были связаны с ее бывшим мужем. До того момента она считала, что благополучно со всем этим покончила: трезво проанализировала все разочарования и душевные муки, все горести и невзгоды своей семейной жизни, выбросив их из головы и из сердца. Но, слушая историю Хизер Кук, она почувствовала, как гнев пробуждается вновь – гнев на мужа, на себя, на их злополучный брак, который, подобно черной дыре, поглотил целый пласт ее жизни. В своем последнем письме к мужу она написала: «Будь у меня возможность стереть из памяти каждый миг прожитого с тобой времени, я бы сделала это без колебаний. Даже хорошие, даже счастливые мгновения – я бы удалила их все одним нажатием кнопки».
В туалете она уставилась на свое отражение в зеркале над раковиной. «Неудачница. Ну как можно быть такой наивной?» Вздохнув, она закрыла глаза. Сознание тотчас заполонила феерическая круговерть пугающих воспоминаний и образов, которые теснились и толкались в стремлении выдвинуться на первый план и досадить ей как можно сильнее.
– Ну ладно, хватит! – Она сполоснула руки холодной водой, проверила, не слезятся ли глаза, и вернулась к Миллзу и его истории о Хизер Кук, алхимике.
Когда Беатриса усаживалась за столик, ее посетила мысль, тотчас обернувшаяся вопросом:
– А муж Хизер знал об ее алхимическом даре?
– Нет – то есть долгое время не знал. Как я уже говорил, она не хотела, чтобы об этом стало широко известно, так что, кроме ее матери, в курсе были очень немногие. Ну как некоторые очень одаренные спортсмены или талантливые музыканты не любят заниматься тем, к чему имеют врожденные способности?
– Да, мой бывший муж, например. Он превосходный шахматист, но не любит играть, потому что шахматы, видите ли, нагоняют на него скуку.
– С Хизер было примерно так же. По ряду причин она не практиковала алхимию, хотя была в этом деле экспертом. Но должность профессора позволила ей, не привлекая к себе лишнего внимания, изучать этот предмет под видом работы над докторской диссертацией. «История алхимии в Америке» – не самая животрепещущая тема для диссертации, но она стала удобным прикрытием для многолетних исследований, которые помогли ответить на не дававшие ей покоя вопросы. Когда ее спрашивали о причинах выбора такой темы, она говорила, что заинтересовалась алхимией в практическом и метафорическом планах, поскольку это связано с ее деятельностью в смежных областях знания. Она имела ученую степень по металлургии, так что объяснение выглядело правдоподобным.
– Но все изменилось в тот день, когда муж узнал о ее даре, – вмешалась Беатриса, прервав Миллза в кульминационный момент рассказа.
Получилось неправильно и некрасиво, но ей было трудно себя контролировать после микросрыва, случившегося в туалетной комнате. Хороша, нечего сказать – вздорная, несдержанная на язык идиотка! И что теперь остается: идти домой в одиночестве, злясь на саму себя? Контроль потерян, какая-то часть ее души сбилась с правильного маршрута и на форсаже яростно мчалась невесть куда. Как поступить? Позволить ярости нестись своим путем или попытаться ее укротить? Но возможно ли это? Способны ли мы сдержать ярость перед стартовой линией, благодушно советуя сделать пару глубоких вдохов и чуточку сдать назад?
Однако Миллз, славный Миллз, сделал вид, что не заметил ее бестактности, и ровным голосом продолжил рассказ с того места, где его прервала Беатриса:
– Но то, каким образом Вадим узнал ее секрет, само по себе достойно отдельной истории. – Он сделал паузу и вгляделся в лицо Беатрисы. – Как ты себя чувствуешь? Хочешь вернуться домой?
– Нет, я бы еще немного прогулялась, если ты не против. Что-то нервы расшалились.
– Конечно, я не против.
Читать бесплатно другие книги:
