Как отказать красивому мужчине Филдинг Хелен

Глава 20

Вертолет спускался прямо в глубокую узкую бухту на той стороне острова, которая смотрела на океан, вдали от калифорнийского побережья и огней Авалона. Внизу простирался зеленый ковер деревьев – верхушки пальм пригибались от ветра, поднятого лопастями. Наконец они приземлились. Ферамо легко спрыгнул вниз и вытащил Оливию вслед за собой, жестом показывая, что надо пригнуться. Винт вертолета продолжал крутиться. Затем шум двигателя усилился, и машина взмыла в воздух.

Пьер повел Оливию по тропинке к причалу. Погода была безветренная, и океан был на удивление спокоен. По обе стороны высились крутые скалы, и причал казался почти черным на их фоне. Шум двигателей улетающего вертолета наконец затих, и опустилась тишина, нарушаемая лишь обычными звуками тропической ночи: стрекотанием цикад, кваканьем лягушек и лязганьем металла, доносившимся с причала. У Оливии внезапно перехватило дыхание. Неужели здесь больше никого нет?

Они подошли к причалу. Оливия заметила, что к деревянной хижине прислонены доски для серфинга. Зачем они здесь понадобились? Южная часть острова отнюдь не славилась условиями для этого занятия. При ближайшем рассмотрении оказалось, что домик явно был базой для дайверов – там было полно баллонов и прочего снаряжения.

– Подожди-ка здесь, мне надо кое-что принести.

Когда шаги Ферамо затихли в темноте, Оливия ухватилась за поручень, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги. Может, надо быстрей хватать баллоны с ластами и удирать отсюда? Правда, оставался еще ничтожный шанс, что это все-таки суперромантическое свидание, и в этом случае столь странное поведение с ее стороны было бы явным перебором.

Оливия на цыпочках пробралась к домику. Там в образцовом порядке висели на скобах двадцатилитровые баллоны, на крючках – жилеты-компенсаторы и регуляторы, аккуратными кучками были сложены маски и ласты. На столе из грубых досок лежал нож. Оливия поспешно схватила его и сунула в сумочку, вздрогнув от неожиданного звука шагов возвращающегося Ферамо. Она понимала, что страх может захлестнуть ее, и тогда все пропало. Надо срочно взять себя в руки.

Шаги неумолимо приближались. В полном ужасе Оливия воскликнула:

– Пьер?

Ответа не последовало. До ее слуха доносились лишь шаги – тяжелые и неровные. А вдруг это какой-нибудь бандит или наемный убийца?

– Пьер? Это ты?

Оливия вытащила из сумочки нож, спрятала его за спину и замерла в напряженном ожидании, готовая ко всему.

– Да, – раздался тягучий голос Пьера с небольшим акцентом. – А кто еще здесь может быть?

Она с облегчением вздохнула и немного расслабилась. Из темноты возникла фигура Ферамо. В руках он нес увесистый сверток, завернутый в темную ткань.

– Что здесь вообще происходит? – сорвалась она. – Что ты себе позволяешь? Завез меня к черту на кулички, бросил одну и не отзываешься? Кругом темнота и только эти жуткие шаги… Что это за странное место? И к чему весь этот спектакль?

– Какие еще жуткие шаги? – Ферамо бросил на нее огненный взгляд и резким движением сорвал со свертка темную ткань. Оливия почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Но это было лишь ведерко со льдом, из которого торчала бутылка шампанского, и два высоких бокала.

– Послушай, – произнесла она, приложив руку ко лбу. – Это все, конечно, замечательно, но зачем обставлять наше свидание столь мелодраматически?

– Мне кажется, ты не из тех женщин, на кого произвели бы впечатление стандартные ухаживания.

– Ты прав, но, чтобы удивить меня, вовсе не стоит пугать до полусмерти. Что это за странное место?

– Это всего лишь причал. Держи. – Он протянул ей темную ткань. – Пригодится, если замерзнешь. Наверное, мне стоило предупредить тебя, что нас ждет морская прогулка.

– Морская прогулка? – Оливия одной рукой взяла покрывало, которое оказалось на удивление мягким, словно перья диковинной птицы, а другой попыталась спрятать в его складках нож.

Ферамо кивком показал на бухту – темный силуэт яхты бесшумно скользил по волнам, огибая мыс.

Оливия с облегчением увидела, что на борту есть команда. Если бы Ферамо собирался ее прикончить, он, по всей вероятности, сделал бы это без свидетелей. Да и шампанское в такой ситуации было бы явно лишним.

Ей наконец удалось под тончайшей темной кашемировой тканью сунуть нож в сумочку от «Луи Виттона», и теперь Оливия могла позволить себе расслабиться. Ферамо стоял рядом с ней на корме, прислушиваясь к негромкому шуму мотора, увлекавшего яхту в черные объятия открытого моря.

– Оливия, – произнес Пьер, вручая ей бокал. – Давай выпьем за этот чудесный вечер. Это ведь только начало. – Он чокнулся с ней и замер, пристально всматриваясь в ее лицо.

– Начало чего?

– А ты разве не помнишь наш разговор на крыше в Майами? За начало наших более близких отношений. – Он поднял бокал и осушил его. – Ну, рассказывай. Ты ведь журналистка, да? И что же тебя побудило избрать эту профессию?

Она на минуту задумалась.

– Ну, я люблю писать. Люблю путешествовать. Люблю до всего докапываться.

Ее мучила мысль: а вдруг это все так и задумано – чтобы она то тряслась от страха, то расслаблялась, чувствуя себя окруженной заботой, как на сеансе депиляции в исполнении сладкоречивой, но абсолютно неумелой косметички.

– И куда же тебя заносила судьба в твоих путешествиях?

– Ну, по правде говоря, я посетила не так уж много мест, как хотелось бы: Южная Америка, Индия, Африка.

– Где именно в Африке удалось побывать?

– В Судане и Кении.

– Неужели? Тебе приходилось бывать в Судане? Ну и как тебе там, понравилось?

– Это было волшебное путешествие. Пожалуй, Судан – это самое экзотическое место, где я только бывала. Мне казалось, что оживают сцены из «Лоуренса Аравийского».

– А как тебе местное население?

– Вполне дружелюбное. – Их диалог, напоминавший опасный танец на краю обрыва, неимоверно возбуждал ее.

– А как тебе нравится Лос-Анджелес?

– Город, просто потрясающий в своей беспредельной пустоте.

Ферамо искренне расхохотался.

– И это все, что ты можешь о нем сказать?’

– Ну, еще на удивление провинциальный. Напоминает юг Франции, только кругом модные бутики и магазины.

– Значит, вся твоя журналистская деятельность в том и заключается, что ты пишешь всякие легкомысленные статейки для глянцевых журналов?

– Легкомысленные статейки? Меня в жизни никто так не оскорблял!

Он снова рассмеялся. Надо сказать, смех его был довольно приятным – казалось, Ферамо немного смущен, словно это нечто для него непозволительное.

– На самом деле я хочу стать нормальным корреспондентом-международником, писать на важные, значимые темы, – внезапно посерьезнела Оливия. – Я хочу делать что-то действительно нужное.

– А как же происшествие с «Океан-отелем»? Ты ведь написала статью об этом в конце концов? – Ей показалось, что его голос слегка изменился.

– Хм-м. Конечно, написала. Только имя поставили вовсе не мое.

– Ты расстроена?

– Да не особо. Такое часто случается. А теперь расскажи о себе. Тебе нравится Лос-Анджелес?

– Меня больше интересует то, что там производится.

– Что именно? Красотки с огромными фальшивыми грудями?

Ферамо опять рассмеялся.

– Может, лучше спустимся в каюту?

– Ты что, пытаешься меня соблазнить?

– Как ты могла такое подумать? Нет, всего лишь приглашаю на ужин.

Матрос в белой униформе любезно подал ей руку, и Оливия спустилась по ступеням. Кают-компания поражала роскошью, хотя и была чуть старомодной. Стены были обиты полированными деревянными панелями, на полу лежали пушистые ковры золотисто-бежевых оттенков. Оливию удивило обилие медных деталей. Это была скорее жилая комната, а не просто каюта на яхте. В центре стоял накрытый на двоих стол, застеленный накрахмаленной белоснежной скатертью. На нем стояли цветы, сверкающие хрустальные бокалы и лежали приборы – не позолоченные, как с сожалением отметила Оливия. Кругом висели разные примечательные фотографии со съемок старых фильмов: вот Альфред Хичкок играет в шахматы с Грейс Келли, Ава Гарднер опускает усталые ноги в ведерко со льдом, а Омар Шариф и Питер О’Тул играют в крикет в пустыне.

Оливия заметила стеклянный шкафчик с дорогими реликвиями: статуэткой «Оскара», египетским головным убором, жемчужным ожерельем в четыре нити на фоне фотографии Одри Хепберн в ее знаменитой роли в фильме «Завтрак у Тиффани».

– Кино – моя страсть, – объяснил Пьер. – Я в детстве с мамой столько фильмов пересмотрел – прекрасных старых фильмов. Когда-нибудь я сниму фильм, который будут помнить и после моей смерти. Но это только если мне удастся пробиться через всю эту голливудскую косность и предрассудки.

– Но у тебя уже есть опыт съемок фильмов, не так ли?

– Да, я снял несколько короткометражек во Франции. Ты вряд ли о них слышала.

– Ты ошибаешься. Вот проверь меня.

В его глазах действительно промелькнула паника или Оливии это показалось?

– Видишь, – сказал он, – это головной убор, который носила Элизабет Тейлор в «Клеопатре».

– А этот «Оскар» настоящий?

– Конечно, но, боюсь, не из числа главных. Моя мечта – раздобыть одну из статуэток, присужденных «Лоуренсу Аравийскому» в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. А пока приходится довольствоваться малым – за звукорежиссуру, конца девяностых. Мне удалось раскопать его на интернет-аукционе.

Оливия не могла удержаться от смеха.

– И все же, расскажи мне о своих работах. Может, я их и видела. Французское кино – моя слабость.

– Видишь это ожерелье? Его носила Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани»!

– Ты хочешь сказать, что это то самое?

– Разумеется. Хочешь надеть его на время ужина?

– Нет-нет, спасибо. У меня будет совершенно идиотский вид.

Пьер достал жемчуг из стеклянного ящика и надел его ей на шею, защелкивая застежку хирургически точным движением, а потом отошел на пару шагов, чтобы полюбоваться эффектом.

Оливия вдруг поймала себя на том, что чувствует себя совершенной Золушкой на балу, и пришла в ярость. Черт побери, она все-таки попала под очарование всех этих яхт, шикарных апартаментов, жемчугов и личных вертолетов. Она понимала, что далеко не первая, кто не мог устоять перед всей этой роскошью, и эта мысль была ей отвратительна. В ней кипела целая буря странных и противоречивых чувств, посещающих в подобные минуты слабых женщин. «Я не такая! Меня не интересуют его деньги. Мне нравится он сам. В моих силах его изменить», – думала она, в то же время представляя себя обожаемой богиней, ведущей праздное существование на шикарной яхте, погружающейся в море с аквалангом – и все это совершенно бесплатно, – а затем выходящей из душа и надевающей жемчужное ожерелье Одри Хепберн…

«Прекрати немедленно, идиотка, – одернула она себя. – Делай то, зачем ты сюда приехала».

Ей хотелось закричать: «Эй, Пьер бен Ферамо, давай-ка признавайся! Ты на меня запал или собираешься укокошить? Ты кто – террорист или просто плейбой? Может, ты подозреваешь, что я пыталась натравить на тебя ФБР?» Она была решительно настроена на то, чтобы выяснить отношения.

– Пьер, – начала она. – А может, мне стоит называть тебя м-м-м… Мустафа? – Она не смогла удержаться от смеха. Нервное напряжение готово было вылиться в истерику. А вдруг ее подозрения верны и она имеет глупость дерзить самому Усаме бен Ладену?

– Оливия, – сухо сказал Ферамо. – если ты будешь продолжать в том же духе, придется забить тебя камнями.

– А сначала зарыть по шею в песок?

– Ты что, подозреваешь, что я собираюсь завербовать тебя в качестве террористки-смертницы? – Он склонился к ней так близко, что она чувствовала на коже его дыхание.

Она стояла, уставившись на статуэтку «Оскара» и головной убор египетских царей, пытаясь успокоиться.

– Зачем ты мне лгал? – сказала Оливия, не поворачивая головы. Ответа не последовало. Она повернулась к нему.

– Почему сказал, что ты француз? Я же догадалась, что ты араб.

– Неужели? – Он был совершенно спокоен, разговор его явно забавлял. – И как же ты догадалась?

– Ну, во-первых, акцент. А во-вторых, ты произнес слово «шухран».

Ферамо снова медлил с ответом.

– А ты что, знаешь арабский?

– Да. Я же говорила, что некоторое время провела в Судане, и мне там понравилось… Но на самом деле я догадалась по твоим ботинкам и носкам…

– Что? По ботинкам и носкам?

– Тонкие шелковые носки и блестящие мокасины – это же любимый стиль арабских шейхов.

– Спасибо за подсказку, я от них непременно избавлюсь.

– Ну конечно, если ты хочешь скрыть свою национальность. И еще та тайная комната в твоей квартире – это молельная?

В томных глазах Ферамо не отражалось ни намека на панику.

– На самом деле это своего рода комната страха. К тому же прекрасное место для уединения и размышлений. А что касается, скажем так, небольшой неточности с национальностью, я всего лишь стремился не стать жертвой стереотипов. Далеко не все так доброжелательно относятся к нашей культуре и религии, как ты.

– Ну, ты прямо как политики, которые скрывают, что они голубые. Они так старательно от этого открещиваются, что люди начинают думать, будто быть геем плохо.

– Значит, ты считаешь, что я стыжусь того, что я араб?

В его голосе появились нервные нотки. Кажется, Пьер начал терять самообладание.

– Я всего лишь хочу понять, почему ты лгал.

Он пристально смотрел на нее своими темными глазами, в которых таилась печаль.

– Я горжусь тем, что я араб. Наша культура – древнейшая в мире. Это настоящий кладезь мудрости. Мы живем по законам духа, и наши традиции созданы нашими предками на протяжении веков. Когда я попадаю в Голливуд, меня охватывает стыд, но вовсе не из-за моего происхождения. Просто я вижу высокомерие, невежество, тщеславие, тупость, погоню за наживой. Там царит отвратительный культ тела и молодости. Там продают свою сексуальность ради славы и финансового благополучия. Люди одержимы новшествами и совершенно забыли о традициях. Всеобщая поверхностность, насчет которой ты так мило шутишь, отнюдь не безобидна – она словно спелый плод, разъедаемый изнутри гнилью.

Оливия замерла, судорожно сжимая сумочку и думая о спрятанном в ней ноже. Она чувствовала, что любое неосторожное слово или жест могут прорвать плотину его тщательно сдерживаемого гнева.

– Ну почему в самых богатых странах всегда живут самые несчастные люди? Ты знаешь ответ на этот вопрос? – продолжал Ферамо.

– Ну, это довольно странное обобщение, – как можно непринужденнее сказала Оливия, пытаясь разрядить ситуацию. – Я имею в виду, что арабские страны тоже относятся к числу самых богатых. Саудовская Аравия, например, тоже далеко не бедная страна, разве не так?

– Ха, Саудовская Аравия! Тоже мне пример.

На его лице отражалась ожесточенная внутренняя борьба. Он отвернулся на несколько секунд, а когда снова повернул лицо к Оливии, уже полностью владел собой.

– Прошу прощения, Оливия, – уже мягче произнес он. – Просто, проводя в Америке столько времени, я часто испытываю страдания, сталкиваясь с невежеством и предрассудками, когда нашим проектам не дают хода и относятся к нам неуважительно. Впрочем, хватит об этом. Сейчас не время для таких дискуссий. Вечер прекрасный, и нас ждет великолепный ужин.

Глава 21

О боже! Ферамо отнюдь не отличался умеренностью в выпивке – один «Мартини», бутылка «Кристалла», «Померол» урожая восемьдесят второго года, больше половины бутылки «Шассань-Монтраше» урожая девяносто шестого и вдобавок «Рейота далле Вальполичелла» на десерт. Это был бы явный перебор даже для обычного мужчины. Для мусульманина такое просто непостижимо. Однако, поразмыслив, Оливия решила, что, скорее всего, Ферамо большую часть жизни вообще не пил, а начал делать это совсем недавно, для отвода глаз. Откуда ему знать, что такие излишества выглядят довольно странно, ведь нормальные люди так не пьют.

– А разве мусульманам можно употреблять алкоголь? – наконец решилась произнести она. Оливия чувствовала, что явно переела. Еда отличалась крайней изысканностью: морские гребешки с пюре из молодого горошка, сдобренные маслом из белых трюфелей, морской окунь под в меру острым соусом карри с тыквенными равиоли, а на десерт – персики, припущенные в красном вине с ванильным мороженым из сыра маскарпоне.

– Все зависит от обстоятельств, – туманно ответил Ферамо, не забывая наполнить свой бокал. – На этот счет существует множество толкований…

– Ты ныряешь с этой яхты?

– Ты имеешь в виду дайвинг? Да. То есть нет, я лично не ныряю. Здесь слишком холодно. Я предпочитаю делать это на Карибах, на рифах Белиза и Гондураса или в Красном море. А ты занимаешься дайвингом? – Ферамо протянул руку, чтобы наполнить бокал Оливии, не замечая, что он и так уже полон.

– Да, я люблю дайвинг. Знаешь, до моего приезда сюда я даже хотела предложить написать статью для «Elan» о дайвинге в местах, пока не столь популярных. Белиз, Гондурас – это прекрасно. Еще я подумывала о побережье Красного моря в Судане.

– В таком случае, Оливия, – он широко развел руки, – ты просто обязана посетить мой отель в Гондурасе. Я просто настаиваю на этом. На островах Ислас-да-ла-Баия просто превосходные условия для дайвинга. Представь себе – скальные стены, уходящие на сотни метров в глубину, причудливые туннели и пещеры, редкие виды морских обитателей. Ты просто обязана договориться с журналом, чтобы они заказали тебе эту статью. А потом можно отправиться в Судан. Подводный мир там просто поражает красотой, а вода – самая прозрачная в мире. И самое главное, туда еще не вторглась цивилизация. Тебе непременно надо туда поехать, причем прямо сейчас. Кстати, я завтра уезжаю в Гондурас. Ты могла бы связаться со своим редактором и присоединиться в этой поездке ко мне. Я тебя приглашаю.

– А вот с этим у меня проблема, – посетовала Оливия.

– Проблема?

– Дело в том, что они отказались от моих услуг.

– Отказались от твоих услуг?

Она внимательно наблюдала за ним, пытаясь выискать признаки притворства.

– Именно. Кто-то из твоего рекламного агентства позвонил главной редакторше и пожаловался, будто бы я связалась с ФБР и попросила их проверить тебя на благонадежность.

Ферамо лишь на секунду потерял самообладание, но тут же взял себя в руки.

– Ты? Позвонила в ФБР? Что за чушь собачья!

– Вот и я об этом. Поверь, я этого не делала. Но кто-то насажал мне в номер «жучков» и слушал, как я беседую сама с собой. – Оливия наклонилась к нему. – Я хочу, чтобы ты правильно меня понял, Пьер. Честно говоря, у меня возникли определенные подозрения в отношении тебя после того, что произошло в Майами. Когда мы говорили с тобой на крыше, ты так настаивал, чтобы я не ходила утром в «Океан-отель». А после теракта ты тотчас же исчез из города. К тому же сказал мне, что француз, а я слышала, как ты говорил по-арабски. Что касается меня, я часто увлекаюсь и говорю сама с собой, точнее, с воображаемым собеседником – но, хоть убей, не могу понять, кому понадобилось прослушивать мою комнату.

– А ты уверена насчет прослушки?

– Я обнаружила прослушивающее устройство в розетке.

Его ноздри хищно раздулись.

– Милая моя Оливия, – наконец произнес он. – Я тебе очень сочувствую, но даже понятия не имею, кто бы мог это сделать. Одно могу сказать – мы живем в поистине безумном мире.

– Согласна. Теперь ты понимаешь, почему…

– Конечно, понимаю. Ты ведь журналистка, знаешь языки и привыкла докапываться до истины. А я, вероятно, выгляжу подозрительно. Но ты ведь сейчас не сидела бы здесь, если бы не отбросила эти подозрения, разве не так?

– В противном случае было бы сущим безумием прийти сюда, – сказала Оливия, изо всех сил стараясь избежать явной лжи.

– А теперь ты еще и работы лишилась.

– Ну, допустим, это не постоянная работа. Тем не менее кто-то из твоих рекламщиков позвонил им и выразил негодование.

– Я постараюсь с этим немедленно разобраться. Дай мне телефон этой редакторши, и я ей утром позвоню. Мне жаль, что так получилось.

«Похоже, я в тебя влюбляюсь, – думала Оливия. – И плевать мне на то, что ты, возможно, террорист. Прямо как сотрудницы гуманитарных миссий, которые начинают испытывать нежные чувства к главарям мятежников, или заложницы, которые влюбляются в своих похитителей. Точно, у меня все признаки стокгольмского синдрома. Скоро доживу до того, что окажусь героиней скандального сюжета в «Женском часе».

Пьер взял ее за руку и посмотрел в глаза. Он и вправду был красив: нежный, обаятельный, щедрый, добрый.

– Ну как? Ты поедешь со мной в Гондурас? – спросил он. – Я пришлю за тобой самолет. Надеюсь, ты не откажешься от моего приглашения.

Оливия собрала последние силы, сопротивляясь искушению.

– Увы, но вынуждена отказаться. Ты так великодушен, но я не могу принимать такие приглашения, когда работаю над заказной статьей. Это нарушает принцип беспристрастности, который должны соблюдать журналисты. А вдруг я обнаружу таракана в супе, который подают в твоей гостинице, и что мне тогда прикажете делать?

– В таком случае то, что ты сегодня приняла приглашение на ужин, тоже нарушает принцип беспристрастности.

– Но я же не пишу статью о тебе.

– Вот как? Мисс Джоулз, вы меня разочаровываете. Я-то думал, что вы сделаете из меня звезду!

– Я почему-то уверена, что ты единственный человек в Лос-Анджелесе, кто не гонится за звездным статусом. По крайней мере, не в этой ипостаси.

– А вот о тебе этого явно не скажешь.

Он протянул руку и нежно погладил Оливию по щеке, обжигая взглядом темно-карих глаз. От касания его пальцев Оливия задрожала всем телом.

– Мисс Джоулз, – прошептал Пьер. – Ты так прекрасна в своей поистине английской невозмутимости.

Он встал, взял ее за руку и повел на палубу.

– Останешься здесь со мной на ночь? – спросил он, глядя на Оливию сверху вниз.

– Не торопи события, – едва слышно ответила она, но не сопротивлялась, когда он привлек ее голову к груди и бережно обнял, поглаживая волосы.

– Понимаю, – ответил он. Кругом стояла тишина, слышался лишь едва различимый плеск волн о борт яхты. – Надеюсь, ты приедешь ко мне в Гондурас?

– Я подумаю, – слабым голосом прошептала Оливия.

Глава 22

– Какая терминал тебя? – спросил таксист явно латиноамериканского происхождения.

За окнами такси, везущего Оливию в аэропорт, мелькали бесконечные нефтяные вышки. Похожие на ишаков насосы-качалки двигались вверх-вниз, и Оливии даже на мгновение показалось, что она сейчас в южном Ираке, а вовсе не в окрестностях Лос-Анджелеса.

– Э-э-э, – запнулась Оливия, которая пока не представляла, куда собирается лететь. – Международный.

Нереально красивый закат походил на картину, написанную маслом: солнце уже садилось в облака над горизонтом, расцвеченные всеми оттенками алого и пурпурного и перечеркнутые четким причудливым рисунком телеграфных проводов. Оливия невольно ощутила укол преждевременной ностальгии по Лос-Анджелесу и Америке – стране пустынь, автозаправок, шумных автострад, где царит буйство жизни и постоянное обновление.

– Какая авиалиния?

Оливия потеряла терпение. «Да заткнись ты в конце концов. Я сама еще понятия не имею, куда полечу».

Она пыталась заставить себя рассуждать четко и с надлежащей долей разумности. Ведь ее проблема проще некуда: ее угораздило влюбиться в привлекательного мужчину. Подумаешь, с кем не бывает. Если только предмет твоей страсти не международный террорист. Все симптомы налицо: работают лишь тридцать процентов мозга, остальные заняты фантазиями и вспышками прошлого. Всякий раз, когда она пыталась спокойно проанализировать ситуацию и составить план действий, воспаленное сознание выбрасывало кучу картинок будущей жизни с Ферамо: совместное погружение в кристально прозрачные воды Карибского моря, страстные объятия в бедуинском шатре где-нибудь в суданской пустыне и как апофеоз всего этого бреда – замужество и светская жизнь а-ля Грейс Келли и князь Ренье – сплошные дворцы, яхты и все такое прочее. В ее извращенных фантазиях Ферамо представал не террористом, а выдающимся режиссером, филантропом, гениальным исследователем, почетным доктором всех возможных академий и просто мастером на все руки, которому ничего не стоит починить заглохшую машину.

И зачем только она согласилась на это свидание на острове Каталина? Оливия отчаянно пыталась собраться с мыслями.

«Я не стану бегать за мужчиной, как собачка, – твердила она себе. – В конце концов, современные женщины доросли до того, чтобы уметь делать все, что прежде возлагалось на представителей сильного пола, которые, в свою очередь, начали деградировать. Они даже гвоздь вбить толком не могут».

И тут же искаженное сознание услужливо выбросило картину: Ферамо, облаченный в обтягивающий рабочий комбинезон, подчеркивающий все достоинства его фигуры, копается в двигателе вертолета, окруженный восторженно глазеющими на него механиками. Последний решительный поворот гаечного ключа, и заглохший мотор, взревев, оживает, а механики радостно кричат и хлопают в ладоши. Ферамо обнимает Оливию за талию, страстным поцелуем впивается в губы, после чего буквально забрасывает ее в кабину вертолета.

Воображаемая романтическая сцена была прервана звонком мобильника. На экране высветилось: «Номер не определен».

Это он, Ферамо! Точно, он!

– Это я, – раздался в трубке голос Кейт. – Мой сон прервали трансатлантические ментальные вибрации. Что-то мне подсказывает, что ты готовишься сотворить очередную глупость.

– Вовсе нет. Просто Пьер… Понимаешь, у него гостиница в Гондурасе, и я…

– Даже и думать не смей, чтобы потащиться за этим типом в Гондурас. Это чистое безумие. Ради чего ты все эти годы работала над собой? Ради того, чтобы поддаться сомнительным чарам этого недоделанного Доди аль-Файеда? Да у него наверняка спина волосатая! Не сомневаюсь, года через четыре он напялит на тебя паранджу и запрет в четырех стенах, а сам будет шастать по всему миру, трахая дешевых актрисок.

– Все не так, как ты себе представляешь. Ты просто его совсем не знаешь.

– О боже, только не это! Да ты сама его не знаешь! Я прошу об одном – возвращайся домой, Оливия. Восстанови отношения с «Sunday Times». Займись карьерой, строй нормальную жизнь – это у тебя никто не отнимет.

– А если мои подозрения верны? Что, если он все-таки связан с «Аль-Каидой»?

– Если это так, то тем более надо делать ноги! Все это закончится тем, что ты лишишься головы, о карьере я уже и не говорю. И поверь, я вовсе не хочу украсть твой материал.

– Прости, я была не права, – смущенно промямлила Оливия.

– Да ладно, забудем об этом.

– Я же вовсе не собираюсь посвятить ему жизнь. Я просто немного…

– Не надо ехать в гребаный Гондурас, чтобы немного потрахаться! Сегодня же покупай билет на самолет до «Хитроу», а завтра увидимся.

Такси уже огибало бетонное ограждение, направляясь к терминалам вылета.

– Приехали. Международная терминал, – сообщил таксист. – Какая вход нужен?