Ответ Империи Измеров Олег
— А почему 'Зенит', а, не скажем, 'Искру'? Это же другой увеличитель надо?
— Ну, с увеличителем не проблема… Если помните, все стали увлекаться слайдами, у нас тоже проектор взяли, как гости, так обязательно вешают экран и смотрят слайды, кто где был…
Парочка неспешно удалилась в сторону собора.
— Вы не могли бы показать мне ручку? — спросил Брукс. — Ручку, которую вы брали на остановке.
— Думаете, она стреляет отравленными иглами? Пожалуйста.
— В Союзе никому нельзя доверять, — философски произнес Брукс, развинчивая ручку и разглядывая ее внутренности. Даже продавщица киоска может оказаться секретным сотрудником. Она сразу же ушла на перерыв; может, ей приспичило, а может, и нет. Можете взять обратно свой сувенир и свободно говорить. У вас все в порядке? Вы нервничаете, это заметно… Слушайте, как насчет по стаканчику 'Джонни Уокера' перед обсуждением наших дел? В ваших продмагах его не продают.
Брукс распахнул куртку и показал на плоскую, отливавшую хромом фляжку во внутреннем кармане.
— Какой на фиг 'Джонни Уокер'? — драматическим полушепотом воскликнул Виктор. — Вы с ума сошли! Какого хрена вы под камеры в сквер приперлись? Меня в НИИагропроминформатики перевели, теперь, блин, за каждый контакт с иностранцем отчитывайся! К тому же я теперь невыездной, так что все, все, понимаете! Накрылся контракт медным тазом, так и передайте. Я бы вообще сюда не пришел! Но вы ж, блин, тогда по всему Брянску за мной таскаться начнете, внимание привлекать! И вообще, кто вам сказал об аварии? Может, это провокация КГБ, чтобы тут диссиденты собрались? Факин шит, раз по-русски не понимаете…
Брукс снова улыбнулся.
— Не стоит так драматизировать, Виктор Сергеевич. Об аварии я узнал через Домолинию, коммунальщики жильцов оповестили. Осторожность в вашем положении — это правильно. Но должен заметить, что альтернативы нашей встрече нет. Госпожа Лацман убита, и убита КГБ. Вы знаете, что ее в больнице пытались завербовать?
— Откуда мне это знать? Она не говорила.
— А вот по прибытии в Германию она сообщила, что ее пытались склонить работать на русскую разведку. После этого происходит так называемый несчастный случай. Кому это было нужно, чтобы она замолчала?
— Ну, если бы так было, ваши бы шухер подняли. Это ж такой козырь перед операцией НАТО.
— Не обязательно. Скорее наоборот, Европа рассчитывает на сдержанность Александра Руцкого, и ей незачем дразнить гусей. А вы считаете, что Инга могла солгать?
— Нет, ну… Чушь какая-то. Она же говорила, что работала там в каком-то торгпредстве, что ли. Это же не секретное учреждение?
— Ну, это КГБ виднее.
— Тогда как меня могли с такими связями потащить в НИИагропроминформатики?
— Вы меня об этом спрашиваете?
— А у кого, не у коня же? У кого я еще здесь могу об этом спрашивать? Кроме вас?
— Ну, версий может быть много. Например, вы могли быть подставной фигурой, якобы дающей информацию через нее, ну, скажем, нашей Ми-6. А теперь они ищут другую кандидатуру для связи.
— Мне, в конце концов, все равно, как она погибла. Вы можете считать меня циником, но своя рубашка к телу ближе. Мне надо сейчас залечь на дно и выжить. Может быть, меня специально используют, как наживку, что кто-нибудь из-за бугра заявится. Поэтому давайте так: контракт попозже, никаких рассказов, никаких встреч. Мне говорили в кооперативе, что потом удастся обратно уволиться спокойно. Тогда меньше буду под колпаком.
Брукс неторопливо прошелся взад и вперед, сосредоточенно глядя на серый асфальт с прилипшими к нему лимонно-желтыми листьями клена.
- 'Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом…' — так, кажется? Не волнуйтесь. Скоро, очень скоро, ваше ограничение на выезд не будет иметь никаких значений. После ухода Романова в Союзе начнется дележ власти, быстрое разложение изнутри. Он ведь у вас, в будущем, развалился, СССР, верно? И тогда спокойно поедете и получите свою законную сумму. Миллион долларов. Да, дефолт, конечно. Но в договоре учтена индексация. Так что ваше состояние только возрастет.
— Вот и прекрасно! Вот и прекрасно, мистер Брукс, вот тогда и обо всем поговорим. А сейчас зачем рисковать?
— К сожалению, Виктор Сергеевич, это невозможно. По контракту надо сейчас. Уже в ближайшее время.
— Эта информация поможет разрушить СССР? За это покупатель платит?
— Информация всегда что-то создает, что-то разрушает. Почему это вас так беспокоит? Вы же не обязывались хранить в тайне содержание ваших газет, имена ваших публичных деятелей, всякие базарные разговоры?
— Так да или нет? Для меня это важно, это разные статьи.
— Ну, помилуйте, какие статьи? Хорошо, откроем карты: это спасет очень много людей. У нас, и особенно у вас. Так что, отказываясь, вы берете на душу очень большой грех.
— Чего-чего?
— Начну по порядку. Во-первых, ваши сведения ни приблизят крах этой страны, ни отсрочат его. Приблизит его совсем другое — то, в чем вы совершенно из благих побуждений можете помочь советскому народу. Это Интернет.
— В смысле, свобода обмена информацией?
— Нет, нет. Речь идет о более глубинных процессах. Интернет разрушает саму природу человека. Столетиями каждый человек был единой сущностью. Был индивид — то-есть, 'неделимый'. Ин-дивид. Вам, как компьютермену, это слово переводить не надо. Одно тело, одно лицо, одна ментальность, и это все неповторимо. Все думают, что Интернет соединяет людей коммуникативными связями. Это верно. Но он в то же время и разделяет их экранами мониторов. Долгое время вы слышали и видели отражение реального человека органами чувств. Теперь общаются электронные копии, которые можно менять, исправлять, и, самое главное, клонировать. Индивида больше не будет. Вместо него появляется шизвид, существо делимое. В отличие от античных личностей, которыми населяли свои коммунистические утопии ваши Ефремов и Стругацкие, шизвид старается быть разным. Одна личность — на работе, другая — у домашнего очага, третья — в любовных отношениях. Каждый раз так, которая нужна. Для шизвида важно не быть кем-то, а казаться, создать впечатление, потому что в реальности большинство из них его настоящего никогда не узнает. Создать вид собственной значимости, унизить в глазах комьюнити соперников — вот то, что заменит шизвиду знания, опыт работы, навыки. Получив иллюзорную значимость, он может заставить работать на себя других, тех, кто умнее, талантливее, но не могут произвести такого впечатления. Он может заставить их действовать под своим именем, ведь другие не видят, кто или что подает идею или решает проблему. Вы скажете, что это несправедливо. Да, несправедливо. Но ведь Интернет уничтожает и правду! Он дает человеку столько информации, сколько человек не в состоянии проверить. Вы можете сфотографировать, скажем, вон тот дом, послать его в конференцию, но вам скажут — 'Этого дома нет, он нарисован компьютерной графикой, или это случайное изображение, которое вы нашли на файл-серверах'. Улики не доказывают ничего, потому что люди от них удалены на тысячи километров и имеют дело лишь с электронными копиями реальности. Можно доказать, что нет египетских пирамид, потому что абсолютное большинство людей никогда их не потрогает. Важно только уметь убедительно говорить, то-есть, говорить людям то, во что им проще поверить. Нет правды, есть убеждение. Нет нравственности, есть роль. Нет уникальной личности, есть имидж. И с этим ничего не поделать.
Виктор пожал плечами.
— Но это и раньше было. Кажется, называлось постструктурализм. Выводить истину из логики, а не из реальности, или что-то путаю… Но, в общем, уже было.
— Да, было. Деррид, Бодрийяр… Только теперь это уже не теории. Это техническая основа жизни, с утра до вечера. Это массовая переделка сознания всего мира. И, как вы, Виктор Сергеевич, сами понимаете, когда для людей важно казаться, а не быть, то здорового коллектива из них никогда не выйдет. С приходом шизвидов коллективизм умирает, как явление, и то, что мы видим — это агония, конвульсии коллективистских обществ. Нам придется приспосабливаться к новому миру, который грядет неизбежно. Кто не приспособится — вымрет, станет изгоем.
— Можно считать, вы меня успокоили, — хмыкнул Виктор. — Но я-то какое имею отношение к этому концу человечества?
— Самое прямое. Наши ученые просчитали, что распад коллективизма в СССР приведет к самым кровавым катаклизмам в истории человечества, возможно, к термоядерной войне.
— Но у нас войны не было.
— Это у вас. И тут мы подходим с вами к 'во-вторых'. Во-вторых, анализ последних двадцати лет развития советского общества показывает, что где-то в районе семьдесят девятого — восьмидесятого года в нем произошел какой-то разрыв. Элита, вернее более-менее адекватная ее часть, внезапно увидела будущий распад СССР. То ли благодаря экстрасенсам, то ли научное предвидение, теперь, когда появились вы, есть еще и третья версия. Двадцать лет советские лидеры делали все, чтобы исключить распад СССР по слабым звеньям. Республики формально могут выходить из состава Союза, но, если кто-либо попробует это сделать, будут тут же парализованы предприятия, органы власти, медицинские учреждения, банки, транспорт — они все управляются из общесоюзных сетей. Религиозных противоречий нет — все увлечены техникой, а это порождает атеизм. Нет вечного дефицита и проблемы жилья, нет бюрократии и волокиты. В этих условиях крушение индивида приведет к резкому роста радикализма во всех слоях общества, потому что появится слой демагогов, которые увидят, что, имея высшую власть, можно быстро прибрать к рукам все богатство. И они бросятся объединять людей, чтобы воевать за верхнюю ступень советской лестницы, каждый, используя подручный ресурс, включая армию. Чего стесняться, если все, чему учили, вся мораль — это обман, если правды нет, а важно лишь умение быть убедительным для некомпетентной публики? Вы даже не можете представить, к каким страшным вещам приведет взрыв этого монолита. И вы, только вы сможете помочь осуществить бескровный демонтаж.
— Заманчиво, — хмыкнул Виктор. — Знаете, просто благородная цель.
— Вот видите! — не уловил иронии Брукс, — вы станете историческим лицом, спасете миллионы людей во всем мире, ООН признает ваши заслуги…
— И Нобелевскую премию мира дадут?
— Я не отвечаю за нобелевский комитет, но, полагаю, ваш вклад признают.
— Вот так подумал, — весело ответил Виктор, — а бог с ней, с этой нобелевкой. И с вашими миллионами. Мне важнее сейчас не засыпаться. Так что извиняйте. Привет Блэру и этим вашим шизоидам, хозяевам будущего.
На лице Брукса отразилась английская невозмутимость.
— Мне очень жаль, — произнес он голосом Шона Коннери из 'Никогда не говори никогда', - но для вас это не путь ухода от мелких и крупных неприятностей. Госпожа Лацман была не простым торговым агентом. У вас был контакт с представителем западных спецслужб.
— Вот сука! — выпалил Виктор. Простенько и нельзя понять, знал он об этом или нет.
— Я понимаю ваше возмущение, — продолжал Брукс. — Господин Галлахер работает на ту же организацию, как и я, но, по понятным причинам, до определенного момента мы вынуждены были это скрывать для вашей же безопасности. В случае проблем вы были лишь доверчивой, неосведомленной жертвой. К сожалению, ваш отказ принуждает нас быть более откровенными. Вы дали устное согласие сотрудничать с западными спецслужбами, и, полагаю, заинтересованы, чтобы это осталось тайной.
— Дальше у меня появится еще больше причин это скрывать? Коготок увяз — всей птичке пропасть, так?
— Дорогой Виктор Сергеевич… Лично я отношусь к вам с большим сочувствием. Появившись здесь, вы попали в большую и жестокую игру, правила которой определяю отнюдь не я. По этой причине вынужден сообщить, что сейчас ваша проблема далеко не коготок. Те, кто меня направил к вам, предусмотрели ваш отказ, и подготовили на этот случай легенду вашего прошлого. Где родились, где жили, как к пришли к мысли стать разведчиком…
— Кем?
— Разведчиком. Вы прошли подготовку, вам изготовили специальную аппаратуру для доказательства, что вы из следующего века. На все это мы имеем документы и свидетелей. Ваше задание — выдать себя за посланца будущего, для чего нами подготовлен ваш провал или явка в компетентные органы, и та дезинформация, которую вы дадите политическому руководству СССР, приведет к дестабилизации и развалу страны. Операция 'Deadline', в которой вы участвуете, готовилась долго и тщательно. Кстати, будут скомпрометированы другой Еремин, его близкие и родные, то-есть, по сути, ваши родные, его супруга, с которой вы, предположительно, имели отношения в другой реальности, и их дети. У всех у них появятся проблемы.
— Ну, это уже шантаж.
— Да, это очень плохой, грязный метод, я с вами согласен. Но нынешняя обстановка и ваше поведение не оставляют нам другого пути. Я предпочел бы, чтобы между нами было совершенно добровольное, гуманное сотрудничество, напоминаю — на благо народов СССР. Кстати, вы достаточно взвешенный человек, и внутри более спокойны, чем хотите выглядеть.
— Интересно, чему вы будете удивляться после того, как увидите Гитлера с атомной бомбой или президента США Хьюи Лонга. А хотите встретиться с Берией в качестве вождя СССР? Очень мило побеседовали.
— Ну вот, у вас есть опыт. И вы наверняка везде хотели помочь построить нормальное, процветающее общество, основанное на уважении к человеку.
— Какому человеку? — не выдержал Виктор. — Вы же тут нарисовали всеобщее расщепление сознания. Рассказать, что дальше пойдет? Эмоциональная, волевая и интеллектуальная амбивалентность, потому что один и тот же человек, один и тот же предмет и хороший и плохой, и белый и черный, кто как убедительнее объяснит. Противоположные взгляды на одни и те же вещи, противоположные идеи у одного и того же человека, бесконечные колебания между исключающими друг друга решениями — 'стой там иди сюда'. На этой почве — прогрессирующая бездеятельность, эмоциональная тупость, регресс поведения. Это вам любой психиатр разъяснит. Страна превратится в дурдом, и ваша тоже.
— Ну-ну-ну, не стоит так драматично. Наши ученые считают, что вместо буржуазии и пролетариата, о которых пишут в советских учебниках, выделятся два новых класса, разделенных не по экономическому принуждению, а по своему отношению к жизни. Низший класс называется консумптарии, это можно сказать по-русски, как 'потребланы'.
— Нет уж, давайте как есть — консультарии…
— Пусть так. Что это за люди? Типичный такой человек — гражданин немного за тридцать, не работает и не хочет, сидит на шее у родителей, валяется на диване и смотрит телевизор. Потребительский пролетарий, что-то вроде опустившегося Обломова.
— Паразит и тунеядец, по-старому.
— Пусть так. Противоположность таким людям — нетократы, или, по-русски, сетевлады. Они обычно живут в больших городах, и сами создают свою социальную идентичность. Работать они будут в основном в сфере масс-медиа, и создавать между собой виртуальные племена с помощью Интернет, через который они общаются и налаживают связи. Эти люди мобильны: сегодня он живет в Москве, завтра в Лос-Анжелесе, послезавтра в Сиднее или Токио, а потом может снова вернуться в Москву и принести с собой свое богатство в виде связей, которых он заимел. Обратите внимание, Виктор, в информационном мире главное не деньги, не вещи, а выгодные связи. Поэтому нетократы — класс-гегемон, но это не буржуазия. Для буржуа важны деньги, и власть, которую эти деньги дают, и которая даст им еще больше денег. Для нетократа важно другое. Для него важно, как бы это точнее сказать, доминирование в социальных связях.
— Короче говоря, понты.
— Знаете, мне нравится русский язык: он не так универсален, как английский, но в нем можно очень емко завернуть понятие… Под нетократов будет построен весь бизнес. Востребованы будут те, кто может очень быстро показать себя. Инвесторы не могут ждать месяцами. Это еще один резон двигаться и обрастать связями. По моему убеждению. Виктор Сергеевич, в будущем ваше место среди нетократов, как бы вы это слово не перевели.
— Я его переведу как проходимцы и карьеристы, можно? Таким быть не хочется, но стать паразитом и тунеядцем не хочется еще больше. Безопасности, я так понял, вы не гарантируете, но тут выбора у меня тоже нет. Вы ждете, чтобы я из всех зол выбрал меньшее? Я выбираю. Можете так и передать.
Сырой ветер из-за Десны усиливался; на брусчатку упали мелкие капли моросящего дождя. Брукс поднял капюшон куртки.
— Я с самого начала верил в здравость вашего ума… Теперь, когда наши отношения прояснились, возьмите на мелкие расходы, — и он протянул Виктору две толстые пачки денег.
— Сколько здесь?
— Сущие мелочи по нашим глобальным масштабам. Можете не считать. Это чтобы вы не экономили на безопасности. Много сразу тоже не тратьте, чтобы не выдать. Для начала купите электронную камеру. Не слишком дорогую, 'Вилия-робот', шестьсот сорок на четыреста восемьдесят, гибкий диск, двадцать кадров. Это где-то под пять минималок первой, поэтому не платите сразу, а берите кредит. Вы ведь фотолюбитель и вебмастер? Значит, у вас могут быть неофициальные частные заказы, власть сейчас на это глаза закрывает, а электронная камера вам нужна для работы.
— Что-то надо снимать? Так может, вместо такого дерьма за такую дикую цену, 'Эликон' пленочный взять и сканировать? Намного лучше выйдет.
— Во-первых, 'Вилия-робот' вовсе не дерьмо, а ничем не хуже последней 'Сони Мавика'. Во-вторых, сканер — это потеря оперативности. Снимать будете вот эту статую, например, парк Толстого, Курган, пейзажи всякие, в общем, то, что все у вас фотографируют. Сделаете свой сайт, там будете размещать галереи.
— А смысл?
Брукс протянул Виктору прозрачную коробочку с дискетой.
— Здесь программа стеганографии. Набранные вами тексты вшиваются в файл фотоснимка, и мы забираем их из сети, не входя с вами в контакт. Первые картинки выставите через неделю, как раз достаточно для оформления места под сайт… Спокойно. Сюда бежит милиционер. Старайтесь говорить поменьше.
Это была не милиционер, а милиционерша. По виду лет тридцать, высокая, не худощавая, с темными прямыми волосами, и приятной спортивной фигурой. Развитые икры пловчихи и округлые колени, что мелькали на бегу ниже синего форменного платья, затянутые в темно-коричневые лайкровые колготки, притягивали взгляд.
— Товариши! — крикнула она на бегу, махая рукой, — товарищи, не уходите!
— Девушка, вы хотите нас задержать? — с деланным удивлением воскликнул Брукс, когда блюстительница порядка почти финишировала. — Я с удовольствием. На пятнадцать суток, с отбыванием в районе Гагр под вашим постоянным надзором. Больше, боюсь, трудовой коллектив не отпустит.
— Товарищи, — продолжила милиционерша остановившись, — там, на аллее, человеку плохо. Похоже, что не пьяный. Помогите.
— Конечно! Идемте спасать человека. Вы вызвали скорую?
— В рации аккумулятор подсел, давно обещали новый дать, проворонили… Мобел не работает.
— Разберемся. Кстати, по секрету, я член общества Креста и Полумесяца. Красного. И еще донор. Могу спасать на водах и на пожаре, если, конечно, не слишком сильно горит.
Потерпевшим оказался мужчина кавказского вида, в широкополой кепке 'аэродром', с бакенбардами и усами, одетый в распахнутое серое полупальто из грубого волосатого сукна а-ля солдатская шинель; Виктор вспомнил, что в 90-е такой прикид входил в моду. Мужчина стоял на краю дорожки, правой рукой хватаясь за столб, а левой — за горло у расстегнутого ворота; лицо его посинело, как у покойника.
— Похоже, астма, — констатировал Брукс и повернулся к Виктору, — Товарищ, как вас… ладно, это потом, давайте к общежитию училища, там на вахте наверняка телефон. Я попробую довести кацо до скамейки. Вы еще попробуйте рацию, вдруг машина служебная в зоне действия.
— Да, вы знаете, у меня какой-то препарат для горла, — милиционерша вытащила из сумочки маленький белый баллончик аэрозоля, — может, он тоже может помочь?
— Не знаю, — ответил Брукс, подходя к потерпевшему, — прочтите, что там написано?
В этот момент кавказец резким движением сорвал с темени кепку и бросил ее в лицо Брукса, одновременно нанеся хлесткий удар в пах концом ботинка; Брукс перегнулся пополам, и семеняще отступил, но в этот момент кавказец нанес ему удар ладонями по ушам, и агент иностранной разведки стал медленно оседать на дорожку. Милиционерша повернула баллончик в сторону Виктора. 'Что вы делаете?' — хотел спросить он, но из баллончика вырвалась длинная тонкая струя тумана, и все моментально погрузилось во тьму. Последнее, что почувствовал Виктор — это то, что его с двух сторон подхватили за руки.
16. Глас божий
— Просыпайся, миленький, пора подкрепиться…
Виктор попытался разлепить веки. Ему лишь ненамного удалось приоткрыть левый глаз, и за серой вуалью ресниц он увидел расплывчатое розовое пятно на белом фоне. Во всем теле была какая-то странная слабость, похоже, он лежал, и вокруг было тепло, даже жарко. Виктор попытался открыть рот, но лишь беспомощно шевелил губами. Веки снова сомкнулись и наступила вселенская тьма.
— Что будем делать? — произнес мужской голос где-то рядом.
— Он сейчас придет в себя.
Прошло несколько минут, и силы, действительно, постепенно начали возвращаться к Виктору. Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на старом потертом кожаном диване в какой-то небольшой комнате без окон, похожей на рабочую бытовку. У двери стоял шкаф, и ноздри щекотал запах сырой промасленной одежды; стены, до половины крашеные случайной, темно-синей масляной краской, и старый ребристый металлический светильник на потолке дополняли картину. Лампочка не горела, видимо, электричества не было, и комнату озаряла голубоватым светом повешенная на гвоздь батарейная светодиодная 'тарелка'. Подле дивана на табуретах сидели мужчина и женщина. Женщина была вчерашняя 'милиционерша', уже в форме и в сером платье, с наброшенной поверх бордовой блестящей куртке из кожзама; волосы ее уже были светлорусые и коротко уложенные под платок. Мужчина оказался вчерашним 'кавказцем', но без усов и бакенбард, кучерявые волосы, выбивавшиеся из-под 'аэродрома' сменились гладкой стрижкой, и вообще он уже на жителя гор мало походил.
— Не бойся, миленький, — произнесла женщина, — это не похищение. Мы пришли тебя спасти. Ты в надежном месте, и скоро мы переправим тебя туда, где не надо бояться, что тебя найдут.
— Вы можете нас понимать? — сухо спросил бывший кавказец.
Виктор кивнул.
— Я хочу принести вам официальные извинения за доставленные вам неудобства от имени наших друзей, — продолжал мужчина. — К сожалению, нам пришлось так действовать, потому что вам угрожала опасность. Пока мы не покинули территорию СССР, нам придется вас прятать и перевозить тайно. Немного придется потерпеть. Но, поверьте, так гораздо лучше для вас.
— Если вы друзья, то кто вы? — спросил Виктор, собравшись с силами. — И кто мне угрожает?
— Зовите меня Рафаэль, — ответил мужчина, — с течением времени вы узнаете все.
— А меня — Мари, — женщина встряхнула головой. — ничего, что я на 'ты'? Так привычнее. Теперь придется быть, как одна семья, чтобы вырваться отсюда.
— Вырваться? Зачем?
— Виктор Сергеевич, — продолжил Рафаэль, — вы оказались в центре игры двух крупнейших спецслужб мира — ЦРУ и КГБ. Ставки в этой игре гораздо выше, чем ваша жизнь, и каков бы ни был расклад, вами в конце концов пожертвуют. Мы знаем, что вы из будущего. Но для двух сверхдержав — это мелочь. У США гигантский финансовый потенциал, у Союза — информационный. Вы в этой игре нужны для блефа, но игрокам когда-нибудь придется вскрыться. Когда вас скинут, вы будете лишним. А лишних убирают. Вы ведь помните Лацман? Она просто отработала свое и стала лишней. И вы станете.
— Почему я должен верить, что не стану лишним для вас?
— Виктор Сергеевич, у нас не такая большая страна. В ней не так много людей. Я скажу вам, у нас везде не хватает людей. Поэтому заботиться о каждом, избегать потерь — это у нас не лозунг, это вопрос сохранения государства. Наше руководство не дураки, и это понимают.
— Израиль?
— Вы догадливы.
— Ну, кто у нас еще зовет народ со всего мира.
— Вот видите, вы сами понимаете, что вам только к нам выбираться.
— Но я, как бы вам сказать, вроде как бы до этого дня не еврей.
— Будете. Вы с Брянщины. Откуда вы знаете за всю родню? Главное, лично вам, как исключению, не надо учить иврит и прочее. Там, где будете жить, с любым можете говорить по-русски, а многие еще и ваши земляки. Даже есть такие, что держат на стене портрет Сталина, за то, что поддержал создание Израиля.
— Рафаэль, — вмешалась Мари, — соловья баснями не кормят. Дай человеку позавтракать, если он еще не ужинал.
Она дерзко смотрела на Виктора улыбаясь крупными, чуть припухшими соблазнительными губами; из глубины, подчеркнутой темной тушью, сияли два манящих голубых огня.
'Интересно, она тоже умеет читать мысли, или нет?'
— Спасибо, действительно, если можно подкрепиться… Ужасная слабость почему-то.
— Это скоро пройдет, милый. Будешь опять в спортивной форме.
Она расстегнула молнию на сумке, достав оттуда два термоса и одноразовую посуду; скоро на стоящем подле дивана кустарном столике, крышка которого была сколочена из деревянных половиц, оказалась ароматная чашка куриного бульона и горячие макароны быстрого приготовления, смешанные с говяжьей тушенкой.
'Не из общепита. Скорее всего, мы не в городе'.
За стеной что-то глухо зашумело, и Виктор почувствовал легкую дрожь половиц.
— Что это? — спросил он.
— Это не землетрясение, — успокоила Мари, — здесь нет землетрясений.
Она помогла Виктору приподняться и придвинула столик.
Бульон разливался по телу, и то ли от него, то ли просто прошло время, но слабость начала постепенно уходить. Мари это почувствовала.
— Тебе лучше, милый?
Виктор кивнул. Рафаэль расценил это, как повод к продолжению разговора.
— Вот видите? У нас слова с делом не расходятся. Скоро будете в настоящем земном раю. Солнце, море, пальмы, тропические цветы. Будете набирать здоровье пудами.
— Хорошо, — ответил Виктор, — допустим, все, о чем вы сказали — правда. Но как мы доберемся до границы, не говоря о большем? Пропал не какой-то алкаш, а сотрудник закрытого учреждения, если вы представляете, что такое НИИагропроминформатики. Здесь это ЧП. За меня поставят на уши всех — милицию, дружинников, юных дзержинцев, кто еще там. Везде камеры, везде проверки. Это же безумие.
— Мы знаем, что такое НИИагропроминформатики. Это прикрытие для разных опытных производств КГБ. Шухер будет, это я вам обещаю. Но вам совершенно не за что волноваться. Да, у нашего правительства нет такой большой армии, полиции, разведки, как у великих держав. Но у Израиля есть другое — тысячи людей в каждой стране, готовых помочь Израилю совершенно бескорыстно. Особенно здесь, в стране тихого государственного антисемитизма. Можно мобилизовать толпы людей и поставить следить у каждого столба. Но кто-то в нужный момент отвернется, кто-то не заметит, кто-то предоставит убежище незнакомым людям. Если люди других наций часто друг друга в ложке утопить готовы, то еврей еврею всегда поможет. Евреи есть везде — в милиции, в КГБ, в погранвойсках, в правительстве, потому что без них нельзя. Эти советские евреи — наша опора. Так что не все решает техника и численность.
Виктор сделал вид, что тщательно пережевывает пищу. Советская тушенка в макаронах была качественной и ароматной. Тем более, что это могла оказаться последняя тушенка в жизни: не пропадать же добру!
Рафаэль продолжал:
— И еще, чтобы вы знали такую вещь. Ваша безопасность зависит от вашего здравого смысла и разумного поведения. Просто перед тем, как что-нибудь сделать, посчитайте до десяти и подумайте. Я могу на это рассчитывать?
— В наших учебниках по ОБЖ, то-есть, основам безопасности жизнедеятельности, — ответил Виктор, — пишут, что похищенный для выживания должен выполнять требования похитителей и не вступать в пререкания.
— Дипломатично, — промолвил Рафаэль, чуть наклонив голову и приподняв брови вверх, — значит, вам на всякий случай нужна легенда, что вас вывозят насильно. Хорошо, пусть так. Тогда уж и вы постарайтесь держаться так, чтобы вам эта легенда не пригодилась. Иначе наше соглашение теряет силу. Вы поняли?
— Я понял ваши требования.
— Отлично. Кстати, в ЦАХАЛ — это у нас армию так называют — учат, что если военнослужащий попал в плен, путь на допросе сразу выкладывает все, что знает. Можно поменять коды, планы боевых действий, передислоцировать части. Человек ценнее. Пусть сохранит жизнь, чтобы потом можно было обменять или выкупить.
'Интересно, как бы при таком подходе вы с вермахтом воевали, а не с арабами', - подумал Виктор, но вслух не сказал.
— Это я вам говорю не потому, что от вас что-то потребуют выкладывать, а чтоб вы знали, как у нас ценят человека. В отличие от Союза, где с людьми не считаются, и требуют жертв даже в плену. Культ героев-великомучеников — это красиво, но это — прошлое. Когда рождалось много, и человеческая жизнь в грош не ценилась. Я извиняюсь, в России будущего ее, наверное, тоже мало ценят?
— Проблемы имеют место быть, — уклончиво ответил Виктор, продолжая уминать обед. Рафаэль понял это по-своему.
— Потерпите, все скоро будет иначе. Впрочем, мы будем стараться, чтобы ваше путешествие было не слишком в тягость.
— А если заскучаешь милый, — медовым голосом пропела Мари, — вспомни, что вдвоем веселее.
— Серьезно? — спросил Виктор.
— Я очень серьезная, — ответила Мари и расхохоталась. — А ты, из будущего, интересный. Как взглянешь, так сразу тянет что-то такое сотворить, — и она быстро раздвинула и снова сдвинула свои колени.
— Когда берешь машину с пробегом, — философски заметил Виктор, — полагается делать тест-драйв.
Он ожидал, что эта колкость охладит Мари, но она только расхохоталась.
— Будет тест-драйв, милый. Сколько захочешь и по любым дорогам. Тебе понравится. На такой машине ты еще не катался! Но это потом. А пока мы тебя ненадолго оставим. Не волнуйся, мы будем здесь, неподалеку. Отдыхай и набирайся сил. Они тебе понадобятся для вождения…
Оставшись один в запертой бытовке без окон, Виктор снова лег на диван. Силы, действительно, еще понадобятся. Его наверняка ищут, значит, по идее, должны освободить. Но не факт, что это будет скоро. И эти двое могут пришить его при первом подозрении, не надо смотреть, что они такие добрые. Им просто надо, чтобы он сидел и не рыпался. Хотя и тем, кто его ищет, в общем случае тоже надо, чтобы он сидел и не рыпался, а то так и некого искать будет.
Значит, Моссад, подумал Виктор. К ним утекла информация, и они включились в игру. Раз они тоже не знают о его контактах с КГБ, значит, утечка из ЦРУ. И это хорошо.
А вот то, что это Моссад, ничего хорошего. Эти ребята любят говорить, что не убивают людей, кроме тех случаев, когда у них кровь на руках. Но, если надо, можно очень легко обосновать, что у жертвы кровь на руках в будущем, и потому нечего ждать. Виктор может помочь СССР создать новое оружие, СССР может продать оружие арабам, арабы могут убить им израильских детей. Значит, его, Виктора, надо выкрасть, или, если не получится, убить. Они и выкрали. Все офигенно логично.
Будем надеяться, что в жратве пока не было отравы. Впрочем, вряд ли: можно было придушить, пока не очухался.
Если его кормят, значит, еще полсуток-сутки собираются держать здесь, или таскать за собой. Это хорошо. Хотя могут просто вывезти в достаточно глухое место, держать там и, не торопясь, выкачивать нужные сведения, а потом пригрохать. Просто, и через границу тащить не надо. И это хреново.
Он внимательно оглядел комнату. Дверь была сварена из стальных уголков и листа — судя по всему, из-за строительства хозспособом. До всеобщей установки стальных входных здесь еще не дошли, да и это не входная. На стене за диваном были следы грубо заштукатуренной заделки окна — видимо, за стеной сделали пристройку и замуровали. Заделка могла быть в этом случае в полкирпича, но, есть ли у него время на то, чтобы попытаться ее разломать, Виктор не знал, да и не факт, что кирпич не проложили арматурой для крепости. Деревянный пол, скорее всего, по бетону. Для тюрьмы вполне подходит. Тем более, что у двери стоял складной походный туалет.
Литературный попаданец в таких случаях должен разродиться спасительной идеей из будущего. Особенно, если это 'Марти Стю', то-есть, герой, под видом которого автор изображает себя, любимого, наделяя мыслимыми и немыслимыми качествами. Но Еремин был не Марти Стю. Он был по жизни простым советским человеком, и в эти трудные минуты в голову ему лезла всякая ерунда.
Ему почему-то вспомнилось, что в Интернете на форумах почему-то встречаются два Израиля. Один — небольшая страна со своими проблемами, одни из которых похожи на российские, другие — не очень, живут там адекватные люди, с которыми можно нормально говорить о разные темы, как там у нас устроено, как у них, что лучше и что хуже. Другой был глянцевой страной эльфов, населенной троллями, которые при каждом поводе и без повода старались закидать дерьмом Союз, а заодно и Россию, если та выходила за рамки имиджа немытого кающегося юродивого, и бросались затаптывать любого более-менее умного и порядочного в ней. Эти два Израиля как-то ухитрялись существовать одновременно и параллельно, нигде не соприкасаясь между собой.
'Господи', - подумал Виктор Сергеевич, — 'если ты существуешь, не оставь раба своего! Подай ему руку, вразуми, укажи путь к спасению!'
За стеной опять что-то глухо зашумело, и дрожь пола передалась ногам.
'Под диваном снизу скотчем приклеен револьвер'
'Это я подумал?' — удивился Виктор. Мысль была неожиданной, и, на первый взгляд абсурдной. Ну кому придет в голову оставлять огнестрел в комнате с похищенным? Хотя, подумал Виктор, бывает так, что человек в нервном напряжении думает о другом, и вдруг его осеняет, всплывает что-то в подсознании. Только все это уж очень похоже на детские фантазии. А вдруг на шкафу лежит какая-то интересная игра? Или под кровать когда-то закатился рубль, и его так никто не достал?
Виктор снова попытался сосредоточиться на анализе обстановки, но теперь мысль о револьвере под диваном не давала ему покоя. В конце концов он понял, что он не сможет спокойно сидеть, пока не проверит.
'Ладно', решил он, 'вдруг под диваном еще чего завалялось, мало ли, пригодится'.
Он присел на корточки и пошарил снизу рукой по старой рогожной обивке, закрывавшей пружины. Внезапно он почувствовал, как на лбу его выступает холодный пот.
Его рука наткнулась на холодный металл; это было что-то угловатое и крупное. Под пальцами зашуршал скотч. Дрожа от нетерпения, он отклеил непонятный предмет — он оказался тяжелым, весом, наверное, под килограмм, и вытащил наружу.
Это на самом деле был револьвер — черный, блестящий, с толстым коротким стволом и удобной деревянной рукояткой орехового цвета. В барабане виднелись патроны, шесть штук. Судя по непривычно широкому зрачку дула — сорок пятый калибр.
'Что же это? Он есть! Господи, ты есть! Это он… Это только бог мог сотворить чудо… Ведь этого не может быть, и это был его голос… Господи, спасибо тебе! Господи, спасибо тебе! Верую в тебя, истинно верую, в тебя, в святое писание! Выберусь, приму крещение, буду ходить в церковь, по монастырям в тур съезжу… что там еще можно сделать. Лишь бы выбраться отсюда. Лишь бы выбраться…'
И вот тут Виктор Сергеевич понял, что, если сейчас откроется дверь, то эта парочка его точно пристрелит, увидя револьвер.
17. Оперативная необходимость
Первым инстинктивным желанием Виктора было снова спрятать ствол. Или отдать Рафаэлю. Но он быстро взял себя в руки. В конце концов, если всевышний вкладывает кому-то в руку оружие, то не для того, чтобы так просто им швыряться. Это какая-то божья воля, которую надо выполнить.
'Может, это искушение?' — подумал он. 'Типа 'не убий' или 'возлюби врага своего'? Нет, не похоже. Если надо гордыню или гнев смирить, это еще понятно. А тут ни гордыни, ни гнева.'
'И вообще, дурак ты', подумал он про себя через секунду. 'Кому ты собрался ствол отдавать? Эти люди, если надо, кого угодно замочат и не почешутся. Хоть женщину, хоть ребенка, если им помешают. Есть такое понятие — оперативная необходимость… Ну что ж, и у нас оперативная необходимость. Я участвую в операции 'Ответ'. Сколько крови стоил нам распад Союза, а? Если что, эта кровь будет на их руках. Нет, бог не фраер, он все видит. Стало быть, он меня своим орудием и избрал.'
В другой обстановке Виктор, наверное, никогда не счел бы себя орудием всевышнего. Но, когда тебя похищают, чего только на ум не придет. Он сел на кровать, взял тяжелый пистолет двумя руками и, взведя большим пальцем неподатливый курок, направил на дверь.
'Ладно', подумал он, 'привести и сдать КГБ этих типов я не смогу, просто сбежать и заявить о них они мне сами не дали… Говорят, когда их на службу берут, у них такой вопрос есть — 'Можете ли убить человека ради своей страны?' Мы не бараны, чтобы нас крали и резали…'
У него вдруг мелькнуло, а что будет, если первой войдет женщина, и как он сможет в нее стрелять, но он тут же отогнал эту мысль.
'Здесь нет мужчин и женщин', - сказал он себе. 'Это война, тайная война. Есть живая сила противника. Если не ты, то тебя.'
Дверь загремела железом, в замке заворочался ключ. Виктор вдруг подумал, что входящий может присесть, и тогда он промахнется; он опустил дуло ниже. Дверь начала отворяться, Виктор увидел лицо Рафаэля, и почувствовав, что то сейчас может захлопнуть дверь, с силой нажал на тугой, неподатливый спусковой крючок.
Хлопок оказался не очень сильным; из дула вылетело белое пламя, револьвер подбросило вверх, и через мгновенье Виктор увидел, что Рафаэль, согнувшись, держится обеими руками за живот, выпучив глаза; отпущенная дверь с визгом раскрывалась.
Виктору вдруг пришло в голову, что на противнике мог быть бронежилет; он быстро опустил ствол и снова надавил на спуск, целясь прямо в лоб. Рафаэля отбросило назад, он упал навзничь и уже не шевелился.
Где-то рядом должна быть Мари, подумал Виктор, и она наверняка не промажет. Он вскочил, бросился к двери и стал в простенке. Он не знал, что правильнее — выскочить наружу, где его могла ждать пуля, или оставаться здесь, ожидая, что в помещение пустят газ или бросят гранату. Ему стало ясно, что он обречен; но менять что-то было уже поздно, и оставалось лишь достойно встретить свою судьбу.
— Мари, сдавайтесь! — крикнул он, и его голос гулким эхом отразился в коридоре. — Район оцеплен! Я не Еремин! Ваше сопротивление бесполезно!
Единственным его шансом оставалась неожиданность; Мари не могла знать, откуда у него появилось оружие, а это могло значить только одно: операция провалилась. Остальное зависело от квалификации агента: под мужиков подкладывают обычно не слишком ценных, на что Виктор и рассчитывал. Если Мари неопытный агент, она запаникует и попытается скрыться; но вот если она ас или фанатичка, или с ней еще кто-то…
Снаружи послышался женский вскрик и какой-то шум. Через полминуты откуда-то неподалеку, видимо, со двора, заорал мегафон голосом Семиверстовой.
— Виктор Сергеевич, не стреляйте! Это Светлана Викторовна! Я иду к вам без оружия!
— Подходите! Медленно!
В коридоре послышались неторопливые шаги.
— Я подхожу к двери. Сейчас я буду медленно входить. Я держу руки за головой…
Через порог переступила женская нога в темно-синем брючном костюме, затем показалось лицо.
— За мной никого нет. Можете проверить.
— Мари удалось взять?
- 'Хадассу'? Да, ее уже увезли. Мне можно опустить руки?
— Да, конечно… Вот оружие.
— Вы в порядке?
— Вроде да. Тушенкой кормили.
— Ясно. Выходим, скорее. Ваза цела, забирайте квитанцию, — сказала она уже в микрофон.
Они вышли в коридор и направились к двери; навстречу уже бежало несколько мужчин. Виктор постарался не глядеть в сторону неподвижно лежащего тела у двери.
— Светлана Викторовна, я понял — бог есть!
— Вы полагаете? — серьезно и заинтересованно спросила она.
— Да. Да. Это он, это он послал мне револьвер, — торопливо и сбивчиво заговорил Виктор, стремясь скорее сообщить, как ему казалось, самое важное. — Я слышал голос с неба, он сказал искать револьвер под кроватью. Я туда, понимаете, — а он там. Понимаете, вроде как почудилось — а он там! Но так же не бывает, понимаете? Это чудо! Это… это надо изучать, мы все время не принимали бога в расчеты, а если в него уверовать, то он поможет, видите, он помогает!
Они вышли наружу. Тепло угасающего бабьего лета еще принимало природу в свои нежные объятия, но в нем можно уже было уловить приближение октября. Жиденький туман заволакивал окрестности, заплывшие ямы были доверху полны водой и на кустах висели крупные капли; похоже, здесь только что закончился нудный осенний дождь. Под ногами у Виктора зашуршал пестрый ковер из мокрой зеленой травы и вороха лимонных, золотистых, бурых и красноватых листьев, из которого, как из губки, выступала вода, теснимая полиуретаном его ботинок. Виктор оглянулся по сторонам и назад: темный от пятен влаги дом на краю лесополосы, где его держали, был раньше каким-то сооружением для путейцев, ныне законсервированным, с заложенными кирпичом оконными проемами во избежания хулиганства; чуть поодаль стоял ряд посеревших и потрескавшихся бетонных столбов забора, на которые когда-то натягивалась рабица. На территории еще бесхозно валялся кой-какой металлолом, и в паре-тройке метров от Виктора из бурьяна торчала ржавая ручка модерона, двухосной тележки для инструментов. Где-то в полусотне метров была видна выемка, над которой на решетчатых опорах парили две нити контактной сети; то была железная дорога, и те шум и дрожь земли, которые Виктор чувствовал во время своего недолгого плена, были ее порождением.
Завыла сирена; из-за деревьев показался рыжий, высокий автобус-реанимобиль, мигая синими сигналами на крыше и разбрасывая грязь из колдобин, проследовал столбы, на которых когда-то висели ворота, и двинулся к дому, осторожно нащупывая полузаросшую и искрошенную полосу асфальта, наскоро уложенную здесь еще до эпохи нового сталинизма.
— Зачем реанимация? Я нормально себя чувствую.
— Это не для вас, — ответила Света. — Вашему крестнику. Вы его крепко приложили.
— Как? — ахнул Виктор. — Он жив???
— Да пока жив. Патроны с резиновыми пулями.
Читать бесплатно другие книги:
