Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— В Одессу? — с удивлением присвистнул мужик. — А каким ветром вас сюда занесло? Это ж почти сто верст отсюдова!

— А куда нас занесло?

— Куда… В Бугае!.. Почти в Бессарабию!

Подошла Сонька.

— Отвезешь? — спросила.

— Не-е, — покрутил возница головой. — Вас здесь сколько?.. Трое? А конячка у меня одна. Вот и прикиньте.

Воровка протянула ему три рубля:

— Довези куда-нибудь.

Тот взял деньги, согласно кивнул:

— В Бугае и довезу. А там поспрошаю. Может, кто и согласится до Одессы. Только за такие гроши вряд ли.

— Будут гроши.

— Будут гроши, будет и дорога, — подмигнул мужик и распорядился: — Залазьте, господа-барыни, в бричку! Будет тряско, зато ходко! — Дождался, пока все усядутся, со всего маху огрел кобылку. — Н-но! Пошла, хвороба! Никак домой поспешаем!

Бричка затряслась по дороге, подбрасывая и болтая из стороны в сторону сидящих.

Возле парадного входа в дом князя Икрамова несли службу два вооруженных винтовками солдата, поодаль прохаживался городовой. Дождь к этому времени прекратился, стало по-питерски свежо и прозрачно.

Пролетка Антона подкатила к дому, извозчик соскочил с козел, помог Таббе спуститься на мостовую.

— Жди, — сказала она ему и направилась к двери.

— Чего госпожа изволят? — спросил один из солдат.

— К князю. Он дома?

— Только приехавши.

— Доложи, госпожа Бессмертная.

— Будет исполнено.

Солдат нажал кнопку звонка, затем повторил еще раз, пока не послышались шаги за дверью.

На пороге возникла рослая фигура Асланбека. Кавказец окинул девушку внимательным взглядом, с акцентом произнес:

— Слушаю, госпожа.

— Я Бессмертная, — улыбнулась Табба. — Мне крайне важно повидать князя.

— Сейчас доложу.

Асланбек ушел. Табба прошлась вдоль дома, взглянула на Антона, на прогуливающегося в стороне городового.

— Князя всегда так охраняют? — спросила солдата.

— А как не охранять? — пожал тот плечами. — Время ныне сами знаете какое. А их превосходительство по должности очень высоко находятся.

Открылась дверь, Асланбек отступил назад, жестом пригласил гостью:

— Князь ждет.

Бывшая актриса в сопровождении ординарца поднялась по знакомой мраморной лестнице, на верхней площадке отдала ему зонт, вошла в просторную гостевую комнату.

Князь сидел в дальнем углу комнаты в красном бархатном кресле. При появлении дамы поднялся, сделал пару шагов навстречу.

Табба подошла к нему, протянула руку:

— Здравствуйте, князь.

Он, напряженный и бледный, поцеловал руку, севшим от волнения голосом произнес:

— Присаживайтесь, мадемуазель.

— Благодарю.

Она опустилась в кресло напротив. Некоторое время они молчали, не сводя друг с друга глаз.

— Желаете чего-нибудь выпить? — произнес наконец Икрамов.

— Разве что воды.

Он хлопнул в ладоши:

— Асланбек! — и, когда ординарец возник в дверях, приказал: — Сельтерской!

Вновь хозяин и гостья смотрели друг на друга, и вновь первым нарушил молчание Икрамов:

— Я рад вас видеть.

— Я счастлива, — улыбнулась бывшая прима, прикрыв глаза.

Вернулся ординарец, молча поставил на сервировочный столик воду и фужеры и бесшумно удалился.

Ибрагим Казбекович налил воды, подал гостье. Она выпила, поставила фужер на столик.

— Что вас привело ко мне? — спросил князь.

— Вы удивлены? — усмехнулась актриса.

— Весьма.

— Просто захотелось взглянуть на прошлое.

— Я разыскивал вас.

— Я слышала.

— Почему не откликнулись?

— Обстоятельства.

— Я догадываюсь.

— Об обстоятельствах?

— Да.

— Приятно, что вы осведомлены о моей жизни.

— Осведомлен, и весьма.

Икрамов откинул голову назад, неожиданно спросил:

— Не побоялись приехать?

Бывшая прима удивленно вскинула брови:

— Я должна вас бояться?

— Ну, по крайней мере, опасаться.

— Почему?

— Вы лукавите или действительно не знаете моей служебной должности?

— Даже если бы знала, все равно рискнула бы приехать, — бывшая прима взяла его руку, накрыла его ладонь своими ладонями. — Я любила вас, князь. А мужчину, к которому я питала подобные чувства, я не могу опасаться. Даже если вы сейчас велите своему ординарцу арестовать меня.

Князь усмехнулся:

— Вы сказали — «любила»?

— Да.

— А сейчас?.. Сейчас уже не любите?

— Я люблю те дни и часы, которые провела с вами. Но они закончились. Улетели… Теперь приехала к вам, чтобы хотя бы на несколько минут вновь ощутить их.

— Они не могут улететь! — отрицательно покачал головой князь. — Вы не можете забыть хотя бы нашу последнюю ночь! — Он неожиданно опустился на колено, приблизил девушку к себе. — Почему вы не проводили меня, когда я уезжал на Кавказ? Почему не стали наводить обо мне справки? Почему не искали, когда я вернулся в Петербург?

— Достаточно того, что вы искали меня, — усмехнулась Табба.

— Не надо иронизировать! Я все эти годы жил только вами! Я сходил с ума от неизвестности и страха! Я ежедневно, ежечасно ждал вас! Даже сегодня, когда вы объявились, я думал, что броситесь ко мне с объятиями и словами извинения! Но ничего подобного не произошло! Вместо радости и слез — рассудочное и холодное суждение: все закончилось, улетело!

— Милый, родной, дорогой. — Бывшая прима взяла ладонями его лицо, приблизила к себе, стала целовать. — Вы чудесный… удивительный… единственный. — И целовала, целовала. — Я все помню, я никогда не забываю, я всегда с вами…

Он вначале просто поддавался ласкам, затем ощутил ее губы, приник к ним.

— Я вас люблю. Слышите, люблю, — бормотал Икрамов. — Всегда ждал, надеялся, искал, ревновал, ненавидел, боялся…

Табба вдруг решительно отстранила князя:

— Нет, нет… Не надо. Оставьте. Это ни к чему…

Он попытался снова привлечь ее к себе, но она решительно поднялась, отступила назад.

— Прошу вас, успокойтесь… Я приехала не для этого. Мне необходимо поговорить с вами.

Князь тоже поднялся.

— Слушаю вас, — сухо произнес Ибрагим Казбекович.

— После того, что я сообщу, вы вправе арестовать меня.

— Слушаю, мадемуазель.

— Я состою в партии эсеров.

— Мне это известно.

— Группа, в которую я вхожу, готовит несколько акций. В ближайшие дни могут состояться покушения на высокопоставленных чиновников.

— Вы пришли предупредить эти покушения?

— Я пришла предупредить прежде всего вас.

— Меня?

— Да, вас… Вы должны быть крайне осмотрительны и осторожны. Вы один из первых в списке.

Князь скептически посмотрел на девушку, спросил:

— Пока не понимаю. Может, вы будете еще откровенней?

— Я сказала то, что желала сказать.

— Кто главный в вашей группе?

— Этого я вам не скажу.

— Адрес конспиративной квартиры?

— Не помню.

— Вы можете не выйти отсюда.

— Это будет не по-мужски.

— В данном случае с вами разговаривает не мужчина, а начальник сыскного отдела Департамента полиции!

— Не верю. В вас сыскарь никогда не победит мужчину. — Табба налила сама себе воды, выпила. — Всего доброго.

Она сделала пару шагов к выходу. Икрамов резко окликнул ее:

— Остановитесь!

Табба замерла, повернула к нему голову. Он подошел к ней, развернул к себе:

— Помните, я подарил вам как-то простреленную медаль?

— Не только помню, но и всегда ношу ее с собой, — улыбнулась Табба и приоткрыла сумочку. — Показать?

— Не надо, — остановил ее князь. И вдруг решительно заявил: — Я не стану вас арестовывать! И никто не посмеет это сделать, вы под моей защитой.

— Благодарю.

— Но я просил бы вас остаться здесь, со мной. Навсегда.

Бывшая прима освободилась от его рук.

— Я согласна. Но с одним условием.

— Называйте.

— Вы сейчас отпустите меня, а через три дня я вернусь. И буду всегда с вами.

Князь подумал. И кивнул.

— Хорошо. Идите… Ровно через три дня я жду вас.

— Это не все. Вы должны пообещать мне, что в эти несколько дней все-таки будете крайне внимательны и осмотрительны… Обещайте!

— Обещаю, — произнес он.

— И последнее. Если через три дня я вдруг не появлюсь, также обещайте, что никак не станете влиять на мою судьбу.

— То есть как вы не вернетесь?

— Я буду делать все возможное, чтобы вернуться к вам. Но если возникнут непреодолимые обстоятельства, значит, не судьба.

Табба внимательно, с улыбкой посмотрела на Икрамова, спросила:

— Я могу идти?

— Можете. Но помните, я был и остаюсь искренним вашим защитником. Всегда и во всем… До встречи.

И громко распорядился:

— Асланбек, проводи госпожу!

Миронов назначил встречу «жениху», который в свое время в Ялте задержал Соньку Золотую Ручку, в Таврическом саду.

Они прогуливались по ухоженным аллеям среди многочисленной праздной публики и беседовали как давние и добрые знакомые.

— А с чего вы взяли, Мирон Яковлевич, что Сонька с компанией драпает с Сахалина именно пароходом? — спросил «жених».

— Чутье, Лев Петрович! — самодовольно ответил Миронов. — Будь я на месте Соньки, никогда бы не рискнул бежать через материк. А тем более, что она не одна, а с брюхатой дочкой и мужем-дурачком.

— Но с парохода никаких известий!

— Значит, хорошо заплатили. Или же кто-то серьезно походатайствовал.

— По прибытии в Одессу всю команду следует прокачать — от капитана до матроса.

— Это яснее ясного. Вот только кто способствовал бегству Соньки — до этого, главное, докопаться.

— Есть варианты?

— Есть… Дочка Соньки имела роман с начальником поселения, от него и забеременела. А сей господин — фигура весьма заметная.

— Как же он так влип?

— А бес его маму знает!.. Любовь! Там, видать, ни одной приличной бабьей морды, все гнилые. Сонька и подсуетилась — подсунула свою девку.

— Жаль Глеба Павловича. Сына-то небось судить будут?

— Не без этого. Как бы не дали десятку!

— Девка-то еще не родила?

— Поймаешь их в Одессе, вот и узнаешь.

Лев Петрович помолчал, сокрушенно мотнул головой:

— Мне, Мирон Яковлевич, ловить Соньку как-то не с руки. Она ведь меня по Ялте знает. Засечет и сразу в бега!

Миронов обнял его, похлопал по плечу:

— Усы приклеишь, бородку нацепишь — ни одна собака не признает! Тут бы тебе какую-нибудь напарницу подыскать, Лев Петрович.

— Есть одна такая.

— Кто?

— Чалилась с Сонькой на прошлой каторге. Некто Груня Гудзенко. Вот ее и призову за компанию. Она-то воровку не хуже меня знает!

Самоед смотрел на поручика с хитрым недоверием и усмешкой.

— Безать нельзя… Оцень нехорошо безать.

— Почему? — спросил Гончаров.

— Поймают — бить тебя будут.

— Не поймают.

— Не поймают — меня бить будут.

Никита взглянул на закрытую дверь барака, подступил к самоеду поближе, показал на стоявшие в углу бутылки в деревянном ящике.

— Видишь водку?

— Оцень визу.

— Хватит этого?

— Мало этого. Деньги есце.

— Сколько?

— Много. Нарты готовить надо. Собак есце купить надо. Детей и зену кормить надо. Много денег давай.

Поручик достал из портмоне две сотенные, протянул самоеду.

— Больше у меня нет.

— Больсе не надо, — ответил тот, пряча деньги. — Водку тозе давай.

— Бери.

Самоед с трудом поднял ящик с водкой, поставил у порога.

— Ваня знает, цто будес безать?

— Ваня знает.

— Нацальнику скажет?

— Не скажет. Будет молчать.

Самоед хитро погрозил пальцем.

— Сказет. Руский слабый. Как сильно бить будут, все сказет… И Николая тозе тогда будут бить сильно.

— Ты Николай, еще хочешь денег? — с раздражением спросил Гончаров.

— Николай больсе денег не хоцет, — ответил тот. — Николай хоцет, цтобы Ваня скусал свой язык.

— Хорошо, — кивнул поручик. — Ваня скушает свой язык!.. Обещаю.

Самоед снова взял ящик с водкой, поинтересовался:

— Когда безать?

— Этой ночью. Когда луна спустится к горизонту.

— Верно, нацальник. Когда луна спускается, дорога становится прямой, — он толкнул спиной дверь и вывалился в коридор.

— Иван! — позвал Гончаров.

Тот вошел, вытянулся в струнку:

— Слушаю, ваше благородие.

— Ты слышал, о чем шла речь?

— Так точно, ваше благородие. Краем уха!

— Понял, чего боится самоед?

— Сам этого боюсь.

— Я свяжу тебя, изобью. И никто ни о чем не догадается.

— Бить следует, ваше благородие, крепко. Чтоб никто не сумлевался!

— Да уж постараюсь. — Никита достал из бумажника пятьдесят рублей. — Это тебе за мордобой. — Поручик погрозил солдату. — Только не подведи, Ваня… Я-то сбегу, а вот самоеда могут забить до смерти.

Ночь выдалась на удивление темной и ветреной. Местами вскидывались заполошным лаем собаки, лай катился по спящему поселку и постепенно нехотя, лениво затихал. Луна терялась в облаках, временами показывалась, недоуменно смотрела вниз и тут же вновь пряталась в рваном бурлящем месиве.

Иван лежал в предбаннике барака крепко избитый, связанный толстыми веревками. От боли он стонал, пытался что-то произнести, но кляп, туго вбитый в рот, не давал ему такой возможности. Самоед Николай стоял рядом с ним, смотрел на несчастного то ли с любопытством, то ли с жалостью, качал головой, тихо бормотал:

— Нехолосо… Сибко нехолосо…

Наконец из комнаты вышел поручик, бросил на нарты вещмешок, винтовку, подошел к солдату. Тот попытался что-то произнести, однако Никита только сильнее вдавил кляп меж зубов, попросил:

— Потерпи, Ваня… За все надо платить.

Подошел к нартам, самоед помог ему усесться, собаки скулили и ждали дороги. Возница тоже занял свое место, поудобнее укутал себя по бокам шкурами, мягко щелкнул по собакам кнутом, те дружно рванули с места, и упряжка понеслась в сторону темного пугающего леса.