Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— А кроме того?

— Обязанность мичмана, — повторил Сергей Сергеевич.

— Лукавите, уважаемый… Мичман Гребнов Владимир Борисович был секретным агентом Департамента полиции, и в его обязанности входило наблюдение не столько за членами команды, сколько за господами, совершающими плавание на Сахалин и обратно.

— Мне об этом неизвестно.

— Пусть это останется на вашей совести. Или на совести следствия, которое будет заниматься этим делом. — Конюшев склонился совсем близко к старпому, поинтересовался: — Вы предупреждены о судебной ответственности, о даче заведомо ложных показаний?

— Да, я подписал такую бумагу.

— Сколько длилось путешествие с Сахалина до Одессы? — вступил в разговор Фадеев.

— Пять месяцев и семнадцать дней, — ответил Ильичев.

— Насколько хорошо вы за эти месяцы познакомились с господами, следующими на вашем пароходе?

— Меня больше интересовала команда, а не праздная публика.

— Тем не менее некоторым господам из «праздной» публики вы оказывали весьма любезное и даже пристальное внимание.

— Видимо, я живой человек и волен с кем-то больше общаться, с кем-то меньше.

— Да, вольны, — хмыкнул полицмейстер. — Но двум дамам и одному господину вы уделяли особо заинтересованное внимание!

— Возможно. Не помню.

— Две дамы — одна пожилая, вторая довольно юная. С ними некий господин… — Соболев перенял манеру столичного следователя. — К ним вы проявляли особую любезность. Более того, регулярно спускались в трюмную каюту, где обозначенные лица располагались. Кто они?

— Не могу ответить на этот вопрос.

Фадеев извлек из папки три фотографии — Соньки, Михелины и молодого Михеля, протянул допрашиваемому.

— Это они?

Старший помощник повертел их в руках, вернул обратно.

— Я этих людей не знаю.

— Вам было известно, что с Сахалина бежали злоумышленники — известная Сонька Золотая Ручка, ее дочка и бывший муж?

— Да, такая шифрограмма на пароход поступила.

— И вы их на пароходе не видели?

— Я, господа, старший помощник капитана! — вспылил старпом. — И в мои функции не входит полицейский надзор.

Фадеев посмотрел на полицмейстера:

— Что будем делать, Федор Алексеевич?

— Будем приглашать свидетеля, — пожал тот плечами и попросил: — Если не трудно, распорядитесь конвоирам.

Пристав приоткрыл дверь, крикнул:

— Свидетеля в кабинет!

К удивлению старшего помощника, в дверях возник банкир Крук, мрачный, уставший. Он кивком поприветствовал присутствующих.

— Присаживайтесь, Юрий Петрович, — показал на стул полицмейстер. — Простите, что мы вас задергали.

— Надеюсь, в последний раз.

— Мы также надеемся. Все зависит от господина Ильичева. Вы знакомы с ним?

— Знаком. Полгода на одном судне.

— Пересекались, раскланивались?

— Разумеется.

— Беседы случались?

— Необязательные. Поверхностные.

— А вот у нас с господином Ильичевым вообще никакая беседа не вытанцовывается. Даже поверхностная… Пытаемся наладить диалог, но не выходит… Возможно, вы поможете?

— Я должен повторить сказанное раньше?

— Желательно слово в слово.

— Хорошо, я готов.

Фадеев снова достал фотографии из папки.

— Вам знакомы эти лица?

— Я уже отвечал… Дамы — мать и дочь. Господин все время находился в трюме и на палубу почти не выходил. Хотя девушка говорила, что это ее отец.

— Имя матери?

— Она мне не представилась.

— Отца?

— Не знаю.

— Дочери?

— Мадемуазель Ангелина.

— Она так вам представилась?

— Да, именно так.

— Как вы с ними познакомились?

— Во время прогулки на палубе… Я обратил внимание на молодую особу и решил к ней подойти.

— Она вам приглянулась?

— Весьма… Девушка поразила меня своей изысканностью, и я пожелал с ней познакомиться.

— Господин Ильичев, — подал голос Соболев, — вы были свидетелем ухаживания господина Крука за мадемуазель?

— У меня достаточно своих обязанностей, чтобы отслеживать, кто за кем ухаживает, — в прежней жесткой манере ответил тот.

— Простите, Сергей Сергеевич! — побагровел банкир. — Вы несколько раз подходили к нам и какими-то вещами были крайне недовольны. Например, в случае в сумочкой.

— Что это был за случай? — тут же поинтересовался Конюшев.

— Мадемуазель Ангелина нечаянно уронила в море сумочку, в которой хранились все сбережения семьи. Она была крайне расстроена, и я был вынужден вручить ей пятьдесят тысяч рублей.

— Пятьдесят тысяч? — вытаращил глаза полицмейстер. — У вас при себе были такие деньги?

— Да, это моя прибыль от процентных ставок.

— И вы их отдали?

— Девушка так убивалась, что я не мог не откликнуться на несчастье. К деньгам я приложил также золотые изделия на десять тысяч рублей… Сергей Сергеевич был крайне недоволен моим поступком.

— Можно понять, — возмущенно хмыкнул Соболев. — Я бы на его месте просто руки вам оторвал.

— Чем вас огорчил поступок господина Крука? — присел на корточки перед старпомом Фадеев.

— Глупостью, — огрызнулся тот.

— Глупостью?.. А что же в этом глупого, если порядочный господин желает помочь несчастной девушке в беде?

— Достойные люди так себя не ведут.

— А что в этом недостойного? — взорвался вдруг банкир. — Да, мне девушка понравилась!.. Я почти влюбился, отсюда моя щедрость! Но когда вся семейка в одночасье исчезает с парохода, не оставив после себя никаких следов, тут уж определенно можно сойти с ума! Были люди, и нет их!

— Что значит «исчезает»? — вскинул брови судебный пристав.

— Вечером я с мадемуазель мило беседовал, а наутро мне вдруг сообщают, что ни ее самой, ни матери, ни отца на пароходе больше нет.

Фадеев повернулся к старпому:

— Не правда ли, любопытная история? Три человека вдруг исчезают с парохода. Никто ничего не видит, никто ничего не знает! Как это могло случиться?

— Скорее всего все произошло ночью, — устало ответил помощник. — Возможно, точно так, как это случилось с господином мичманом.

— Вы связываете эти происшествия?

— Никак нет.

Фадеев поднялся, посмотрел на полицмейстера:

— По-моему, все понятно, Аркадий Алексеевич. Вначале с парохода исчезает один человек, а спустя некоторое время — целая семья. Это ли не повод для расследования?

Тот посопел, подумал, подвел итог:

— Поступаем следующим образом. Вы, Юрий Петрович, свободны и если понадобитесь нам, то только в случае доследственной проверки. Вы, господин Ильичев, также можете покинуть этот кабинет, но временно! Вы обязаны помнить, что до окончания следствия будете находиться под полицейским надзором. О чем сейчас подпишете соответствующие бумаги.

— Но у меня через месяц рейс, — возразил тот.

— Боюсь, о рейсах, тем более на Сахалин, вам придется забыть надолго, если не навсегда.

Спустя час старший помощник Ильичев вышел из Одесского полицейского управления, находящегося за два квартала от Приморского бульвара, и направился было в сторону ближайшей пивной.

— Сергей Сергеевич!

Ильичев вздрогнул, оглянулся, увидел направляющегося к нему банкира, не без досады стал ждать.

— Вы торопитесь? — запыхавшись, спросил Крук.

— Намерены со мной поговорить?

— Если не возражаете.

— Не возражаю. Только подальше от этого заведения, — кивнул Ильичев в сторону управления.

— Боитесь слежки?

— Так же, как и вы.

Они пересекли улицу, завернули за угол и вскоре оказались на Приморском бульваре.

Нашли незанятую скамейку. Сергей Сергеевич достал из кармана кисет с табаком, набил трубку, с удовольствием принялся раскуривать ее.

— Я не до конца все понимаю, — произнес банкир. — Точнее, ничего не понимаю. Что все это значит? Почему полиция? Почему допрос?.. Вы можете мне объяснить?

— Вам все объяснили в управлении.

— Не объяснили. Эта барышня, ее мать… отец. Кто они?

Ильичев раскурил трубку, посмотрел на банкира:

— Вам непременно хочется знать?

— Непременно. Я чувствую себя в дураках.

— Я бы вам не советовал слишком погружаться в эту историю.

— Они меня обманули?

— Никто никого не обманывал. Они живут так. По-другому не могут.

— Кто же они?

Старпом с усмешкой покосился на собеседника.

— Ну хорошо, — вздохнул он. — Только учтите, все услышанное может дурно сказаться на моей судьбе. Да и на вашей тоже. — Сергей Сергеевич сделал глубокую затяжку, выпустил дым. — Мать вашей возлюбленной — беглая каторжанка. Известная аферистка Сонька Золотая Ручка.

Банкир нахмурился.

— Как ее зовут? — переспросил.

— Сонька Золотая Ручка. Аферистка.

— Черт… — выругался Крук. — Та самая, знаменитая?

— Та самая.

— А господин?

— Господин — отец вашей девушки. Также беглый.

— Они разве нелегально находились на пароходе? — удивлялся окончательно сбитый с толку банкир.

— Деньги. Все решают деньги. И связи… Вы лучше меня это знаете.

— Ангелина тоже каторжанка?

— А как может быть по-другому?.. Семья.

Крук медленно откинулся на спинку скамейки, вытер вспотевший лоб.

— Но почему вы меня не предупредили?

— Вас бы это остановило? — усмехнулся Сергей Сергеевич.

— На тот момент, пожалуй, вряд ли, — согласился банкир. — Девушка просто восхитительна.

— За красоту и молодость надо платить.

— Я заплатил. Но, похоже, дешево отделался.

— Еще не вечер, Юрий Петрович. Может случиться так, что придется еще раскошелиться. И не однажды.

Старший помощник хотел было встать и уйти, банкир задержал его.

— Они могли погибнуть? — жадно спрашивал Крук.

— Не думаю. Слишком опытный народ.

— Но ведь исчезли!

— На пароходе есть шлюпки. А на шлюпке вполне реально добраться до берега.

— По-вашему, где беглые могут быть теперь?

— Броситесь искать?

— Девушка обманула меня. Бессовестно, цинично. Они могут оказаться в Одессе?

— Не исключено.

— А полиция?

— Что — полиция?.. Полиция ловит, они убегают. Тут уж кто кого.

Банкир помолчал, жестко произнес:

— Вы ведь не все сказали мне!.. Не всю правду. Вы знаете больше!

— Есть, сударь, такое правило: больше правды, больше проблем, — ответил старший помощник, кивнул Круку и зашагал прочь.

Глава одиннадцатая

Суд и дело

Нарты скользили по мокрому мху легко и мягко. Собаки неслись с охотой, азартом. Николай то бежал рядом с нартами, то с ходу запрыгивал на них, озорно оглядывался на сидевшего сзади поручика, улыбался беззубым ртом.

— Холошо, однако, нацальник!.. Собацки бегут, солныско греет, погоня не успевает… Холосо!

Гончаров щурился от неяркого, низкого солнца, улыбался, курил, пряча папиросу в рукаве, затем вдруг выпрыгивал из нарт, поправлял на плече винтовку, бежал рядом, вскидывал вверх руку, издавал радостный, рвущийся из груди гортанный возглас.

Этот двор на Молдаванке ничем особым не отличался от других таких же дворов — развешенное на веревках белье, занятые бесконечными разговорами тетки на лавках, ленивые от жары и несвежей жратвы собаки, отчаянная ругань с битьем посуды в одной из тесных квартир.

Яшка Иловайский, известный в городе делатель паспортов и прочей документации, сидел в своей захламленной комнатушке, смотрел на Соньку из-под круглых очков близоруко и насмешливо.

— Что с вами, мадам? Вы находитесь в таком шикарном прикиде и при этом стараетесь пересчитать копейки в моем дырявом кармане?

Воровка, одетая в добротный серый костюм, тоже внимательно, с интересом изучала Яшку.

— Не такой уж он и дырявый, Яша.

— Ой, мадам!.. Зачем вы делаете мою голову беременной! Я с вами разговариваю как с серьезной дамой, а вы строите из меня полного идиёта!

— Давай к делу, Яша.

— Замечание верное, хоть уже и не свежее. Почти как у нас на Привозе. — Яшка почесал в раздумье курчавые волосы, посмотрел снова на Соньку. — Значит, мадам хочет сделать сразу три пачпорта и сделать их так задешево, чтоб над Яшкой смеялся не только весь город, но и даже полиция?

— Если у меня не будет паспортов, у тебя не будет денег. Сколько Яша хочет?

— Яша хочет много. Но меньше, чем ты подумала, когда дыбала сюда… Три катьки, мадам.

— Две, Яша.

— Это мадам сказала последнее слово?

— Две с половиной.

— Мадам, только не надо тошнить мне на нервы!

— Это мое последнее слово, Яша.

— Последняя у попа жинка да у полицианта свисток! — Иловайский подумал, тяжело вздохнул, согласно опустил голову. — Знаете, мадам, что в городе после этого подумают за Яшу?.. В городе подумают, что он кинулся головой в навоз и при этом даже рук с карманов не повытягивал! — Одессит еще раз вздохнул и обреченно махнул. — Пишите, мадам, свои придуманные фамилии, но при этом не забывайте за Яшу. А Яша, чтоб вы знали, не только полная могила, но еще и рот у него зашитый самыми суровыми нитками.

— Когда приходить?

— Когда захотите. Сегодня вечером два будут уже сделаны, остальные завтра.

Сонька вышла из Яшкиной комнаты под внимательным взглядом сидевших, спустилась во двор, и одна из соседок не выдержала, громко крикнула:

— И вы верите этому биндюжнику Яшке? Он, мадам, сделает вам такие документы, что дальше нашего двора вы просто не выйдете! Полиция уже ловит вас, мадам! Лучше идите к Фиме через два дома, за него я скажу вам самые красивые слова!

Воровка засмеялась, отмахнулась:

— Красивые слова я скажу своему мужу.

Михелина ждала в пролетке как раз напротив выхода со двора. Сонька уселась рядом с ней, ткнула извозчика в спину:

— На Екатерининскую!

Тот стеганул лошадей, они лихо рванули с места и помчались с Молдаванки в сторону Дерибасовской, откуда было рукой подать до Екатерининской.

Одесса радовала запахом акаций, удивляла разношерстной, по-детски веселой, разноплеменной публикой — от греков и армян до хохлов и кацапов, — очаровывала разлапистыми каштанами, пугала кривыми улочками, очаровывала широкими бульварами, дурманила проблесками сквозь зелень бирюзового моря.

Сонька и Михелина подставляли лица под теплый воздух, пугались на резких поворотах, вскрикивали при спусках вниз, смеялись, поддерживали друг друга.

Извозчик понимал настроение женщин, оглядывался, улыбался, крутил кнутом, подгоняя лошадей и распугивая всякую живность по дороге, вплоть до зазевавшихся прохожих.

— А если Михель выйдет от зубного писаным красавчиком? — со смехом прокричала Михелина.

— Значит, влюблюсь по-новой! — улыбнулась мать.

— А вдруг он найдет помоложе и получше?

— Помоложе найдет, а вот получше — вряд ли!

— Я тоже так думаю!

Михелина обняла Соньку, прижалась к ней, от нежности даже закрыла глаза. Затем вдруг отпустила ее, серьезно произнесла:

— Сонь… Я только что подумала про Таббу.

— Я все время о ней думаю, — ответила мать.

Вскоре пролетка завернула на Екатерининскую, подкатила к небольшому особняку, на котором висела вывеска: «НАШИ ЗУБЫ — ВАШЕ ЛИЦО», остановилась.

Михель, одетый в черный дорогой костюм, стоял под вывеской и светился вставными серебряными зубами, как начищенный турецкий казан. Рядом с ним находился высокий худой господин с пейсами, смотревший на прибывших с печальной и снисходительной усмешкой.

Он подвел Михеля к пролетке, показал на него рукой:

— Вы видите это лицо?

— Конечно, — улыбнулась Сонька.

— Что вы можете за него сказать?

— Красиво. С трудом узнала.

— Мадам, — печально произнес зубник, — я сейчас верну вам деньги за свою работу и пойду к себе домой, чтобы лечь и сразу умереть.

— Мы вас обидели? — воскликнула Михелина.

— Нет, вы не обидели, барышня… Вы Зяму убили.

— Почему, Зяма?

— Мадемуазель… Как вы можете видеть лицо этого господина, если оно таки полностью исчезло за сиянием его новых зубов? Теперь вам не нужно покупать зеркало, вы просто глянете папе в рот и увидите себя такой, какой в жизни еще не видали!

Женщины рассмеялись. Михелина соскочила с пролетки, растроганно обняла Зяму:

— Зяма, вы чудо!

— Мадемуазель, вы рискуете, — отстранил ее тот. — Если сейчас это увидит моя Циля, то считайте, жизнь ваша закончилась раньше, чем началась. И моя тоже.

Девушка подхватила Михеля под руку, потащила к пролетке. Уселись, махнули Зяме на прощание, и извозчик погнал лошадей дальше.

— Михель!.. — дочка восхищенно смотрела на отца. — Я просто не узнала тебя!

— Правда, хорошо? — улыбался он, еще не привыкнув ни к одежде, ни к новым зубам.

— Не то слово!.. Красивый, молодой, модный!

Страницы: «« « ... 3536373839404142 » ... »»