Сонька. Конец легенды Мережко Виктор
— Придется отложить. Вас ждут товарищи!
— Какие товарищи?.. Кроме тех, кого убили, я больше никого не знала.
— Убили далеко не всех. Остались те, кто желал бы с вами встретиться. Прошу в пролетку.
— Я стану кричать!.. И у вас возникнут проблемы.
— У вас возникнут проблемы не меньшие. Я просто пристрелю вас.
Мадам Гуральник нехотя уселась в пролетку. Ирина зашла с другой стороны, и извозчик тронул лошадей.
Квартира находилась на четвертом этаже довольно неухоженного доходного дома.
На звонок в дверь вышел немолодой господин, молча отступил назад, пропуская гостью и Ирину.
В дурно обставленной гостиной сидел второй мужчина, который при появлении дам приподнялся, слегка поклонился.
— Милости просим.
Ему не ответили. Ирина подвела мадам к одному из стульев, сама же осталась стоять.
Господин, встречавший их, также садиться не стал, ждал начала разговора.
— Я никого из господ не знаю, — сказала Гуральник Ирине.
— Это важно?
— Важно. Я должна знать, с кем надлежит беседовать.
— Вы имеете дело с членами партии, к которой имеете самое непосредственное отношение, — ответил второй мужчина.
Первый господин сделал несколько шагов, остановился напротив учительницы музыки.
— У нас к вам, мадам, несколько вопросов. Постарайтесь отвечать на них честно.
— Это допрос? — возмутилась та.
— Это процедура, которой подвергаются все члены партии. Поэтому первый вопрос: считаете ли вы себя членом партии эсеров?
— Да, я считаю себя членом партии эсеров.
— Следующий вопрос. Вы были свидетельницей расстрела наших товарищей на конспиративной квартире?
— В тот момент меня там не было.
— То есть вы не видели, кто стрелял?
— Я ответила.
— Мадемуазель Бессмертная могла быть тем человеком?
— Мне это неизвестно.
Ирина зашла за спину мадам Гуральник.
— Кто, по-вашему, мог сообщить полиции, что стреляла именно эта дама? — вступил в разговор сидевший на стуле человек.
— Я, господа, не служу в полиции!
— Полиции также стало известно, что мадемуазель Бессмертная вместе с бароном Красинским готовили покушение на генерал-губернатора города. Кто из членов партии мог, по-вашему, передать такую информацию?
Гуральник поднялась:
— Я не намерена отвечать на дурацкие вопросы!
Ее остановила Ирина:
— Сядьте, мадам, разговор еще не окончен.
— Но…
— Сядьте.
Мадам опустилась на стул, уставилась на сидящего перед нею человека.
— Последний вопрос, мадам, — неторопливо произнес он. — Являлись ли вы агентом полиции, будучи одновременно членом нашей партии? То есть были ли вы двойным агентом?
Женщина медленно, будто во сне, перевела взгляд с одного господина на другого, резко поднялась, бросилась к дверям.
Однако добежать не успела. Девушка нажала на курок револьвера, прозвучал негромкий выстрел, и мадам рухнула на пол.
— Теперь Бессмертная, — сказал сидевший. — Важно опередить полицию.
Прибывшего в Одессу Улюкая на вокзале встречало несколько господ. Были они, несмотря на жару, одеты в тройки, на голове у каждого котелок, в руках для пущего шика — трости.
Улюкай сдержанно и достойно поздоровался с каждым, и все дружной стайкой направились в сторону поджидающих шикарных экипажей.
Вор оглянулся, увидел нескольких господ с характерной выправкой филеров, бросил главному из встречающих:
— Хвост… Что ж вы так неаккуратно?
— Та зря беспокоитесь, — улыбнулся тот, продемонстрировав золотые зубы. — Наши люди. В Одессе ж все покупается. И эти шморгачи тоже не бриллиантовые, купили.
Столичного гостя определили в самую богатую карету, остальные разместились в экипажах поскромнее, и кавалькада неторопливо двинулась к центру города.
В одной карете с Улюкаем сидел главный из встречающих. Вор повернулся к нему:
— Как зовут?
— Сёма Головатый, — ответил тот.
— Ну и какие новости, Сёма?
— Большей частью хреновые. Хотя если пошарить мозгами, то вроде и все семь сорок.
— Можешь яснее?
— А куда яснее?.. За Соню и за ее дочурку все в ажуре — ни в одном из околотков их нема.
— А то, что в газетах пишут?
— Та вы поменьше читайте наши газеты — от них один понос. Наши люди обстучали все тюремные закутки — нигде Сони с дочкой нет. А вот чудака ихнего прихватили. Синежопые водят его по Дерибасовской, чтоб взять Золотую Ручку на живца.
— Ни Соню, ни дочку из воров никто не видел?
— Считайте, что я уже побывал в обмороке от такого вашего вопроса!.. Если б кому из воров прикатило счастья увидеть Сонечку живьем, то я бы рядом с вами не сидел, а держал ее золотые ручки в своих граблях и не сводил бы с нее сумасшедших глаз!
— Нужно увидеть Михеля.
— Михель — это тот самый двинутый чудак?
— Нужно понять, в каком цветнике он ходит.
— Разве я сказал нет?.. Завтра выйдем на Дерибасовскую, и вы собственными здесь глазами убедитесь, что вашему знакомому полиция уделяет самое исключительное внимание.
— Сегодня.
— Если вам так не терпится, уважаемый, пусть будет по-вашему. Девочки отменяются, будем работать.
Тетя Фира неторопливо поставила на стол поднос с чаем и местными сладостями — печеньем, булочками, сушеными фруктами, изюмом. С широкой улыбкой объяснила Соньке и Михелине:
— Кушать, дамочки, нужно не много, зато часто. Такой фигуре будет удивляться не только соседский недоумок Жорик, но даже все приезжие дамочки на Привозе. Приятного вам аппетиту. — Повернулась было уходить, но задержалась на пороге и с серьезным видом предупредила: — Вы все-таки задумайтесь, уважаемые, за паспорта. Иначе сюда явится наш придурок околоточный не завтра, а прямо уже…
— Хорошо, мадам Фира, задумаемся, — сухо пообещала Сонька.
— За что вам отдельное спасибо.
Воровка проводила хозяйку до самого коридора, после чего поплотнее закрыла дверь, подсела к Михелине. В глазах ее был испуг.
— Мам, ты чего? — спросила Миха.
— Нужно срочно драпать отсюда, — прошептала та.
— Куда?
— В другую гостиницу. Эта тварь нас заложит.
— Хозяйка?
— Она давно все поняла. Видишь, про околоточного намекнула.
— Сонь, я не видела тебя еще такой… Успокойся, никто нас не заложит.
— Она следит, — криво ухмыльнулась Сонька. — За каждым шагом шныркает… Нужно линять.
— Но без паспортов нас не примет ни одна гостиница.
— Значит, сегодня заберу паспорта!
— С ума сошла?.. Я не отпущу тебя!
— Но здесь оставаться нельзя! Я пойду за паспортами.
Сонька от такого заявления дочки даже отступила на шаг.
— Ты считаешь, я соглашусь на это?
— А ты считаешь, я стану спрашивать?
— Там полиция! Засада! Они не упустят такой возможности.
— Убегу!.. Разве я не дочка Соньки Золотой Ручки?
— Да, ты моя дочка, — криво усмехнулась воровка. — И если тебя схватит полиция, я не переживу.
— Отправимся вдвоем.
— А это совсем глупо. Поймают сразу двоих.
— Значит, что?
— Что?
Михелина усадила мать, сама опустилась на колени напротив, взяла ее ладони.
— Давай по порядку, Соня. Сколько мне лет?
— Ты для меня всегда была и будешь маленькой.
— Мам, я давно уже выросла. Я чуть сама не стала матерью. Поэтому позволь иногда мне поступать так, как мне хочется.
— Ладно, только иногда.
— Конечно иногда. Потому что я люблю тебя и всегда буду стараться быть похожей на тебя.
Михелина подъехала в закрытой пролетке к дому, где жил Яша Иловайский, не с прямого входа в подворотню, а сбоку. Перед тем как спуститься на мостовую, огляделась, ничего тревожного не заметила, махнула извозчику:
— Езжай!
— А может, я посижу? — оскалился тот. — Такую кралю можно до конца смерти ждать.
— Устанешь.
Девушка еще раз осмотрелась, поддернула платье и зашагала в сторону подворотни.
Извозчик смачно зацокал ей вслед, ударил по лошади и укатил.
Михелина вошла в просторный, как обычно завешанный простынями и прочим тряпьем двор, подняла голову, определяя квартиру Яши.
Краем глаза засекла нескольких женщин во дворе на стульчиках и табуретках, обратила внимание на парочку, милующуюся между собой и находящуюся невдалеке от прочих жильцов, направилась к ближней лестнице, и тут ее окликнула одна из сидевших женщин.
— Вы к кому, дамочка?.. Если к Яше, то он уже почти сорок лет как занятый!
— Зато я свободна! — засмеялась Миха.
Она поднялась по скрипучей лестнице на длинную веранду, прошла к одной из дверей, на которой была прибита железка с предупреждением: «ЕСЛИ ЯША ПОЦ, ТО ВИ ФРАЕР».
Михелина постучала в фанеру.
Дверь открылась почти сразу, в проеме появилась крайне удивленная физиономия самого Яши. Удивленная оттого, что он сразу узнал девушку.
Он затащил ее в комнату, возмущенно зашептал:
— Вы совсем съехали с ума, мамзель, или с вами это случается?
— Я не вовремя? — удивилась Миха.
— Ко мне вовремя, а к тем, кто пасет вас, совсем уже некстати, — Иловайский подвел ее к окну, показал на парочку во дворе. — Вы видите этих грызунов?.. Думаете, они целуются? Нет, они ждут, когда появитесь вы, чтобы закончить надоевшее им дело!
— Я за паспортами, — торопливым шепотом произнесла гостья.
— А я решил, что вы уже за бедным Яшей, который ждет подобную красотку всю свою жизнь, — он покопался в выдвижном ящике стола, нашел наконец нужных три документа, отдал девушке. — К вам и вашей мамочке имела серьезный интерес одна дама, которая усиленно называла себя родственницей. Вы на самом деле имеете таких профур в родственниках?
— В Одессе у нас нет родственников.
— Вы так считаете?
— Я знаю.
— Печальное заблуждение. Здесь, уважаемая мамзель, у вас половина города родственников. Просто одни об этом не знают, другие боятся признаться.
— Буду иметь в виду, — нервно засмеялась Миха.
— Имейте, только никому об этом не рассказывайте. Иначе от желающих взять у вас денег просто не будет отбоя. — Иловайский подвел ее к занавеске, закрывающей какой-то проем, объяснил: — Вы заходили в мой дом как обычная дамочка, а выходить будете как королевская особа — гордо и незаметно.
— И куда я выйду?
— В Одессе не говорят «куда» — иначе будет неприятность или вам, или тарантасу. Вы выйдете в то место, где немало людей, зато никто из них не будет обращать на вас свое внимание.
Михелина юркнула за занавеску. Яша поправил ее, подошел к окну, чтобы взглянуть на ситуацию, и увидел, как во двор вкатилась пролетка с пятью полицейскими, которые слетели на землю и немедленно бросились на второй этаж в сторону его комнаты.
— О, зохен вей! — закатил глаза к потолку Иловайский. — Зачем ты посылаешь мне не того, кого я жду, а совсем разных по одежде и половым признакам?!
Михелина тем временем открыла неприметную дверь и оказалась как раз в том месте, где ее высадила пролетка. Она привычно огляделась и направилась в сторону перекрестка, где кучковались в ожидании клиентов извозчики.
…Били Яшу палками по пяткам. Он лежал в обшарпанной комнате на длинной деревянной скамейке животом вниз, изо всех сил цеплялся ногтями за ее ножки, скрипел зубами, негромко стонал, не в состоянии вытереть кровавые пузыри, выступающие на его губах.
Рядом стоял «жених», наблюдавший за экзекуцией, ждал, когда здоровенный надсмотрщик закончит считать количество ударов.
— Десять, — произнес наконец тот, смахивая пот со лба.
— Уважаемый, — простонал Иловайский, — кажется, вы одного удара таки не досчитались.
«Жених» подошел к нему, подцепил пальцем подбородок.
— Снова повторяю вопрос, Яша… На чьи имена были выписаны паспорта воровок?
— Если б я все помнил, я бы не жил на Молдаванке, а давно женился бы на английской королеве и вы служили бы у меня садовником. Чтоб я мог вам не только щекотать по пяткам, но также срезать ногти на всех ногах!
«Жених» взглянул на надзирателя, кивнул.
— Пять палок.
— Теряете ресурс, уважаемый, — попытался улыбнуться Яша. — Бейте все десять, чтоб Яша уснул быстро и навсегда.
Камера, в которой находился банкир Крук, была выкрашена в белый цвет. Все остальное здесь было также белым — нары, постельное белье, вмонтированный в пол столик. Даже решетки на окнах и то были белыми. Три лампы, освещающие камеру, светили невыносимо ярко.
Когда полицмейстер Соболев в сопровождении конвоира явился в камеру, банкир сидел за столиком, бессмысленно уставившись красными глазами на довольно успешно склеенные фотографии Соньки и Михелины. Тут же стоял пузырек с клеем.
— Доброго здоровья, Юрий Петрович, — бодро поздоровался полицмейстер. — Как наше драгоценное?
Крук взглянул на него, не ответил, перевел глаза на фотографии.
— Ступай, — махнул Аркадий Алексеевич конвоиру и, когда тот исчез, шагнул к Круку поближе. Взял склеенные фотографии, поцокал языком. — Молодцом, Юрий Петрович… Прям как новенькие! Молодцом!
Банкир поднял руки, показал опухшие, с кровоподтеками пальцы.
— Что это? — спросил полицмейстер.
— Учили, как правильно клеить фотографии.
— Кто посмел? За что?
— За то, что плохо получалось.
— Ну, изуверы! — возмутился Соболев. — Им это с рук не сойдет! По морде определите, кто больше всего старался?
Крук посмотрел на него с тихой ненавистью и произнес:
— Я подам на вас в суд!
— И правильно поступите! — полицмейстер опустился на нары. — Какой же я начальник, ежели позволяю подчиненным так издеваться над живым человеком?! Судить меня нужно и гнать взашей с должности!
Затем поинтересовался:
— Свет не шибко мешает?
— Распорядитесь выключить. Иначе тронусь умом.
— Ну, варвары! — снова возмутился Аркадий Алексеевич. Подошел к двери, крикнул: — Погасите свет, идолы!.. И больше не включать!
Свет почти мгновенно погас, в камере стало непривычно сумрачно, почти темно.
— Ничего не вижу, — сказал Крук.
— Обвыкнетесь, это с непривычки, — успокоил полицмейстер и снова сел на нары. — Хорошая новость для вас, Юрий Петрович.
— Предоставите свидание с мадемуазель?
— Этого пока не будет. Зато мы освобождаем вас.
— А что с мадемуазель?
— Вы даже не обрадовались?
— Меня интересует мадемуазель.
— С нею проводятся следственные действия. Вы же свободны и можете поступать сообразно вашим желаниям, вплоть до подачи на меня в суд.
— За этим не заржавеет.
— Опять же ваше право. Но перед этим я намерен устроить вам свидание с неким господином, после чего ваше отношение к даме сердца, возможно, несколько подкорректируется.
Андрей находился в одной из комнат свиданий управления, когда сюда вошел Крук, а следом за ним переступил порог следователь Конюшев.
Князь поднялся, удивленно посмотрел на вошедших.
— Здравствуйте, князь, — поздоровался Сергей Иванович и представился: — Следователь Конюшев.
— По-моему, мы как-то встречались, — вспомнил тот.
— Да, я однажды имел удовольствие общаться с вами и вашей кузиной, — ответил следователь. — Надеюсь, у вас остались также самые приятные воспоминания?
— Приятнее некуда… Вы теперь служите в Одессе?
— Я служу везде, куда зовет меня долг и честь. — Конюшев повернулся к Юрию Петровичу, показал на Андрея. — Князь Ямской. В вашем распоряжении полчаса. Думаю, вам будет о чем и о ком побеседовать!
И покинул комнату.
Банкир и князь остались друг против друга, первый смотрел подозрительно, второй — в ожидании.
— Что у вас с руками, сударь? — чтобы начать разговор, нарушил молчание князь.
— Мелочь… Местные умельцы обучали работе с фотографиями, — несколько раздраженно отмахнулся тот и в свою очередь спросил: — Мне сказали, вы знакомы с мадемуазель Ангелиной?
— С мадемуазель Ангелиной? — удивился князь. — Не понимаю, о ком речь.
— Она каторжанка… с матерью бежала с Сахалина, и я встретил их на пароходе.
— Может, вы имеете в виду мадемуазель Михелину?
— Ее мать… знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка.
— Все верно. Но имя девушки вовсе не Ангелина. Зовут ее Михелина.
— Мне она представилась Ангелиной, — пожал плечами банкир и, оценив состояние князя, предложил: — Предлагаю присесть. Вам трудно стоять.
— Благодарю.
Оба уселись друг против друга. Крук натянуто улыбнулся:
— И что же вас привело в Одессу?
— Почему я должен перед вами отчитываться?
— Вас что-то связывало с мадемуазель Ангелиной… или как там ее… с Михелиной?
— Я приехал сюда исключительно из собственных интересов, и если вы намерены и в дальнейшем пытать меня идиотскими вопросами, считайте, что аудиенция окончена!
Андрей поднялся, Крук перегородил ему дорогу.
— Мадемуазель меня обманула… Я должен найти ее! Найти, чтобы понять, чтобы объясниться, чтобы расставить все точки над «і»!.. Я влюбился в эту девицу!.. И с тех пор не нахожу себе успокоения!
— Я тоже уже много лет не нахожу себе успокоения! — вздохнул собеседник.
— Что вы сказали? — опешил банкир.
— Я не могу жить без мадемуазель!.. Поэтому приехал сюда, к черту на рога, чтобы найти ее и больше никогда с ней не расставаться!
Крук какое-то время ошарашенно смотрел на князя, затем вдруг медленно опустился на корточки, зашелся смехом.
Ямской смотрел на него с гневом.
— Что вы ржете? Что вы видите в этом смешного?
Банкир вдруг стал серьезным, с ерничаньем поинтересовался:
— Согласитесь, что душевные муки страшнее телесных. Нарыв разрезал ножом, залил йодом или другой дрянью, и все как на собаке! А от душевных терзаний — либо в дурку, либо веревку на шею! — И тут же перешел на свистящий шепот: — Здесь нельзя. Здесь все слышно. Необходимо выйти и поговорить. А нам есть о чем поговорить. Все, больше ни слова! Прошу вас!