Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— Бежать?.. Бежать — нереально. Некуда бежать. Да и я не позволю… Остается ждать.

— Ждать пожизненной?

— Пожизненную вряд ли дадут, я разузнал. А вот годков семь-десять вкатят, это уж к соседке не ходи.

— Просьба, Илья Михайлович.

— Слушаю.

— Ждать трое суток суда — тяжело. Поэтому велите привезти из Александровска ящик водки.

— Ящик?.. Так ведь этого может хватить, чтоб и на суд явиться пьяным, сударь!

— Может, это и правильно… Не откажите, господин подпоручик.

— Хорошо, не откажу. — Буйнов дошел до двери, остановился. — Да… Все забываю рассказать о вашем папеньке. Мы ведь вместе прошли почти всю кавказскую кампанию. Он — полковник, я в таком же чине, как и ныне. Уважал я его, почитал… А однажды чечен пошел на вашего папеньку. Пришлось встать на пути абрека и пырнуть его в ответ. А заодно еще пятерых вместе с ним. За что получил Георгия и вечную сердечную благодарность Глеба Павловича. — Приподнял фуражку, поклонился. — Желаю здравствовать и молиться. Господь, Никита Глебович, непременно поможет. — Зачем-то потоптался на половике и захлопнул дверь.

Гончаров подошел к окну: начальник, обходя пересохшие лужи, шагал в сторону поселковой площади.

Поручик вернулся к двери, позвал:

— Иван!

Тот немедленно откликнулся:

— Слушаю, ваше благородие!

— Ступай сюда.

Конвоир, грохоча сапогами, переступил порог, входить в комнату не стал.

— Слушаю.

— Помнишь самоедов, которые привозили мне мясо и рыбу?

— А как не помнить, ваше благородие?.. Рыба и мясо были наивкуснейшие. Зря сами не пожелали.

— Когда они опять будут?

— Вроде бы завтра.

— Сходи в поселок, уточни. — Гончаров взял со стола бумажник, вынул оттуда три рубля. — Это за услугу.

— Так я бы и даром сбегал, ваше благородие!

— Держи. И пусть, как только появятся, сразу ко мне.

— Так ведь вы ихний товар не уважаете!

— Раз хвалишь, значит, тоже попробую, — поручик толкнул солдата к выходу. — Только никому не звони о моей просьбе. Как бы народ насмешничать не стал, что с самоедами связался.

— Буду немым, как здешние болота. А если булькну, то только для себя, ваше благородие. — Пятясь, Иван дошел до порога, еще раз поклонился и, не веря своему счастью, деликатно прикрыл дверь.

Мирон Яковлевич внимательно выслушал мадам Гуральник, сложил ладони лодочкой, задумчиво похлопал ими.

— Говорите, одета была в мужской костюм?

— Сказала ведь, что не сразу узнала!.. Решила, какой-нибудь молодой господин к княжне! — с привычным раздражением ответила мадам.

— Сколько по времени она беседовала с княжной?

— Я час просидела в пролетке, однако артистка из дома так и не вышла.

— У дома Брянской дежурит агент.

— Заметила. Тетка с пирогами!

— Она тоже не видела, как ушла Бессмертная.

— Не думаю, что княжна могла оставить ее у себя.

— Тогда куда она подевалась?

— Это уже по вашей части, Мирон Яковлевич! — ехидно усмехнулась мадам. — Я сделала все, что от меня требовалось!

— Благодарю, — сыщик проводил ее до двери. — Придется нанести визит мадемуазель Брянской.

…Гаврила Емельянович был крайне удивлен появлением в своем кабинете барона Красинского. Вышел из-за стола, двинулся навстречу бледному, совершенно потерянному визитеру.

— Барон, душка… Что с вами? На вас лица нет, — взял под руку, повел к креслу. — Проходите, дорогой, присаживайтесь, — склонился к его лицу. — Чаю или кофею?

— Водки, если возможно, — слабо улыбнулся тот. — Если не возражаете.

— Как я могу возражать, любезный Александр Петрович?.. Сам с радостью и трепетом выпью вместе с вами. — Директор взял бутылку водки из буфета, налил в рюмки, взял свою. — Даже не представляете, какое наслаждение видеть вас. Меня ведь, старого и уже никому не нужного, почти все забыли. Театр забыли, меня забыли — беда… Времена, барон, времена…

Чокнулись, выпили.

— Вы мне нужны, Гаврила Емельянович.

— Лестно слышать. Изложите немедленно, или же еще по одной?

— Еще по одной.

Филимонов налил, снова выпили.

— Слушаю вас, — произнес он, усаживаясь напротив.

Барон помолчал, глядя куда-то в сторону и вверх, вдруг глаза его стали наполняться слезами.

— Беда, Гаврила Емельянович… — произнес деревянными губами.

— Ну что вы, дорогой… что с вами? Не надо плакать. Посчитайте до десяти и успокойтесь. — Филимонов взял салфетку, совсем как ребенку вытер барону мокрые глаза. — Считайте… Раз, два, три… Ну?..

Тот покрутил головой, громко высморкался в салфетку.

— Я скоро погибну, Гаврила Емельянович.

— Что вы такое говорите, барон? — перекрестил его директор. — Я мог бы понять какую-нибудь сумасшедшую артистку, но не вас, Александр Петрович! Что с вами?

— Погибну, — повторил тот, уронив голову. — А скорее всего убьют.

— Кто же на такое решится?.. Вас — барона! Господина, известного всему Петербургу!

Красинский снова высморкался.

— Помните, я однажды приходил к вам с некоей мадемуазель?

— Разумеется, помню.

— Вам известно, кто она?

— И кто же?

— Скажу, не поверите… Это бывшая прима вашего театра… мадемуазель Бессмертная.

Директор картинно поднес ладонь к губам.

— Что вы говорите?.. Не может быть!

— Да, Гаврила Емельянович, это чистейшей пробы правда. Госпожа Бессмертная.

— Ай-яй-яй, — закачал тот головой. — Так вот в чем дело?.. А я думаю, куда она исчезла после той встречи?

— Куда исчезла? — переспросил барон. — Вот об этом я как раз и хочу вам поведать. Вам ведь известны нынешние настроения в обществе?

— Ужасные!.. Молюсь денно и нощно, чтобы миновала нас беда сия.

— Вот как раз эта беда меня и не миновала. И меня, и мадемуазель Бессмертную.

— Вы путаете меня, Александр Петрович!

— Говорю истинно. Мы с бывшей вашей примой попали в западню. Теперь не знаем, как оттуда выскочить.

— Западня — это что?

— Эсеры… Революционеры!

— Батюшки праведные, — теперь Филимонов приложил ладони к губам уже без картинности. — Как же вас угораздило?

— Сам не понимаю. Возможно даже, под влиянием госпожи Бессмертной.

— Хотите сказать, она вас сагитировала?!

— Именно так. Она ведь после театра стала совсем одержимой. Одержимой справедливостью, свободой, даже местью обществу, которое ее отторгло.

— Да, да, да… Я это заметил. Она крайне изменилась. А что же вы, любезный, так легко поддались подобной заразе?

— Был влюблен в нее. Любые слова из ее уст казались мне вершиной искренности и чистоты. А потом мы ведь легко поддаемся влиянию. Вот и шарахнуло.

— Истинно так. Нас легко склонить. Сегодня в одну сторону, завтра в другую. И самое ужасное, Александр Петрович, мы каждый раз искренне верим и каемся. Верим и каемся… А в итоге получается, что предаем. И ту сторону, и другую.

— Я меньше всего желаю предательства, — приложил руки к груди барон. — Я желаю спасти себя и мадемуазель… Вернее не спасти, а предупредить общество об опасности. Вот в чем мое главное желание!

— Все мы желаем обществу одного и того же, — согласился Гаврила Емельянович. — Разве что каждый из своей скворечни. А скворечни смотрят чаще всего в разные стороны. — Налил в рюмки, чокнулся с гостем. — В чем ваша просьба ко мне?

— Вы, насколько мне известно, имеете разные контакты, в том числе и с полицейскими чинами. Не зная, как на них выйти, прошу помощи.

Директор задумался, затем рывком опорожнил рюмку, уставился на гостя.

— Есть у меня один господин… Следователь! Редкая сволочь, но если говорить по профессии, лучше не найти.

— Кто таков?

— Некто Гришин Егор Никитич. На днях мы так дошутились, что я едва не лишился жизни от его рук.

— Подскажете, как на него выйти?

— Разумеется. Но о нашем разговоре ему ни слова. Может неверно понять и от скверного характера поступить как раз наоборот. — Филимонов поднялся, покопался в ящике стола, нашел визитную карту Гришина, протянул барону. — Милости прошу, — на секунду задумался, вдруг поинтересовался: — А вы не подскажете, как разыскать мадемуазель Бессмертную?

— Увы. Мадемуазель съехала с прежней квартиры, а о новом жилье может знать лишь граф Константин Кудеяров. Хотя он утверждает, что не ведает, где она. Полагаю, врет.

— Я так же полагаю. Двулик, бестия. Но будем думать.

После ухода барона Гаврила Емельянович постоял в некотором раздумье, взял колокольчик, позвонил.

— Изюмова ко мне! — распорядился, заглянувшей в дверь секретарше. — Немедленно!

Он не успел еще поставить водку на место в буфет и сесть за стол, как в дверях возник Николай.

— Слушаюсь, Гаврила Емельянович.

— Две задачи! — показал тот на пальцах. — Первая — проследить за графом Константином Кудеяровым и узнать, где он бывает, с кем встречается…

— Вторая-с?

— Вторая… Вторая — определить, какой из узнанных адресов принадлежит госпоже Бессмертной. А еще лучше — увидеть их вместе.

— Их — это?..

Мадемуазель и графа, болван!

— Слушаюсь, Гаврила Емельянович. — Изюмов поклонился и спиной стал отступать к выходу.

Пролетка с мадам Гуральник остановилась напротив входа в магазин конспиративного дома. Учительница музыки торопливо покинула ее, вошла в торговое помещение, в сопровождении хозяина магазина поднялась на второй этаж.

Губский в комнате был один. При виде мадам перестал писать, вопросительно посмотрел на нее:

— Я вас не ждал.

— Я по важному делу, Ефим Львович, — ответила Гуральник. — Обозначилась госпожа Бессмертная.

— Вы ее видели?

— Мельком, когда она входила в дом княжны.

— Княжна ее пригласила?

— Не думаю. Тем более что артистка выглядела весьма экстравагантно. Она была в мужском костюме.

Ефим Львович откинулся на спинку стула.

— Как она отреагировала на вас?

— Очень мило, даже не смутилась, — мадам потянулась к пачке папирос. — Позвольте?

Губский кивнул, женщина закурила, неловко улыбнулась:

— До сих пор трясет.

— С чего бы это? — посмотрел на нее с удивлением Губский.

— Торопилась… А потом, женщина явно что-то затевает, иначе зачем такой маскарад?

— Действительно, зачем? — Ефим Львович тоже закурил. — Лишь бы полиция не опередила нас. Уж там ее определенно расколют.

— Будем надеяться, — ответила мадам и загасила окурок в пепельнице.

Изюмов нашел Илью Глазкова именно на той скамейке, на которой имел с ним беседу некоторое время тому назад. Илья скучно жевал какой-то пирожок, запивая его квасом из бутылки. При появлении бывшего артиста отложил еду, привстал.

Тот жестом велел ему сесть, сам примостился рядом.

— Дела-с, господин хороший. Дела-с… — огляделся и сообщил: — Похоже, тучи над головой мадемуазель сгущаются быстрее, чем я предполагал.

— По какой причине?

Николай снова огляделся:

— Едва ли не по политической. Однозначно сказать не могу, однако носом чую. Гаврила Емельянович просто так не бледнеет и всегда имеет выдержанный вид. Сегодня же будто динамит под него подложили. Добычу почуял, пес окаянный.

Глазков снова попытался встать.

— Чем я могу помочь госпоже? Прикажите, и я исполню.

Изюмов усадил его на место.

— Можете, — вынул из кармана копеечную мелочь, высыпал в ладонь прапорщику. — Возьмите извозчика и поезжайте на Миллионную к графскому дому Кудеяровых. Спросите графа Константина и передайте ему вот эту записку, — бывший артист вынул из кармана сложенный листок. — Непременно только графу Константину.

— А кто же меня в таком виде к графу пустит?

— А вы уж, милый, постарайтесь. Придумайте чего-нибудь, сочините. На скамейке проще лежать да жевать, нежели полезное дело делать.

— Что сказать? — взволнованно перебил его Глазков.

— Передайте: от некоего господина. Граф не дурак, сам все поймет.

— Отправляться следует немедленно?

— Именно так. Немедленно-с… Терять время никак невозможно. — Изюмов встал, с серьезным видом зачем-то перекрестил Глазкова. — С богом.

Глава десятая

Мытарства

Привратник дома Кудеяровых при появлении возле ворот потрепанного господина на костылях крайне изумился, после чего махнул рукой:

— Пошел геть, рвань!.. Нечего тут ошиваться да смущать порядочный народ.

Филер, прогуливавшийся поодаль с газеткой, бросил взгляд на нищего, значения не придал, стал гулять дальше.

Илья прилип к решетке ворот, попросил:

— Подойди, добрый человек.

— Сгинь, сказано! А то вмиг городового кликну!

— У меня к господину графу дело.

— Какое еще дело? — привратник подошел поближе.

— Письмо.

— От кого?

— Не ведаю. Просто велели передать.

— Кто велел?

— Не могу сказать.

— Не можешь, так и ступай отсюдова!

Глазков потоптался на месте, не зная, что предпринять, и тут со двора вышел дворецкий, направился к калитке.

— Зачем обижаешь несчастного, дурак? — прикрикнул он на привратника. Поманил Илью, через решетку подал копейку. — Купи себе еду, милок.

— У меня письмо к графу, — произнес тот. — К графу Константину.

— А ты откель графа знаешь, милок?

— Не знаю, ваша милость. Но письмо передать велели.

— Давай-ка его сюда, я передам.

— Не положено. Могу лишь ему лично в руки.

Дворецкий потоптался в нерешительности.

— От кого письмо?

Глазков быстро огляделся, прошептал:

— Из театра.

— Из театра?.. Так какой же там может быть секрет?

— От барышни. Зазнобы графа.

— А ты что ж, в театр даже вхож?

— Товарищ мой… швейцаром там служит. Через них письмо и передали.

— Открой, — велел дворецкий привратнику и, когда тот открыл калитку, кивнул визитеру: — Проходи, милок.

Они вдвоем пересекли двор, дворецкий показал Глазкову на скамейку, сам направился в дом.

Илья присел на краешек скамьи, вертел головой по сторонам, наблюдая большое пространство двора, пока не увидел, что к нему направляется сам граф Константин.

Глазков сразу признал его, приподнялся, снял фуражку с головы.

— Здравия желаю, ваше благородие.

— Здравствуй, — кивнул тот и крайне сухо спросил: — Что за письмо? От кого?

— Прочитаете, ваше благородие, сами поймете.

Константин развернул листок, пробежал глазами написанное:

«ГАВРИЛА ЕМЕЛЬЯНОВИЧ НАСТОЯТЕЛЬНО ТРЕБУЕТ СЛЕЖКИ ЗА ВАМИ И ЗА МАДЕМУАЗЕЛЬ БЕССМЕРТНОЙ. БУДЬТЕ КРАЙНЕ ОСМОТРИТЕЛЬНЫ».

Сел на скамейку, недоверчиво посмотрел на визитера:

— Кто прислал?

— Господин швейцар из театра.

— И что я должен делать?

— Полагаю, предупредить мадемуазель об опасности.

— Она предупреждена. Многократно! — граф внимательно посмотрел на прапорщика. — Что-то лицо ваше мне весьма знакомо.

Илья улыбнулся:

— Я вас видел неоднократно, граф. К примеру, на благотворительном вечере в госпитале. Мне мадемуазель тогда вручила образ Богоматери. Он до сих пор со мной, — полез под сорочку, показал образ на цепочке. — Вспомнили?

— Похоже, что да.

— Затем я служил в Крестах и помог матери мадемуазель… госпоже Соньке… бежать.

— Ах, так это о вас писали, что вы едва не сгорели заживо?

— Обо мне.

— И как же вам удалось выжить?

— Возможно, помог образ, который подарила мадемуазель. Видите, даже со ссылки досрочно освободили.

Константин помолчал, прикидывая что-то, удовлетворенно хмыкнул:

— Очень хорошо, что вы объявились, сударь. Я дам адрес госпожи Бессмертной, покажете ей эту записку, а от меня передадите, чтобы учла, что в записке написано. — Граф вынул из портмоне пять рублей, сунул визитеру. — На извозчика.

Высадка с парохода была назначена далеко за полночь.

Тройка каторжан, держа котомки в руках, в сопровождении старшего помощника Ильичева прошла по длинному и узкому коридору нижнего трюмного отделения, по обеим сторонам которого грохотали машины, насосы, шестерни, поднялась по трапу на небольшую площадку почти у самой кормы. Здесь беглецы увидели три мужские фигуры, одна из которых двинулась в их сторону.

Это был капитан судна Валерий Петрович.

Он небрежно козырнул, громко, чтобы перекричать шум, сообщил Михелю:

— Людей на весла не дам! Сами будете добираться.

Тот понятливо кивнул, напряг голос:

— Сколько до берега?

— Пять миль!

— По времени сколько добираться?

Страницы: «« « ... 3132333435363738 » ... »»