Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— Для вас. Для меня естественно, — она нежно посмотрела на него. — Я не могла не увидеть вас.

— Благодарю.

— Вы решились все-таки на поездку?

— С кузиной.

— Вы едете с кузиной?

— Да, мадемуазель, — с вызовом ответила княжна. — Я не могла оставить князя.

— Я должен помочь Михелине, — объяснил Андрей.

— А что с ней?

— Вы разве не знаете?.. Она задержана вместе с матерью в Одессе. Об этом пишут все газеты.

— Я не знала. Не читала… — Табба растерянно оглянулась. — Я готова поехать с вами.

— Думаю, следующим поездом, — усмехнулась Анастасия.

Дежурный по перрону ударил в колокол, на перроне стали спешно прощаться. Двое филеров, наблюдавшие за семьей Ямских, ненавязчиво придвинулись поближе.

Андрей и Табба отошли в сторонку, стояли друг против друга.

— Я люблю вас, — тихо произнесла актриса.

— Благодарю, — князь поцеловал ей руку.

К ним подошла Анастасия:

— Пора прощаться.

— Мне надо уйти от филеров, — произнесла Табба.

— Это ваши проблемы, — фыркнула княжна.

— Помогите же мне!

— Каким образом? — нахмурился князь.

Бывшая прима просительно взглянула на Андрея.

— Позвольте войти вместе с вами в вагон?

— Но у вас нет билета! — возмутилась Анастасия.

— Я только войду и тут же выйду. С другой стороны.

Князь взглянул на Анастасию, та пожала плечами.

— Обещайте, что тут же покинете вагон! — попросил он.

— Обещаю.

Под удивленными взглядами стариков Ямских и настороженными — шпиков Бессмертная вошла в вагон и быстро скрылась в проходе.

Паровоз дал предупредительный гудок, мать стала плакать и целовать сына, Анастасию.

Табба тем временем миновала коридор, вошла в противоположный тамбур, подергала ручку двери. Дверь неожиданно подалась, девушка поставила ногу на ступеньку, спрыгнула на землю и зашагала по рельсам и шпалам в сторону вокзальных построек.

Мимо проплывали вагоны состава, отправляющегося в Одессу.

…Бессмертная забралась в пролетку, ткнула извозчика в спину:

— Пошел!

Глазков взглянул на нее, подал несколько газет.

— Что это? — не сразу поняла она.

— О вашей сестре и матери.

Табба развернула одну газету, вторую. Заголовки кричали:

«В ОДЕССЕ ЗАДЕРЖАНА ЗНАМЕНИТАЯ ВОРОВКА СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА, А ТАКЖЕ ЕЕ СОЖИТЕЛЬ И ДОЧКА».

«ГДЕ БУДУТ СУДИТЬ СОНЬКУ, ЕЕ ДОЧЬ И МУЖА — В ОДЕССЕ ИЛИ В СТОЛИЦЕ?»

«СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА ПРИБЫЛА В ОДЕССУ ПАРОХОДОМ».

— Я буду мстить! — тихо произнесла бывшая прима.

— Кому? — удивленно спросил Илья.

— Всем.

…По приезде на квартиру Глазкова Табба нашла в сумочке визитную карту Улюкая и сняла трубку.

Вечером барон Красинский, собственноручно управляя автомобилем, катил в направлении своего дома и находился от него уже в нескольких кварталах, когда на пустынном перекрестке ему наперерез вынеслась пролетка, едва не врезавшись в машину.

Барон успел затормозить, возмущенно заорал:

— Какого черта?

В тот же момент из пролетки выскочила Ирина, в несколько прыжков достигла машины Красинского и разрядила в него револьвер.

Редкие прохожие услышали треск выстрелов, удивленно повернули головы, но увидели лишь замерший автомобиль с поникшим в нем господином.

Конвоир открыл железную дверь камеры и впустил сюда Петра Кудеярова. Тот переступил порог, какое-то время молча смотрел на удивленного брата, с размаху швырнул в него несколько газет.

— Доигрался, сволочь?

Константин собрал газеты, нервно просмотрел одну за другой.

Заголовки кричали:

«ГРАФ КОНСТАНТИН КУДЕЯРОВ УЧАСТВОВАЛ В ПОДГОТОВКЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА!»

«БЫЛ ЛИ ПРИЧАСТЕН ГРАФ КУДЕЯРОВ К РАССТРЕЛУ ЭСЕРОВ?»

И дальше:

«БАРОН КРАСИНСКИЙ РАССТРЕЛЯН В УПОР НЕИЗВЕСТНОЙ».

«БАРОН КРАСИНСКИЙ: МЕСТЬ ЭСЕРОВ ИЛИ РЕВАНШ?»

Кудеяров-младший поднял растерянные глаза на брата:

— Неужели это правда?

— Что?

— Барон расстрелян.

Петр шагнул поближе в камеру.

— А тебя не волнует, что пишут о тебе?

— Но я живой, а его убили!

— Пока живой!.. Пока сидишь здесь! А выйдешь, и следующим будешь ты! Так же продырявят голову, и так же об этом будут орать газеты!

Константин вновь бросил взгляд на заголовки, тихо спросил:

— А что делать, брат?

— Брат?.. Теперь я снова для тебя брат?

— Ты всегда был для меня братом.

— Подлец!.. Подлец и подонок! Когда я тебя просил, когда умолял, когда стоял на коленях, что ты говорил мне в ответ? Ты нагло плевал мне в лицо, измывался над всем святым и чистым! А теперь «брат»?.. Нет больше у меня брата! Есть сволочь, предавшая честь фамилии. Есть негодяй, растоптавший память родителей!

Лицо Константина покрыла испарина.

— Ты с этим ко мне пришел?

— Да, с этим! Но не только! Я пришел, чтобы расправиться с тобой! Убить тебя!.. Здесь, сейчас, из этого оружия! Я принес его! — Петр вытащил из внутреннего кармана пиджака револьвер. — Я сделаю это, и моя рука не дрогнет. Пусть лучше смерть, чем позор и презрение!

Константин какое-то время не мог произнести ни слова, лишь беззвучно открывал рот и закрывал его, затем все-таки произнес:

— Я согласен. Стреляй…

Петр держал оружие на вытянутой руке, палец на курке дрожал. Неожиданно он выронил револьвер, обхватил голову, опустился на колени, разрыдался громко, истерично.

— Боже, за что ты проклял меня?.. За что наказываешь так тяжело и жестоко?.. Боже, помоги мне!

Константин приблизился к нему, тоже опустился рядом, обнял.

Они оба плакали, совсем по-детски, беспомощно, жалко.

Наконец успокоились, Константин вытер пальцами мокрые глаза старшего брата, произнес с грустной усмешкой:

— Если хочешь, пристрели.

— Дурак ты, братец.

— Тогда прости меня.

— Ты тоже прости.

Помогая друг другу, они поднялись, уселись на нары.

— Надо выкарабкиваться, — произнес Петр.

— Каким образом?

— Пока не представляю. Сначала надо успокоиться.

— Может, денег дать?

— Кому?

— Какому-нибудь следователю или… судебному приставу.

Петр безнадежно махнул рукой:

— Не возьмут. Испугаются… Был бы кто другой, взяли.

— Может, покаяться?.. Признаться?

— Ты разве не признался?

— Признался.

— Вот видишь… Значит, скоро выпустят.

— Попроси, чтобы меня пока не выпускали отсюда, — взмолился Константин. — Иначе и правда пристрелят.

— Я обращусь к князю Икрамову.

— Икрамову?

— Да, Икрамову. Он ведь возглавляет сыскной отдел департамента.

— Знаю… У него когда-то был роман с Таббой Бессмертной.

— Серьезно?.. Не слышал. Кстати, ее также должны арестовать.

— Как бы не пристрелили до этого.

— Все возможно, — Петр повернулся к брату. — Думаешь, кто убил барона?.. Полиция?

— Скорее эсеры. Из опасения, что выдаст информацию.

— Информацию о чем?

— Его вместе с Таббой готовили к покушению на генерал-губернатора.

— Они должны были убить генерал-губернатора?!

— Должны были… Но вот теперь вряд ли получится. Барона убили, Бессмертная в розыске.

— Ну и слава Богу, — перекрестился старший Кудеяров. — А то ведь такая беда могла случиться.

Ночь перешагнула за вторую половину, в тайге было тепло, душно, сыро. Поручик пристроился на мягком холмике из мха и после длинного перехода спал крепко, почти бессознательно.

И вдруг проснулся оттого, что почти рядом послышалось хриплое, захлебывающееся негромкое рычание.

Он резко сел, огляделся.

Со стороны небольшой прогалины на него смотрели несколько пар горящих глаз. Волки…

Никита вцепился пальцами в мох, нашел какую-то палку, поднял ее над головой.

— Не сметь! — крикнул сипло, почти неслышно. — Пошли!

Рычание усилилось — теперь обозначили себя уже несколько волков, и два передних двинулись в сторону жертвы.

— Назад! — закричал Гончаров, поднимаясь и размахивая палкой. — Назад, сказал!.. Вон, твари!

К двум передним волкам присоединились остальные, к пятящемуся человеку медленно надвигалась целая стая.

— Вон!.. Вон, сволочи!.. Не сметь! — Никита схватил еще одну палку, запустил ее в сторону волков. — Назад!

Те не только не остановились, но даже ускорили мягкий неслышный шаг.

Огоньки глаз, рычание, отблеск белых зубов.

И поручик побежал.

Бежал не разбирая дороги, цепляясь за ветки и натыкаясь на деревья, падая и вновь поднимаясь.

Закричал громко, бессмысленно:

— Люди, помогите!

Волки настигали. Они уже были совсем за спиной, их дыхание было страшным.

— Помогите!

Вот впереди показалось какое-то поле, за ним, кажется, огоньки, и там должны быть, наверное, люди.

— Помогите!

Звери не дали Гончарову докричать. Навалились мгновенно, мощно, беспощадно. Он пытался отбиться, но его уже терзали разъяренные пасти, разбрасывая по сторонам куски одежды, кромсая тело…

Посреди ночи Михелина вдруг отчаянно закричала, вскинулась на постели, смотрела перед собой расширенными, испуганными глазами.

Сонька испуганно поднялась с кровати, быстро подошла к ней.

— Миха, что с тобой?.. Что с тобой, доченька? Приснилось что-то?

Та постепенно успокоилась и, все еще не до конца придя в себя, перевела взгляд на мать.

— Его больше нет.

— Кого?

— Никиты… С ним случилось страшное.

— Это сон, доченька… Всего лишь сон. Успокойся.

— Мамочка, я больше не увижу его!

Михелина обхватила Соньку за плечи, всем телом прижалась к ней и забилась в отчаянном беззвучном плаче…

Утром, когда Сонька и Михелина пили кофе, к ним в номер наведалась хозяйка гостиницы, тетя Фира. Без разрешения войти она бесцеремонно распахнула дверь, села на свободный стул, расставив толстые ноги в спущенных чулках, бросила на стул несколько газет.

— Вы еще не читали, чего пишут в наших придурковатых газетах?.. Эти адиёты пишут, что в нашем городе находится Сонька Золотая Ручка и что ее уже поймали! Причем даже не одну, а с ее хахалем и якобы совсем еще молоденькой дочкой! И даже с фотографиями!

Сонька и Михелина взяли по газете.

«В ОДЕССЕ ЗАДЕРЖАНА ЗНАМЕНИТАЯ ВОРОВКА СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА, А ТАКЖЕ ЕЕ СОЖИТЕЛЬ И ДОЧКА!».

«СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА ПРИБЫЛА В ОДЕССУ ПАРОХОДОМ».

— Нет, вы слышали за эту глупость?! — продолжала возмущаться тетя Фира. — Если б Сонечка приехала пароходом, ее б встречал весь город!.. И не только Одесса, но также Кишинев и даже Мариуполь!

— А что в городе говорят? — спросила Сонька.

— Так только за это и говорят! Никто в это не верит, потому что Соньку никто не видел, зато все читают газеты и сразу становятся грамотными!

— А может, и на самом деле они здесь, только еще не поймали.

— Ой, мадам, только не делайте мне заворот кишок! Вы говорите такие глупости, что мне прямо-таки трудно усидеть на этом стуле! Я еще раз вам говорю — если бы Соня и ее дочурка вынырнули в Одессе, то тут бы стоял такой праздник, что полиция сразу разбежалась бы, а я была б там главной принцессой! — Фира тяжело поднялась, направилась к выходу. Уже с порога предупредила: — Вы, дамочки, не забывайте за паспорта!.. А то полиция после этих глупостей начнет такой шмон по гостиницам, что даже вас примут за Соньку и ее малявку! — лукаво взглянула на женщин. — А газеты выкиньте, бо в них не очень удачные фотографии!

Дверь с треском закрылась. Михелина вопросительно посмотрела на мать:

— Думаешь, она догадалась?

— Если сейчас полиция не явится, значит, не догадалась.

— Что будем делать?

— Пока что меньше высовываться на улицу.

— А как поступим с паспортами?

— Это проблема, будем думать. Как бы там уже не висел полицейский хвост.

Михель, как обычно, сидел посередине комнаты допросов, безразлично смотрел на расположившихся напротив Конюшева и Фадеева.

За отдельным столиком трудился писарь, готовый все фиксировать при помощи пишущей машинки.

— Как себя чувствуете, господин Блювштейн? — спросил Конюшев.

— Хорошо, — спокойно ответил тот и улыбнулся.

— Чего вам больше всего сейчас хочется?

— Не знаю.

— Видеть кого-нибудь желаете?

— Желаю.

— Кого?

— Жену и дочку.

— Твоя жена — Софья Блювштейн? Она же Сонька Золотая Ручка? — вскочил Конюшев, переходя на «ты».

— Да.

— Дочка?

— Моя дочка — Михелина Блювштейн.

— Где они сейчас?

— Здесь, в Одессе. Я их увижу?

— Обязательно. Они пока что в бегах, но мы их обязательно поймаем. С твоей помощью.

— Когда?

— Думаю, скоро.

— Очень хорошо, — счастливо расплылся в улыбке вор. — Я их очень люблю.

— Вы ведь вместе бежали с Сахалина, верно?

— Да.

— Пароходом?

— Да.

Конюшев зашел к Михелю сбоку.

— На пароходе кто помогал?

— Господин старпом.

— Фамилию помнишь?

— Нет, мне его не представили… Очень хороший человек.

— Кого еще помнишь на пароходе?

— Мичмана. Но мы его убили.

— Убили?

— Задушили.

— Кто?

— Я и Соня.

— Как поступили с трупом?

— Выбросили в море.

Чиновники переглянулись. Фадеев тоже встал, зашел к допрашиваемому с другой стороны.

— Кто еще был на пароходе?