Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— Ворон.

— Ворон?.. Это кто?

— Банкир. Он влюбился в Миху. Потом она его нагрела.

— Это как?

Михель зашелся тихим, радостным смешком, в уголках рта от удовольствия выступила пузырьками слюна.

— Сумочку в море выбросила, сказала, что там деньги. Господин банкир все восполнил.

Конюшев взял со стола портреты Соньки и Михелины.

— Это кто?

Вор с искренним радостным изумлением ткнул вначале пальцем в Соньку, затем в дочку.

— Сонечка и Миха, — взял рисунки, поцеловал каждый по очереди, прижал к груди.

— Будем искать, да? Ты готов?

— Я хочу увидеть их, — Михель снова посмотрел на портреты, вдруг стал плакать. — Соня больше не любит меня. Я не могу так. Помогите, господа.

Вор вытер мокрые глаза рукавом.

— Гостиницу помнишь, где они остановились? — спросил Фадеев.

— Не очень.

— А если напрячься?

— Сейчас. — Михель сосредоточенно замолчал, стараясь вспомнить, пробормотал: — Нет, не помню.

— Ладно, будем искать и вспоминать вместе. — Конюшев отобрал у него рисунки, подошел к двери, крикнул: — Конвойный! — И когда тот появился, приказал: — Отвести задержанного в камеру!

Когда Михеля увели, Конюшев посмотрел на Фадеева.

— Что скажете?

— Малоприятное зрелище… Растение.

— Зато результат более чем очевидный. Все стало на свои места — и погибший мичман, и старпом, и банкир.

— Когда выпускаем на охоту?

— Можно уже с завтрашнего дня. Пусть бродит по улицам, привыкает к городу, присматривается. Либо Сонька, либо ее дочка выглянут из берлоги да и напорются на него.

— А как быть со старпомом и банкиром?

— Банкира, думаю, отпустим, а старпома… — Следователь на секунду задумался. — Старпома судить. Грехов у него наберется лет на десять, не меньше… Как он там, не очень жалуется на почки?

— Поначалу жаловался, теперь приутих. Видимо, уже не соображает, где почки, а где задница. До суда придется определить в тюремный госпиталь, чтобы привести его в товарный вид.

— Мы как-то, Федор Петрович, совершенно выпустили из поля зрения капитана. А ведь тот придурок определенно связан с нашим делом!

— Не выпустили, Сергей Иванович. Господин полицмейстер уже подписал распоряжение о задержании сего субъекта.

Когда совсем стемнело, возле дома двадцать семь на Фурштатской остановилась скромная пролетка, в ней сидели двое — следователь Гришин и его дочка Дарья.

На душе Гришина было скверно и тревожно. Егор Никитич поежился, потоптался на месте. Бросил взгляд на стоявшую поодаль пролетку без кучера, лошадь которой была привязана вожжами к дереву, недовольно поморщился. Затем все-таки направился к ней, заглянул внутрь, повертел по сторонам головой.

Девочка, не отстававшая от отца, спросила:

— Что я должна делать?

— Войдешь в ту парадную, — показал он на дверь, — поднимешься по всем этажам.

— Зачем?

— Не перебивай… Нужно обнаружить госпожу, о которой я тебе рассказывал.

— Которую преследуют?

— Да. Она живет в этом доме.

— Почему это должна делать я?

— Потому что мне не откроют.

Дарья не понимала.

— А как я узнаю, в какой из квартир она проживает?

— Пойдешь как попрошайка… Как нищенка. Будешь звонить в каждую дверь и просить милостыню.

— Мне могут не открыть.

— Попросишь там, где откроют.

— Я ее узнаю?

— Постарайся, — Егор Никитич достал из внутреннего кармана френча фотоснимок, показал девочке. — Смотри внимательно. Зовут ее госпожа Бессмертная… Высокая, стройная, красивая.

— Она живет одна?

— Молодец, хороший вопрос. Не одна… При ней прислуга. Зовут Катенькой. Скорее всего откроет прислуга.

— Спросить госпожу Бессмертную?

— Да, Бессмертную. Бывшую приму оперетты.

— Ее позвать к вам, папенька?

— Нет, лучше я поднимусь сам.

Дочка еще раз взглянула на снимок, неуверенно произнесла:

— Все это, папенька, крайне непонятно. Играем в какую-то детскую игру.

— Да, взрослые иногда любят играть в ерунду. Но будем надеяться на удачу. Или станем караулить, пока кто-то из них не покажется из дома.

Дарья бросила на него сочувствующий взгляд и направилась ко входу. Перед тем как открыть дверь, еще раз оглянулась и скрылась.

Егор Никитич наткнулся на подвернувшегося дворника, показал на соседнюю пролетку:

— Не знаешь, чья телега?

— Не могу знать, барин. Их сейчас по городу тьма бегает!

Подъезд был гулкий и не очень освещенный.

На первом этаже Дарья робко подошла к одной из дверей, нажала кнопку звонка. В ответ послышался лай собаки, но никто не вышел.

Девочка потопталась на месте, к двери напротив подходить не решилась, двинулась на второй этаж.

На площадке располагались три квартиры. Даша повертела головой, чтобы выбрать, к какой двери подойти, и уже даже выбрала, как вдруг на третьем этаже, прямо над головой, лязгнул замок и недовольный мужской голос произнес:

— Обрыдла мне твоя барыня!.. Как не пьет, так непременно капризничает! И так кажный день!

— Потерпи, милый, — ответил женский голос. — Вот уедем, и все сразу образуется.

Дарья замерла.

— Ну что ты все время ругаешься?.. Не надоело, Антоша? — спрашивала Катенька.

— Вот как надоест, так и перестану, — ответил тот, обнял в ответ девушку, заспешил вниз, крикнул напоследок: — Скажи барыне, что в дороге уже!

Антон почти миновал Дарью, как вдруг остановился, уставился на нее.

— Прячешься, что ли?

Девочка молчала, глядя на парня расширенными глазами.

— Чего, спрашиваю, молчишь?.. Чего делаешь тут?

— Кто там, Антоша? — крикнула сверху Катенька.

— Деваха какая-то!.. То ли прячется от кого, то ли на квартиры наводит!

Прислуга быстро спустилась вниз.

— Ты чего здесь? — спросила Дарью. — Ищешь кого?

— Ищу, — кивнула та. — Госпожу Бессмертную… Она, сказывают, в этом доме проживает.

Антон и Катенька переглянулись.

— А зачем она тебе? — спросила девушка.

— А вам до этого какое дело?

— Ты гля, огрызается, — возмутился Антон. — Спрашивают — отвечай!

— Погоди, Антоша. Какое, девочка, у тебя к госпоже Бессмертной дело?

— А вы, случаем, не Катенька?

— Катенька, прислуга.

— А госпожа Бессмертная дома?

— Ее нет. Тебе велено что-то передать ей?

— С ней желают поговорить мой папенька.

— А где он?

— Ждут внизу, в пролетке.

— Сам ждет, а тебя послал? — не выдержал Антон. — Чего-то мне не нравится все это, Катюха!.. Мутня какая-то.

— Да погоди же! — одернула та его опять, спросила девочку: — А он кто у тебя?

— По должности?

— Да, по должности.

— Следователь из департамента.

— Оп-па! — ударил по ляжкам извозчик. — Приехали!

— Антоша! — прикрикнула прислуга и повторила: — Госпожи дома нет, и разговаривать вашему папеньке не с кем.

— Он у меня хороший, — слабо улыбнулась та. — Поговорите с ним, вреда от этого не будет.

Катенька помолчала, внимательно глядя на ребенка, согласно кивнула:

— Ладно, зови. — И распорядилась Антону: — Сходи с мадемуазель.

Егор Никитич предварительно заглянул во все комнаты квартиры, махнул наблюдавшим за его действиями Антону и Дарье.

— Ждите в столовой.

И показал Катеньке на стул.

— Присядьте.

Прислуга послушно села, с милой улыбкой сообщила:

— Я вас помню.

— Весьма польщен, — ответил Гришин. — Где госпожа Бессмертная?

— Ее здесь нет.

— Видел. Где она?

— Мне неизвестно.

— Вранье. Кучер знает?

— Нет.

— Мне крайне необходимо встретиться с ней. И желательно сегодня, потому что завтра может быть поздно.

— Но я не знаю, где она теперь!

Следователь придвинул стул к Катеньке поближе, произнес негромко, жестко:

— Вам известно, что мать вашей госпожи и сестра задержаны в Одессе?

— Да, я читала в газетах.

— Завтра такая же участь может настичь мадемуазель. Против нее слишком много улик. И ее необходимо об этом предупредить.

— Но мне известен только телефон.

— Звоните.

— И что я скажу госпоже?

— Говорить буду я, вы только наберите номер.

Прислуга поколебалась, направилась в комнату, где находился телефонный аппарат. Гришин последовал за ней.

— Пятьсот пятьдесят один двадцать три, — назвала номер в трубку Катенька и, когда соединение произошло, виновато произнесла: — Госпожа, простите меня, но вас настоятельно добивается один господин.

— Какой господин? — недовольно спросила Табба.

— Вы его знаете. Господин следователь из Департамента полиции, — Катенька взглянула на Егора Никитича. — Простите, ваша фамилия?

— Гришин. Позвольте мне самому объяснить мадемуазель.

— Но…

— Позвольте, — Гришин едва ли не силой отобрал трубку у девушки. — Добрый вечер, мадемуазель. Это следователь Гришин. Надеюсь, вы помните меня.

— Что вам угодно?

— Угодно встретиться с вами. Лучше всего сегодня.

— У меня другие планы.

— Если вы откажете мне, то завтра у вас может вообще не быть никаких планов!

Бессмертная помолчала, не без юмора поинтересовалась:

— Вы намерены арестовать меня?

— Я намерен помочь вам.

— Хорошо, через час возле Николаевского вокзала.

— Но там полно филеров!

— Надеюсь, с вами мне будет безопасно.

Пролетки Гришина и Антона стояли в стороне от входа в вокзал, Дарья и Катерина остались в них. Гришин же и Бессмертная неторопливо прохаживались вдоль вокзального здания и со стороны походили на прогуливающуюся перед отходом поезда пару. Хотя Табба была напряжена, взвинчена, нетерпелива.

Следователь с иронией посмотрел на суетливых отъезжающих и прибывающих господ и дам, на неспешных филеров, заметил:

— Знаете, здесь действительно безопаснее, чем в каком-нибудь публичном месте или же на том же Невском.

— Это ваша дочь? — кивнула Табба в сторону сидящей в пролетке девочки.

— Да, моя Дашенька.

— Зачем вы привезли ее с собой?

— Для убедительности намерений.

— Если можно, конкретнее.

— Вы наверняка знаете, что застрелен барон Красинский?

Бессмертная удивленно повернула к следователю голову:

— Первый раз слышу. Когда?

— Пару дней тому назад. Некая дама в упор расстреляла его из револьвера.

— Даму не задержали?

— Нет, ей удалось скрыться. У вас нет предположений, кто это могла быть?

— Вы пожелали встретиться со мной, чтобы навести справку?

— Вовсе нет… Я готов затянуть ход расследования и дать вам возможность скрыться.

— Чем вызвана такая расположенность ко мне?

— Всего лишь состраданием.

— Вы — и сострадание?.. Смешно.

— В свое время я именно из этих чувств способствовал бегству вашей матери из «Крестов».

— А может, из чувства собственной несостоятельности?

— Да, частично возможно. Но лишь частично. Я дал слово своей дочери помочь вам, так как считаю вас жертвой произвола и бесправия, которые творятся в моей стране.

Табба бросила на следователя высокомерный взгляд, усмехнулась:

— Не верю… Если вы поможете мне скрыться, вас самого привлекут к ответственности. И что скажет на это ваша дочь?

— Надеюсь, она будет гордиться мной.

— Все равно не верю. — Бессмертная резко повернулась к Гришину. — Желаете вознаграждения?

Гришин смотрел ей прямо в глаза.

— Я этого не сказал.

— Но я вижу!.. Вижу, как вы несостоятельны, жалки и убоги!.. Это написано даже на лице вашей дочери!.. Вы несостоявшийся человек. И как чиновник, и как муж, и как отец!.. И желаете хоть как-то оправдать свое существование!

— Но если вы все видите, если понимаете, позвольте мне совершить поступок. Потому что вы также не состоялись — и как дочь, и как сестра, и как женщина. Мы оба — несостоявшиеся.

Табба помолчала, тихо произнесла:

— Жестоко.

— Можете дать мне пощечину.

— Зачем?.. Все ведь верно, — бывшая прима усмехнулась и спросила: — Советуете мне бежать?

— И чем скорее, тем лучше.

— Но если бежать, то от кого?.. От себя?.. А зачем?

— Хотя бы ради своей несчастной матери. Загнанной, старой, больной, потерянной, жалкой, давно уже никому не приносящей зла.

— В Одессу?

— Нет, туда нельзя.

— Но там моя мать. Там сестра.

— Все равно нельзя. Там вас возьмут.

— Так куда?

— Не знаю. В глушь, в одиночество, в небытие. Иначе род вашей матери будет выкорчеван, уничтожен, развеян.

Бессмертная вновь задумалась, затем достала из сумки коробочку с «Черным моголом», протянула Гришину.

— Я хочу отблагодарить вас за вашу сердечность.

— Что это?

— Взгляните.

Егор Никитич открыл коробочку, увидел сверкающий магический бриллиант.

— «Черный могол»?.. Откуда он у вас?

— Достался по наследству.

— Но он исчез.

— Нашелся.

Следователь двумя пальцами извлек камень, повертел его в свете фонарей.

— Вы желаете его мне подарить?

— Да, в знак благодарности. Он не имеет цены, и вы можете стать очень богатым господином.

— Но он способен принести беду.

— Вам нет. Вы его приняли из моих рук.

— Кто должен быть его истинным хозяином?

— Моя мать.

— Значит, только из ее рук можно принять бриллиант. Во всех других случаях он несет разрушения, — Гришин вернул камень Бессмертной. — Как бы я ни был беден, но принять от вас подобный подарок не могу. У меня трое детей.

Она не стала класть коробочку в сумку. Неожиданно произнесла: