Джентльмены чужих писем не читают Горяйнов Олег

Глава 17. На папочкиной вилле

Папочкин palacio был построен на склоне горы Теотепек в полутора милях от океана. Когда погода случалась солнечная и волны были высотой не больше метра, Габриэла бывала в настроении по утрам пробежать это расстояние, окунуться в океанские волны и пешком возвратиться назад. Сегодня был ветер, и она предпочла бассейн. Позавчерашнее помнилось смутно, как скучная книга, прочитанная от нечего делать в пригородном поезде. События и сопутствовавшие им чувства существовали в памяти отдельно друг от друга.

Папочка сидел за столиком на залитой солнцем террасе в компании с большой бутылью ямайского рома и, сдвинув очки на нос, читал прессу последних двух дней о воскресных приключениях своей дочурки.

Писали разное.

Правительственная Las Noticias de la Тarde, к примеру, утверждала, что никаких террористов на Панчо Вилья сроду не бывало, никакая мифическая Агата ни в кого не стреляла, и никаких русских дипломатов (Боже упаси!) со времён сеньора Троцкого никто в Маньяне не убивал. Ну, что-то прогремело, да, допустим, было. Но ведь не всё, что гремит – стрельба. Ну, кто-то упал на тротуар – ну и что? Не всяк, сеньоры, кто в воскресенье посреди Маньяна-сити на асфальт падает, – до смерти убитый. А что до телевидения, которое показывает всё, что ему в голову взбредет, так давно пора его национализировать к чертям собачьим, к чему, собственно говоря, Панчо Вилья и призывал.

Демократическая “Эксельсиор” вяло допускала, что на Панчо Вилья террористов, может, и не было; в конце концов, стрельнуть одного посреди толпы – разве это терроризм?.. так, кошачьи слезы; но уж в горах за Куэрнаваке – точно терроризм присутствовал: кому ещё, как не террористам, понадобилось взорвать в машине чиновника Государственного Департамента? Кровь невинно убиенного лежит, разумеется, на негодяйском правительстве, которому полагалось всем составом уйти в отставку ещё в начале года, но оно не ушло. Лишним доказательством этому служит то, что до сведения общественности до сих пор не доведены собственно требования террористов, за невыполнения которых было зверски, то есть именно так, как на террористическом акте и полагается, убито должностное лицо. Что же касается ночной канонады с фейерверком в районе Чапультепек, то это, ясное дело, продолжается война между бандами драгдилеров, которая, как мамой поклялся общественности министр внутренних дел, должна была закончиться ещё три с половиной месяца назад, и, стало быть, нужно немедленно… нет, не правительство в отставку, а наркотики легализовать. Что демократическая партия Маньяны и обязуется сделать, как только наберёт большинство в парламенте. А заодно и компрадорское правительство – на хрен.

Либеральная «Либерасьон» усматривала в стрельбе на Панчо Вилья доказательство тому, что маньянские наркокартели используют в своей работе членов русских организованных преступных группировок и бывших сотрудников КГБ. Не секрет, писала газета, что русские мафиози помогают нашим наркоторговцам отмывать деньги, а за свои услуги берут 30 %. Они, эти русские, за долгие годы тоталитаризма сильно оголодали, и поэтому чрезвычайно жадны и жестоки. А если вспомнить мнение генерального прокурора Луиса Конселоса, что «русские высоко профессиональны и чрезвычайно опасны», то вообще становится страшно жить. И раз подстрелили не кого-нибудь, а русского дипломата, то любой маньянской собаке теперь должно быть ясно, что высокопрофессиональных и чрезвычайно опасных русских мафиози крышует российское правительство с председателем КГБ во главе. Да-с, именно так: честных предпринимателей бросает в подвалы Лубянки, а наркомафию крышует! Однако удивляет позиция некоторых американских чинов: вместо того, чтобы бороться с русским экстремизмом, глава отдела разведки Агентства по борьбе с наркотиками США заявляет, что появление русских в Маньяне связано с глобализацией вообще, и глобализацией организованной преступности в частности! Совсем у товарища крыша поехала. Или он сам агент КГБ?..

Газета правых коммунистов La Verdad de Maana клеймила как правящую партию, так и демократов, обвиняя их в том, что именно они спровоцировали этакий разгул терроризма, и разъясняла читателям, что террористы – это, собственно говоря, суть разочаровавшаяся часть электората, уверившаяся в том, что результаты выборов опять подтасуют, что и раньше-то было в порядке вещей, а уж теперь, когда Избирательный Комитет приобрел в США специальный компьютер для выборов, потратив на него чуть не половину годового маньянского бюджета, – имеет стопроцентную вероятность, ибо компьютер – железка; что в него заложишь, то он тебе и выдаст.

Газета левых коммунистов La Verdad Justo de Maana высказывала мнение, что раз убивают русских дипломатов, то эти русские сами и виноваты. Зачем они предпочли плясать под штатовскую дудочку?.. Газета также приветствовала своих идейных братьев: организацию “Съело Негро”, Агату и лично Октября Гальвеса Морене, высказывала полное понимание того, что эти русские сами виноваты: не хрен было плясать под штатовскую дудочку, клялась в вечной дружбе и поддержке, в доказательство чего объявила о сборе средств в пользу истинных революционеров и даже открыла в одном из центральных банков Маньяна-сити счёт для анонимных пожертвований, и номер этого счёта привела на первой полосе. Первый взнос в тридцать два песо сделал главный редактор, он же репортёр, обозреватель, корректор, наборщик, выпускающий, ответственный секретарь и фотокорреспондент La Verdad Justo de Maana, а также её общественный распространитель.

Наконец, независимая газета “Эль Популяр” вину за происшествие в горах возлагала на снежного человека Абрама, серию репортажей о котором она давала в прошлом месяце чуть не раз в три дня; стрельбу, только не на Панчо Вилья, а возле отеля “Импорио”, устроила вовсе на Агата, а Сатва Галиндо, женщина-зомби с Огненной Земли, которую тайная секта суфражисток Abajo los Hombres настропалила отстреливать в разных городах континента сексуально вызывающих мужчин, о чем “Эль Популяр” тоже писала неоднократно, так что любое другое правительство кроме этого давно уже обратило бы внимание и приняло меры, а убитый – был диктор шестого канала Ибанио Ибанес (прочитав сие, Ореза включил телевизор и на шестом канале немедленно увидел этого Ибанеса, до тошноты лощёного средних лет педераста, живого и невредимого); что же касается ритуального самосожжения десятерых мужчин, троих женщин и пятнадцати детей в Чапультепеке воскресным вечером, то это, как уже установлено следствием, развлекалась религиозная секта “Так Воспарим”, штаб-квартира которой находится под Далласом, а филиалы – по всему латиноамериканскому континенту; заканчивалась хроника событий призывом покупать зачем-то самовыжимающуюся швабру, бесплатная доставка в пределах Маньяна-сити, далее – почтой.

Завидев Габриэлу, подошедшую к столу, Ореза скомкал газеты и зашвырнул их за пальму, что пылилась в дубовой бочке в трёх шагах от стола, за которым он сидел.

– Что пишут? – равнодушно спросила Габриэла.

– Хорошие виды на урожай бананов.

Габриэла намазала маслом хлеб.

– Какими же им быть еще, видам на урожай бананов, – сказала она, – ежели треклятые грингос давно уже превратили нас в банановую республику?..

– Ты опять за своё, – мягко сказал папочка. – Ладно, оставим эту щекотливую тему. Там между прочим не только про бананы пишут.

– Про что ещё?..

– Про балет, например.

– Ну? – саркастически сказала дочь.

– Представь себе, что на свете существуют вещи и помимо политики.

– Могу себе представить, что это за балет. Небось, какой-нибудь манхэттенский?.

– Ну… почему же сразу… – папочка замялся, потому что дочка оказалась права: писали про бродвейский театр, который привез в Маньяна-сити очередной опус Веббера.

– Когда противостоят две силы, – сказала дочь, – всё, что попадает в поле между пластинами, неизбежно ориентируется вдоль силовых линий.

– Вот-вот! – обрадовался папа. – Я и говорю: если уж ты занятиям в университете предпочитаешь стрельбу по движущимся мишеням на улице Панчо Вильи…

– Папа, когда какая-то Агата, всего лишь похожая на меня, стреляла на той улице, я, Габриэла Ореза, была в университете, меня там видели сто человек и два профессора.

– Да, – скривился папа. – Про скандал, который ты там учинила, будто наш национальный университет не хуже Принстона или Гарварда, и постоянное превознесение американского образования унизительно, я…

– Ты, папа, не поверишь, но проклятые грингос, уже договорились до того, что мы, маньянцы, якобы даже колеса не знали, пока ихний Колумб нам его не привёз!.. Это притом, что в Маньяна-сити университет был основан в 1551 году, когда эти придурки ещё думали, что они тут открыли Индию и Великий Китай!.. Триста лет в направлении с севера на юг шёл только один процесс: геноцид, геноцид и ещё раз геноцид всех, у кого чёрные волосы, низкий лоб и широко расставленные глаза…

Папа в отчаянии всплеснул руками.

– Габри, я понимаю… я в твои годы тоже участвовал в молодежных движениях… мы творили ужасные вещи…

– Какие? – заинтересовалась дочь.

– Ну… не знаю, можно ли тебе и сказать…

– Можно, папа. Мне – можно.

– Э-э-э… действительно, ужасные…

– Да какие же? Говори! То, что было “ужасной вещью” двадцать лет назад, папочка, нынче выглядит детским утренником!..

– Ну… э-э-э… к примеру, мы снимали друг друга в порнографических фильмах…

– А-а-а… – разочарованно протянула Габриэла. – Я думала, воровали мороженое у лоточников.

– Ага… Никчемушнее мы поколение. Вам не чета. Но каким же образом после своего пламенного выступления в университете ты оказалась в одной машине с террористом Октябрём чёрт знает где на горной дороге? В машине, которую я сам тебе и подарил?

– «Феррари»!

– Вот именно.

– Я и забыла о ней…

– Ладно, успокойся. Я, представитель никчемушнего поколения, уже позаботился об этом… Нет теперь этой машины ни в каких базах данных.

– Спасибо, папочка! – она нежно поцеловала его в щёку.

– Ну ладно, ладно, – похлопал он её по спине. – А ты за это скажешь мне одну вещь…

– Да? Какую?

– Кто возглавит «Съело Негро» вместо Октября?

Габриэла просто застыла на месте, глядя на него.

– Ну, ты не пугайся, не пугайся, Габи, – и папочка вывесил на лицо дежурную «улыбку № 6». – Это надо знать лично мне. Лично. Мне. Понимаешь? Не бывшему советнику президента, не генералу, даже не гражданину. Мне – лично, как частному лицу.

– Зачем?

Он смотрел на неё и улыбался, но глаза его были серьёзны. Потом чуть-чуть пошевелил пальчиком, подзывая её поближе.

– Что? – шепнула она, склоняясь к нему.

– У меня были дела с Октябрём, – шепнул он в ответ в самое её новое ухо. – И теперь я не знаю, что делать

– У тебя?!! – от неожиданности взвизгнула она.

– Тихо!.. Да, да, у меня… Так кто?..

– Но я сама пока не знаю, – шепнула она.

Весь в белом, улыбающийся филиппинец принес телефонный аппарат.

– Сеньорита… Usted… hombre[54]…

Папочка вытер рот салфеткой, взял под мышку бутыль с ромом и ушёл: дочка с утра была не в духе.

– Слушаю! – сказала Габриэла.

– Это Мигель! – сказал приглушённый голос в трубке. – Завтра в двенадцать ноль-ноль в конспиративном месте номер двадцать пять состоится партсобрание. Явка обязательна.

– Зачем же ты, cretino, говоришь это по телефону? – спросила Габриэла, превращаясь в Агату. – Да ещё по радиотелефону?.. Ты что, забыл, что для этого существует установленный порядок?

– Ты, женщина, со мной в таком тоне не разговаривай. Я не знаю, какой у вас, у богатых сучек, телефон – радио или не радио. У нас, простых ребят, телефон известный – две дырки. А что касается временного отступления от правил, то во-первых, у нас – экстренные обстоятельства, а во-вторых…

– Какие ещё экстренные обстоятельства?..

– Как какие?.. – удивился Мигель. – Ты что, забыла?

– Что – забыла?..

– Ну, она дает! – сказал Мигель. – Убили кой-кого – забыла?!.

– А, это… – сказала девушка. – Действительно… А что во-вторых?

– А во-вторых, на повестке дня вопрос о твоем поведении и пребывании в рядах…

– Иди в culo, придурок! – сказала Агата и бросила трубку.

А что ты ожидала, спросила она себя. Сдох тиран – его холопы бросаются на делёж пирога. Как в той книжке… как её?.. не “Преступление и наказание”, нет… ещё входила в обязательный список в лагере… “Война и мир”?.. Нет, не она. А!.. “История КПСС”!..

И я буду делить пирог с этим ублюдочным Мигелем, нахмурилась она. Парень метит в лидеры движения, а меня, якобы “простив” за смерть Октября, сделает своей куклой. И тоже будет бить по морде… Хрен тебе. Никто не будет делить пирог. Их структура – семнадцать высококлассных бойцов, изрядный арсенал, отлаженная система связи, явок, укрытий и паролей, и…

Деньги.

Откуда Октябрь брал деньги? Ведь брал же. Она сама как-то везла из Коста-Рики целый саквояж, набитый купюрами. И не догадалась поинтересоваться, откуда они. Впрочем, если бы догадалась – прожила бы недостаточно, чтобы своей догадливостью возгордиться. Это тогда ей такие вещи в голову не приходили. Пощёчина, полученная от Октября, будто поставила в голове всё на свои места.

Окститесь, господа! Разве можно бить по морде человека с ружьём?..

Неужели ублюдочный Мигель знает, откуда тёк в ихнюю кассу денежный ручеек?..

Из кустов дикой акации, что буйно разрослась по всему склону горы в километре от palаcio, вылез капитан Машков и, уложив в футляр фотоаппарат с хорошим телевиком и узконаправленный микрофон с магнитофоном, направился по тропе к автомобилю.

И вовремя он это сделал! Минут через двадцать из-за горы вылетел вертолёт и три раза подряд облетел виллу и её окрестности. Если бы Машков не слинял – его бы непременно с вертолёта заметили. Приятного было бы мало.

Один из двоих сидевших в вертолёте людей надел на узкую голову полупрозрачный шлем, соединенный кабелем с пластмассовым ящичком, откинул на ящичке крышку, под которой оказалась кнопочная панель, набрал номер и сказал в эфир:

– Папа? Это aguila. Всё чисто вокруг, всё чисто.

– Ты хорошо посмотрел, aguila?

– Хорошо посмотрел.

– Подошли-ка на всякий случай пару бойцов, пусть обойдут асьенду. Не нравятся мне эти её телефонные знакомства…

– Хорошо, папа, через два часа бойцы подъедут. Ничего не бойся. Сам без нужды за периметр не высовывайся. Конец связи.

Узкоголовый снял шлем с головы, закрыл ящичек и обратился к пилоту, перейдя на родную речь:

– Полетели домой, Колян.

Подполковник ВВС Николай Сергеевич Вардамаев кивнул и повернул лёгкую машину стеклянной мордой к океану.

Глава 18. Мало водки, por favor!

Что же за мать тебя рожала, образину? – с благоговейным трепетом думал Валерий Павлович, косясь на гангстера Серебрякова, который жадно, с хрустом и брызгами пожирал жареного цыпленка. В прежние-то времена тебя за версту бы к загранрезидентуре не подпустили. А теперь – бардак, текучка кадров, что ли, у вас… И всё равно не в резидентуре тебе место. В Дисней-ленд тебя надо, в комнату ужасов. Тогда остальные экспонаты можно будет оттуда демонтировать. У нас в ГРУ тоже, конечно, попадаются экземпляры, но таких, как ты, пожалуй что, нужно специально выращивать. Или специально рожать, от специальных матерей. Что же касается папаши, то с папашей вопрос ясен. Сон разума был ваш папаша…

Серебряков, между тем, дожрал цыпленка, выковырял кости из зубов и заговорил.

– Слушай, парень, – сказал он. – Я тебе la pasta[55] на уши вешать не буду, я, конечно же, не случайно на тебя наткнулся на улице и сюда затащил. Мне нужно с тобой одно дельце обтолковать. Взаимовыгодное.

– Я слушаю, – кивнул Мещеряков. – Я ни на секунду не сомневался, что наша встреча не случайна.

– Ну да, мы тут за тобой пару разочков присмотрели, взяли на заметку, в какого типа гадюшниках ты любишь питаться. По-моему, в твоём вкусе заведеньице, а? Я сам здесь жру каждый день. Что в этом такого?

– Ничего, ничего! – поспешил заверить его сучонок.

– Ты не против, надеюсь?

– Не против чего?

– Нашего интереса к тебе.

– Да ничуть! Подумаешь, большое дело – присмотрели за коллегой из смежного ведомства… Чай не принцесса, присматривайте сколько влезет…

– Ну, я рад, что ты готов к сотрудничеству, – сказал Серебряков. – А дело у меня такое. Шеф твой, понимаешь, всех тут достал, собака паршивая. Не пора ли его мордой в гуано окунуть, ась?

Мещеряков задумался. Больше всего ему хотелось сказать этой жуткой роже, что и его тоже этот шеф, этот чёртов Бурлак достал так, что дальше некуда, и давно пора его не только что окунуть мордой куда следует, но и вообще в упомянутой субстанции утопить раз и навсегда. Но, разумеется, он не стал спешить с горячими и искренними заявлениями. Грош цена была бы ему как разведчику, и вообще как военному, если бы он в подобных ситуациях давал волю своему языку. У военных, дающих волю языку, этот самый язык вскорости начинает примерзать к горлышку бутылки в непростых климатических условиях северной оконечности архипелага Новая Земля. К чекистам, впрочем, это относится в ничуть не меньшей степени, чем военным.

– И что вы предлагаете? – осторожно осведомился Валерий Павлович. – Дать по голове, и – в Рио-Гранде?..

Глаза гэбиста заблестели.

– По голове – это было бы самое оно, – сказал он с лёгким вздохом. – Но нельзя. Не прежние времена. Вонищи будет – не продышимся.

Толстоногая девица с распутными глазами принесла в закуток, где два шпиона прятались от прочей публики, пиво для Серебрякова и кофе для его визави. Ставя заказ на столик, она стрельнула взглядом в одного и задела круглым упругим бедром другого. Но заговорщики никак на её старания не реагировали. У них были дела поважнее.

– То, что вы предлагаете, для вас – игрушки, для меня – трибунал, – сказал Мещеряков. – Конвейер и пуля в затылок в тёмной комнате с хитрой щелью. Я что – произвожу впечатление самоубийцы или сумасшедшего?

– Ты, парень, не производишь такого впечатления, – сказал Серебряков, поднял руку вверх и щелкнул пальцами на весь кабак. – Ты производишь впечатление человека, которого хитрожопое начальство ставит раком десять раз на дню и заставляет при этом петь гимн отечества родного.

– С чего это вы взяли? – нехорошо усмехнулся Валерий Павлович.

– Просчитали мы тебя. Ты уж извини за пристальный интерес к своей персоне, братан. Но есть у нас такая вот в тебе необходимость. А просчитать человека – это как два пальца об асфальт. Вишь ли, лицо человеческое – оно ведь как лист бумаги из книжки с картинками, с него всё, что хошь, считать можно при достаточном навыке.

– Ну, это вы мне можете не объяснять, – с достоинством сказал сучонок, набравшись смелости посмотреть в лицо своего собеседника, напомнившее ему отнюдь не лист бумаги, а, скорее, танковый полигон под Кубинкой. – Я отчасти сам специалист в этом вопросе…

Опять появилась девица, принесла два запотевших бокала с водкой. На этот раз она не просто коснулась Валерия Павловича, а прямо-таки пихнула его в плечо своим круглым жарким задом.

– Я не пью! – сказал Мещеряков, но бокал почему-то сам собой оказался в его руке, и злодей Серебряков уже тянулся к нему чокнуться.

– Врёшь, пьёшь, – сказал злодей.

– Вру, – признался Мещеряков и выпил. – Я надеюсь, вы мне туда клофелину не намешали?..

– Обижаешь, брат. Что я – дешёвая прошмандовка вокзальная, клофелинить тебя? Чай, найдутся у нас летательные препараты для уважаемого человека надлежащего какчества… Контора, в отличие от, извини, твоей организации, пока ещё на ногах стоит достаточно крепко, хотя собак на нас в своё время навешали столько, сколько тебе с твоим Бурлаком Батраковичем и не снилось…

– Ну, ладно. И что же вы собираетесь с вышеупомянутым товарищем сделать? И чем я могу вам помочь? И почему я должен вам помогать?

– Во-первых, брат, ты никому ничего не должен. Если кому должен – то только Родине своей, и если ты нам поможешь кое-что про своего начальника выяснить, то ты долг свой перед ней, перед Родиной то есть, исполнишь сполна. Клянусь, ничего больше нам от тебя не надо. Никаких тайн, никаких нарушений присяги, никакой мокрухи никто от тебя не требоват. Только небольшая информация. Он ведь играет втихаря в свои игры? А? Ну, скажи как на духу. Играет?

– Играет, – признался помягчевший от водки Мещеряков. – Да и кто из нас не играет?..

– Прально. Стало быть, вот и надо его на этих игрушках подловить. А ты подскажешь, где, когда и как. Договорились?

– О чём?

– Но-но! Не виляй! – и толстый палец помелькал перед носом сучонка. – «О чём»! Об играх Бурлака твоего. В первую голову нас интересует все, что может быть связано поставками в Маньяну российской военной техники. И приезд в страну любых ваших спецов по этому делу. Особенно военно-морского профиля.

Длинная, как подводная лодка, мысль проползла тёмной громадой по сознанию Мещерякова, замыкая собою сразу все контакты и, наконец, вспыхнул ослепительный свет: вот в чём дело! Сразу стал ясен и интерес дяди Пети к Маньяне, Бурлаку и военно-морской терминологии; и явно возросшая в последние дни озабоченность Бурлака; и его приказ активизировать нелегала номер 4F-056-012. Неужели полковник Бурлак скрытно проводит операцию, о которой неизвестно Москве? Во всяком случае, известно не всем, кому положено…

Страшная харя Серебрякова вплотную приблизилась к его лицу:

– Так-так-так… Я вижу, ты в курсе дела, а, братан?

– Какого дела? – покраснел Валерий Павлович.

– Да этого самого…

– Нет, впервые слышу…

– А Бурлак?

– Бурлак, конечно, в курсе…

– Очень интересно, братан. Ты об этом дельце слышишь впервые, но точно знаешь, что Бурлак в курсе… Так получается?

– Да, но…

– Никаких «но». Подробно всё опишешь, понял? Можешь не подписывать, это нам наплевать… А? И думай, думай, за какое место его брать, чтобы наверняка!.. А поскольку ты парень деятельный, фуфло гнать не умеешь, сразу возьмёшь объект в оперативную разработку, а это дело не только нервов стоит, но и денег, то вот тебе конверт, а в нём штука долларей на всяки разны расходы.

– Ну… зачем это… – засмущался Валерий Павлович. – Не нужно этого совсем…

– Я же говорю – на оперативные расходы! – сердито сказал Серебряков. – А по завершении будет ещё два раза по столько. И не возражай, бери. Мы не в “Зарницу” тут играем. Серьёзным делом занимаемся. Родину спасаем.

Мещеряков повертел конверт в руках. Потом, придав жесту наивозможнейший максимум небрежности, уронил конверт во внутренний карман пиджака.

– Хрен с ним, – сказал он. – Раз родину, то и хрен с ним. Завтра, в два часа дня. Его машина серый “опель”, номер ты знаешь, будет проезжать по Идальго-дель-Парраль, в обеспечении – никого, кроме меня. Если удастся записать разговор или сфотографировать что-нибудь – копию мне. Такое мое условие.

– Сделаем, – пообещал Серебряков, весь собравшийся, как старый леопард перед прыжком на глупую лань.

– На девяносто пять процентов я уверен, что там будет кое-что… для нас.

– Марина! – крикнул Серебряков. – Мало водки, por favor!

– Она что – русская? – удивился сучонок.

– Какая в жопу русская! Маньянка. Только “мало водки” и понимает. Я научил. Нравится баба? Только скажи. Будет твоя. Хоть прямо здесь, под столом. Или на столе. Только скажи. Можно в два смычка… если ты уважаешь… всякие выверты и хохмы…

– Нет, – поспешил сказать Мещеряков. – Не сейчас. Делу – время, потехе – час.

Девица уже неслась к ним, расплескивая водку из больших бокалов, неслась со всех своих толстых ног…

Своего секретного барабашку Валерий Павлович просунул длинной спицей под кожу правого переднего сиденья. О том, чтобы приспособить его где-нибудь в резидентуре, и речи быть не могло: Финогентов каждый день со своей свиристелкой в руках обнюхивал трюм сверху донизу, залезая во все мыслимые углы и закоулки. Найдя барабашку, Мещерякова вычислили бы в два счёта. Чрезвычайная ситуация – и абзац, никаких сношений с внешним миром, чужие здесь не бродят, значит, кто-то из своих, а точнее, из двадцати трех ходоков, потому что остальные в трюме парятся безвылазно, света белого не видят, а шпионское оборудование – не таракан, само собой от жары и влажности не заводится.

Чрезвычайная ситуация, а дядя Петя далеко, и за то время, пока его рука волосатая дотянется через океан до далекой страны Маньяны, Бурлак тут замаринует всю легальную резидентуру, и расколет своего врага Мещерякова до самого пупа, как говорили во времена Котовского. В квартире же Бурлака устанавливать что-либо было попросту глупо. Никогда ни единого лишнего слова порядочный разведчик не скажет в помещении, которое свободно может взять на прослушивание любая из 1024 разведслужб мира. Да и не с кем Бурлаку дома разговаривать. Даже Мещерякова, своего заместителя, он дальше порога не пускал, когда тот по служебной надобности к нему заходил. Что уж про других говорить. Он там, как Штирлиц, картошку в камине пёк и пил в одиночестве, ослабив галстук. И если пел “Степь широкая”, то исключительно про себя. И на два тона выше, чтобы враг ни о чем не догадался.

Мещеряков сел на пассажирское сиденье, попрыгал, поёрзал задом. Ничего не чувствуется. Чай, не принцесса на горошине этот кобелидзе глубокого залегания 4F-056-012, не должен будет учувствовать передатчик. Что же всё-таки затевает Бурлак? Что бы ещё придумать, чтобы покрепче держать его за афедрон?.. На результативность барабашки надежда небольшая: наверняка они выйдут из машины и будут где-нибудь прогуливаться… На дядьков надежды побольше, но тоже никакой гарантии, что этот бандит сдержит своё слово и подарит ему копию съёмки конспиративной встречи, нет. Могут и кинуть. Что тогда Мещеряков дяде Пете представит? А?..

Дяде Пете, конечно, до какого-то задрипанного полковника Бурлака дела мало. Прошли те времена, когда страна Маньяна являлась сильным стратегическим объектом. Никому она на хер теперь не нужна и неинтересна, как и маньянский резидент. Точно так же пока – как ни прискорбно, но это так – и Валера Мещеряков неинтересен своему дядьке по отцу, своей, как раньше говорили – “лапе”, а теперь говорят – “крыше” в ГРУ, дяде Пете, генерал-лейтенанту из родного второго Главного управления Генштаба. И наблюдение за Бурлаком, разумеется, – нечто навроде домашнего задания, теста на преданность, на оперативность, на исполнительность. Не более того. Что бы Бурлак ни сделал – хоть пускай продаст Главную Военную Тайну проклятым маньянским буржуинам – никого это не взволнует во втором Главном управлении, продал – и продал. Тем более всем по хрен такая провинность резидента, как личная встреча с агентом глубокого залегания, за что в старые времена эвакуировали бы в три часа и агента, и резидента собственной персоной. И пятого шифровальщика с ними – за компанию. И дело Мещерякова – не предотвратить продажу этой Главной Военной Тайны. Дело его – вовремя об этом дядю Петю оповестить.

Потому что – дальше идут материи, о которых и думать-то возможно только шепотом – потому что о мощности денежных потоков, что протекают под настилами рутинной разведработы можно только догадываться, и окунают сильные мира сего, к которым без сомнения можно отнести и дядю Петю, в эти потоки только самых доверенных и приближённых, преданных и хитрожопых, а потом… тс-с-с…

Вот и рвал Мещеряков жопу, чтобы показать дядюшке, какой он для него подарок. Полнейшую информацию обо всём, что творилось в маньянской резидентуре, дядя Петя получал регулярно. А сейчас племянничек немедленно сядет писать рапорт о предложении Серебрякова, – тем более, завтра очень удачная оказия: улетает в Москву посольский шофёр с беременной женой; можно передать с ним конвертик «для мамы». А заодно отослать дяде Пете фотографию старика плешивого, с которым Бурлак, судя по всему, встречался в фешенебельном мотеле для голубых El Hermano Vespertino. Уж, наверное, не для плотских утех он с ним встречался… И погладят Валеру по головке за оперативную смекалку. Кстати, насчёт “по головке погладят”. Как только Бурлака ущучим, нужно будет все-таки Маринку Серебряковскую трахнуть. Уж больно хороша баба. Глаза чёрные, страстные, наглые. Небось, когда кончает, орёт, как Маша Распутина. Жопа – как футбольный мяч. Нет, как волейбольный: круглая и упругая, но при всем при том ещё и лёгкая. Сиськи…

Рот наполнился слюной.

А что делать? Тяжела военная служба, иной раз и женской ласки захочется. А у сучонка восемь месяцев не было с бабами никаких дел.

Не считая Дуньки Кулаковой, конечно, – верной подруги всякого военного человека.

Глава 19. Наследник Октября

Что и говорить, преувеличил, преувеличил полковник Бурлак в приватной беседе со старым другом Мишей Телешовым традиционные маньянские добродетели. Пропитавшийся за двадцать лет службы здесь – что греха таить! – любовью к этой бестолковой и необычной стране, он всё же выдал желаемое за действительное, безжалостно ограничив диапазон приложения сексуальных возможностей маньянских мужчин.

Ишаков, конечно, в начале 21 века в Маньяне, несмотря на жаркий климат, днём с огнём не сыщешь. Во всяком случае, севернее Маньяна-сити они все куда-то перевелись в последнее время. Но козы – те всё ещё водятся в изобилии.

В частности, в горной деревушке Эль-Хибаро, где родился и вырос Михелито, некогда правая рука покойного Октября Гальвеса Морене, а теперь кандидат в непосредственные его наследники, – там козье стадо имелось.

Знаете ли вы, что такое маньянская коза? Откуда вам знать. А вот Михелито мог бы многое порассказать про это восьмое чудо света. Влейте в Михелито ведро текилы, нарежьте на закуску сладкого лучка и полбанос, зажгите ему длинную “гавану”, сядьте и слушайте. Вы услышите о маньянской козе такое, о чём даже не догадываются учёные профессора с зоологической кафедры маньянского университета. Постарайтесь не обижаться на редкостное самодовольство, которым будет при этом лосниться его широкое лицо. Он заслужил на это право.

Шестнадцати лет Мигель бежал из родных пенатов, не выдержав экзамена на аттестат зрелости, который ежегодно устраивался по весне на дальнем козьем выгоне в присутствии доброй половины мужского населения деревни. Поняв после провала, что теперь друзья от него отвернутся, девушки станут показывать на него пальцем и хихикать, а папаша, старый Исидро, отправит его спать в коровник и пасти свиней вместо малыша Мамерто, юный неудачник той же ночью подломал сундук бабушки (которая единственная из всей семьи отнеслась с сочувствием к его первому жизненному поражению) и с восемнадцатью бабушкиными песо в кармане отбыл в Маньяна-сити.

Он сказал себе, что ещё вернётся в Эль-Хибаро. Научится пялить коз как никто другой в их деревне, до смерти научится их пялить, и вернётся. И вот тогда уж покажет всем: и друзьям-зубоскалам, и наглым девкам, и папаше, и, конечно же, всему козьему стаду.

Но он не вернулся. Жизнь закрутила его и завертела, как это случается с любым сельским парнем, прибывающим завоевывать столицу своего государства. В суматохе, связанной с необходимостью как-то зарабатывать на хлеб, козья проблема отошла далеко на задний план и вскоре совсем бы забылась, если бы не знаменитые студенческие волнения семьдесят шестого года, круто развернувшие судьбу будущей звезды маньянского терроризма.

Михелито, как обычно, вышел в тот день с утра на работу. О предстоящих событиях он был, конечно же, профессионально оповещён, хоть и не представлял себе всех масштабов того, что должно было произойти. Он рассчитывал на какую-нибудь завалящую демонстрацию, так, песо на двадцать – какие у студентов песо, да ещё и покрутись за эти гроши! – а увидел целые полки конной полиции, попрятавшиеся до времени в переулках, толпы людей с транспарантами, накапливающиеся на Пласа Нуэва, словом – жуть! Хотя с другой стороны – то, что надо.

Он ловко ввинтился в толпу на площади. Собравшиеся протестовать против чего-то – не все знали точно, против чего, а уж Михелито не знал этого и вовсе – топтались на месте, прислушиваясь к какому-то черноусому парню в больших очках, который с грузовика, где была смонтирована звукоусиливающая установка, как раз и пытался в микрофон растолковать присутствующим, с чем конкретно они на сегодняшний день не согласны.

Поначалу Михелито вёл себя довольно флегматично: два бумажника, тощих, как та коза, с которой он потерпел обидное фиаско, но это только те, которые сами прыгнули ему в руки; глубже в карманах возмущенной общественности он пока не копался. Вытащив и переложив к себе за пазуху несколько недостойно мелких купюр, он незаметно выкинул пустые лопатники под ноги демонстрантам; тут-то и пошла потеха.

Кто-то бросил гранату в грузовик с микрофоном. Черноусый оратор схватился за очки, из-под пальцев брызнула кровь, колени его подогнулись, и он рухнул под ноги демонстрантам. Что там с ним было дальше – Михелито не видел, потому что у него теперь началась самая работа. Полицейское спецподразделение в касках и со щитами, выстроившись “свиньей”, врезалось в толпу, чтобы расчленить её. Одновременно с двух сторон выскочили конники, стреляя вверх и размахивая плётками. Сдавливаемая народная масса, как и всякая масса, которой тесно в своих объёмах, стала просачиваться во все подходящие отверстия и проходы. Однако во дворах и проулках бузотёров поджидали конники и грузовики с решётками.

Прежде чем толпа вынесла Михелито в боковой проезд, где его, изрядно приложив лбом к заднему борту грузовика, швырнули бездыханного в зарешечённый кузов, он успел заработать кругленькую сумму в сто восемьдесят шесть песо. Через пару часов, грея задом холодный цементный пол в переполненной тюрьме “Мигель Шульц”, он более всего жалел о том, что не успел похвастаться этаким редкостным достижением перед своей шайкой с Алегрия-де-Пито, потому что нечего и говорить, что все деньги бесследно исчезли из его карманов сразу же по прибытии его в кутузку.

Когда, опечаленный утратой и недостатком паблисити, он горестно вздохнул раз, наверное, в двухсотый, сидевший рядом парень с выбитым передним зубом шепнул ему:

– Не время вздыхать, товарищ!..

– Как не время, – так же шёпотом возразил ему Мигель, – если всё напрасно?..

– Что значит напрасно?

– То и значит. Сколько усилий, сколько риска, сколько…

– Ну, знаешь… Ты не прав, товарищ. Если бы компаньеро Че, который сидел в своё время в этой же самой тюрьме, а может, и в этой же самой камере, думал так же, как ты, и так же, как ты, вздыхал, прислонившись к каменной стене, вместо того, чтобы готовить себя к дальнейшей борьбе – не на жизнь, а на смерть – с проклятыми грингос, то…

– Постой, а что это за компаньеро Че? – заинтересовался Мигель. – Я, кажется, про этого твоего компаньеро уже что-то где-то слыхал…

– Шутишь?.. – сосед вытаращил на него глаза.

– Не шучу.

– Ты в самом деле не знаешь, кто такой компаньеро Че?..

– Я в самом деле не знаю, и хотел бы узнать, благо, всё равно заняться нечем, а время как-то нужно убить.

– Если ты не знаешь, кто такой Че – что же ты тогда делал на площади в рядах борцов за социальную справедливость?..

– А что такое “социальная справедливость”?

– Это… вот смотри: когда у того, кто трудится, денег мало, а у того, кто не трудится, денег много – это социальная несправедливость; и вот когда тот, кто трудится, отбирает деньги у того, кто не трудится, – это и есть социальная справедливость.

Настало время Мигелю вытаращить глаза на своего собеседника.

– Слушай, амиго, ты не поверишь – но я на площади как раз и боролся за эту самую социальную справедливость!..

Парень с выбитым зубом просветлел лицом.

– Грегорио, – протянул он широкую ладонь.