Джентльмены чужих писем не читают Горяйнов Олег
– Во что? – Иван оглянулся по сторонам.
– В “лотос”. В позу лотоса. Вы и этого не знаете?..
– Почему же не знаю, – обиделся кэмээс по офицерскому многоборью и, поворочавшись, не без труда принял требуемую позу. Дмитрий Семенович с тонкой улыбкой наблюдал за молодым лейтенантом, запутавшимся в собственных ногах.
– Справитесь, – сказал он наконец. – Физические данные позволяют.
Иван был в чёрной маске, как чеченский террорист. Это добавляло неудобства, но деваться некуда – такой в шпионском университете был порядок.
– Переходим к теоретической части, – начал Дмитрий Семенович. – Это вам не сказать, чтобы сильно было нужно, но без некоторых азов не обойтись. Конечно, теоретическая часть у нас получится сильно сокращённой, так что это будут даже не азы, а отдельные тезисы. Итак, что есть дыхание как физическое явление? Дыхание как физическое явление есть регулярный динамический процесс газообмена организма всякого человека с окружающей его газосодержащей средой. Объем газа, пропускаемый в минуту через человеческий организм, составляет 7.2 литра. Это среднестатистическая цифра для мужчины двадцати лет при температуре двадцать по Цельсию, влажности…
– Разрешите сменить позу! – обратился Иван.
– Зачем? – спросил гуру, медленно прохаживаясь вокруг Ивана.
– Ногам больно с непривычки! – простонал Иван.
– Глаза направьте в точку между бровями, – посоветовал Дмитрий Семенович. – Дышите животом. И не будет больно. О чем мы, бишь?.. Правильно, о дыхании. Для дыхания в оболочке человеческого организма существуют следующие отверстия: левая ноздря – раз, правая ноздря – два…
– Направил!.. – жалобно произнес Иван. – Всё равно больно!..
– Терпите, боец! – непреклонно сказал инструктор. – И не перебивайте. Я вам тут рассказываю вещи, которых вам ни в каких академиях не расскажут, а вы всё стонете. Терпите уж!
– Дак невмоготу же! – взмолился Иван.
– Эко – невмоготу! – интеллигентно воскликнул Дмитрий Семенович. – Чудило! Разве это – невмоготу?
– Вам-то, наверное, тоже было больно терпеть в первый-то раз?..
– Я, прежде чем мне позволили в первый раз в падмасану сесть, три года пыль с циновок ладошкой в горсточку подметал. Причем молча. Молча – это буквально молча. А питался тем, что от учителя в глиняной плошке оставалось. И – чуть не так поклонился, или пылинку где оставил – получал бамбуковой палкой по хребтине, да с оттяжечкой!
Иван разинул рот.
– Правда?
– Ко лжи органически неспособен.
– Виноват! – выдохнул Иван.
– Ничего, ничего. Никто не без вины. Итак, с дыханием вам понятно?
– Та-ак точно-о-о…
– Переходим к пранаяме, которая, собственно говоря, и есть то, что вам нужно на первом этапе. Пранаяма есть механизм высвобождения кундалини и направления её в нужное русло, а проще говоря, теория и практика управления дыханием, с которым мы уже разобрались в общих чертах. Однако, к самадхи ведет лестница, состоящая из восьми ступеней. Пранаяма есть ступень номер четыре. Отсюда следует что? Что сперва нам нужно пройти первые три, а именно: яму, нияму и асаны…
– Всё, больше не могу, – заявил Иван и распрямил ноги. – Я согласен, что вы покрепче меня будете, но я больше не могу.
Гуру пожал плечами.
– Что ж, садитесь в сиддхасану. Тоже вам нужная и полезная будет поза.
– А это как? – с тоской спросил Иван, массируя лодыжки.
– Левая пятка между анальным отверстием и им, правая пятка на левой…
– Кем им?..
– Так вы его ещё не назвал по имени?
– Кого?
Дмитрий Семенович, внутренне страдая от тупости курсанта, наконец, сказал ему на простом армейском языке, кого он имеет в виду.
– Вот ему и нужно придумать имя.
– Так ведь у него уже есть имя…
– Какое?
– То, которое вы только что назвали…
– Это?
– Ну да, оно самое, всенародное…
– Что вы, курсант. Это не имя. Это как бы родовая фамилия. Иванов, Петров, Сидоров.
Дмитрий Семенович вдруг разложился на три части и сложился на пол напротив Ивана в какую-то совершенно невообразимую позу.
– Имя у каждой твари должно быть, – заговорил он доверительно. – А то нехорошо получается: фамилия есть, отчество есть, а имени – нет… У вас с ним отношения должны быть, так сказать, неофициальные, интимные…
Да он же сумасшедший, осенило Ивана. Чистейшей воды, блин. Торчал там и задвинулся. Запросто. Или бамбуковой палкой по черепу перепало… Ну и профессора в этой Академии…
– В позу! – приказал гуру тоном, не терпящим возражений и колебаний.
Иван сел в сиддхасану, что оказалось несравнимо легче, чем сесть в лотос, и принял на скрытое под маской лицо почтительное выражение.
– Итак, – произнес гуру и опять принялся, по своей академической привычке, описывать вокруг Ивана плавные круги. – Как же мы назовем ребёночка?
– Он уже не ребёночек, – обиделся Иван за будущего друга.
– Я вас уверяю, – сказал Дмитрий Семенович. – Через полгода вспомните, какой он у вас был неуклюжий пацан, прольёте слезу умиления…
– Пусть тогда его зовут Степан! – сказал Иван в некотором озарении.
– Что ж, хорошее русское имя, – раздумчиво произнес инструктор. – А почему Степан?
– У нас замполит был на первом курсе, – объяснил Иван. – Майор Степанов. Очень похож. Я всё равно как буду на него смотреть – так буду замполита вспоминать. Так уж чтобы не путаться…
– Резонно, – Дмитрий Семенович вздохнул и приумолк на минуту. – Я давно замечал, что у людей, профессионально связанных с идеологическим воздействием на массы, как то: армейских замполитов, лидеров партий и движений, телеведущих – лицо, как говорят в народе, “застругано под член”… Но мы отвлеклись. Начинайте дышать. Кстати, такие вещи, как этот замполит Степанов, вы мне не должны рассказывать…
– Почему?
– Потому что вас можно по таким вещам идентифицировать. А мы с вами друг для друга – инкогнито…
Так из Ивана стали растить передовика производства.
К полудню Иван полностью восстановил свои силы. Кундалини его пробудилась и тихо ворочалась где-то в районе копчика. Весь организм так и трепетал от избытка энергии, будто парус на ветру. Степан Иванович вставал по первому слову, как сознательный рабочий – к станку на ударную вахту, и стоял сколько нужно, никаких забот не требуя, ни на какие внешние раздражители не отвлекаясь. Можно было разбивать шапито прямо перед гостиницей и давать шестичасовое представление с гирями и цепями, которое не снилось всяким там канделариям.
Однако у Ивана нынче было дело посерьёзнее. Иван нынче собирался, согласно воинской присяге и велению сердца, Родине послужить.
Он принял контрастный душ, оделся, и тут пипикнул мобильник. На экранчике высветилась условная фраза: “Застряла в пробке на авенида Инсурхентес, опаздываю на полчаса. Урсула.”
Сердечко ёкнуло. Пульс опять подскочил до двухсот. Ладони вспотели в один момент.
Иван в сердцах выматерился на себя. Что ж это такое, почему он волнуется, в руках себя не держит? Где холодный ум, самообладание, владение обстановкой? В конце концов, это не более, чем его профессия. Не более и не менее. И не хера тут разводить панику и истерику, как сельский подросток, которого коварные товарищи норовят втолкнуть в женскую баню и упереть снаружи ломом дверь.
Он подтянул брюки и сел в мандукасану. Шесть минут капалабхати с брандерами. То есть, пардон, с брандхами. В смысле, с бандхами[59]. Этого должно хватить, чтобы превратиться на ближайшие часа два в кремень-человека, блин!
Через семь минут он выскочил из номера, в лифте осмотрел себя в кривом зеркале – порядок, ничего лишнего, зашагал в сторону Сокало.
Она там!!!
Он прибавил шагу.
Иван узнал Габриэлу сразу. Бурлак на их конспиративной встрече показывал ему фотографию и карандашный портрет. Он сразу отвёл взгляд в сторону и сел за ближайший столик, потому что коленки его внезапно ослабели.
Тут как раз появился Бурлак со своею жёлтою розой. Можно было обойтись и без этого, даже нужно было обойтись без этого, однако Бурлак, осуществляя свою авантюру, уже столько нарушил всяких писаных и неписаных шпионских правил, что манкировать ещё одним ему не показалось ни зазорным, ни опасным. Тем более, подарить цветочек смазливой молодой девице – что может быть безобиднее и естественнее со стороны старого пердуна, супруга которого – perdon! – шесть лет, как покинула его и уехала в более прохладные широты, о чем маньянской контрразведке было известно доподлинно. Да у него вообще есть такая привычка: в сентиментальную минуту дарить девчонкам цветы – об этом приставленные к нему агенты Давидо и Пруденсио готовы в любой момент доложить куда следует – и не только на кратковременном отдыхе на берегу океана, а и в Маньяна-сити тоже. Вот, например, в четверг – на отдыхе – он целых три раза дарил девчонкам цветы. В среду – в Маньяна сити – тоже дарил. Сколько раз? Э-э-э… два раза. Вот сейчас он подарил этой, чёрненькой, а потом выйдет на улицу Кебрада и наверняка ещё одной-двум девицам подарит по цветочку. И чудесно. Ему – пустяк, девицам – удовольствие, агентам – фигня, а маньянской экономике – лишний песо в оборот.
Однако жест этот не показался фигнёй некому широкоплечему молодому человеку, что, примостившись у стойки, потягивал из высокого бокала ледяное пивко, да время от времени обменивался улыбками со смазливой девицей, которая ёрзала промеж столиков со шваброй в руках.
Молодой человек достал из кармана телефон, набрал номер и сказал, прикрывая ладонью трубку:
– Слы, Абрамыч! Тут какой-то демон ей цветы подарил. Чо? Не, дальше поканал. Чо? А я хер их знает, как они обзываются! Чо? А, ла, срисовал. Да.
Он убрал телефон и остался сидеть на месте. Действительно, мало ли шляется придурков по набережным в разгар сезона, дарят девчонкам цветочки с шоколадками. Василий кивнул толстухе-цветочнице, что сидела на тротуаре перед входом в кафе, показал ей один палец, и, когда она, подобрав юбки, подплыла к нему, дал десять песо, ткнул пальцем в какой-то букет и жестом велел передать его девице со шваброй. Та, получив цветы, сделала круглые радостные глаза, посмотрела влажно на Василия, вопросительно ткнула себя пальцем в грудь. Василий закивал, развёл руками, широчайше улыбнулся. Девица отбросила швабру и удалилась, кивком пригласив его следовать за собой.
Иван, вертясь на стуле, краснея и бледнея одновременно, пошарил в своей башке в поисках какого-нибудь тактического плана: как подвалить к клиентессе, что сказать, какой глаз прищурить, каким уголком рта улыбнуться. Башка была пуста, как оаксаканская тыква. Будто его ничему не учили в экстернатуре ГРУ. Будто он почти два года не насиловал себя маньянскими блондинками, наращивая мастерство, железно укладываясь в норматив. Будто он не мастер спорта по многоборью, не офицер, блин, русской армии.
Еще подходя к Сокало, он напоминал себе, что она – не просто так себе девица молодая, киска и мордашка, она людей убивает, и не фига перед ней павлиний хвост распускать, но теперь почему-то эти доводы перестали иметь для него какое-либо значение. Хвост, впрочем, и так не распускался. Иван вдруг, ни с того, ни с сего, позабыл, как это вообще делается.
Официант уже минуту как стоял перед ним в ожидании заказа, даже начал переступать с ноги на ногу, проявляя определённое нетерпение. Иван покосился в сторону девушки. Она не заказала обед, значит, может в любую минуту подняться и уйти. Надо действовать, действовать. Быстрота и натиск. Нежность и обаяние. Апельсиновый сок и фрукты.
Официант кивнул и удалился.
Или пригласить её отобедать с ним? Или выпить чего-нибудь укрепляющего, города берущего? Или… или…
К дьяволу, сказал он себе. Хорош рассусоливать, блин, тоже, интеллигент фуев выискался. На горе стоит кибитка, занавески новеньки, в ней живет интеллигент, его дела фуёвеньки. Вагонные споры – последнее дело. Когда больше нефига пить…
Главное – помнить: норматив – шестьдесят минут. Помнить и не забывать.
Иван повернулся в сторону брюнетки. Глаза их встретились.
Сверкнула молния, ударил гром из ясного неба.
Иван так и не узнал, уложился он в норматив или нет. Да он и не задавался этим вопросом. Время спрессовалось, сколько его прошло от момента их встречи до Иванова номера в гостинице – неясно, какой-то неуловимый миг, вспышка.
ГРУшный компьютер, высчитавший Ивана из тысяч и тысяч ему подобных, не соврал: они с Габриэлой Ореза и впрямь были исключительно созданы друг для друга. Любят они или нет одни и те же цветы, одни и те же песни, оба – собак, или оба – кошек, – с этим им ещё предстояло разобраться, но вот что не вызывало сомнения прямо сейчас – это то, например, что Габриэла пахла именно тем запахом, который больше всего нравился Ивану, и который он всю жизнь искал у женщин и не находил. К тому же она не пользовалась духами, а Ивана от духов всегда воротило. Возможно, так же пахла когда-то его мать, которой он не помнил. У Габриэлы же фигура Ивана: сочетание широких плеч и узкой задницы вызвало сердцебиение, хотя раньше для неё это никакого значения не имело, а зубы Ивана, когда он улыбнулся, чуть не отправили её в нокаут. Зато её формы идеально подошли к шершавым Ивановым ладоням, будто ладони его были деревянной опалубкой, в которой отливался её фундамент, или гипсовыми слепками с её грудей, вылепленных из воска.
Они даже не говорили ни о чём, будто оба разом позабыли маньянский язык. В суматохе они даже не представились друг дружке, хотя очень бы удивились, если бы кто-то сказал им, что они знакомы не целую вечность, а чуть меньше. Заговорила первой Габриэла, и случилось это изрядно ближе к вечеру.
Смешной выдался день! Она сказала:
– Не расстраивайся, милый. Это бывает с мужчинами, когда они волнуются. А ты ведь волновался, милый? Уж как я волновалась – как никогда в жизни. Но ты не расстраивайся. Я уверена, что ты не impotento. Ты просто очень хотел меня и торопился. Я тоже очень хотела тебя и торопилась. Это ничего. Мы будем спать вместе, за ночь ты ко мне привыкнешь, твоё тело привыкнет к моему телу, и завтра мы больше не будем никуда торопиться, и у нас всё получится как надо, а я буду ещё больше тебя хотеть.
Глава 24. Змей Петров
Пропащая страна, пропащие люди, размышлял генерал-майор Петров, рассматривая фотографии.
Сторонний наблюдатель, заглянув через его плечо и подслушав его мысли, остался бы в недоумении. Ровным счётом ничего пропащего не было в бравом капитане российской армии, молодецки распластавшем на заднем сиденье автомобиля негритянку, прекрасную, как чёрная роза в обсидиановой вазе.
– Вам теперь прямая дорога в этот… в “Плейбой”, а, Серебряков? – усмехнулся генерал-майор. – Впрочем, что “Плейбой” – бери выше – с таким э-э-э… тонким художественным чутьём вас, пожалуй что, и в “Хастлер” возьмут. Ведущим фотооборзевателем…
– Тому гаду, что меня так подставил, я уже выдал по первое число, – сказал насупившийся Серебряков. – На всю жизнь отбил охоту выделывать подобные номера. И, разумеется, никаких денег не заплатил.
– Это, конечно, меня радует несказанно, – опять не удержался съязвить резидент. – И что дальше? Вы два дня занимались этим вопросом. Где, как говорил премьер-министр Гайдар, ваше положительное сальдо?..
Серебряков вытащил из-за пазухи смятый лист бумаги и прочитал вслух:
– Бурлак Ольга Павловна. Сорок девять лет. Место рождения – город Руза Московской области. Родители умерли. Девичья фамилия – Седых. По первому мужу – Косенкова.
– Уже интересно, – перебил его Петров. Теперь в голосе его язвительности не было ни на грош. – Про судьбу первого мужа там есть?
– Есть, – нехорошо вздохнул Серебряков. – Косенков Сергей Сергеевич, сорок девять лет, место рождения – всё та же Руза Московской области. Институт инженеров железнодорожного транспорта, факультет экономики и планирования.
– Какой-то вздох у вас подозрительный. Так понимаю, что ничего утешительного про него не выяснили?..
– Скоммуниздил три миллиона и сбежал в Италию, – ещё глубже вздохнул Серебряков. – Что уж тут хорошего…
– Интересно… Это уже интересно, – сказал Петров, на этот раз даже не поморщившись от неприличного словечка. – Чем же это он таким занимался?..
– Мебелью торговал, – ответил Серебряков, заглянув в бумажку. – В неком ООО.
– Интересно, интересно. Не вернулся, не знаете? В наше время в России у торговцев мебелью большие перспективы…
– Знаю только, что у нашего с ним сотрудничества никаких перспектив нет. Они расстались ещё в восемьдесят первом году, а развелись в восемьдесят четвертом… Они уже и в лицо друг дружку не узнают…
– Ну, это как сказать, как сказать. Старые привязанности, знаете ли…
– Да какие там привязанности! Есть данные, что она его ненавидит лютой ненавистью, хуже чем Бурлака.
– За что же?
– За то, что не захотел с ней в Москве остаться. Они же поженились в институте, на четвёртом, по-моему, курсе. Пришлось потом ей за ним обратно в Рузу переться.
– Резонно. Я бы на её месте тоже некоторое недопонимание проявил…
– Она на него давила, чтобы он по лимиту в Москве устроился и прописался, а она – как бы при нём…
– Что дальше?
– Всё тот же институт инженеров железнодорожного транспорта, факультет экономики и планирования. Место работы: с семьдесят девятого года по восемьдесят первый – районный отдел народного образования в родном городе Рузе Московской области, характеристики самые выдающиеся…
– Н-да, я, кажется, уже догадываюсь, почему…
– Догадка ваша правильная, слушайте дальше. Это пока всё семечки. С восемьдесят первого года по восемьдесят четвертый – в/ч 18238, это всё в той же Рузе ракетная часть.
– Так-так. Этого следовало ожидать.
– С восемьдесят четвертого по восемьдесят девятый – в/ч 09123. Это Главный штаб Московского военного округа.
– Быстро у неё получилось.
– С восемьдесят девятого по девяносто первый – Управление командующего ракетными войсками стратегического назначения. С девяносто первого по девяносто третий – Генеральный штаб ВС СССР. С девяносто третьего по двухтысячный – помощник атташе по культуре в Маньяна-сити, где она и познакомилась с интересующим нас, то есть, вас, объектом.
– Вы уверены в том, что она не штатный сотрудник разведки? – задумчиво спросил Петров.
– Уверен.
– А как насчёт взаимодействия с нашим ведомством?
– Ничего такого не обнаружено.
– Редкий случай. Учитывая её склонность к… Вы понимаете, о чём я…
– Понимаю, Эдуард Авксентьевич. И полностью с вами согласен. Блядь неимоверная. Мы до этого сейчас дойдём.
– Ну да, обычно особы такого рода наиболее охотно идут на сотрудничество… Ничего, мы это её упущение поправим. А?
– Так точно. А зато муж её первый – тот нашенский целиком и полностью, Эдуард Авксентьевич! Кличка “Фрегат”. Стучал исправно двадцать с лишним лет подряд на всех, включая супругу! До самого ГКЧП. И фирму свою открыл поначалу под нашей крышей. Кое-кто из наших даже там участвовал…
– Так это он наших товарищей кинул на три миллиона, этот… Фри Гад? – брови Авксентьича стали как две кобры. – Так его ведь найдут!..
– Ещё и как найдут, – Серебряков усмехнулся и облизал губы, шелушащиеся с похмелюги. – Мало не покажется. С говном съедят. Пускай пока жирок нагуливает…
– Надеюсь, ваши капиталы там не участвовали?
– Шутите. Какие у нас капиталы. Тут с голоду бы не сдохнуть.
Петров посмотрел, сколько хватило глаз, на широченную ряху своего помощника.
– Да, вы и впрямь как тень стали… Пора, пора вам отдохнуть, в отпуск слетать. На родину.
– На родину? Что я там забыл?
– Так ведь… расторопному человеку всегда на родине найдётся какое-нибудь дело. Например, побеседовать по душам с гражданкой Бурлак одна тыща девятьсот… какого там года рождения, к сотрудничеству не привлекавшейся, работающей… Вы, кстати, не сказали, она всё ещё работает где-нибудь или занимается только этим и на глупости не отвлекается?.. Вы понимаете, что я имею в виду.
– То-то и оно. Работает она, работает. В том же самом месте, что и до командировки в Маньяну!..
– То есть, в Генштабе?
– Ну да.
– И в каком же управлении?
– Этого пока установить не удалось. Но, в принципе, можно. Наружку подключить – в два счёта выясним. Только нужно там лично присутствовать, потому что диппочту этим грузить уже… рискованно. И так, наверное, наше Второе Управление на нас глаз положило, с нашим незапланированным интересом к военным структурам…
– А то у них других дел нет! – фыркнул Петров. – Вы, как пуганая ворона, скоро начнёте от любого куста шарахаться.
– Преувеличивать не надо, – нахмурился Серебряков. – А осторожность в нашем деле ещё ни разу никому не повредила. В военной контрразведке ребята сидят тоже не пальцем деланные.
– Что ещё по этой дамочке?
– Пока практически всё. Вечером ещё подкинут. Определенные перспективы, как мне кажется, сулит наличие у них с господином Бурлаком общего имущества.
– Так-так. Подробнее, пожалуйста.
– Вечером будет подробнее, Эдуард Авксентьевич. Вечером. Имейте терпение. Терпение – главная добродетель разведчика.
– Сами придумали? – рассмеялся Петров. – Коньяк будете, Ларошфуфу?
– С удовольствием бы, Эдуард Авксентьевич. Признаться честно, трубы горят… после вчерашнего…
– Вижу, вижу. Рекомендовал бы вам постепенный переход на напитки более благородные, чем самогон из кактуса. Тот же коньяк, к примеру. Или скотч. Или писко, коли невмоготу без экзотики. Впрочем, дело ваше. Печень дается человеку один раз…
Наливая в рюмки коньяк (тоже французский, но, конечно, далеко не “Шато дю Понтарлье”), Петров вспомнил наглого гада Бурлака и нахмурился. Неповоротливый я становлюсь с возрастом, подумал он. Уже неделя прошла, а я только начинаю собирать на него компромат. В былые времена уже давно вставил бы ему перо в филейную часть и пустил летать над синим морем…
Впрочем, ерунда. Некогда, некогда было Петрову заниматься ГРУшным начальником, хоть и чувствовал он явственно великую для себя лично опасность, исходившую от этого неотесанного человека. По случаю гибели майора Сергомасова свалилась на голову Петрова комиссия из Центра аж сразу из трёх чинов. Вернее сказать, прилетели целых пять человек, но двое из пяти отношения к разведке не имели, являлись настоящими член-корреспондентами РАН и были взяты в Маньяну ради прикрытия. Официально эта компашка прибыла в тропики ради изучения возможности взаимодействия с маньянской Академией наук в области исследования какой-то фигни наподобие “стереоспецифической полимеризации изопрена, стабилизации синтетического каучука и сополимеризации”. Ну, академики и изучали эту пакость. А остальные трое исследовали самого Петрова и состояние дел в его резидентуре.
Да и слава богу, что не прежние времена. В прежние времена Петрова за такое ЧП вызвали бы на Лубянку, мытарили бы по кабинетам высокого начальства. Глядишь, на конвейер бы поставили. (В ещё более прежние времена запросто бы и шлёпнули в подвале на Лубянке.)
А теперь – сами приезжают, и в изрядном количестве. Что и понятно. Кто же откажется в наше либидоральное время смотаться на халяву в тропики – от семьи, от начальства – в объятия милейшего парня Петрова, у которого всего-то и проблем, что его подчинённый, мирно прогуливаясь по городу со своим молодым коллегой, нечаянно пополнил собой число жертв терроризма, которых в этой с виду сердечной и добродушной стране, в пересчёте на душу населения, почти столько же, сколько у нас жертв алкоголизма, например. Ещё меньше Петров виноват в том, что молодой коллега убитого слегка повредился рассудком. Бывает. И конечно же, совершенно прав резидент в том, что не настоял на немедленной эвакуации бедолаги на родину, что вполне могло бы быть расценено как препятствие отправлению маньянского правосудия. Парень фактически только приехал в Маньяну, ещё фактически к работе не приступал, никаких секретов выдать врагу не мог, если бы даже захотел. Поговорив с пострадавшим, комиссия пришла к выводу, что Курочкин, в общем, вполне в норме, разве немного расслаблен. Ну и ничего. К оперативной работе не привлекать, пусть отдыхает юноша, поправляется на тропических фруктах.
Словом, с какой стороны ни копни – чист Петров, и придираться к нему – только бога гневить. По этому случаю генерала с полковником Петров вчера свозил в казино “Антикво Дюрасанго”, где они тяпнули неплохого коньячевского и продули в рулетку по полтыщи баксов (не своих, ясное дело – всё за счёт резидентуры), а Серебряков с майором нажрались в хлам в подвальчике, где работала известная читателю толстоногая Маринка. Они даже задержались там ненадолго после закрытия, но маринкиных прелестей приезжий майор вкусить – увы – не смог. Ослабел мужчина на кабинетной работе, отрубился, предварительно заблевав всё вокруг себя в радиусе двух метров. Впрочем, Маринка в обиде не осталась: Серебряков, в отличие от снулого московского коллеги, от выпитого только взъендрился и за каких-то полчаса превратил сладкую маньянскую девицу в распаренную макаронину. При этом их ничуть не смущало присутствие майора, который всё пытался подняться со стула, грозясь не далее как в среду вы…ть в жопу какого-то генерал-полковника Гриценко.
В четыре утра проверяющих загрузили в самолет, и они улетели домой.
Петров с помощником вернулись к своим баранам.
– Эдуард Авксентьевич, – заговорил Серебряков, поправив своё здоровье генеральским пойлом. – Я вот думаю, может нам по-другому поступить?..
– Как именно? – повернулся к нему Петров.
– Смотрите, как у нас всё хорошо прошло с этой комиссией. Может, не мне лететь к бурлаковской бабе, а её сюда вызвать?.. Устроим ей уик-энд в Акапулько, пятизвёздочный номер-люкс, лучшего жигало на всем побережье наймем, а?..
– И – что? Сфотографируем?
– Да нет! зачем? Во-первых, её этим не проймешь, эка невидаль: сфотографировали, да она сама с удовольствием сфотографируется в любой позе нам на память. А во-вторых, мне кажется, что она и так с нами согласится сотрудничать.
– Это далеко не факт. С чего бы она вдруг согласилась?
– Да чтобы мужу насолить. Или начальству.
– Но… всё-таки столько лет проработала баба в этой системе… корпоративный дух… не скажите…
– Приглашение от имени Бурлака, разумеется, пошлём. А в Москве кто-нибудь из наших ребят к ней незаметно подкатит, намекнёт, что здесь к ней подойдут, объяснят, что от неё требуется. Учитывая её должность и место, так сказать, работы, всё провернём с максимальными мерами предосторожности. Оформим всё как будто баба за свой счёт гуляет. Или за счёт супруга. Это ей будет аванс за услугу. Право, дешевле встанет… А потом, Эдуард Авксентьевич, там она, я уверен, – бой-баба, каменная стена, закалённая в ежедневных, так сказать, битвах за выживание. А здесь – размякнет!.. женщиной, Эдуард Авксентьич!.. женщиной себя почувствует!.. После этого бери её голыми руками и делай что хошь. Для бабы ведь это самое главное – женщиной себя почувствовать. Они за это всё отдать готовы. Мужа с дитями бросить, родину предать, из окна выброситься…
– Ну что ж, – пробормотал Петров. – В вашем предложении усматривается определённый резон. Скорей всего, так мы и поступим. Из окна выбрасываться не заставим, на родину тоже не покусимся, а вот об муже поговорим.
– Поговорим!.. – поддержал его Серебряков и облизнулся.
Хорош коньячок у генерала!
Особенно на старые дрожжи.
Со стены кабинета на них косился козлобородый в серой солдатской шинели. Верной дорогой идете, товарищи, бывалоча, говаривал старший соратник козлобородого, чей портрет отсюда убрали ещё пять лет тому назад. Портрет этот, в компании ещё примерно сорока таких же портретов, пылился на чердаке посольства. До поры до времени.
Не суетитесь, ребята, говорил им козлобородый. Не надо вам никого к ней в Москве подсылать. Эта баба сама к вам сюда летит на днях. Уже чемодан собрала. Встречайте её в аэропорту и делайте с ней тут всё что хотите.
Глава 25. Прибавление в семействе Ореза
На третий день, когда банда Абрамыча с ног сбилась, разыскивая исчезнувшую неизвестно куда папину дочку, Габриэла вдруг объявилась сама, да не просто объявилась, а привезла Ивана на папочкину виллу и предъявила его родителю.
Наставники в Академии ГРУ, отдавая себе отчёт, что нацеливают Ивана на явный мезальянс, строго-настрого запретили ему первым заводить с нею какой-либо разговор не только что о браке, но и вообще о знакомстве с её папашей. Наоборот, он должен так влюбить в себя девушку, чтобы она сама этого захотела и сама ему предложила на ней жениться. И к родителю повезла его тоже по своей инициативе.
Большой ГРУшный секс-компьютер, которому Иван был обязан своим вторым рождением в личине боливийского беженца Досуареса, обещал, что Габриэла, будучи девушкой своенравной, именно так и поступит. Если, конечно, Иван как следует постарается. Впрочем, компьютеру помогал целый институт психологов и сексологов.
Иван старался соответствовать, но, чёрт бы его побрал, ни хрена не помнил о последних трёх днях своей жизни. Какое-то розовое марево – и всё. На высоте он был или не на высоте? – память не давала ответа. Башка кружилась и была восхитительно пуста.
Пару раз он всё же вспоминал, что, помимо маньянца-боливийца-героя-любовника, является ещё и разведчиком-нелегалом-старшим-лейтенантом Пупышевым, и тогда он пугался, что Бурлак с него спросит отчёт о проделанной работе, а он ни хрена Бурлаку не ответит, потому что ни хрена не помнит, но тут же он про это забывал и снова выпадал в сладкий густой осадок.
Что делать – кладя руку ей на лобок, чёрный, как ночь над океаном в преддверии бури, он ощущал себя марафонцем, добежавшим до финиша и прилёгшим под кусток – поспать от усталости.
Перед тем, как демонстрировать его папочке, Габриэла засунула Ивана в бассейн, где он поначалу чуть не утоп, но вскоре пришёл в себя от холодной воды, проснулся и целых полчаса нарезал круги вдоль мраморных берегов. Габриэла тем временем тоже привела себя в порядок.
И они вышли на крытую террасу, где сеньор Ореза, покачиваясь в кресле-качалке, сосал джин из плоской бутылочки и уже полчаса или более того без улыбки наблюдал в своём бассейне неизвестного ему купальщика весьма мужского пола.
– Папа, дорогой, – сказала Габриэла. – Это Иван!
– Здорово! – радушно сказал папа и пожал Ивану его шершавую ладонь. – Садись. Чего выпьешь?
– Всё равно, – ответил офигевший Иван и плюхнулся на диван.
– Ты не эстет, сынок. Это плюс.
– Все эстеты – педерасты, – сказал Иван первое, что пришло в пустую голову.
– Значит, и не педераст, – облегченно вздохнул папаша. – Гора с плеч…
– Папа, только не вздумай устраивать тут показательную вербальную экзекуцию! – вмешалась Габриэла. – Не хватало мне ещё петушиных боев. Он меня слишком любит, – пояснила она Ивану и чмокнула папочку в щеку. – Вот и ревнует. Его можно понять, бедолагу – я у него одна. Он на меня сильно… как сказать? претендует, вот. Будто я его собственность. Папа! Иван наш гость. Веди же себя с ним как с гостем, пока я не рассердилась. Посидите тут, выпейте граппы, поговорите – о чём обычно говорят между собой мужчины? – о футболе, о политике.
– Ты понимаешь что-нибудь в футболе? – спросил сеньор Ореза.
– Ни черта, – признался Иван. – В политике, впрочем, тоже…
– Вот беда! – папочка всплеснул руками.
– Поговорите о бабах! – предложила им Габриэла. – У Ивана это последняя возможность.
– Почему последняя? – хором спросили мужчины.
– А не существуют для него больше бабы с сегодняшнего дня. Из всех баб на свете существую одна я. Si, querido?
Иван развёл руками. Габриэла ушла на кухню.
– Я наливаю, раз такое дело, – сказал сеньор Ореза. – Граппа или джин?
– Чего-нибудь покрепче, – попросил Иван. – Надо прочистить мозги.
– От чего прочистить? Ты случайно не наркоман?
– Даже не знаю, что это такое, клянусь. Вы не жалуете наркоманов?
– Мне на них начхать, но ведь ты знаешь эту сумасбродную девчонку: возьмёт, да и, не дай бог, выскочит за тебя замуж. А ты, предположим, – наркоман. Ну, и на хрена мне внуки с тремя ушами и одним глазом, из которого всё время будет вытекать что-то очень генетическое?.. Но раз ты не наркоман, то и говорить тут не об чем. Папа, мама – есть?
– Нет.
– Ты не маньянец, судя по акценту.
– Я боливиец.
– Да… видно, что откуда-то с юга… Беженец?
– Беженец, но я не нуждаюсь, спасибо. У меня есть работа. В Монтеррее. Небольшой бизнес – торговля стройматериалами.
– И сколько ты зарабатываешь в месяц?
– На основной работе?