Дежурный по континенту Горяйнов Олег

Мне нужно выйти на твоих хозяев, сказал Ольварра. – Напрямую.

Хм. Боюсь, это будет непросто сделать.

Постарайся. Мне тоже было непросто найти для тебя базу террористов.

Постараюсь, дон Фелипе. Мы же партнёры.

Несмотря на наручники и голый зад, Акока после подземелья чувствовал себя вполне комфортно. Солнце нагрело поверхность автомобиля до несусветной температуры, но это парня нисколько не смутило. Внутри багажника приятно пахло укропом. Вскоре двигатель завелся, и они куда-то поехали. Акока заснул.

Проснулся он от жалобного протяжного стона. Некоторое время ему понадобилось, чтобы понять, что стонал он сам. Потом он понял, что выдержать ещё какое-то время в лишенной кислорода духовке, в которую превратился багажник комиссарского «нисана», будет самым значительным подвигом в его жизни.

А выдержать было необходимо. Судя по мощному хору автомобильных клаксонов, заставлявших дребезжать крышку его багажника, их с комиссаром «нисан» катил куда-то по Маньяна-сити, ибо ни в каком другом городе этой страны не наберётся такого количества наглых, шумных, не признающих никого и ничего маньянских извозчиков.

Лучше всего было бы дождаться темноты, возвращения комиссара домой, когда он поставит тачку в гараж; из гаража уже можно будет запросто подорвать, избавившись там от наручников, может, даже и штаны какие-нибудь нашлись бы в гараже у комиссара. Хуже, если это будет автостоянка или какой-нибудь общественный гараж. Акока представления не имел, в каком доме живёт комиссар Посседа. Но и это не страшно. Проблема небольшая: добыть штаны и снять браслеты, лишь бы настала ночь. Инструменты наверняка найдутся в багажниках у каких-нибудь соседей. Возможно, придётся пришить кого-нибудь. Это тоже не пугало Акоку. Несмотря на относительную молодость, человек с пяток он уже успел отправить на тот свет своими руками. Не за ради удовольствия, конечно. Производственная необходимость.

Не хотелось бы мочить комиссара. Несмотря на уверенность, с которой он прочил скорый конец Ольварры в приватной беседе со славным недалёким парнем Касильдо, уверенности, которая, по сути дела, и помогла ему избежать страшной участи, Акока вовсе не отрицал возможности и совершенно иного развития событий. Чего не случается в стране Маньяне! И тогда ему придётся исчезнуть. Что сделать значительно сложнее, имея на руках одну единицу жизни комиссара уголовной полиции.

Только вот удастся ли ему дотерпеть до темноты? Сколько ещё там осталось до этой чёртовой темноты? Часов у Акоки не было. Часы уплыли вместе со штанами. В его часах «Роял Оук», белого золота, с шестью бриллиантами вокруг циферблата, швейцарской фирмы Одемар-Пигэ, теперь красовался его лучший друг на всю оставшуюся жизнь бригадир sicarios Касильдо.

Чёрт, как жарко! Впрочем, когда Дон начал бы его палить как чумную свинью, было бы ещё жарче. Этого нельзя не признать. Так что терпи, Акока, сказал он себе. Терпи, дон Эриберто. Это последний такой крутой терпёж в твоей жизни, дон Эриберто. Потом ты будешь всегда работать мозгами и подобной ситуации попросту не допустишь, да? Всегда-всегда.

А если этот урод комиссар едет в департамент полиции? Вот будет идиотизм: выскакивает из багажника мужик без штанов в браслетах, а вокруг полицейских, как собак нерезаных… И тут же его берут за жо… А, собственно, что такого – берут, и берут. Он скажет, что зовут его Педро Гонсалес, что его похитили и требовали выкуп… А как же он оказался в комиссарской машине? Комиссар Посседа, что ли, его похитил?.. Вызовут комиссара, он его признает и отправит обратно к Дону…

Хрена. Хрена он меня отправит к Дону. Он меня в лицо не знает! Какое отношение я имею к Дону? Что еще за Дон такой? Не знаю никаких донов.

А где я мог ещё залезть в его машину, кроме как в долине? Отправит он меня обратно, отправит…

Святая Мария, Хесусо Христо, сеньор Пётр и сеньоры апостолы, взмолился Акока. Сделайте, трах-тарарах, так, чтобы мы поскорей приехали куда-нибудь в тихое место, и чтобы ни одного легавого вокруг… А?..

Перечисленная компания услышала его молитвы: в багажнике сделалась тьма египетская, «нисан» затарахтел и остановился, дверь хлопнула, комиссар вышел из машины. Где-то щёлкнул выключатель. В щель между крышкой багажника и капотом просочился электрический свет. Акока прислушался: тишина. Значит, гараж? Ну, спасибо вам, ребята. Всем по отдельности спасибо. Тебе, Дева Мария. И тебе, Хесусо Христо. А тебе, Пётр, двойное спасибо. Тройное.

Дышать стало ощутимо легче. Акока затаился, стараясь не выдать себя каким-нибудь резким шевелением. Если он сунется в багажник – убью без разговоров, решил Акока. Какой бы он не был крутой – я с ним справлюсь. Жить потому что очень хочется. Очень, сеньор комиссар. Вы не поверите как.

И тут вдруг на крышку багажника положили сверху что-то тяжелое. Потом – ещё что-то. И ещё. Машина ощутимо просела на рессорах. Свет погас, хлопнула дверь.

Засёк, понял Акока. Он слышал, как я стонал. Всё, это конец. Он пошел звонить Ольварре.

Он всё же попытался открыть замок и поднять крышку. Спустя некоторое время замок открылся, а вот крышка даже не шевельнулась. Мышцы затекли и не слушались.

– Сеньор комиссар!.. – позвал Акока.

Молчание.

Ну да, он же ушёл. Ушёл звонить дону Фелипе. Или к себе в департамент, вызывать конвой. Ладно, нужно срочно что-то придумать. Думай, Акока, думай. Тебе для этого мозги даны. Именно для этого, а не для того, чтобы по ним получать с пугающей регулярностью. Думай, Акока, думай. Комиссар сейчас вернётся.

Может, рассказать ему маньянскую душещипательную историю? Чтобы комиссар, как истинный маньянец, пролил сентиментальную слезу и ринулся восстанавливать справедливость на белом свете? Что он, скажем, незаконный, но любимый сын дона Фелипе, которого законные, но нелюбимые сыновья, чтобы не делить с ним наследство, заковали в цепи и бросили в подземелье?.. Ага. Чтобы он меня тут же возвернул любящему папашке?.. Не пойдет.

Нужно придумать что-нибудь такое, чтобы у комиссара пропало желание с этим вообще свяываться. Сказать, что он прокажённый и Дон таким образом от него избавился: засунув в багажник комиссару?.. Знать бы, о чём они говорили, на чём скорешились…

Сказать, что он – наёмный убийца, подосланный Доном убить комиссара? А наручники зачем? Я, дескать, убиваю только в наручниках. Без наручников – вообще всё на хер вокруг разношу…

А может, прикинуться идиотом? Дебилом? Пустить слюну, сдвинуть глаза к переносице, гукать что-нибудь… Сразу станет ясно, почему без штанов. Ага, решит комиссар, вот еще один сын дона Фелипе, на этот раз – опасный для окружающих дебил, от которого борзый папашка таким образом избавился. Еще убьёт без суда и следствия…

Опять хлопнула дверь, и снаружи зажёгся свет.

Так ничего и не придумал!..

С багажника стали сваливать то, что навалили.

Ну вот, Акока. Спасти тебя теперь может только чудо.

Щёлкнул замок багажника. Акока зажмурился от яркого света, а когда открыл глаза, увидел в трёх сантиметрах от собственного носа два гладких ствола двенадцатого калибра.

– Фу, – сказал целившийся в него человек. – Да он извращенец, этот малый. Весь потный и в наручниках. Как же ты могла, Бетина?

– Ахо, я клянусь тебе!.. – ответил рыдающий женский голос.

– Не клянись, сука!

– Дай, хоть я взгляну, кто это. Уверена, что я его раньше не видела…

– Не смей на него смотреть! Мать моих детей этой мерзости видеть не должна!

– Ты же сам меня сюда притащил, чтобы я смотрела…

– Я притащил тебя, чтобы ты смотрела, как я убью в твоем присутствии твоего любовника! А вовсе не для того, чтобы ты рассматривала в моём присутствии его гениталии! Вот когда я их ему отрежу – тогда можешь разглядывать их сколько захочешь, дрянь!..

Пожалуй, это будет похуже, чем паяльная лампа, с тоской подумал Акока.

– Ахо, но я действительно не знаю, кто это такой. И почему ты вообще связал его со мной – непонятно.

– Очень интересно! Может, скажешь, ты не ездила на этой машине утром на рынок?

– Ездила. И привезла полный багажник продуктов.

– Вот!!!

– Что вот?

– Ты занималась с ним любовью здесь, в багажнике, прямо среди продуктов, которыми собралась кормить своих детей, женщина! Да ещё в наручниках! А потом пришёл я, и ты захлопнула багажник, чтобы скрыть следы преступления! И после этого ты будешь говорить мне, что ты – не шлюха? Где ты его подцепила, блядская твоя натура?!. На базаре? Это паршивый торгаш?.. Базарный жигало?.. Ты будешь отвечать или нет?

– Сеньор комиссар, – подал голос Акока. – Не стреляйте, Христа ради. Я вам всё объясню.

– Что ты мне объяснишь, выродок? Я вообще не с тобой разговариваю. Лежи и молчи. Твоя песенка спета. Ты больше никогда не будешь бесчестить честных маньянских женщин!

Угораздил же меня бог с моим умом и талантом родиться в Маньяне, где мужья ревнивы, как обезьяны, подумал Акока. Да он же невменяем, как наркоман какой-нибудь. А еще полицейский комиссар!..

– Сеньор комиссар, я залез к вам в багажник сам, клянусь! Я работал на дона Фелипе Ольварру и был кандидатом в его secretario, но он приговорил меня к лютой смерти и запер в погребе, а я бежал!.. Я разбил доски двери бидоном, в котором мне принесли баланду, вылез наружу и увидел вашу машину. Это был единственный шанс сбежать из долины. Вы же знаете, оттуда нет другого пути, сеньор комиссар! Вы знаете, что он грозился со мною сделать? Вы вздрогнете, когда узнаете! Он собирался меня опалить паяльной лампой, как чумную свинью…

Посседа думал целую минуту прежде чем опустил ружьё.

– Мне можно вылезти, сеньор комиссар? – заискивающим тоном спросил Акока.

– А что ты такого натворил, что Дон посадил тебя в погреб?

– Эта его дурацкая подозрительность, сеньор комиссар… вы же знаете старого хрена… У него secretarios мрут как мухи, сеньор комиссар!.. Он и про вас мне говорил, ушлый парень этот комиссар, говорил, с ним ухо надо держать востро, как только я получу от него всё, что мне нужно, мы его уберём, так и говорил, сеньор комиссар!.. Скормим крокодилам…

Тут комиссар вздрогнул и отошёл от багажника… Акока блефовал, но попал в самую точку. Крокодилы показались комиссару невероятно убедительным аргументом. После недавнего разговора с Фелипе Ольваррой крокодилы и Фелипе Ольварра связались в его мутном мозгу одной логической цепочкой и стали как близнецы-братья.

– Так в чём же таком он тебя подозревал, если намеревался тебе доставить такие неприятности? – спросил Посседа.

– Вы будете смеяться, сеньор комиссар…

– Не буду я смеяться. Мне уже давно не смешно.

– Вы не поверите, сеньор комиссар…

– Поверю. Я уже давно ничему не удивляюсь.

– Старый хрен совсем выжил из ума. Вздумал приревновать меня к жене, к этой почтенной старушенции…

– Вылезай, – велел комиссар, переломил ствол ружья и вынул патроны. – Надо же, каких только идиотов не рождает земля маньянская…

Акока вылез на свет божий и встал рядом с машиной, нетвердо держась на ногах, всё ещё слабо повинующихся своему хозяину. Бетина с интересом рассматривала длинный и тонкий член молодого человека, но супруга её эти пустяки, по-видимому, более не волновали.

Как не взволновал тот печальный факт, что никакой жены у дона Фелипе нет вот уже два года.

Глава 22. Авторитет – дело наживное

Кому в этот день действительно не повезло, так это Лопесу-двурушнику. После доверительной беседы с Бермудесом банкир в качестве носителя информации был совершенно бесполезен. Он ловил ртом воздух, время от времени икал и не отвечал ни на один вопрос. Поскольку никаких денег в машине, в которой его привезли, не обнаружилось, Ольварра понял, что может про них забыть. Ну, может, не навсегда, а до тех пор, пока с помощью хозяев комиссара он не найдёт управу на наглого Бермудеса и сможет предъявить ему счёт, к которому без зазрения совести припишет свои кровные десять лимонов. С процентами, sin duda.[20]

Потратив впустую почти час, хефе распорядился привязать бедолагу за одну ногу – к бетонному столбу электропередачи, а за другую – к плугу трактора, на котором один из долинных индейцев неподалеку от дома-айсберга распахивал под кукурузу своё небольшое поле.

Ольварра сам уселся за рычаги. Тут к Лопесу на время вернулось сознание. Он заплакал и попросил не лишать его жизни. Но Ольварру уже было не остановить. Когда ноги банкира стали расходиться в разные стороны, он обмочился. В паху у него что-то лопнуло, ноги вытянулись в прямую линию, и он заорал страшно и тоскливо, и орал, не переставая, до самой смерти.

А до смерти ему было ещё ох как далеко, потому что замурзанная конопляная веревка, которой он был привязан к трактору, взяла и оборвалась. Ольварра что-то свирепо крикнул, и Касильдо, уже вовсю проклинавший свою мягкотелость, хитрожопость и прочий букет человеческих качеств, заставивший его сжалиться над Эриберто Акокой, бросился к трактору, вытащил откуда-то моток ржавой проволоки и привязал ею Лопеса, вернее, не Лопеса, а орущую безумную субстанцию, когда-то по какому-то недоразумению называвшуюся этим человеческим именем.

Дон Фелипе нажал на рычаги, субстанция приподнялась над землей, и левая нога, чмокнув, отделилась от туловища. То, что осталось, запрыгало в судорогах, окропляя землю фонтанами крови, и вскоре затихло. Откуда-то прибежала синяя от голода собака и стала с жадностью лизать мокрую землю.

Ольварра вылез из трактора, велел Касильдо прибраться и, стараясь не глядеть на изуродованные останки, удалился в сторону дома. Закон маньянских гор обязывал его ещё и помочиться на труп предателя, но он побоялся, что, отвыкнув от вида развороченного человеческого мяса, облюётся на глазах у sicarios, смотревших теперь на него с трепетом и любовью: ком гнусной желчи и так уже подступил к самому его горлу. Или разволнуется до того, что моча по-стариковски застрянет где-нибудь между простатой и прямой кишкой, и ни капли благородной жидкости наружу не просочится. Тоже не дело.

Злоба так и кипела в нем, но это было как раз то, что ему было нужно в данный момент. Пришло время действовать. Ольварре брошен вызов. Он, можно сказать, на крючке у негодяя Бермудеса. Глазами этого торговца шмалью за действиями дона Фелипе теперь наблюдает, можно сказать, вся страна Маньяна. Всё это жрущее, курящее, пердящее, испаноговорящее стадище человеческое смотрит теперь на дона Фелипе, дивится: сдастся он, встанет на колени перед нахрапистой гнидой, доказав всем, что он – никчемный старик, не достойный более никакого уважения, или же он не сдастся и на колени не встанет, а даст-таки зарвавшимся горлопанам достойный маньянского мужчины отпор?..

Да, так вот все на него и смотрят, будто он – паршивая стриптизёрша на подиуме и уже избавился от лифчика, а к трусам еще только протянул трепетную длань. Смотрит маньянская полиция, жравшая с его ладони столько лет, что папиллярные линии кормильца изучила как меню. Смотрит пограничная стража, купленная-перекупленная им столько раз, что одно только звучание фамилии Ольварра у чинов от comandante и выше уже вызывает повышенное выделение слюны и желудочного сока. Смотрит трудовое крестьянство, населяющее его долину: а ну-тка даст слабину дон Фелипе, грозный и могущественный хефе, великий и ужасный властитель жизней человеческих, ну-тка жидко обделается он от дешёвого наезда, стушуется и запищит, прося пощады… То-то праздник придёт в долину! И выстроится тогда в живую очередь трудовое крестьянство, чтобы смачно плюнуть в седую шевелюру своего многолетнего благодетеля!

Ах, Бермудес! Какой расчёт, какая дальновидность! Конечно, ему не было никакого резона вступать в сговор с ныне покойным Лопесом. Теперь он получит возможность поиметь Ольварру как ему только заблагорассудится. Теперь пенсионер Ольварра будет долго и безуспешно воевать с террористами и либо проиграет эту войну и превратится в ничтожное ничто, либо победит, но уже разорится подчистую без всякого участия Бермудеса.

Это ход рассуждений Бермудеса. Это, значит, так он уверяет себя в том, что загнал в угол дона Фелипе. Что же остаётся в этом случае дону Фелипе? Только одно – натянуть Бермудесу нос. Победить.

Кипи же, закипай во мне, моя родовая индейская злоба!

Ольварра спустился в подвал, чтобы лично выпустить из застенка ни в чем не виновного, как выяснилось, Эриберто Акоку. Там он уставился на дверь, из которой была выломана гнилая доска. Что ж, этот исход можно было предвидеть, обладай кто-нибудь здесь тюремным опытом. А таковых не оказалось. Уголовников Ольварра при себе не держал, и если использовал, то подальше от своей долины, преимущественно на северной границе страны Маньяны. Касильдо и вовсе параши не нюхал никогда в жизни, какой с него спрос. Этот подвал в качестве камеры предварительного заключения Доном никогда не использовался. При строительстве дома-айсберга Дону и в голову не могло прийти, что случится когда-нибудь нужда запереть здесь узника, и не индейца-крестьянина, перепившегося на день Благодарения маисовой водкой, а крепкого и предприимчивого молодого человека, ценящего свободу передвижения пуще риска обидеть дерзким побегом своего бывшего благодетеля.

Ладно, бог с ним, с Акокой. Найдется сам. Маньяна – страна маленькая, а Земля – и вовсе шарик, людей на ней всего пять миллиардов, из которых четыре миллиарда – негры и китайцы, а из оставшихся две трети – женщины и дети, так что найдется. Или сам явится, прослышав о том, что Дон больше на него зуб не имеет. Не до Акоки сейчас.

У Дона сейчас более важные заботы: победить в войне.

А с чего начинается война?

С оперативно-тактического плана.

Значит, первым делом нужно превратиться из Верховного Главнокомандующего в Генштаб и этот план разработать. Причём в сжатые сроки.

– Касильдо! – крикнул дон Фелипе.

Подбежал слегка запачканный кровью и дерьмом добрый молодец.

– Ты закончил там? – спросил Дон.

– Закончил, хефе! – с воодушевлением воскликнул Касильдо.

А не знаешь ли ты, куда у нас делся Акока?

Батюшки-светы! – поразился Касильдо, осмотрев выбитые доски. – Неужто сбежал?

Да похоже на то.

Хефе, это моя вина! – Касильдо встал на колени.

Добро, сынок. Я тебя не виню: у тебя было много других забот помимо того, чтобы сторожить парня.

Что же делать?

Пойти в деревню и сказать всем, что он мне нужен только живым. Чтобы его не подстрелили случайно, встретив на тропе, когда он будет выбираться из долины. Ведь по дороге он не пойдёт?

Не пойдет, хефе. Я всё сейчас скажу.

Только сначала умойся.

– Слушаюсь, хефе! – ответил верзила и вприпрыжку побежал умываться.

Ну и денёк, думал Касильдо. Ну и хефе! Лично вырвал у предателя ноги из жопы. Стало быть, это не просто вербальный образ. И со вторым, надо полагать, задумал поступить аналогичным макаром, раз велел брать его живым. Ай да хефе! Вот тебе и старый пень!

Определённо, ему нравилась его работа. Ну, Акока, только попадись мне теперь!

Он посмотрел на часы: не запачкал ли, возясь с останками Лопеса? Умывшись, он снова столкнулся с хефе, который как раз поднимался по лестнице.

Простите, хефе, сказал он.

Что ещё? – спросил Ольварра.

Трактор прикажете вернуть хозяину или пусть пока постоит под парами?

– Пусть постоит, ответил Ольварра. – Мерзавец Лопес – не последняя жертва на этой войне.

Глава 23. Сон разума

В городке Игуала слегка офонаревший Побрезио стоял посреди выкопанного под сараем убежища и при свете одной-единственной голой электрической лампочки щурился на продолговатый прибор, который Ульрих, выйдя по нужде во двор, совершенно случайно выковырял из забора, окружающего по периметру секретный штаб движения «Съело Негро». Счастье, что европеец Ульрих уже настолько адаптировался к маньянскому образу жизни, что начал, по примеру маньянцев, справлять естественные надобности на забор вокруг дома. Прибор в лопатовидной ладони бывшего бандита казался крошечным до несерьёзности, поэтому Побрезио с некоторым недоверием выслушивал шустрого немца, разъяснявшего главарю, сколько вреда их сплочённому коллективу от этой пустяковины, по всей видимости, произошло.

Чем дольше слушал Побрезио своего эрудированного компаньеро, тем сильнее шевелились жестяные волосы на его чугунной башке. Наконец, он посмотрел на Ульриха таким взглядом, что тот осёкся и замолчал.

– Кто впустил его в дом? – спросил он сиплым шёпотом-басом.

– Да ты же и впустил, – прошептал в ответ Ульрих своим среднеевропейским фальцетом.

Но зачем? – спросила Агата, которая стояла рядом и тоже разглядывала хитрую штуковину в руке вислоносого метиса.

– Побрезио ему не поверил, когда он сказал, что может залпом выпить бутылку шестидесятиградусной текилы и не поморщиться.

– И он выпил?

– Выпил, виновато сказал Побрезио. – Хотя и не маньянец, а откуда-то с севера.

Поморщился?

– Ни хрена. Я продул ему пятьсот песо. Просто какой-то природный феномен.

Побрезио, где сегодня ночевали твои мозги?

Верзила потупился. Сказать в своё оправдание ему было решительно нечего.

А твои мозги где ночевали, Ульрих?

Я виноват, сестра, сказал Ульрих. – И вины своей с себя не снимаю. Хотя если в каждом долбанутом учёном, пытающемся рассказать тебе про устройство земной коры, подозревать шпика, это можно начать самого себя подозревать.

Настоящий революционер должен всегда себя немножечко подозревать!  запальчиво воскликнула Агата.

Этому тебя обучили в ливанском лагере?

И этому тоже.

Что же, мы должны были ему иголки под ногти загонять, чтобы выяснить, зачем нам с Побрезио знать, как устроена земная кора?.. Нельзя же совсем не общаться с окружающими. Это сразу вызовет подозрение. И раньше такое бывало, что заходили на огонёк соседи потрепаться…

– А такое раньше – бывало?.. – Побрезио поднёс прибор в своей руке под самый нос ни в чём не виноватому немцу.

– При Октябре – никогда, – сказал тот, обозлившись.

Иголки не иголки, а надо было хотя бы проследить за ним, поспешила вмешаться Агата.

Да мы проследили. Они сняли халупу на улице Бонфила. И выяснили заодно, что они показвали властям официальное разрешение на проведение своих исследований.

Что же мы стоим тут как бараны? Надо действовать!

Пойдем мы с Аркадио и Хуаном, оживился Побрезио. – Сестра, ты постой на стрёме, а Ульрих пусть соберёт оружие и барахло. Разберёмся с физиком, и надо отсюда линять.

– А эту хрень лучше всего закопать куда-нибудь поглубже, – сказала Агата.

Может, лучше её развинтить и посмотреть, что там внутри? – предложил Побрезио.

– Развинтить её под силу только крутому специалисту, возразил Ульрих.  Кто знает, какие там могут быть сюрпризы…

– Какие еще сюрпризы! Никаких там нет сюрпризов. Все сюрпризы мы уже получили. Надо смываться отсюда. И узнать, кто нам такое учинил.

Послушай, а вдруг она до сих пор работает, и им нас слышно? – сказала Агата.

Не работает, успокоил ее Ульрих. – Я первым делом на неё пописал.

– Comes mierda, – сказал Побрезио и швырнул устройство на землю. – La gran gamberra, zuruppio raro, bestia manchada, copulate al culo, al boca y al nariz,[21] так растак!

– Альзо шпрахт Заратустра, – сказал с уважением Ульрих и направился к лестнице, ведущей наверх.

Как же мы допустили такую промашку? – высказал Побрезио единственную крутившуюся у него в голове мысль.

Как, как… Где же мы допустили, если это ты её допустил, сукин ты сын, военачальник хренов, так тебя растак, читалось в глазах смотревших на него боевых соратников Хуана и Аркадио. А вот Октябрь бы, покойник, – не допустил бы, читалось там же. Даже Мигель бы не допустил. Даже кривоногий Мигель со всегдашним своим дурноватым запахом изо рта, бесследно сгинувший непонятно куда пару дней назад, ни за что не стал бы интересоваться тем, может ли человек выпить бутылку шестидесятиградусной текилы и прочими устройствами земной коры. Тем более спорить об этом на пятьсот песо. Мигелю это совершенно по фигу. Мигель бы скорее продемонстрировал заезжему учёному мужу устройство его кишок и прочего ливера. Какая там ещё, к черту, геофизика!..

Ну, да какой с тебя, хреновый командир ты наш Побрезио, и спрос, когда ты террористических университетов не кончал, в лагерях не обучался, об академиях соответствующего профиля только слыхом и слыхивал. Какой с тебя спрос, драный ты наш самоучка, бычок без узды, пень-колода стоеросовая, урка дешевый?..

Никакого спроса.

– Хуан и Аркадио, прикрывайте подходы к дому, ты – с той стороны, ты – с этой. В случае чего ни во что не вмешивайтесь. Уходите в разные стороны.

Он передвинул поближе к пряжке засунутый за ремень девятимиллиметровый парабеллум японского производства со стёртым номером и оправил рубашку.

Кивнув соратникам, он направился к дому. Хуан и Аркадио побрели в разные стороны, сунув руки в карманы, поплевывая в пыль и грязь, изо всех сил делая вид, что они – сами по себе, а этот большой без балалайки – сам по себе. Хуан напоследок бросил саркастический взгляд на Аркадио, который ответил ему тем же: дескать, что делать, облажался наш командир, теперь строит из себя героя, понимаешь, рэмбо такой-сякой, выдрючивается, подонок, стыдно ему перед боевыми компаньерос…

Дом, который снимали непонятные геофизики, был двухэтажный, каменный, шириной в три окна. Он имел крайне запущенный вид и стоял в ряду таких же домов сплошной застройки вдоль улицы Бонфила, имея выход прямо на бетонный тротуар. Побрезио бросил незаметный взгляд вдоль улицы, довольно оживлённой в это время суток, и позвонил в черный электрический звонок над дверью.

На звонок никто не отозвался.

Побрезио постучал костяшками пальцев в окно.

Тишина.

Смылись, узнав о том, что их рассекретили? Или затаились с пушками наготове и ждут?..

Побрезио предпочёл бы второй вариант. Он был готов принять пулю на пороге этого коварно притихшего дома. Он не боялся ни смерти, ни боли, ни геенны огненной. В сущности, ему было наплевать и на мнение о нём его боевых компаньерос. Впрочем, он об этих материях и не задумывался никогда. Спроси его, какого лешего он стремится войти в эту дверь – он, пожалуй, и растерялся бы с ответом.

Из соседней двери вышла толстая метиска лет пятидесяти с большой сумкой в руках.

– Buenos das,[22] сеньора! – сказал Побрезио. – Чего это их нет никого, если они сами же мне и назначили прийти устраиваться к ним на работу?..

– Точно, – сказала метиска, осмотревшись. – И машины ихней нет.

– Вот я и говорю, – сказал террорист и сильно толкнул запертую дверь. – Может, там случилось чего?

– Что там могло случиться? – заинтересовалась соседка.

– Ну, мало ли, – Побрезио проверил, заперты ли два окна слева и справа от двери. – Он мне говорил, что у него от жары сердце схватывает, этот, ну как его…

– С бородкой?

– Ну да. Он же откуда-то с севера, нет?..

– Как будто с севера, – метиска уже поставила сумку на тротуар и приподымалась на цыпочках, силясь разглядеть что-нибудь сквозь грязное стекло.

Где же ему вынести наш климат? – сказал Побрезио и загрохотал в дверь своим огромным кулачищем.

Точно, поддержала его метиска.  С погодой в последнее время творится чёрт-те что, у меня самой давление за двести…

– Когда мы с этим бородатым вчера разговаривали, – сказал Побрезио, – он был весь какой-то бледный и глотал валидол пригоршнями.

– Да-да, я тоже видела, как он ел эти fueras[23] как сумасшедший, я еще пришла и сказала мужу…

– Что же делать?

Обратиться в полицию?

А если что-нибудь действительно не того? – сказал Побрезио. – Если он, не дай бог, окочурился? Нас же с вами затаскают потом в полицию. Мужу вашему это ох как не понравится.

Пожалуй.

Вот ведь незадача. В двух шагах от тебя человек помирает или уже помер, а ты бессилен ему помочь…

– Может, разбить окно и залезть внутрь? – предложила метиска.

– А нет в доме второго выхода?

– Как не быть. Конечно есть. Там, внутри, маленький patio,[24] от моего отделён сеткой…

– Мне кажется, глупо бить окно, если можно войти так.

Метиска на секунду задумалась и кивнула:

– Пойдёмте.

Через минуту Побрезио был внутри дома. Вытащив из-за пояса пистолет, он снял его с предохранителя, выставил перед собой и пошёл вперёд кошачьими шагами.

Интерьер тридцатиметровой комнаты, занимавшей весь первый этаж, был завален клочками каких-то разорванных бумаг, ошмётками изоляции, кусками проводов, грязными вонючими носками, осколками тонкого стекла, тапками со следами собачьих зубов, жестянками из-под пива – в неимоверном количестве. По углам валялись винтики, шайбочки, раздавленная мышь Mitsumi Electronics, журнал “Хастлер” за октябрь девяносто четвертого года, обломок расчёски, три пустых разноцветных зажигалки, полная соли солонка в виде гриба, наушник с оборванным проводом, щипцы для ногтей, линейка-лекало и так далее. На четырёх столах и электрической плите творилось то же самое плюс множество грязных пластмассовых тарелок с пятнами разных соусов и протухшими окурками. На стене, прикнопленные, висели геологическая карта Маньяны и какие-то графики с диаграммами. Интерьер дополняла лужа разлившейся на полу солярки. Из приличных предметов присутствовал только работавший на столе компьютер.

Побрезио поднялся наверх. Там было не так грязно, как внизу, но тоже сильно не музей. Одной из двух маленьких комнаток, надо полагать, вообще не пользовались, в другой, судя по блюду с окурками и сбитыми в ком подушками и простынями, кто-то когда-то ночевал.

Побрезио вернулся к компьютеру, ткнул наугад в какую-то кнопку, сунул в карман выехавший из внутренностей железного ящика диск и покинул неинтересный дом. Диск надо будет отдать Ульриху, пусть засунет в свой ноутбук и выяснит, что там.

– Что там? – спросила утомившаяся от любопытства метиска.

– Мерзость запустения, мадам.

А покойники?

Увы, мадам, ни единого, сказал Побрезио и перемахнул через забор.

Что теперь? Эти ли не эти воткнули в забор хитрую штуковину? Может, тут и впрямь ночевали, безобразничая, какие-нибудь мирные геофизики, а следили за секретной базой большие и страшные, затаившиеся где-то в окрестных горах, ощетиненные стволами автоматов и пулемётов?..

Нет ответа.

Ну, а человек, знавший ответ, как раз проезжал в битом драном пикапчике неопределённой национальности мимо той самой базы, где простодушный Побрезио едва не повесил мемориальную табличку, которая бы гласила, что в этом самом доме некий человек, прикидывающийся геофизиком, выпил из горла бутылку шестидесятиградусной текилы и не только остался жив, но даже и не поморщился при этом.

Теперь зад пикапа имел брезентовый верх и был под завязку набит аппаратурой, на вид такой же драной и видавшей виды, как и автомобиль. Человек за рулём дёргал себя за чёрную козлиную бородёнку и бормотал себе под нос на неизвестном боевику Побрезио языке:

Нет, ребята, ну вас к чёрту с вашими шпионскими играми. С сегодняшнего дня – только наука, диссертация и никаких Джеймсов Бондов и Матей Харей. Какого дьявола? У меня, можно сказать, открытие на носу, а я как дурак слежу за какими-то придурками.

Человек, известный капитану Машкову и полковнику Бурлаку под именем Андроныч, обнаружив, что заборную барабашку потревожили, исполняя инструкции, мгновенно схватил ноутбук, прыгнул в автомобиль и рванул из Игуалы в сторону Пуэблы. Он так торопился, что даже не вытащил из компьютера диск с последними записями разговоров ребят из «Съело Негро». На выезде из города он притормозил на обочине возле невысокой скалы, притёршейся к дороге, выскочил из машины, сделал вид, что ему приспичило, и шваркнул о серый камень пузырёк с несмываемой желтой краской. Пятно, образовавшееся на скале, было хорошо видно с дороги, напоминало потёк серы и подозрений никаких вызвать у проезжавших не могло. Проехав полсотни километров, он вспомнил, что инструкции-то исполнил, да не до конца. Проклиная всё на свете, а особенно свою тупость, а также свою сговорчивость и свой патриотизм, он повернул назад и через час снова был в Таско.

Пара-тройка человек, повстречавшиеся ему на улицах, приветственно помахали рукой, что привело его в ещё более скверное состояние духа. Подъехав к базе боевиков на положенные сто метров, он, не останавливаясь, вытащил из кармана комбинезона нечто, похожее на пульт дистанционного управления от телевизора Sony, даже с соответствующей надписью, и три раза нажал на кнопку “полный вперёд”. После этого он прибавил газку, и пикап навсегда укатил подальше от этого опасного города.

Ульрих, прибравшись в подвале и сложив барахло в пару коробок, чтобы оттащить его к машине, как раз окидывал интерьер последним хозяйским взглядом. Остальные уже уехали, увезя оружие и кое-какое полевое снаряжение. Перед ним же была поставлена задача отвезти остальное в Сан-Маркос к Теренцию, который там заведовал Детским творческим центром, и присоединяться к соратникам. Вдруг неугомонный немец почувствовал головокружение, прислонился к стенке, сполз по ней на пол и погрузился в какой-то тяжёлый, горячий, удушливый сон. Когда из коробки повалил жёлто-зелёный дым и в погребе завоняло жжёными химикатами, он на полсекунды открыл глаза, принял происходящее за продолжение своего липкого кошмара и перевернулся на другой бок. Ещё через пару секунд он помер, так и не отделив сон от яви, явь от сна.

Полиция заявилась в убежище террористов лишь на вторые сутки. Но ещё до полиции под покровом ночи дом за забором посетил некий изрядных размеров господин с плотоядным лицом, страшным, как тот самый пресловутый сон разума, который рождает чудовищ в количестве непомерном. Ядовитый дым к тому времени рассеялся, от приборчика, который его испускал, тоже не осталось никакого следа, а вот диск, вытащенный Побрезио из компьютера в доме, где стояли геофизики, ему достался в целости и неприкосновенности вместе с ноутбуком. Помимо диска он вытащил из карманов мёртвого юноши немного денег, документы – вещь в разведделе никогда не лишняя – и маленький револьвер 22-го калибра с полностью заряженным барабаном.

Что ж, на безрыбье и рак рыба, сказал себе майор Серебряков. – Жалко, что клиент попался не в меру молчаливый.

Он пошевелил ногой окоченевшее тело, погасил фонарик и направился к выходу.

Отъехав от базы на порядочное расстояние, он позвонил шефу.

Кое-что есть, сказал он. – Ваш друг нас не обманул.

Глава 24. Колесование

– Esto es inverosimillo, dadivoso mio![25] – зачарованно прошептала Бетина Посседа. – Не поверишь – я никогда в жизни столько раз за один день не кончала!..

– Большое дело, – снисходительно усмехнулся Акока, сползая с неё на кожаный матрац, брошенный на пол в углу пустого гаража.

Бетина блаженно потянулась, выгнулась, перевернулась ягодицами кверху и язычком принялась ласкать мочку уха своего любовника.

– Ну… Бетина!.. – сказал Акока, ковыряя пальцем в зубе. – Ты как девочка, честное слово!..

– Да! Да! – с жаром отозвалась немолодая женщина. – С тобой я чувствую себя пятнадцатилетней!.. А ты, querido? Тебе тоже хорошо со мной?..

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

Ваши конкуренты используют дисконтную систему и имеют большую клиентскую базу? Вы тоже решили ввести...
За последние столетия русский язык претерпел «сильные» иsменения. Некоторые «считают» это благом и е...
Подготовлен в соответствии с современной концепцией административного права на основе новейших норма...
В книге представлены стихотворения на любовнуютематику, которые вошли в сборник «Воздушный жемчуг, о...
В как таковой «письменности на бумаге» в древности не было острой необходимости, т. к. хранение и пе...
Многие тысячелетия длится борьба между силами Света и Тьмы, Яви и Нави. Немало миров проиграло битву...