Фестиваль Власов Сергей
Не дождавшись мужа в назначенное время, Большая Берта, разбросав в разные стороны пытавшихся удержать ее медсестер, отправилась к себе домой на такси.
Петр, зная крутой нрав супруги, моментально плюхнулся перед ней на колени и заявил, что в экспромтной пьянке виноваты подонки-литераторы, с которыми, исключая Лабухова, он, по большому счету, совсем не знаком. Скорее всего, отпечатки на лабуховской куртке и были результатом женских нравоучений. Впрочем, досталось и остальным, в том числе и музыканту-хозяину.
Оказавшись на улице, изрядно, хотя и не до конца протрезвевшие собутыльники с удивлением обнаружили, что на дворе снова почти ночь.
– Поедем опять к Тамарке, – предложил Контушовкин.
На следующее утро наступила пора занимать деньги. Лабухов полтора часа названивал по хорошо, просто, а затем и плохо знакомым людям и, путаясь в показаниях – объяснениях причин безденежья и прочей жалостливой чепухе, – просил у всех в долг.
Так он дозвонился до Ирины Львовны, и та, ни секунды не раздумывая, посоветовала связаться с Сергеем Сергеевичем и даже продиктовала его телефон, мотивируя свой выбор наличием у Флюсова нового сверхприбыльного, по ее словам, проекта вкупе с шикарным кабинетом.
Вернувшись в приемную, Евгений Алексеевич подбодрил приятелей улыбкой и, буркнув: «Все нормально», начал оттирать следы обуви со своей верхней одежды. Мимо индифферентно прошагали Валерия с Наташей, направляясь на лестницу покурить.
Дойдя до нужного места, одна из них умело несколько раз щелкнула зажигалкой, и девушки задымили.
– Слушай, странная все-таки у нас какая-то организация. Тебе не кажется? – поинтересовалась у подруги Валерия и закашлялась.
– Да нет. Даже интересно… С прошлого места работы я уволилась месяц назад – вот где была скукотища. Коллектив в основном женский, мужчинок раз-два и обчелся, да и те – ни рыба ни мясо.
– В смысле?
– Ну… В очечках такие, инфантильные. Тихие и скромные.
– А, въехала. Серьезные и положительные?
– Вот именно. Ни совместных вечеринок, ни пикников.
– И сколько ты там выдержала?
– Да почти полтора года. И знаешь, чем все кончилось? Скандалом. Вместо моей шефини президентом фирмы стал какой-то уголовник. Вызвал меня и говорит: «Готовься. Завтра едем на рыбалку. На три дня. Форма одежды – парадная. Вот тебе четырнадцать долларов. Десять долларов одной бумажкой и четыре бумажки по одному баксу. Пойди и купи себе новый купальник». Я, конечно, не собиралась никуда идти, но все-таки резонно заметила, что на четырнадцать долларов не то что купальника – лямку от бюстгальтера себе купить не смогу. Затем посмотрела их на свет. Мама дорогая! Туфта полная. «Чего же вы мне даете-то! – говорю. – Баксы-то фальшивые». Эта стриженая обезьяна берет свои доллары назад и собирается возмущаться. Прибегают такие же накаченные придурки и начинают оправдываться, мол, откуда нам чего знать – мы неделю как из тюрьмы. Короче, положила я им заявление на стол, пожелала удачного клева и отвалила.
– Ну и правильно сделала. Молодец! А ты где живешь территориально?
– Я на «Новослободской».
– А я – в «Орехово-Борисово». Слушай, приезжай как-нибудь в гости. В ближайшие выходные, например.
– В выходные я не могу. Если только на неделе, после работы.
– Так, может быть, сегодня махнем? – Докурив сигарету, Валерия метнула окурок в стоящую неподалеку урну и попала.
– Ну, если нас сегодня не задержат.
– Права не имеют. Шучу. Слушай, а кого еще с собой возьмем? У тебя есть знакомые приличные молодые люди?
– Молодые люди – есть, а вот приличных среди них, к сожалению, нет.
Хлопнула дверь приемной, и девушки увидели спонсора Бизневского в обычном своем виде, как всегда тащившего в правой руке огромный раздувшийся чемодан.
– Странный чувак… – тихо сказала Наташа.
– Это еще мягко сказано, – поддержала ее Валерия.
– Слушай, у меня такое чувство, что я его раньше уже где-то видела.
– В этой конторе столько всего наворочено, что я тебе советую: если и встречала – лучше забудь.
– Пожалуй, ты права.
Бизневский как будто услышал диалог девиц; дойдя почти до конца длиннющего коридора, он почему-то развернулся и пошел назад.
Поскольку Сергея Сергеевича на месте не оказалось и никто не имел ни малейшего понятия о времени его возможного появления, вероятность материальной поддержки с его стороны дальнейшего «продолжения банкета» равнялась почти нулю.
Наполовину пьяный Лабухов трезво оценил ситуацию и вместе с поэтом-песенником и писателем Контушовкиным быстро исчез.
Между тем Иван Григорьевич сидел в комнате отдыха и составлял на бумаге план дальнейших мероприятий. Решив проинспектировать еще раз содержимое конверта с деньгами, он опустил руку в левый карман пиджака и обомлел. Ни конверта, ни денег там почему-то, к величайшему ужасу супер агента не оказалось…
Глава двадцать третья
Мэтр отечественной сцены, руководитель полуподвального молодежного театра «Марс и Венера» Иван Петрович Самокруткин лежал на кожаном диване в гостиной своей невообразимо просторной квартиры и храпел.
– Ну это же невозможно! – С пола с трудом поднялся ведущий артист труппы Игорь Торопыгин и, шаркая ногами, продефилировал в туалет. – Он храпит четвертый час не переставая. В конце концов, это хамство! И еще – обывательская мерзость!
– Что ты сказал? – одновременно с моментом тишины спросил с дивана голос Самокруткина.
– Это не я. Это вам приснилось что-то, Иван Петрович! – быстро выкрикнул Игорь и, не дописав, поспешил назад – в гостиную.
На короткий вопрос руководителя моментально отреагировало практически все поголовье актеров и актрис, в данный момент находящееся в квартире. Их чуткий слух привел в движение сначала самих лицедеев, а уже затем многочисленные приборы и агрегаты: разом включились телевизор и магнитофон, кофемолка и электрический чайник, большой свет и несколько настольных ламп. Они так любили своего руководителя, что готовы были за него в любой момент в огонь и воду. Артисты обожали Ивана Петровича прежде всего за его гениальное чутье – мгновенно, чаще всего с одного раза безошибочно различать в огромной массе посредственности драгоценные крупицы самого главного в профессии: актерской индивидуальности и мастерства.
Самокруткин почти проснулся, свесил ноги на пол, оставаясь спиной на диване, и задумчиво произнес:
– Вот, учи их после этого. Ни ответственности, ни благодарности, ни таланта. Между прочим, – он перешел почти на крик, – то, что вы талантливы – это я вам когда-то сказал, а до меня никто из вас об этом даже не подозревал. Яйценосы вы этакие…
Вчера после генеральной репетиции пьесы «Параноик из Ламанчи» – современного варианта прочтения Сервантеса на российской сцене – в связи с поздним ее окончанием все отправились ночевать домой к своему худруку. Этим, собственно, и объяснялся факт наличия на самокруткинской жилплощади такого большого количества актеров.
– Вот ты, Игорь… Играешь у нас Дон Кихота, а ты, Мариночка, – ишака, его верного оруженосца – Санчо Пансу. У вас же главные роли. А я вчера не увидел, что вы до конца разобрались с психофизической основой своих героев. Согласны?
– Как же так, Иван Петрович, ведь вчера у вас не было ко мне никаких вопросов! – обиженно затараторила ведущая актриса театра Марина Дудина.
– И мне вы не сделали вчера ни одного замечания, – подтвердил претензии примы Игорь Торопыгин.
– Вы меня не поняли. – Самокруткин поднялся с дивана. – То, что вы должны делать в спектакле – вы делаете, причем с изрядной долей мастерства, с хорошим знанием профессии. Я о другом. Безусловно, решив главную задачу, вы забываете о деталях, а они очень важны в каждом деле, тем более у нас. Элемент новизны в пьесе однозначно есть, но он не имеет определяющего значения. Вот его-то вы и должны усилить с помощью полного понимания психофизических свойств своих персонажей.
– Вы об этом нам никогда ничего не говорили, – раздраженно заметила еще одна ведущая актриса театра – Анастасия Бланманже.
– Верно, верно, – загудели остальные.
Из кухни донесся чей-то недовольный возглас:
– Ни одним словом ни разу не обмолвился по поводу своих психических характеров, а теперь требует…
Самокруткин, не обратив никакого внимания на критические высказывания, продолжил:
– Ведь кто такой Дон Кихот? Он, выражаясь современным языком, – политик. А кто такой ишак, или точнее, осел Санчо Пансы? Животное. В нашей пьесе главный конфликт – основа любой драматургии – происходит не совсем так, как у великого писателя Сервантеса между рыцарем без страха и упрека, Дон Кихотом – с одной стороны и обществом, не понимающим его благородных устремлений, – с другой. У нас автор театральной инсценировки вместе со мной как главным режиссером пошел гораздо дальше. Наш конфликт – это спор между новым нарождающимся и старым одряхлевшим миром. В пьесе это выражено в противопоставлении Дон Кихота ишаку, а ишака, соответственно, – Дон Кихоту.
– Это аллегория! Гениально! – взвизгнула Марина Дудина и глубокомысленно дополнила саму себя: – Я сама догадалась! Первый раз в жизни.
Самокруткин посмотрел на свою воспитанницу влюбленными глазами и строго произнес:
– Идем дальше. А в каких условиях живут два главных героя: ишак с Дон Кихотом? В экстремальных. В условиях, при которых любой индивидуум или особь, будь он или она политиком или животным, могут просто так, ни с того ни с сего получить по голове. И это еще в лучшем случае. А как ведут себя животные в такой ситуации? Они начинают нервничать, паниковать, трусить и дрейфить. Что еще?
– Совершают ошибки, просчеты, делают неправильные выводы, – подсказал Торопыгин.
– Еще?
– Могут пойти не той дорогой, не к тому, какому надо, светлому будущему, – опять догадалась Марина Дудина.
– Умница! С животными – достаточно. Теперь возьмем политиков. Кто начнет?
Актеры стали как бы нехотя поднимать руки, демонстрируя тем самым свою готовность высказаться, но быстрее и эмоциональнее всех оказалась Анастасия Бланманже:
– Я думаю, политикам в любом случае все по фигу!
Иван Петрович поискал глазам по комнате свои домашние тапочки, затем быстро развернулся на сто восемьдесят градусов на своих худых, без носков, ногах и нехотя согласился:
– Предположим… Другими словами, разница между главными героями существенная, и мы как актеры должны показать зрителю в зале, что она легко объяснима. Мы все когда-то изучали биологию и помним: кора головного мозга у животных развита плохо в отличие от самого мозга. Но у политиков, этих экстремальных людей, – все же совсем наоборот. Их очень крепкая кора является как бы продолжением основания строения черепной коробки, а мозг размягчен из-за длительного сидения на мягких креслах в тепленьких местечках. Я думаю, вследствие этого факта многое в их нелегкой жизни хорошо изучено, но до сих пор непонятно.
– Можно вопрос, Иван Петрович? – прошепелявил актер Владимир Сушков и, приподнявшись с пола, встал в третью позицию. У него не хватало во рту одиннадцати зубов, и поэтому его роль Санчо Пансы в современном варианте была сведена к минимуму. – Для чего вы все это нам говорите?
– Володя, повтори, пожалуйста, свой вопрос.
Сушков приподнялся на носках, казалось, ему не хватает воздуха. Затем внезапно разрыдался и побежал в сторону кухни.
– Слушайте, давайте скинемся, позовем стоматолога и вставим Сушкову новые керамические зубы, – предложила Дудина.
– Да он весь больной! Если уж что и менять, резоннее начинать с главного, – со знанием дела заметила с пола Анастасия Бланманже.
– Настенька, может быть, и мне ты посоветуешь что-нибудь заменить? Из главного? – с хитрым прищуром спросил главный режиссер.
– Ну что вы, – слегка смутившись, отреагировала Бланманже. – У вас все в порядке!
Большинство труппы рассмеялось, причем все девушки хихикали абсолютно искренне, а юноши и мужчины – с элементами досады. Пожалуй, за исключением молодого фаворита Самокруткина – Сергея Безпальцева. Он тоже в конце концов неестественно хмыкнул и, состроив отягощенное думами лицо, с лучезарными взглядом без разрешения ушел в спальню.
– Прошу никого не расслабляться! Сегодня вечером у нас состоится еще один прогон пьесы с последним уточнением мелочей, завтра – премьера.
– Да все будет в порядке! – поедая главрежа глазами, промурлыкала Марина Дудина.
– И теперь последний вопрос. – Самокруткин хитро прищурился. – Кто-нибудь приготовит мне утреннюю чашку моего любимого зеленого чая?
Призыв подействовал тотальным образом: все повскакивали со своих мест и наперегонки помчались на кухню, сбив по дороге возвращающегося из нее артиста Владимира Сушкова.
Напившись чаю, Самокруткин пришел несколько в возбужденное состояния и раскрыл перед сгрудившейся возле стола труппой, молча наблюдавшей вот уже полчаса за его каждым глотком, один небольшой секрет:
– Если завтра все пройдет успешно, через неделю приступаем к репетициям нового спектакля. Пьеса сатирическая. Авторов двое: московские писатели Евгений Лабухов и Сергей Флюсов. Она называется «Третьему не дано».
– Ура-а-а! – закричали артисты, каждый прикидывая в голове возможность получения в новом проекте заглавной роли.
– Не все так просто, – потирая руки, заявил мэтр. – Я хочу сделать не просто спектакль. Я хочу сделать спектакль-эксперимент: соединить вместе временную и пространственную составляющие.
– Как это? – уже приготовившись заломить себе руки в экстазе, нервно спросила актриса Дудина.
– Очень просто. Берем пьесу… – При этих словах непонятно откуда появившаяся ассистентка протянула Самокруткину пачку не совсем чистых, потрепанных листков.
Иван Петрович открыл наугад и важно сообщил:
– Страница сто тридцать два. Что это может означать? Ладно, не ломайте себе голову – все равно не догадаетесь. А означает это, дорогие мои ученики, только одно: что действие, описанное авторами на этой странице, будет происходить в мизансцене Ленинского проспекта, а события, – здесь он перевернул несколько листков, – те, что относятся к странице, к примеру двести шестьдесят четыре, – в парке «Сокольники».
– Так, это придется постоянно менять сценический антураж? – спросил кто-то.
– Ничего страшного – антураж будет достаточно условный, – пояснил мэтр.
– Я, кажется, догадалась… – подала голос Анастасия Бланманже. – Все дело в первых трех цифрах номеров телефонов, установленных в этих районах нашего любимого города.
– Слушай, Настя, честно говоря, я не ожидал от тебя такой прыти. Считай, что главная роль в новой пьесе у тебя в кармане.
Бланманже зажала себе рот рукой и заплакала от счастья.
– Ну, кто еще хочет пойти по Настиным стопам? – спросил Самокруткин. – Вопрос следующий: кто выступает в нашей будущей постановке в роли генерального спонсора?
Наступило тягостное молчание. Было слышно, как в кухню влетела какая-то полоумная муха и стала кружить прямо над головой мэтра с назойливостью Ту-134.
– Ладно, отвечу сам. В роли главного благодетеля у нас выступит… городской телефонный узел.
– Браво, Иван Петрович! – закричала Марина Дудина. – Вы великий режиссер! – Она хотела прокричать еще пару здравиц в его честь, но неискоренимое в актерских кругах чувство зависти по отношению к Анастасии Бланманже сдавило ей горло.
– Я знаю, – милостиво согласился Самокруткин.
Поднявшись с табуретки и еще раз внимательно оглядев собравшихся, он тихо произнес:
– А сейчас все – по домам, отдыхать и чистить перышки. Вечером – сбор в театре.
Через два часа к Ивану Петровичу пожаловала журналистка одного печатного издания на предмет получения развернутого интервью по поводу завтрашней премьеры.
Ее он встретил в строгом темно-зеленом костюме, приятно оттенявшем белую накрахмаленную рубашку и светло-красную, похожую на пионерский галстук, бабочку.
– Здравствуйте, уважаемый мэтр. – Девушка сразу перешла от слов к делу. – Разрешите задать вам первый вопрос.
– Может быть, вы все-таки освободитесь от своей верхней одежды и мы проследуем в мой кабинет?
– Как скажете, – согласилась журналистка. – Куда идти?
– А, может, сразу в спальню?
– Фу, Иван Петрович, что за моветон?
– Шучу по-стариковски. Сюда, пожалуйста… Кстати, вы в курсе, что после премьеры у нас в театре намечена пресс-конференция?
– Да, спасибо. Я уже получила приглашение по факсу. Итак, можно начинать?
– Легко.
– Начнем, пожалуй, с нелицеприятных вопросов. В творческих московских кругах уже много лет говорят о вашей перманентной тесной дружбе с сильными мира сего.
– Все врут. Но правда только наполовину. В свое время я действительно дружил со многими членами Политбюро. Но должен заметить, что инициатива всегда исходила исключительно от них, потом я много общался с Горбачевым как с яростным поклонником моего таланта – и этого не скрываю, потом – с Пельциным. Я у них никогда ничего не просил.
– Ну да. Сами давали.
– Зря подъе… подтруниваете над стариком.
– Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
– А что продолжать? По-моему, я ответил исключительно полно и в меру доходчиво.
– Хорошо. Тогда идем дальше. Кто наиболее всего повлиял на ваше решение стать актером и режиссером: семья, школа или, может быть, книги с кинофильмами?
– Нет. Решение принималось мною без всякого давления со стороны. Я всегда знал, кем я буду.
– Неужели вам в детстве никогда не хотелось быть… ну, например, известным путешественником или космонавтом?
– В своем нынешнем качестве я объездил половину земного шара, а по поводу космонавта – дураков нет. С ранних лет я страдаю техническим идиотизмом, тем более – очень боюсь высоты. Если бы меня запустили в космос – я бы не вернулся. Точно бы не смог. А может быть, и не захотел.
– Даже так? Интересно… А каких актеров вы больше всего любите? Характерных или там… – Девушка хотела закончить фразу, но не успела.
– Больше всего я люблю актрис. А если серьезно, предпочитаю мультипликационных. Тех, которые играют в мультиках – с ними проще всего.
После этого ответа Самокруткин внезапно понял, что журналистка ему категорически разонравилась, и он, взглянув на часы, сообщил ей, что больше времени у него нет. Мэтр неубедительно извинился и, скрывшись в прихожей, загремел засовами, что могло означать только одно – аудиенция закончена.
Вечерний прогон пьесы прошел на редкость удачно, хотя и был омрачен одним неприятным эпизодом – безобразной дракой примы театра Марины Дудиной с другой самокруткинской фавориткой Анастасией Бланманже.
Актрисы поспорили из-за того, кто первый из них должен получить граненый стакан томатного сока из цепких натруженных рук театральной буфетчицы. Договорившись до взаимных личных оскорблений, самыми скромными из которых были «кошелка дырявая» и «циновка рейтузная», они в фойе таскали друг друга за волосы в течение четверти часа, нанеся непоправимый урон своему внешнему виду.
В результате блестяще проведенного хука с правой любительницей классических рукопашных схваток – Анастасией Бланманже – у Дудиной под глазом образовался огромный синяк. Та, в свою очередь сделав коварную подсечку исподтишка, нанесла падающей сопернице короткий, но довольно болезненный удар по почкам.
В конце концов актрис разнял главный режиссер, пообещав им за данный проступок резкое снижение заработной платы и временное наложение эмбарго на встречи с ним личного характера.
После ухода Ивана Петровича девушки, не удержавшись, еще раз обменялись любезностями.
– Ты у меня, сука, когда-нибудь допрыгаешься, – пообещала напоследок Дудиной Бланманже.
В ответ Марина неестественно рассмеялась и, врезав Анастасии звонкую пощечину, быстро побежала в гардероб. Бланманже молниеносно стащила с правой ноги увесистый ботинок на деревянной основе – в пьесе она играла простолюдинку, служанку Дон Кихота, – и метнула его в направлении позорно отступающего неприятеля. В детстве Анастасия увлекалась игрой в городки, поэтому было неудивительно, что она попала Дудиной точно в голову, и та завалилась возле центральной лестницы.
– Виктория! – прокричала победительница и гордо удалилась в гримерную.
На ее истошный вопль прибежала малоизвестная исполнительница третьеразрядных ролей в массовых сценах – мастер эпизода, шестидесятитрехлетняя артистка Виктория Коноплева и, никого не обнаружив, еще какое-то время послонявшись по коридорам театра, грустная пошла домой.
Глава двадцать четвертая
Зрительный зал театра «Марс и Венера» представлял собой довольно убогое помещение на девяносто четыре посадочных места. Сиденья в зале были неудобные, обычный зад среднестатистического театрала не мог вместиться в жизненное пространство одного места, предназначенного для просиживания штанов в течение полутора-двух часов, поэтому некоторые посетители, в особенности дамы среднего возраста, приобретали для себя на одно лицо сразу два билета.
В театральные кассы по жесткому приказу Самокруткина билеты не отдавались вообще. Их распространением «по своим», по блату занимался целый штат профессиональных администраторов, создавая тем самым нездоровый ажиотаж, положительно влияющий на реноме как спектаклей в частности, так и молодежного театра в целом.
В вечер премьеры, задолго до ее начала, возле главного входа уже толпились люди, в воздухе слышались свойственные поклонникам Мельпомены восторженные возгласы и пахло спиртным.
Несколько подозрительных субъектов предлагали прохожим, а иногда и друг другу лишние билетики по в несколько раз завышенным ценам.
Ирина Львовна с увлечением изучала афишу, делая какие-то пометки в своем блокноте:
– Так-так… Интересно.
Стоявшая рядом Галина Николаевна Руковец с более чем скромным букетиком почти засохших гвоздик глазела на проходящих мимо известных людей. Будучи со многими из них хорошо знакома, она кому-то периодически кивала, некоторым, особо нужным, посылала воздушные поцелуи, с кем-то перебрасывалась несколькими фразами, междометиями или просто экзальтированным набором звуков типа «Вау!» – короче, занималась своим любимым делом – тусовалась.
Невдалеке от них медленно прохаживался вездесущий колдун Кулебякин. Вид у него был крайне сосредоточенный, вероятно, колдун в очередной раз обдумывал какую-то грязную провокацию.
Из подъехавшего автомобиля показались головы Егора Даниловича Бесхребетного и его верной домработницы Зины. Зина была в вечернем наряде, с творческой безалаберностью небрежно прикрытым недавно привезенным из заграницы прозаиком национальным прикидом латиносов – пончо.
К без пятнадцати семь на ступеньках перед главным входом народу стало не протолкнуться.
Ровно в девятнадцать часов прозвенел последний звонок. Одновременно с ним к Самокруткину подбежал запыхавшийся ассистент и, сделав испуганные глаза, выпалил:
– Сушкова нет!
– Что значит – нет? Где? – не понял главреж.
– Нигде нет: ни в гримерке, ни в зале, ни за кулисами.
– Домой звонили?
– Телефон дома не отвечает.
– А с кем он живет?
Ассистент удивленно посмотрел на шефа, немного помялся и затем неуверенно промямлил:
– С вами.
– Да нет, придурок, я имею в виду… в смысле… другом. С кем еще?
– С Торопыгиным.
– Заткнись, идиот! Дома, дома у него кто-то еще есть?
– Кот.
– Может, он напился?
– Вряд ли. Ему давно уже есть не на что. Не то что пить.
– Срочно пошли кого-нибудь к нему домой. Может, у него голодный обморок или какая-нибудь интоксикация.
– Так у него выход в самом начале!
– Предупреди Дон Кихота с ишаком: пусть пока играют без Сушкова. Скажи, что я разрешил импровизировать. Сейчас главное – чтобы в зале никто ничего не понял.
– Будет сделано.
– Ну, страна… – Самокруткин вытер со лба холодный липкий пот и пошел в направлении сцены.
Первых появившихся участников пьесы зрительный зал встретил овацией. Актеры разбрелись по углам сцены и замерли в различных неестественных позах, изображая ветряные мельницы. Их всех объединяли лишь широко раскинутые руки с растопыренными пальцами. Заиграл джаз…
На площадку выпорхнула Марина Дудина и, весело поприветствовав зрителей взмахом руки, встала на четвереньки. Из-за кулис послышался суровый голос главного героя:
– Эй, осел, не сообщишь ли ты мне по секрету, куда девался твой хозяин, мой верный оруженосец – Санчо Панса?
Дудина несколько раз взбрыкнула ногами, как бы показывая свое равнодушное отношение к прозвучавшему вопросу, и стала имитировать с помощью лицевых мышц жадное поедание гипотетической травы.
Наконец из левой кулисы на сцену вышел Дон Кихот и, обращаясь к парт нерше, сказал:
– Мне только что сообщили, что твой хозяин заболел!
– И что теперь делать? – забывшись, спросила Дудина.
Дон Кихот не выдержал и шепотом ответил:
– Сухари сушить! Будем выкручиваться.
Здесь выручил звукорежиссер. Понимая, что артистам нужна пауза, чтобы сориентироваться в новых условиях, он опять включил музыкальную фонограмму.
– Какой хороший джаз, – сказал Дон Кихот.
– Не зря наша Ламанча считается его родиной, – ответил ему осел и сам ужаснулся собственной отсебятине.
В эту секунду у одного из сидящих во втором почетном ряду господ зазвонил – чудо конца двадцатого века – мобильный телефон – вещь дорогая, не каждому по карману, но такая нужная и в бизнесе, и в быту, и для самоутверждения, а порой даже и на премьерном театральном представлении.
– Да, уже началось… Нет, Дульсинея пока не появлялась. Россинант – тоже. Вместо него на сцене пока только осел. Да при чем здесь ты? Послушай, если бы я хотел тебя оскорбить, то назвал бы ишачихой. Кто неграмотный? Да я через месяц доктором наук стану. Ну и что?! Это мое дело. Главное – на руках у меня будет диплом. Нет, не посадят. Это исключено. А будешь себя хорошо вести – я и тебе что-нибудь куплю. Ладно, отсоединяюсь, а то тут уже стучат. По спине, по чему же еще. Не по башке же – здесь публика-то приличная. Места блатные, блатные и сидят. Все люди образованные и интеллигентные, вроде меня.
Прослушав монолог образованного господина, зал взорвался аплодисментами.
В антракте зрители с огромным воодушевлением обсуждали увиденное. Высказывались различные, часто противоположные мнения, но большинство все же склонялось к мысли, что новая постановка – безусловно, шаг вперед в искусстве лицедейства.
Ирина Львовна, доедая четвертый эклер в буфете, объясняла гротесковую сущность творчества Самокруткина Галине Руковец.
Колдун Кулебякин закрылся в одной из кабинок дамского туалета и гигантскими фломастерами расписывал ее внутреннее кафельное нутро различными надписями непристойного содержания.
Иван Петрович, как бы случайно появившись в фойе среди зрителей, на самом деле вышел с конкретной целью – попытаться понять их настрой, ответил на множественные рукопожатия и, с удовольствием оставив автографы на различного рода открытках, программках спектакля и просто непонятных бумажках, важно удалился.
Когда публика отправилась рассаживаться по своим местам, к буфетчице тете Клаве подошел вышедший из сортира чем-то расстроенный колдун Кулебякин и нервно попросил:
– Клавдия Федоровна, налей-ка мне сто пятьдесят армянского. Что-то сердце щемит…
Финал спектакля, как и его начало, был ознаменован бурными аплодисментами. Самокруткин, держась за руки с исполнителями главных ролей, отвешивал поклоны в зал, целовался с актрисами, а под конец всплакнул, однако успев шепнуть пробегавшему мимо ассистенту всего одно, но крайне важное слово. Это было слово «качать». Ассистент хлопнул себя по лбу и, обращаясь ко всем находящимся на сцене, закричал:
– Качать! Качать Ивана Петровича Самокруткина!
Главрежа подхватили на руки и стали подбрасывать почти к самому потолку.
Зине Беловой спектакль очень понравился. Стоя рядом с Егором Даниловичем, она, как и все, безудержно хлопала в ладоши и кричала «Браво!». Единственное, что ее смутило, был последний возглас мужчины, не участвовавшего в постановке. Ей послышалось, что он крикнул «кончать». Она размышляла над этим всю обратную дорогу и наконец, уже входя в квартиру, решила, что долгое воздержание до хорошего никогда не доводит.
Обещанную журналистам пресс-конференцию Иван Петрович отменил, на фуршет не пошел, а отправился на квартиру к знакомому врачу-кардиологу – все последние дни периодически болела грудь – явный признак стенокардии.
Несмотря на поздний час, доктор Сергей Петрович Годиноков внимательнейшим образом осмотрел своего давнего пациента и категорически рекомендовал ему в ближайшее же время лечь в ЦКБ на обследование.
– Вы, уважаемый маэстро, подъезжайте туда завтра часикам к десяти. К тому времени все будет готово для госпитализации, вас встретят, я позвоню.
Сергей Петрович начинал свою врачебную карьеру как хирург, затем продолжал как гинеколог, потом как окулист. Последнее время он официально числился терапевтом, но основной доход получал от практики лечения многочисленных венерических заболеваний. Контингент у Годинокова был своеобразный: директора ресторанов и гостиниц, бармены, работники автосервиса, различные аферисты средней руки, начинающие завоевывать московский рынок проститутки и прочая шушера. Перед представителями же творческой интеллигенции Сергей Петрович всегда преклонялся и лечил даром, ему достаточно было просто их дружбы и минимальных знаков внимания.
Однажды его вызвали на Петровку, 38, и следователь по особо важным делам поинтересовался у него:
– Скажите, уважаемый, откуда в записных книжках у разного сброда имеются ваши телефоны? У шестерых задержанных за прошлый месяц лиц, подозреваемых в совершении экономических преступлений в особо крупных размерах, мы нашли ваш домашний адрес с указанием не только подъезда и квартиры, но даже дверного кода. Смотрите, Сергей Петрович, подобные знакомства до хорошего не доведут.
По отекшим глазам, нездоровому цвету лица Годиноков определил у следователя целый ряд опасных болезней и, пообещав их все вылечить, нацарапал на листке бумаги свои координаты:
– Ну вот, теперь и у вас есть мои телефоны, включая домашний.
Следователь тогда улыбнулся и с благодарностью принял предложение доктора. Сейчас уже несколько лет он наблюдался у врача, чувствуя, что годиноковская забота однозначно пошла на пользу его здоровью.
– Хорошо, Сергей Петрович, сделаю, как вы сказали, завтра же лягу на обследование, – пообещал Самокруткин.
– И правильно сделаете. Вам надо себя поберечь. Работа у вас нервная: то спектакли, то репетиции.
– А кстати, почему вы не были на сегодняшней премьере? Вам должны были прислать пропуск на два лица.
– Каюсь – закрутился. Но я слышал, вы в ближайшее время приступаете к новой постановке. Вот уж на ту приду обязательно!
– Мой дорогой эскулап, откуда у вас сверхсекретная информация? – улыбаясь, спросил приятеля Самокруткин.
– Служба такая, – ответил Одиноков и тихонечко стал напевать: – «Значит с ними нам вести незримый бой. Так назначено судьбой для нас с тобой…»
Главреж подхватил, и последнюю строку припева известной песни они исполнили на пару:
Читать бесплатно другие книги:
