Фестиваль Власов Сергей
– Бабьем, – поправил ее художник Александр Данцев.
– Пусть так, – моментально согласилась критикесса. – Но, господа, давайте же выпьем! У нас еще есть шампанское. Как же это замечательно!
– Что?
– Что все мы здесь сегодня собрались, – загнусавила Гоннобобель, подражая голосу известного барда. – Возьмемся за руки, – она попыталась обхватить с двух сторон руки своих кавалеров, но это ей не удалось.
Данцев просто жестко сказал:
– Не стоит.
А поэт Степанцов, слегка отодвинув корпус чуть в сторону, нарочито громким голосом произнес:
– Древние философы размышляли гораздо больше, чем читали, – вот отчего в их сочинениях так много конкретного. А Иван Федоров, скотина, все изменил. Теперь читают все кому не лень, а думать не хотят. Нет у них мозгов.
– И желания нет, – подхватил Данцев.
– Иной, начитавшись Сократа или, на худой конец, какого-нибудь нынешнего мыслителя-отморозка, сразу сделался бы великим героем, а у меня – наоборот. Мои сочинения, несомненно, положительно влияя на читателя, не подталкивают его к достижению конкретной реальной цели.
Марина попросила сигарету и прикурить:
– Вы себе противоречите. И вообще, что вы мне голову морочите разной философской херней? – Ее начал мучить старый недуг – грудная жаба. – Скажите честно, поедете ко мне домой продолжать веселиться или нет? У меня есть две очаровательные подруги и скрипка. На стене висит картина, и очень уютно.
– Конечно, поедем, – сразу согласились мужчины.
– А не мог ли кто-нибудь из вас пригласить в наше путешествие Валерия Пименовича?
– Кто это? – удивился Данцев.
– Как – кто? Известный телеведущий Валерий Пименович Канделябров. Вон он стоит. Ох, какая очаровательная у него улыбка, только, по-моему, с зубами у него не все в порядке.
– Что такое?!
– С правой стороны двух не хватает. Кариес, наверное.
Мужчины переглянулись.
– Пойдем на улицу, покурим, – предложил Степанцов.
– Не надо идти на улицу! – почуяв неладное, заверещала критикесса. – И здесь можно курить. В конце концов, я вам запрещаю переходить границы дозволенного. В том смысле, что отходить от меня далее чем на десять метров.
– Степанцов остался непреклонен:
– Ну что, ты идешь?
– Разумеется. – Данцев взял со стола пачку сигарет и сунул ее в бездонный карман.
Гоннобобель предупредила:
– Учтите, если вы сейчас уйдете – между нами все кончено.
Импозантные мужчины ушли с легким сердцем.
Народ радостно тусовался уже продолжительное время, а никаких с ерьезных столкновений, склок, драк либо предпосылок к ним на фуршетном горизонте отнюдь не наблюдалось.
– Ну не может быть такого, чтобы на таком серьезном мероприятии кто-нибудь кому-нибудь не смазал по роже… – грустно сказал Егор Данилович Бесхребетный и, поймав на себе вопросительный взгляд поэта Файбышенко, добавил: – Скучно уже становится.
Евгений Александрович, на секунду присмотревшись к окружавшим его людям, попытался обрадовать товарища:
– А ты знаешь, Егорушка, настрой-то у народа боевой, особенно у женской его части. Я думаю, что с минуту на минуту что-нибудь да будет.
Как в воду глядел бесстыжий гениальный поэт, предсказав недоразумения в человеческих отношениях. Рубикон был перейден, и даже не в одном месте, а сразу в двух.
В начале стола, слегка перебрав, бесстрашно ринулись друг на друга старые соперницы Марина Дудина и Анастасия Бланманже. Если бы этого не произошло, Самокруткин как режиссер крайне бы удивился отсутствию между ними очередного противостояния и в некотором смысле скорее всего даже расстроился, ведь причиной их постоянных драк был именно он – мэтр и человек.
На другой стороне хлебосольной пашни схлестнулись сначала в словесной, а затем и физической перепалке ответственные работницы фестиваля – девушки Светлана и Валерия. Безутешная секретарша генерального директора залепила своей младшей по званию коллеге звонкую пощечину и обвинила в совершеннейшей гнусности – уводке чужого жениха. Валерия ответила выверенным ударом ноги, и Света завалилась на еще не заплеванный пол, для общей потехи громко выкрикивая:
– Что ж ты, сука, делаешь?! Я же беременная!
С видом победительницы осмотрев поверженную, Валерия ответила тем же:
– А я, по-твоему, блин, какая?
Услышавший все это Сергей Сергеевич, восторженно зааплодировав, громко пояснил собравшимся:
– Вот какие у нас кадры! Ну, свет Иван Григорьевич!!! Ай молодец, а с виду такой скромняга…
Теперь уже радовались все. Смеялся главный спонсор Александр Александрович Бизневский, дружно визжали отец и сын Гастарбайтеры, тискающие с двух сторон девушку маляршу, а Сергей Козик в восторженном припадке даже подбросил вверх под потолок хрустальный фужер, как будто бы тут же собирался пальнуть в него из какого-либо огнестрельного оружия.
Все стали ожидать неизбежной гибели фужера ввиду его столкновения с полированным полом, но этого не произошло – вынырнувший неизвестно откуда колдун Кулебякин ловко поймал его в воздухе и, сунув в карман, с добродушнейшим видом обратился к собравшимся:
– Дамы и господа, я хочу зачитать приветственное послание в адрес оргкомитета фестиваля авангардной музыки от моего многочисленного семейства в лице шести братьев Кулебякиных. Как вам известно, все шестеро мы – Николаи Ивановичи… – Деревенский парень по фамилии Золупайло, только в прошлом году пополнивший ряды московской милиции, одной рукой зажав ему рот, другой несколько раз стукнул колдуна сверху по голове и поволок в направлении своего начальства, пробавлявшегося невдалеке за отдельным небольшим столиком дармовыми спиртными напитками.
– Как они с ним круто… – посочувствовал Кулебякину Иван Петрович, уже разнявший своих ведущих актрис – Дудина совсем было успокоилась, а Анастасия Бланманже еще шипела, размазывая по лицу остатки химических подтеков от косметики.
Валерия помогла сопернице подняться с пола и, обняв за худые плечи, куда-то увела.
Михаил Жигульский, пробравшийся в президиум к находящейся в окружении иностранцев малярше, задал ей несколько коварных вопросов, на которые внятных ответов так и не получил, – малярша была стопроцентно та, но ни Жигульского, ни недавнего совместного с ним приключения она не помнила. Михаил вернулся на место и, доложив ситуацию Кабану, принялся с ним спорить в очередной раз, кто кому должен.
Где-то невдалеке раздался выстрел, это пытался покончить счеты с жизнью разведчик-предатель Станиславский, иронией судьбы случайно уличенный Ириной Львовной в измене Родине. Сказалась слабая боевая подготовка генерала – он промахнулся и теперь пребывал в состоянии транса на кафельном полу мужской туалетной комнаты.
Поступок колдуна напомнил Сергею Сергеевичу, что пора зачитать целую пачку правительственных телеграмм, поступивших в адрес фестиваля и его руководства. Особо всех порадовала весточка от первого лица правительства России и главы Кремлевской администрации.
– Ну что ж, Саныч… – Флюсов приблизил свою довольную физиономию почти вплотную к лицу спонсора и идейного вдохновителя фестиваля. – По-моему, все здорово. Заказчики вроде бы довольны, народ ликует… Осталось нам претворить в жизнь все ваши финансовые обещания и можно разбегаться в разные стороны…
– Подожди еще, Сергей Сергеевич, – мрачно буркнул Бизневский. – Папаша Гастарбайтер кое-чего не доделал.
Ну, старик, это уже не мое собачье дело. Это ваши взаимоотношения. Кстати, с твоей точки зрения можно ли приравнять немецкого ученого к боснийскому послу?
– Вполне.
– Тогда позволю себе напомнить тебе господина Шопенгауэра, как-то изрекшего, что немецкий ученый слишком беден, чтобы позволить себе быть добросовестным и честным. Ну, ты раньше времени не расстраивайся.
– Как же мне не расстраиваться, если в результате посольского волюнтаризма мои планы в значительной степени нарушены.
Сергей Сергеевич посерьезнел:
– Что такое твои планы по сравнению с мирозданием? Есть только один главный и единственный план – Божий. Он заключается в спасении человека. Бог любит вас, и у Него есть удивительный и прекрасный план вашей жизни. Бога и человека разделяет пропасть, возникшая в результате человеческого греха. Иисус Христос – единственный путь к спасению. Каждый из нас сам решает свою судьбу. Это в отношении жизни вечной…
Глава сорок четвертая
В массе своей участники фуршета разошлись около трех часов утра. Многочисленные автомобили из гаража Управления делами Президента, специально арендованные для финальной акции фестиваля, развозили их, унося в противоположные концы сонного ночного города.
Главный режиссер молодежного театра Иван Петрович Самокруткин отправился к себе домой вместе с дуэтом прим и артистом Сушковым в качестве клоуна. Степанида Маромой решила в данном случае не разделять дальнейшее всеобщее веселье и приглашение посетить режиссерский «чум» вполне осознанно проигнорировала.
Остановившись с каким-то нехорошим предчувствием возле двери своего подъезда, Самокруткин, секунду подумав, вежливо пропустил вперед себя отважного артиста Сушкова:
– Давай, Володя, посмотри, нет ли там врагов.
– Легко, Иван Петрович. – Насвистывая какую-то похабную мелодию, артист смело шагнул в темноту.
Через мгновение в подъезде раздался оглушительный взрыв.
– Помогите!!! – хором заорали Дудина и Бланманже. – Убивают!!!
Самокруткин зигзагами побежал к ближайшей троллейбусной остановке, про себя почему-то проговаривая: «Ай, как нехорошо получилось… Ай, как нехорошо получилось…»
Иммануила Каца, его жену Генриетту, а также его пособников: усатую Милену Георгиевну, пузатую Валерию Ильиничну и вежливого диссидента Ковалева арестовали на рассвете.
Иммануил полностью во всем признался и раскаялся уже через пять минут после начала беседы со следователем, объяснив свой нестандартный поступок расшатавшимися за время противостояния с главным режиссером нервами и неудавшейся личной жизнью. Мужественней всех на допросах вела себя Валерия Ильинична. После каждого вопроса представителя следственных органов она каждый раз мотала головой из стороны в сторону и показывала пальцем попеременно то на правое, то на левое ухо, явно симулируя глухоту и демонстрируя полнейшее непонимание. Наконец сделав письменное заявление в адрес генерального прокурора лично, носящее явно оскорбительный характер, она опять же жестами показала, что больше от нее не дождутся ни слова, и умолкла, как ей показалось, навсегда. Валерии Ильиничне стало себя очень жалко, но от слез она предусмотрительно все-таки воздержалась.
Милена Георгиевна в альтернативу своей подруге, напротив, с живейшим интересом приняла участие в допросе, охотно поделившись не только своими знаниями, но и просто соображениями по всем интересующим следствие вопросам.
– Скажите, Милена Георгиевна, а кто подкладывал взрывчатку в подъезд Самокруткина? – спросил ее следователь.
– Вы знаете, это мог быть кто угодно, но только не я.
– Другими словами, вы хотите сказать, что вам не известен исполнитель террористической акции?
– Мне известен круг людей, в числе которых наверняка он находится. Это Кацы, Ильинична и Ковалев.
– Хорошо. Тогда что вы можете сообщить по поводу заказчика преступления?
– Чистосердечно заявляю, что конкретный заказчик мне также не известен. Но круг людей, в котором он, вне всякого сомнения, находится, составляют те же самые.
– …Кацы, Ильинична и Ковалев?
– Именно так.
– А что вы можете сообщить по поводу местонахождения каждого из них?
– Насколько мне известно, все они уже находятся в одном месте – следственном изоляторе номер четыре ФСБ России в Лефортово.
– Скажите, пожалуйста, кого вы считаете самым главным среди вышеперечисленных людей, инициатором происшедшего?
– Это, безусловно, Кац. Кстати, я знаю адреса проживания трех его любовниц, двух племянников и одного троюродного брата.
– Нет, спасибо. Это лишнее. Можете быть свободны. Всего вам хорошего.
Первым делом, выйдя от следователя, усатая Милена Георгиевна уселась на лавочку на улице Петровка и задумалась. Проходившие мимо нее люди смеялись и говорили друг другу какие-то хорошие слова – и это не понравилось опытной диссидентше.
– В то время когда другие страдают, вот так вот бесцельно шляться по городу… Фи… – Женщина вдруг поднялась со скамейки и решительно направилась по известному ей адресу.
Самокруткин оказался на месте, он уже руководил бригадой строителей, разгребающих завалы в его подъезде.
– Я пришла покаяться… – Усатая Милена Георгиевна вопрошающе глянула на главрежа. – Я больше не буду.
Иван Петрович никогда не страдал садистскими наклонностями и поэтому не собирался отсекать старческую повинную голову острым театральным мечом.
– Скажите, а что Кац, он также раскаялся?
– Понятия не имею. Будь моя воля, я бы его лично расстреляла. Хоть завтра, и абсолютно бесплатно. И будьте уверены – рука не дрогнет.
– Неужели же он такой негодяй?
– Конченый мерзавец.
– Не хотите ли в таком случае чашечку чая?
– Нет, спасибо. Скажите только, что вы меня прощаете, и я счастливая уйду.
Самокруткин профессионально замялся:
– Ну… Ну… тогда… будем считать, что я к вам никаких претензий не имею. Всего вам хорошего.
– А вы знаете, вы так похожи на моего сына…
«Ей бы побриться», – подумал Самокруткин и сказал:
– Да? Очень приятно. Надеюсь, его вы не собирались взрывать?
– Да на самом деле я и вас не собиралась. Я лишь только подписала воззвание.
Самокруткин занервничал:
– Простите, простите… Как вы сказали?
– Ну, обычное воззвание… к народам мира.
– И о чем же вы там пишете?
– Да ни о чем существенном. Разные глупости.
– А зачем же вы их тогда подписывали?
– А куда бы я на хрен делась? Кац с Ковалевым убить обещали. А Генриетту они, по-моему, уже кокнули.
Самокруткин вздрогнул и, боязливо поежившись, быстро распрощался. Уже через минуту он с тревогой накручивал диск телефонного аппарата…
Ирина Львовна Ловнеровская сумела приподнять свое грузное тело с замызганного дивана лишь к трем часам дня пополудни – в дверь кто-то активно названивал, порой переходя то на аккуратный стук костяшками пальцев, то на громогласные удары кулаком.
– Кто? – нервно спросила ответственная квартиросъемщица.
Оказалось, это пришел Азамат – дядя певца Саши Чингизова – утверждать график официальной церемонии вступления в брак, а также принес долгожданный аванс. Сегодня он был чисто выбрит, в недорогом, но все же опрятном сером костюмчике, в меру свежей рубашке и нарядном галстуке зеленого цвета. В руках он держал газетный сверток, в котором находились деньги. Газета была «Правда», и это особенно понравилось Ирине Львовне:
– Так им, коммунистам, подонкам, и надо! История все расставляет по своим местам. Когда-то они меня гнобили, а сейчас их печатный центральный орган нужен лишь для того, чтобы заворачивать в эту противную газетенку мои гонорары.
– Зря вы обращаете внимание на столь незначительные детали нашего бытия, – сумрачно отреагировал Азамат на восклицание хозяйки. – Ведь мудрость и заключается в том, чтобы знать, на что следует обращать внимание, а на что – нет.
– А я не мудра, – почти запела Ловнеровская, теребя в руках близкий сердцу сверток. – Я еще слишком молода, чтобы быть мудрой.
Гость понимающе покивал головой и без приглашения уселся за стол:
– Я договорился во всех инстанциях – свадьбу можно играть хоть завтра.
От неожиданности Ирина Львовна икнула и молча по привычке стала рассматривать кончики пальцев на обеих руках – она размышляла.
– Вообще-то, честно говоря, я бы тоже не хотела с этим затягивать. Мне оно надо?
– Очень приятно.
– Если, как ты говоришь, все уже готово – я, конечно, еще подумаю, – то в принципе у меня возражений нет.
– Очень приятно.
– Сколько ты предполагаешь пригласить народу?
– Чтобы было совсем очень приятно – человек сорок.
– Это исключено. Прокормить такую ораву…
– Не волнуйтесь, хозяйка. Все расходы по свадьбе я беру на себя.
– А вот это другое дело. – Ловнеровская аж подпрыгнула на месте. – Я всегда говорила, что горцы – самые благородные мужчины на свете.
– Очень приятно. – Казалось, у кавказского гостя внутри заел какой-то очень важный механизм, отвечающий за речь.
Ирина Львовна закатила глаза:
– Но сорок человек в мою квартиру не войдет. Вы же здесь планируете проведение торжества?
– Это мои проблемы, – грозно сверкнул глазами Азамат.
– Тогда скажи, если гостей будет сорок человек, значит, я могу пригласить половину… то есть двадцать… со своей стороны? В конце концов, у меня много знакомых, меня хорошо знают в Москве. И не только знают, но и ценят. И не только ценят, но ценят очень высоко.
– Я в этом не сомневаюсь. – Мудрый дядя наркомана Саши Чингизова достал из кармана отдельно лежащую там папиросу и, не спросив разрешения, чиркнул спичкой. Сделав несколько глубоких затяжек и закрыв глаза, с невероятной торжественностью он изрек очередную сентенцию: – Женщина, которая ценит себя слишком низко, сбивает цену всех остальных женщин.
– Слушай, откуда ты все это знаешь? – заинтересовалась Ирина Львовна.
– В школе учился.
– Ну, это понятно.
– Я в московской школе учился.
– Без прописки?!
– За бабки.
– А что, разве раньше товарно-денежные отношения также имели некоторый оттенок современности?
– Бабки во все времена – бабки. А хорошие бабки…
– …во все времена хорошие бабки, – догадалась обрадованная Ловнеровская и бережно провела рукой по газетному свертку. – Ух ты мой рублево-долларовый… – Она подняла сверток до уровня рта и вдруг страстно начала его целовать.
– Не надо, Ирина Львовна. Я не могу этого видеть… – Азамат стал раздражительным, курение наркотика привело его в состояние крайнего возбуждения.
– А-а… Не можешь? А покупать московскую прописку у несчастной бедной пенсионерки – это ты можешь?! Это у тебя получается?!
– Да, могу. Почему нет? Очень приятно. – Азамат посмотрел в сторону окна и вдруг увидел там высокие Кавказские горы, туманные вершины, узкие перевалы, дедушку Дато в бурке и с кинжалом, тетушку Гаянэ, готовящую скудный завтрак на траве, почувствовал волосатой грудью свежий, наполненный кислородом воздух и, не выдержав, разрыдался.
– Что, дорогой? Что с тобой? – Львовна прекратила приплясывать и с тревогой посмотрела на обезумевший взгляд гостя.
– Домой хочу! В аул…
Не без сарказма Ловнеровская заметила:
– Вот женишь завтра своего племянника, тогда и его и твоим аулом на ближайшие годы станет Москва.
– Какая Москва?
– Совсем тебе поплохело, дорогой? Столица нашей родины, лучший город земли.
– Какой горячий песок, как нестерпимо жжет глаза солнце…
Ирина Львовна обошла гостя с другой стороны и все поняла:
– Москалев! Валера! Скорее сюда! – Не дождавшись ответа, собрав волю в кулак, она сама помчалась к комнате соседа просить помощи: – Да открывай же, скотина! Подонок! Сейчас не до сантиментов с твоими бабами.
После упоминания о бабах дверь моментально отворилась, и в ее проеме возникла натренированная фигура конферансье:
– Ира, что случилось? Пожар?
– Считай, что горим. У меня сидит дядя Чингизова. Этот, как его… Ну, что-то типа ростовщика Джафара. – Ловнеровская схватилась за сердце.
– И что? Да не волнуйтесь вы так.
– Что, что… Он обкурился какой-то дряни. Точно так же, как это обычно делает его племянничек. И у него пошли глюки.
– Ничего страшного. Пойдемте уложим его на диван, и через два часа он будет как огурец.
Ловнеровская попыталась объяснить, демонстрируя что-то на руках:
– Все так. Кроме одного. У меня завтра намечена свадьба.
– С кем?!
– С кем? С Сашей Чингизовым. Джафар вон сегодня задаток притащил.
– А я? – обиженно загундосил Москалев.
– У тебя, Валера, перманентное тяжелое материальное положение, а посему ты мне не пара.
– Да? Ну и ладно. – Москалев улыбнулся и облегченно несколько раз на манер усатого лимитчика Игоря Николаева пропел: – «Не пара… Не пара…Не пара…»
Однако намеченное на следующий день торжество вовсе не оказалось отмененным. Придя в себя, Азамат довольно толково изложил план конкретных мероприятий, четко объяснил завтрашние мизансцены с конкретной расстановкой лиц, после чего убыл в гостиницу «Севастополь» на встречу с многочисленными родственниками.
С раннего утра Ирина Львовна конкретно уселась на телефон. Многочисленные приглашенные абсолютно не были удивлены, на первый взгляд, столь поразительным фактом – свадьбой Ловнеровской. Их поразило другое – обычно скурпулезная женщина, любящая все выверять до последней мелочи, она пустила такое важнейшее дело на самотек, начав приглашать гостей на собственную свадьбу в день ее. Кое-кто с подозрением хмыкал, некоторые тут же рисовали в своем мозгу самые фантасмагорические картины, заставившие пойти их знакомую на столь решительный шаг, кто-то просто по-дружески похихикал; ясно было одно – придут все.
Сергея Сергеевича Флюсова Львовна разыскала в офисном кабинете.
– Конечно, буду, – буркнул писатель-сатирик, и тут же телефон зазвенел снова. – Я не могу, – сказал он в трубку. – Я только что договорился с одной пожилой дамой. Нет… Нет… У нее сегодня свадьба. А как это совместить? Ну, я попробую… – Недавний директор фестиваля принялся накручивать домашний номер госпожи Ловнеровской.
В трубке как всегда что-то загудело, забулькало и затрещало. Наконец голос новобрачной, похожий на лязг гусениц от танка Т-34, нарушил совокупность невыносимых шумов:
– Я слушаю.
Сергей быстро-быстро объяснил ситуацию. Дело в том, что ему вечером надо будет присутствовать на одном торжественном слете друзей-писателей, которые, в свою очередь, в данный момент заняты тем, что ухаживают за одной и той же девушкой-шахматисткой, и поэтому ввиду запутанности ситуации и цейтнота времени он просит разрешить прибыть на свадьбу не одному, а с двумя своими товарищами, которые, не исключено, притащат с собой предмет своих старческих вожделений.
Разрешение было легко получено, Ирина Львовна с удовлетворением отметила, что может рассчитывать на лишних два свадебных подарка, а Сергей Сергеевич остался крайне доволен, что не надо ничего врать и выдумывать хотя бы для того, чтобы теплым осенним вечером спокойно выпить одну-другую рюмочку подогретого саке в дружеской обстановке.
Акт регистрации в загсе имени Грибоедова большинство народа проигнорировало по вполне понятным причинам – кроме брачующихся и свидетелей, в качестве которых выступили Москалев с Азаматом, туда приехали Галина Николаевна Замковец и, на всякий случай, адвокат Розенбаум.
Готовка в квартире и сервировка длиннющего стола была возложена на сестру Ловнеровской – Елену Львовну. Кроме нескольких сожительниц соседа Москалева ей активно помогали еще до конца не уволенные и выпрошенные у Флюсова на полдня девицы из «Фестиваля».
Когда счастливые молодожены вошли в прихожую коммуналки, кто-то из дальней комнаты противным голосом закричал: «Горько!»
Львовна тут же приняла стойку гончей и, активно размахивая руками, призвала окружающих изловить провокатора:
– Давай-давай, Валера! Бегом! Сережа, Мондратьев, Коля! Узнайте, кто это творит подлости, и приведите сюда. Тоже мне – девочку нашли.
Активные поиски через некоторое время пришлось прекратить, так как стали прибывать приглашенные. Хозяйка в обычном своем сереньком крепдешиновом платье сначала лобызалась с каждым, затем, ухватив ценный подарок цепкими руками, предавала его Москалеву, а уже затем, выждав очередной плоский комплимент, указывала рукой направление, в котором необходимо было передвигаться, чтобы через небольшой промежуток времени оказаться за небогатым праздничным столом с дешевой водкой и такой же непритязательной закусью.
Она попыталась подсчитать в уме, сколько же раз в своей жизни выходила замуж, – и не смогла. Львовна находилась в состоянии некоторой перевозбужденности, ее крайне волновал приход кавказских родственников новоиспеченного мужа. И вот, кажется, это они. Дрогнувшей рукой хозяйка повернула ручку входной двери. Ну, точно. Три бородатых южных мужика крайне заросшего вида стали на ломаном русском языке наперебой что-то объяснять. Рядом с ними с оторопелым видом стояли два седоватых джентльмена в годах с девушкой и интеллигентно улыбались.
– Блин, – вслух решила Ловнеровская, – неужто кавказцы заложников взяли?
Из-за спины бородачей раздался радостный вопль писателя-сатирика:
– Ирина Львовна, дорогая! Поздравляю! Не пугайтесь, это мои два обещанных товарища, – он указал на бледнолицых, интеллигентного покроя людей. – Так, сейчас… – Он наморщил лоб. – А это, – палец ткнул в южан, – двоюродные братья знакомой девушки Инны Чачава моих товарищей. Понятно? – Флюсов сунул обезумевшей от перечислений хозяйке огромный букет роз и юркнул внутрь квартиры.
– Ба, кого мы видим. Сергей Сергеевич! – Москалев расплылся в улыбке.
– Где жених? Я ему в подарок кинжал принес. – Флюсов перешел на шепот. – Чтобы на случай, если Львовна начнет ерундить, проткнуть им ее мускулистое пружинистое пузо.
– Ха-ха-ха! – завизжал Москалев и одобрительно затряс покрасневшей лысиной.
Вскоре пришли долгожданные родственники Саши Чингизова и, перемешавшись с Инной Чачава и ее братьями, составили горский интернационал экстремального созыва.
– Смотри, смотри, Серега, как похожи! Ведь ни за что не отличишь, кто есть кто.
Мондратьев уже достаточно принял на кухне и теперь переживал лишь от сознания того, что через некоторое время у него опять начнется глазной тик. Поэтому он равнодушно оглядел оба отряда бородатых людей и также равнодушно фыркнул:
– Да видел я их всех…
Валерий Александрович Москалев, вспомнив основы своей главной профессии, развил активную деятельность, начав рассаживать прибывающих за столом и сдабривая свои действия, как всегда, слащавыми шуточками и разного рода скабрезностями.
Валера, сколько осталось свободных мест? – Голос Ловнеровской потонул в общем гуле.
Азамат вместе с женихом – певцом Сашей Чингизовым – для чего-то заперся в туалете.
– У нас мужчины так всегда делают на свадьбе, – объяснил седоватый абрек, беседующий с Сергеем Львовичем Мондратьевым в коридоре.
– Чтобы дать последний наказ? – спросил писатель на всякий случай, бросая опасливые взгляды на воинственную фигуру собеседника.
– Нет. Чтобы от души покурить хорошую траву.
– Блин, что же это делается? – вырвалось у Мондратьева. – Надо предупредить хозяйку.
Егор Данилович Бесхребетный с Евгением Александровичем Файбышенко уже уселись за праздничный стол, всем видом показывая, что никакие командные указания конферансье или хозяйки не заставят их сдвинуться с насиженных мест. Между собой литераторы усадили Инну Чачава и уже попеременно начали оказывать ей всяческие знаки внимания.
Из сортира появился обкуренный жених и, нетвердой походкой подойдя к своей немолодой половине, осведомился:
– Ира, может, уже пора начинать?
Его активно поддержал пробегавший мимо администратор Коля:
– А что, Ирина Львовна, народу уже предостаточно. А опоздавших будем рассаживать по мере поступления.
Читать бесплатно другие книги:
