Фестиваль Власов Сергей

Вспомнив о причитающейся ей большей части свадебного гонорара, Ловнеровская страстно притянула мужа к себе за лацканы блестящего пиджака и, с присвистом чмокнув его в смуглую щеку, пояснила:

– Подождем еще немного, друзья. Я жду прихода самого главного гостя, с кем намереваюсь в ближайшее время развить очень бурную разностороннюю коммерческую деятельность.

– А кто это? – насторожился писатель Мондратьев.

– Уж не сам ли Президент? – выдвинул предположение адвокат Розенбаум.

– Это сюрприз.

Сергей Львович грустно посмотрел на адвоката, демонстрируя тем самым неудовольствие затянутостью ситуации. Как профессионал он не терпел неоправданных пауз и поэтому неестественно весело проговорил:

– Позавчера на футбол ходил. Чуть башку не оторвали. Детишки в синих маечках подошли и говорят: «Дядя, а почему у тебя лицо красное? Ты случаем не за «Спартак» болеть идешь?» Я хотел сказать, что лицо красное от портвейна. С детства. Да не успел. Правда, потом милиционер с дубинкой пришел и спрашивает: «Чего ты тут на асфальте сидишь?» И трясь меня палкой резиновой. Я встал, извинился. Пойду, думаю, в туалет – умоюсь. И минус попью заодно. Подхожу, а там очередь. Сзади мужик какой-то мне на ухо шепчет: «Ты, – говорит, – не мучайся. Ты изловчись и тому, кто впереди тебя, – в карман». Я говорю: «Ты чего?! Он же заметит!» Мужик захихикал гадко так и говорит: «Ну ты же не заметил». Ехарный бабай… Я – за карман. А он, зараза, мокрый. И из него капает. На брюки, на ботинки… Я палец намочил, понюхал, попробовал на язык. А тут кто-то еще крикнул: «Мужики, футбол начинается! Где наша не пропадала! Делай, где стоишь!» И тут такое началось… Ну, выбрался я кое-как. Мокрый, грязный. Во рту пересохло от волнения. Дай, думаю, водички попью. Подхожу к очереди, а там какие-то детишки. Во всем красном. Я говорю: «Ребятки, кто здесь крайний?» Они водку из горлышка допили и хором говорят: «Ты». Я говорю: «А почему опять я?» Они отвечают: «Потому что у тебя рожа синяя». Минут через двадцать меня с асфальта какие-то два солдата кое-как приподняли. Приподняли и спрашивают: «Мужик, у тебя закурить не найдется?» А сами тем временем по карманам шарить начали. Моим. Я говорю: «Мужики, солдатики…Только по голове не бейте. ЦСКА, – говорю, – суперклуб. Я о нем ничего сказать не могу плохого». Ну, они нормально деньги мои поделили, пнули пару раз сапогом, часы сняли и ушли.

– Сергей Львович, ну признайтесь, что вы это только что выдумали, – сказал проницательный Розенбаум, предлагая сатирику в очередной раз американскую сигарету.

Мондратьев многозначительно улыбнулся:

– Ну, не только что. Хотя какие-то элементы будущего моего монолога, здесь признаюсь, имеют место быть.

– Вот видите, какой-никакой адвокат Розенбаум, а сумел вас разоблачить.

– Да уж.

Запахи, начавшие доноситься из кухни, подействовали на народ расслабляюще, приглашенные под разными предлогами стали пробираться поближе к праздничному столу, бросая на него нескромные косые взгляды.

Галина Николаевна Замковец, снисходительно оглядев синее лицо администратора Коли, посочувствовала:

– Ты что, дружочек, с похмелья, что ли?

Николай хмуро и молча кивнул.

– Так какие проблемы? Возьми бутылку со стола да выпей. Если надо, я все объясню Ловнеровской сама.

Администратор благодарно икнул и четко выполнил полученные указания, что не осталось без внимания собравшихся. С разных сторон к бутылкам на столе потянулись многочисленные руки.

– Эй, эй! Подождите! – закричала Елена Львовна Ловнеровская, на секунду войдя в большую комнату.

На ее возглас никто не отреагировал, кроме уже закусывающего маринованным огурцом Файбышенко. Дохрустев овощем, он нараспев продекламировал:

– Фу, Женя, как пошло…. – Инна Чачава сделала вид, что начала разочаровываться в своем поклоннике.

– Не хотите в стихах – вот вам предварительный тост в прозе. Идет по деревне танковая колонна, а навстречу ей строй пехоты. Первый танк стопорится, высовывается из него голова в шлеме, спрашивает: «Эй, пехота, мы где находимся?» – «Вы? Так в танках, где же еще?» Так давайте выпьем за то, чтобы как бы мы ни напивались, всегда помнили, где находимся!

Слова любого тоста вызывают в душе настоящего кавказца чувство трепета и волнения; сделали они свое дело и здесь – представители солнечного юга вереницей потянулись на звуки голоса поэта Файбышенко.

Увидев очаровательную шахматистку Чачава, обкуренный муж Саша Чингизов окончательно потерял чувство реальности, а потому громко и безапеляционно сказал:

– Я хочу ее!

Над праздничным столом повисла тяжелая неловкая пауза.

– Что значит – хочу? – возмутился Егор Данилович Бесхребетный. – Плевать нам, чего ты хочешь.

– Полегче на поворотах, – поддержал его поэт Файбышенко, а адвокат Розенбаум на всякий случай моментально убрал лежащий на краю стола флюсовский подарок – кинжал – к себе в дипломат.

– Дядя, дядя! – громко закричал Саша Чингизов. – Иди сюда! Они меня обижают!

Прибежавшему запыхавшемуся Азамату его неврастеничный племянник тут же предложил выгодную сделку:

– Дядя Азамат, забери у хозяйки аванс, я с ней развожусь! Я хочу жениться вот на ней.

– Это невозможно, – начал было объяснять поэт Файбышенко, но, повнимательней рассмотрев угрожающие рожи абреков, быстро заткнулся.

Ирина Львовна тем временем все же дождалась прихода главного гостя – надежду ее будущих коммерческих проектов, им оказался маэстро Клаус Гастарбайтер. Фракиец притащил с собой главного врача мужского отделения Центрального клинического института венерологии Семена Абрамовича Топоровского вместе с бывшим пациентом «сифилисного барака» милиционером Колей. Представив обоих и вручив свадебный подарок, Клаус важно проследовал к главному месту дислокации в сопровождении самой хозяйки.

– Ой, у меня ваша музыка до сих пор в ушах! Какая же она чудесная и мелодичная!

– По этому поводу, уважаемая Ирина Львовна, я могу вам быстренько рассказать интересную историю. Хотите?

– Конечно, Клаус! Какой разговор…

– На одном из своих еженедельных обедов, на который Россини пригласил особо важных гостей, слуги в качестве блюда, названного в меню «палтус по-немецки», подали очень аппетитный соус. Все положили его на тарелки, но обслуживание стола внезапно прервалось, и сам палтус не был подан. Гости смутились и стали перешептываться: что же делать с соусом? Тогда Россини, забавляясь их замешательством, воскликнул: «Что же вы ждете? Попробуйте соус, поверьте мне, он великолепен! Что же касается палтуса, главного компонента этого блюда, то поставщик рыбы забыл его доставить. Но не удивляйтесь! Разве не то же самое мы наблюдаем в музыке Вагнера? Хорош соус, но он без палтуса. Мелодии-то в ней нет».

– Смешно…

В эту секунду из кухни показалась группа арендованных у Флюсова Львовной девушек, тащившая на огромных металлических подносах разнообразную снедь, и у Клауса потеплело на душе.

– Ой, и девочки здесь…

Света, Валерия, Наташа, Тамара и знакомая Сергея Сергеевича девушка Лена, сама напросившаяся помогать, радостно возопили в едином порыве:

– Клаус!

– Я вас не видел чуть более суток, а уже ужасно соскучился.

– Конечно, столько времени вместе…

– Мы тоже скучали, и еще как…

– Я как подумала позавчера, что не увижу тебе больше никогда, так сразу ужасно расстроилась… – расчувствовалась Тамара.

Конец перехлестывающим через край эмоциям положила хозяйка:

– Так, хватит лирики. По-моему, кое-кто забыл, что у меня сегодня официальная свадьба. И сейчас идет только второй ее этап, а именно – подготовка грандиозной пьянки. На следующем этапе, в самом его конце, я гарантирую, что выделю для вас за столом специальное время – повспоминать, поохать и тому подобное.

Дяде Азамату стоило немало сил урезонить обезумевшего племянника, который в результате долгих убеждений и клятв все же уселся на почетное место жениха и грустно умолк. Валерий Москалев, воспользовавшись паузой, дабы отвлечь внимание гостей от только что происшедшего инцидента, скороговоркой понес профессиональную околесицу. Адвокат Розенбаум облегченно вздохнул и зачем-то стал рассказывать писателю Сергею Мондратьеву малоизвестные факты своей биографии:

– Ты не поверишь, Сергей Львович, но основным моим занятием, пока я учился в аспирантуре юридического института, была торговля Лукичами.

– Кем-кем? – не понял писатель-сатирик.

– Бюстами великого пролетарского вождя…

– А при чем здесь… А-а-а… Понял, понял.

– Вот именно. У меня был один приятель – спившийся скульптор, так вот он штамповал их десятками. Приедешь, бывало, в какую-нибудь Тверскую область, заходишь в какой-нибудь поселковый совет и говоришь: «Вы последнее постановление Центрального комитета партии читали? Знаете, что на каждые двадцать восемь с половиной метров официальной площади полагается один Лукич? А раз знаете, почему не выполняете?» Это был сумасшедший бизнес.

– И сколько же ты в свое время засадил этих Лукичей?

– Не поддается подсчету. Могу тебе сказать, что за сезон торговли ими я купил себе кооперативную квартиру, дачу и две «Волги».

Родственники Инны Чачава во время последнего душераздирающего заявления Саши Чингизова отсутствовали и поэтому, сейчас вернувшись, с интересом слушали высокохудожественный пересказ происшедшего в исполнении Егора Даниловича Бесхребетного.

– …Я даже «мама» не успел сказать! – незаметно для постороннего глаза кипятился прозаик.

Поэт Файбышенко как всегда его поддержал:

– Это просто какое-то средневековье! Скажите, а у вас еще много родственников в Москве?

– А зачем тебе это знать, друг? – вежливо отозвался бородатый двоюродный брат шахматистки и кандидата психологических наук.

– Ну, на случай, если этот ненормальный будет настаивать, а его родня встанет на его сторону.

– Не волнуйся. Грузинов полно по всему свету. И в столице они тоже есть.

Бесхребетный громко хлопнул в ладоши:

– А вот это хорошо, хорошо…

Появление за столом Ловнеровской все встретили стоя и аплодируя. Начались тосты. Пили и ели за все, в результате опытным путем придя к принципу ГКЧП, то есть Говорить Кому Что Понравится. Хозяйке очень понравился тост, сказанный писателем Мондратьевым, непонятный, витиеватый и многозначный.

– У людей есть потребность концептуального осмысления жизни, – начал Сергей Львович, почему-то решивший выпить рюмку водки не после тоста, а до него, – и поэтому изобретаются различные философии – экзистенциализм, позитивизм, диамат и другие. Я пью за мужчин, чтобы их диалектические противоречия не ввергали нас в бездны кошмара и чтобы экзистенциальное чувство никчемности и безысходности существования не просвечивало в нашем мироощущении! Ура!!!

– Ура-а-а!!! – закричали вокруг.

Высказав то, что наболело, Сергей Львович медленно опустился на свое место, и здесь подлый тик настиг его, практически взяв врасплох: Мондратьев стал судорожно мигать обоими глазами, при этом строя на лице гримасы сожаления, что в довершение к тику производило отвратительное впечатление как бы специального кривляния и полнейшего неуважения к окружающим.

Оживился и сам жених. Пару раз он попытался было опять проследовать в туалетную комнату для укрепления своих жизненных принципов, но каждый раз на его пути непроходимой стеной вставала Ирина Львовна. Ей самой все это лицемерное действие уже начинало действовать на нервы.

– Послушайте, дядюшка Азамат, а не пора ли нам произвести окончательный расчет?

В ответ абрек лишь подозрительно кивнул на племянника и, попросив внимания, стал излагать очередной тост.

На самом деле у Азамата давно на душе скребли кошки – ему так надоела многоликая, многолюдная и поэтому бестолковая Москва, что обычно невидящий снов абрек, как только вечером закрывал глаза, явно лицезрел знакомые аулы и кишлаки, родные чайханы и харчевни, наполненные многоголосым гулом, состоящим из тысячи голосов таких же, как и он, горцев. Ему чудились разнокалиберные кальяны – от самых простых и грубых до отделанных золотом и самоцветами, бескрайние поля конопли и еще какой-то другой душистой дури и многое, многое другое, приятное сердцу каждого, кто большую часть своей жизни провел среди тревог и опасностей на перевалах и плоскогорьях.

Поскольку Азамат являлся посаженным отцом с обеих сторон, также гипотетически представляя интересы и матерей, за него пили четыре раза подряд. Уже было решивший пойти на поводу у племянника и отобрать у Ловнеровской выплаченный ей вчера аванс горец опьянел, расчувствовался и передумал.

– В конце концов, кто знает, что придет ему в голову завтра… – внезапно сказал он вслух, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Обрывки фразы долетели до Саши Чингизова:

– Что, дядя? Что ты сказал?

– Не твое дело. Лучше продемонстрируй нам, как ты умеешь петь.

– Вах… Я больше не буду петь никогда.

– У тебя что – пропал голос?

– Нет, но я дал клятву.

Азамат глубокомысленно почесал бороду:

– Пусть тот человек, кому ты ее дал, если он не грязный и трусливый шакал, сейчас же вернет эту клятву тебе назад!

– Но его нет сейчас за столом. Он далеко.

– Это не слова джигита. А для чего на свете существует почта и междугородний телефон? Ты не забывай, твой дедушка проработал почтальоном целых пятьдесят два года.

Родственники Саши Чингизова одобрительно загудели, а сам он подумал, какой же он счастливый, что имеет такого внимательного, исключительно умного, отзывчивого, с чувством юмора, дядюшку.

– Тихо! – Громко рявкнув, Ловнеровская прислушалась. – Звонок…

Сидевший у двери Москалев моментально вскочил со стула и скрылся в прихожей.

– Кто бы это мог быть? – неестественно рассмеялась Ирина Львовна. – Все вроде бы уже на месте…

– Нет, не все!

– Я не верю своим глазам! Иван Григорьевич, проходите!

– Я не один, ничего?

Хозяйка издала звук, как будто собралась насильно вытолкнуть наружу только что съеденные продукты:

– Конечно, конечно…

Новоприбывшим по всем правилам налили штрафную, а Ваня Райлян попросил слова. Ситуация ему была не до конца понятна, и поэтому, следуя законам конспирации, он решил сказать что-нибудь из серии не совсем конкретного. Суперагент откашлялся:

– Однажды к некому падишаху, известному своими добрыми делами, пришел волшебник и в награду принес три бесценных дара. Он сказал ему: «Мой первый дар – это здоровье. Да будешь ты могуч и неподвластен болезням! Мой второй дар – это забвенье горестей и прошлых бед. Пусть они больше не отягощают твоей души! А третий мой дар – это дар интуиции. Пусть она всегда подсказывает тебе в жизни нужный ход!» Давайте же выпьем за то, чтобы три эти дара волшебник принес и нашим дорогим Ире и Саше.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – перебил Ваню певец Чингизов.

– Служба такая, – отшутился суперагент и продолжил: – Чтобы они всегда были здоровы, не помнили горестей и полагались на интуицию!

Пока Райлян говорил, Львовна с бокалом на весу изучала его приятеля.

Бледное интеллигентное лицо, глубоко посаженные, въедливые, с хитринкой серые глаза, высокий лоб и мягкие вкрадчивые манеры общения произвели на нее самое благожелательное впечатление.

– Какой умница… Сразу видно… – шепнула она на ухо подошедшей за указаниями сестре. – А как зовут, Иван Григорьевич, вашего товарища?

Товарищ ответил за себя сам:

– Володя. Владимир Владимирович.

– А чем вы занимаетесь? – у Ловнеровской было сверхчутье на важные и перспективные знакомства. – Если это, конечно, не секрет.

– Ну что вы. Какой секрет… – весело отозвался бледный интеллигент. – Я – журналист.

– Владимир Владимирович прямо после наших сегодняшних посиделок убывает в длительную зарубежную командировку. Он здесь проездом из Питера в Дрезден, – пояснил Ваня.

– Горько! – закричал в этот момент захмелевший Мондратьев и, окончательно все перепутав, полез целоваться к Галине Николаевне Замковец.

– Сережа, прекрати… – попыталась было урезонить литератора Галя – она всего лишь полчаса назад покрасила губы очень дорогой иностранной помадой и намеревалась проходить в ней до глубокого вечера. – Ты сегодня много себе позволяешь.

– Имею право… – Сергей Львович отстранился от Замковец и, механически мигая обоими глазами, уже выискивал среди собравшихся очередную жертву для поцелуя.

Администратору Коле стало плохо, и два бородатых человека за руки потащили его в ванную комнату.

– Под душ его. С головой… – посоветовала сопровождающим Колю людям хозяйка. – Какой слабый пошел народец…

Семен Абрамович Топоровский сидел себе спокойно за столом – ел, пил, с интересом рассматривал окружавших его людей, слушал монотонную речь своего бывшего пациента – милиционера Коли и чувствовал при этом полное удовлетворение как собой в частности, так и всей ситуацией в общем. Опустошив свою тарелку с салатами и закусками, он миролюбиво хмыкнул и, толкнув в бок локтем Николая, с игривостью в голосе негромко сказал:

– А что, уважаемый, не проверить ли нам некоторых собравшихся здесь людишек на предмет наличия каких-либо венерических заболеваний? Ведь наверняка что-нибудь обнаружим. Как твое мнение?

– Насчет льюиса серопозитивного полной уверенности нет, а уж разной другой гадости, типа гонореи, грибка или хламидиоза, будет обнаружено в избытке, – весело, со знанием предмета отозвался милиционер.

– Однако как ты подковался за время болезни…

– Так у кого лечился-то… У самого Топоровского.

Их разговор привлек внимание адвоката Розенбаума:

– А почему у вас рюмки пустые?

Николай, поблестев круглыми, как у Джона Леннона, очками, вежливо ответил:

– Да куда мне пить. Я ведь сюда приехал прямо из вытрезвителя.

– Серьезно? – искренне удивился адвокат. – Ну и как там? Менты по-прежнему зверствуют?

– Да нет. Не особо…

– А деньги? Ведь наверняка у вас пропали там какие-нибудь деньги?

– Ничего подобного. Ничего у меня не пропало.

Розенбаум отодвинул от себя подальше тарелку и, водрузив на стол локти, подпер ими свою голову с крайне недоверчивым взглядом:

– Так вас что – там даже не били?

– Нет.

– Да ладно, признайтесь. Ну, хоть разок-то по роже съездили? Я же понимаю, все это выглядит достаточно обидно. Меня однажды повязали на улице прямо вместе с женой.

– С чьей?

– Если бы с чужой, в том-то и дело, что со своей. Она мне что-то громко выговаривала в районе метро «Университет», а в это время в Лужниках начиналась то ли Универсиада, то ли Спартакиада. Короче, милиционеров на улицах вблизи Большой спортивной арены было больше, чем обычных граждан. Менты сделали ей грубое замечание, она их послала. Они ей пригрозили резиновой дубинкой, я, разумеется, заступился. В результате меня отвезли в мужской вытрезвитель, а ее – в единственный женский – на Плющиху. Когда через два часа я за ней туда приехал, она лежала вся в синяках, привязанная к деревянному топчану металлической колючей проволокой.

Врач Топоровский с сомнением закивал головой:

– Коллега, вы ничего не путаете? Колючую проволоку давно уже не применяют даже в столь специализированном учреждении, как у нас.

– Честное и благородное слово! – Адвокат занервничал. – Тогда я поехал на Петровку и написал заявление. В смысле, писала моя жена, но под мою диктовку.

– И что, был толк? – ехидным тоном поинтересовался милиционер Коля.

– Еще какой!

Голословные утверждения по поводу грубого обращения с гражданами со стороны органов правопорядка окончательно надоели Николаю:

– Послушайте, все то, о чем вы сейчас говорили, – полнейшая чушь! Вы можете доверять полностью моим словам хотя бы потому, что я сам работаю в вышеозначенном заведении.

– Кем? – ужаснулся адвокат.

– Обычным сержантом. Езжу на автомобиле «Спецмедслужба», собираю по городу пьяных.

– Так вы, извините, мент?

– Вот именно.

– В таком случае – пардон, я был не в курсе.

– Ничего, ничего… – поддержал смущенного Розенбаума Семен Абрамович Топоровский. – А скажите, вы давно не проверялись на предмет наличия у себя в организме какой-нибудь неприличной инфекции?

– А что?

– Что-то цвет лица мне ваш не нравится. Я советую вам в ближайшее же время сдать все необходимые анализы.

– А вы, простите, кто?

– Я заведую венерологическим отделением в научно-исследовательском институте, доктор медицинских наук.

У Розенбаума невольно вырвалось:

– Ничего себе соседство! Сержант из трезвака плюс доктор по нехорошим болезням.

– Болезни-то нормальные. Это их скрывать не только не прилично, но порой даже преступно.

– Что вы говорите… А скажите, с Ловнеровской вы давно знакомы? Я уже начинаю сомневаться в ее высоком моральном облике.

– Да нет, все нормально. Не волнуйтесь. Мы познакомились с ней только сегодня, нас пригласил на торжество ее большой друг – Клаус Гастарбайтер.

– Ну, а уж он-то наверняка побывал в числе ваших клиентов?

Топоровский нахмурился:

– А вот этого я не знаю. Хотите – поинтересуйтесь у него сами.

В момент особо активного общения присутствующих за столом друг с другом Сергей Сергеевич сделал мимолетный знак сидящей почти напротив девушке Лене и, тихонько выскользнув со своего места и умудрившись на ходу вытащить из огромной вазы самую красивую розу, вынырнул в коридор коммуналки. Появившейся следом Лене он вручил цветок и с важным видом произнес:

– Ну, привет, дорогая. Мы не виделись с тобой, кажется, целую вечность.

– Видеться-то виделись, но нормально так ни разу и не поговорили.

– Это издержки творческого процесса. – Сергей нежно отодвинул с правой щеки прядь светлых девичьих волос и радостно ее чмокнул.

– Какой ты все-таки мерзавец!

– Это я знаю. Но я знаю еще кое-что другое. Я знаю, что, поскольку заниматься мне с сегодняшнего дня абсолютно нечем, все свое время я брошу к твоим ногам.

– Не прошло и полгода.

– Это свойство всех великих писателей. Я имею в виду – легкомыслие. Не знаю, сможешь ли ты простить меня когда.

– Хватит трепаться. Поцелуй лучше меня по-настоящему.

– Ну не здесь же. В ближайшие пятнадцать-двадцать минут я намериваюсь проследовать вместе с Ваней Райляном в аэропорт Шереметьево-2 провожать его почтенного друга. Хочешь, возьму тебя с собой?

– Канешно, хачу, – ответила девушка с грузинским акцентом.

– А потом поедем ко мне домой и будем целоваться за все то время, пока мы совсем не целовались.

– Идет.

Со стороны кухни донесся многочисленный стук каблуков – Света и Наташа наперегонки неслись доложить хозяйке, что готово горячее.

Львовна лично вышла из-за стола проинспектировать качество горячо обожаемых ею свиных антрекотов.

– Ирина Львовна, у вас все в порядке? – Сергей Сергеевич подскочил к хозяйке и быстро облобызал ей морщинистую руку.

– Серень, да вроде да.

– Вы в этом твердо уверены? А то пока у нас под рукой есть Ваня…

Ловнеровская слегка задумалась:

– А ты знаешь, ты прав… Ну-ка, детка, – Львовна развернула грузное тело в сторону стоящей неподалеку Светланы, – кликни-ка, пожалуйста, сюда Азамата. Это такой…

– Я знаю, – с готовностью действовать выпалила Света. – Сейчас позову.

Расчет произошел уже через десять минут в полном объеме и к обоюдному удовольствию как Ловнеровской, так и дядюшки жениха; Ирина Львовна была просто довольна, что получила, наконец, все деньги, а Азамат усмотрел во внезапном требовании расплатиться перст судьбы – теперь уже никакие закидоны его племянника Саши Чингизова не будут иметь под собой не только моральной целесообразности, но и практической реализации.

– На нет и суда нет. Деньги отданы, менять жену нет никакой возможности.

Поприсутствовав в качестве наблюдателей на финансовой операции, Флюсов с Райляном решили, что пора отчаливать.

Дежуривший у подъезда новенький «БМВ» со спецсигналом доставил Владимира Владимировича, Ивана Григорьевича и Сергея Сергеевича с Леной в международный аэропорт менее чем за полчаса.

Каково же было удивление писателя-сатирика, когда среди разномастной толпы встречающих и отъезжающих он обнаружил величавую фигуру главного режиссера театра «Марс и Венера» господина Самокруткина. Судя по нескольким огромным чемоданам и бесчисленному количеству разнокалиберных сумок и сумочек, Иван Петрович убывал на отдых за рубеж не один, а вместе со своими верными спутницами Мариной Дудиной и Анастасией Бланманже.

Среди толпы провожающих особенной суетой выделялся среднего роста лысыватый мужчина с перебитым в трех местах сгорбленным носом. Он больше всех кричал здравицы в адрес главрежа, разбрызгивая в разные стороны пенистое шампанское и в конце концов что-то громко запел.

– Ба! Удивительные вещи творятся на этом свете, – сакраментально произнес Сергей Сергеевич. – Даю на отсечение голову артиста Валерия Москалева вместе с другими частями его громоздкого тела, что это никто иной, как политический затворник и наймит мирового капитала Иммнуил Кац.

Самокруткин тоже увидел Сергея и тоже очень этому обрадовался.

– Иван Петрович, – сразу попросил Флюсов, – проясните, пожалуйста, ситуацию.

Самокруткин не заставил себя долго упрашивать и рассказал, как после взрыва в его подъезде, где слегка пострадал артист Владимир Сушков – он на время всего-навсего оглох, все члены террористического кружка во главе с Кацем были арестованы органами, как потом в результате допросов выяснилось, что людям просто заморочили голову некоторые особо отвязные диссиденты, как за бедолаг вступился лично он – Иван Петрович, используя свои многочисленные высокие связи, и как в результате его заступничества все были моментально реабилитированы и освобождены.

– И вот теперь, как видишь, они все меня провожают.

По-прежнему немного обескураженный историей Флюсов повернул голову и тут заметил рядом с Кацем его когда-то боевых, а теперь вполне умиротворенных подруг: усатую Милену Георгиевну и пузатую Валерию Ильиничну. Здесь же неподалеку крутилась, весело щебеча, кацовская половина – помолодевшая Генриетта.

– Да мы за Ивана Петровича в огонь и воду! – вдруг закричала она. – Правда, друзья?!

Чистейшая правда, чистейшая… – поддержала соратницу усатая Милена Георгиевна, а пузатая Валерия Ильинична при этом пустилась в пляс: «Барыню» давай! «Барыню»!

Владимир Владимирович как всегда ненадолго куда-то исчез, а, появившись, заявил в категорической форме, что дальше провожать его не следует:

– Попрощаемся здесь.

– Счастливо вам! – от всей души пожелал интеллигентному человеку из Питера Сергей Сергеевич.

– До свидания, Володя! – Иван Григорьевич обнял товарища.

Когда приятели вместе с Леной уже направлялись к выходу, навстречу им с улицы, что-то громко объясняя на ходу, шагнула целая толпа народу. Интонации, доносившиеся из ее центра, оказались до боли знакомыми.

– Карлович, – зачарованно сказала Лена.

– Ты смотри, что делается, Ваня… Просто какой-то вечер встреч…

– Флюктуация… – Райлян хитро прищурился.

– Ты думаешь?

– А тут и думать нечего.