Фестиваль Власов Сергей

– Кто пойдет первым разговаривать с ним за кулисы?

– Вы! – хором ответили оба заслуженных артиста.

– А почему именно я?

– Потому что вы умная! – патетически сказал Мондратьев.

– Нет, не поэтому, – не согласился с сатириком конферансье. – Потому что вы – фантасмагорическая женщина. Вам никто не откажет.

– Ладно, уговорили. Сколько до антракта? А-а, ну да. Тогда пойду в буфет – подготовлюсь к беседе.

Иван Петрович Самокруткин, как опытный драматургический волк, сразу распознав, кто есть кто в мире музыкального авангарда, неторопливо потреблял в ложе коньяк в умеренных дозах, периодически вспоминая в разговоре с артистом Сушковым своего бывшего директора Иммануила Каца недобрым словом. Дудина спорила с Бланманже по поводу музыки:

– Мариночка, ты, конечно, замечательная актриса, но в музыке ты полный профан.

– Да? А то, что я закончила музыкальную школу по классу фортепьяно, – это что, ничего не значит?

– Абсолютно. Мы же с тобой играли в стольких спектаклях… Что же я, не в курсе – у тебя совершенно нет слуха. – Бланманже тряхнула копной крашеных волос.

– По-твоему, я глухая?

– Ну, не совсем. Но и играть на каких-нибудь инструментах тебе не рекомендуется.

– А тебе рекомендуется? Сказать вслух, на чем играть ты первая мастерица?

– Ну, попробуй скажи.

– На мужских гениталиях. – Дудина от нервного перенапряжения начала хрипеть.

– Для чего ты это говоришь? Я имею в виду – гадости? Хочешь, чтоб мы опять поссорились?

– Нет, я хочу, чтобы мы еще более подружились.

– С помощью мужских гениталий?

– Именно.

– Тогда вот тебе моя рука.

Гастарбайтер продирижировал уже четыре своих гениальных произведения, а заказов на исполнение чего-либо «любимого» из зала так и не поступило.

«Странно, – подумал Клаус, – какая короткая у этих русских память…»

До перерыва юный маэстро отработал без всякого энтузиазма и отправился в личную гримерку с чувством некоторой досады.

Публика повалила в буфет, на ходу обсуждая только что услышанное, споря и порою расходясь в оценках от полного принятия авангарда до его же категорического отрицания.

– Сегодня он дирижирует гораздо лучше, чем позавчера, – сказал, выходя из зала, Юрий Иванович Воронин своей спутнице. – Более вдохновенно…

Малярша согласно кивнула и потрогала для чего-то свой рыхлый, затянутый в узкую кожаную юбку зад, после чего, страстно поводив глазами, с грустью заметила:

– У меня, кажется, колготки поехали…

Воронин, доставший было уже пачку «Данхилла», медленно убрал ее назад в карман, внезапно почувствовав, что музыка Гастарбайтера может не только навевать эротические грезы или выдергивать из памяти сексуальные воспоминания в момент ее исполнения, а также неотвратимо действовать на значительном промежутке времени на подсознание и после того, как уже прекратила звучать.

Жгучее желание овладеть маляршей прямо сейчас взяло главного инженера за горло в самый неподходящий момент – кроме страсти Воронину очень хотелось и пить, и писать, и поэтому он, мучительно соображая по поводу очередности предполагаемых действий, тупо начал переминаться с ноги на ногу, заглядывая в лица кружащих вокруг любителей музыки, как бы спрашивая у них ответа: с чего же начать. Трудность выбора состояла еще и в том, что долго томиться без удовлетворения сексуальных позывов его организм не мог. Желание могло улетучиться в любую секунду.

– Юрий Иванович, а вы мне купите завтра новые колготки?

– Подожди, подожди… Спросишь чуть попозже. Сейчас, сейчас пройдет, полегчаечает.

– Что с вами? Вам плохо?

– Мне – нормально, а скоро будет совсем хорошо. Скажи мне, – Воронин мысленно обозначил нестерпимые желания цифровым рядом от единицы до тройки, – скажи мне, какую цифру ты любишь больше всего: единицу, двойку или тройку?

Под «тройкой» было обозначено посещение места общего пользования, и неповоротливый, сортирный ум малярши выбрал именно ее. Сунув в руки спутницы дипломат, Юрий Иванович опрометью помчался по фойе, ища глазами спасительную табличку, сигнализирующую о наличии поблизости так необходимого ему ватерклозета.

…Вернулся он через некоторое время злой, усталый и с мокрыми брюками.

– Попал под дождь, – пояснил Воронин. – Выбежал на улицу за сигаретами, а там, зараза, – дождь как из ведра.

– Юрий Иванович, ответьте мне честно: зачем вы спрашивали меня про цифры? За этим кроется что-то серьезное? – с тревогой в голосе спросила малярша.

– Да нет, это я так… пошутил.

– Вы меня обманываете. Я же видела то напряжение, с каким вы об этом спрашивали.

– Я просто хотел пить. Кстати, я и сейчас хочу. Пойдем в буфет, выпьем по стаканчику минеральной негазированной воды.

Не удовлетворившись объяснениями главного инженера, девушка, индифферентно прижимая сумочку на длинном ремешке к целлюлитной ляжке, проследовала в сторону, на которую ориентировал приклеенный к колонне фирменный указатель. Юрий Иванович поплелся сзади, проклиная все на свете – сейчас ему хотелось только воды.

– А фигурка-то у девульки препохабная, – сказал он вслух и окончательно расстроился.

Навстречу ему попалась парочка известных всей стране телевизионных ведущих. Популярный Лев Новоженов что-то активно объяснял еще более популярному Дмитрию Диброву и размахивал при этом короткими руками в разные стороны. Они лениво жевали бананы, публично, на глазах зевак элегантно рассовывая кожуру от них по карманам дорогущих английских костюмов.

– Смотри, смотри, Лева, какая хорошенькая пошла!.. – Маленький Дибров, подпрыгнув на месте, прямо в воздухе послал воздушный поцелуй какой-то очередной незнакомке.

– Дима, ты неисправим, – тут же забубнил журналист и писатель.

Телеведущий расхохотался и хлопнул Новоженова по спине:

– Ты абсолютно прав, Лев Юрьевич. Учти, в ближайшее время в результате нашей совместной деятельности я попытаюсь передать тебе все свои отрицательные качества.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала.

– Лева, у меня, к сожалению, нет в наличии ни одной бабушки.

– Дима, хочешь, я стану ею для тебя?

– Грязный извращенец! Я подумаю.

Повстречав на своем пути Сергея Сергеевича Флюсова, приятели дружно насели на него с массой второстепенных вопросов, на которые генеральный директор фестиваля дал вполне устроившие их исчерпывающие ответы. Сергей ожидал главного вопроса и наконец его услышал:

– Что же это за человек или организация, которые могут швырять на ветер такие сумасшедшие средства? – Дибров сделал вид, что спросил от нечего делать.

– Это – тайна. И я ее, разумеется, не раскрою, – спокойно ответил Флюсов, – и фамилию не назову, но в свою очередь позвольте поинтересоваться, что же здесь удивительного в том, что богатые люди идут навстречу своим увлечениям?

– Очевидно, что с этого завернутого юноши получить какую-либо финансовую отдачу будет неимоверно сложно, не правда ли? – со знанием предмета игриво предположил телеведущий. – Но если здесь дело только в пристрастии к несколько нестандартной музыке – это другое дело.

– Кто знает, кто знает… На самом деле очевидное – это то, чего никто не видит. Пока кто-нибудь талантливый не выразит его способом, понятном для всех.

– А-а-а… Лев Юрьевич, в таком случае мы присутствуем с тобой на показательных выступлениях по капиталистическому пилотажу. – Дибров улыбнулся так широко, что стал виден полусгнивший зуб мудрости, находящийся обычно вне зоны зрительной досягаемости.

– Не обращай внимания, Сереня, на критические замечания. На самом деле все у тебя идет замечательно, я имею в виду концерт, – пробубнил почти в ухо писателю Лев Новоженов.

– Скажите, уважаемый, а фуршет сегодня намечается?

– К сожалению, должен вас огорчить, Дмитрий. Грандиозная пьянка, разумеется, будет, но только завтра.

– А сегодня?

Дима, оглянитесь, сколько вокруг очаровательных девушек! Давайте по примеру Клары Цеткин и Розы Люксембург объявим сегодняшний день женским, без заурядного пьянства.

– Согласен. – Внимание Диброва опять переключилось на группу перемещающихся по фойе дам.

Флюсов достал из кармана небольшой ключ:

– Ну, раз согласны – вот вам ключ от гримерной под номером пятнадцать. В случае чего – смело можете отправляться туда. Найдете?

– Найдем, – твердо заверил Дибров, схватил ключ и тут же помчался за продефилировавшей мимо длинноногой брюнеткой.

– Лева, пардон, я ненадолго отлучусь. – Сергей Сергеевич увидел в общей массе нескладную фигуру своего приятеля – художника Данцева. – Привет, Саня!

Данцев направлялся в курительную комнату, куда после недолгих препирательств потащил за собой и Сергея.

– Старик, у меня есть грандиозная идея по поводу проведения международной выставки авангардной живописи!

Состроив жалостливое лицо, гендиректор показал жестами товарищу, что от его слов может внезапно заработать рвотный рефлекс.

– Ты что, дурак, несешь? Я с одной тягомотиной не могу разобраться, а ты мне уже другую, аналогичную предлагаешь.

Художник профессионально огляделся по сторонам:

– Старик, авангардные полотна – это живые бабки. Музыка – это на любителя, ее слушать нужно. Сидеть полтора часа и слушать. Картины же – это прямо противоположное. Заскочил какой-нибудь лох на десять минут в Манеж, к примеру, увидел какую-нибудь мазню и, ничего в этом не понимая, купил ее.

– А потом показал картину знакомым искусствоведам, они ему объяснили, что к чему, и этот тупорылый понял, что он приобрел.

– Это для них слишком сложно.

– Ладно, хрен с тобой, вернемся к этому разговору к концу месяца. Слушай, вон идет человек с опухшей рожей и в бархатной «тройке», сможешь к нему подойти, представиться западным знатоком искусств – ты же английский знаешь – и выразить восхищение по поводу организации сегодняшнего мероприятия?

– Легко. – Данцев поправил на носу оправу очков и смело шагнул наперерез человеку в «тройке».

Пока художник беседовал с Бизневским – а бархатная «тройка» принадлежала именно ему – и обменивался с ним визитными карточками, в фойе прозвенел звонок, призывающий зрителей занять свои насиженные места в зале. Услышав его, Бизневский куда-то заторопился, было слышно, как он уже на ходу диктует Данцеву номер своего служебного телефона.

– Классный мужик, с очень интеллигентной манерой разговора. Я сказал ему все, что ты хотел. По-моему, мои слова его крайне обрадовали.

– А что бы ты еще мог о нем сказать?

– Дяденька – при бабках. Причем, судя по всему, – при солидных. Ну, что еще… Несдержан, капризен, эмоционален…

У Сергея вытянулось лицо:

– Слушай, ты – гений! Почти все угадал!

– А до сегодняшнего дня ты этого не знал? По поводу гения…

– Догадывался, но чтобы знать… Быть уверенным – пожалуй, нет.

– Ну что, я заработал своими исключительными способностями сто пятьдесят грамм армянского коньяка?

– Без сомнения. Пойдем – я угощаю. Только предупреждаю: сам пить не буду. Я на «просушке».

– Давно ли?

– Если честно, совсем недавно.

– Тогда идем – попробую уговорить.

Пропустив по первой, приятели перешли на обсуждение насущных проблем в искусстве.

– Ну скажи мне, Сергей Сергеевич, – ты ведь везде шляешься, – откуда в творческой среде оказалось столько педерастов?

– Как ни странно – из глубинки. Ты знаешь, в этом есть какой-то парадокс. В столицу оттуда нормальные люди – я имею в виду тенденцию – не приезжают. Москва манит разную шваль: гомиков, трансвеститов и разных прочих наркоманов. Добавь сюда, что в большинстве своем вся эта публика – бывшие петеушники, тебе все сразу станет ясно. Они везде: в кино, на телевидении, на эстраде.

– Ну почему же с этим сбродом никто не борется?

– Во-первых, это бессмысленно, потому что основные потребители их продукции – такой же сброд, во-вторых – они очень мобильны, циничны, всеядны и чаще всего объединяются в достаточно многочисленные сообщества. К тому же, как показывает практика, их поддерживают на самом верху.

– Вот это уже совсем непонятно.

– Ничего подобного. Здесь как раз все ясно. Наверху сидят такие же петеушники и педерасты.

– Что же остается нам – деятелям культуры?

– А ничего. Остается пить водку, в промежутках между запоями проводя какие-нибудь завернутые мероприятия типа моего фестиваля.

Данцев воспринял слова Сергея как призыв к действию, молча встал, дошел до буфетчицы и через пару мгновений вернулся с полной бутылкой коньяка. Он методично разлил алкоголь по рюмкам и грустно спросил:

– А скажи, есть ли какая-нибудь отрасль в нашей стране, имеющая светлые перспективы в недалеком будущем?

– Я думаю, что сейчас – нет. Относительная свобода слова показала абсолютное отсутствие мыслей у родных «совков», наших сограждан. Раньше им запрещалось болтать всякую чушь, все что им вздумается, вот они и молчали. Потом дали отмашку – давайте, ребята, плетите, кто во что горазд, – они и плетут. Теперь это их основное занятие. Тупое молчание сменилось не менее бездарным неумолкаемым трепом.

– Ну, народ же в целом не виноват.

– Конечно нет. Это животные.

– Круто, круто. – Данцев опять разлил коньяк, и друзья выпили по третьей.

– Слушай, а меня нельзя пристроить на ящик каким-нибудь художником-постановщиком? – неожиданно поинтересовался Александр.

– У меня с тамошними придурками в данный момент довольно напряженные отношения. Я тут дал одно интервью… – Флюсов задумался, – …центральной прессе и там доходчиво пояснил, как эти гниды роют себе бабки абсолютно со всего, что движется на телецентре. Так они прочитали, обиделись и теперь больше не хотят со мной дружить. Ты думаешь, я почему прекратил выпуск своей передачи «Смех без причины»? Ко всему, к теле-недоумкам прибавился откровенный криминал. Года два назад его можно было оттуда еще вышибить, а сейчас уже технически трудно. Да и никому это не надо, по большому счету. На большинстве каналов создана элементарная схема: производство передач осуществляется на государственные бюджетные деньги, а все астрономические доходы от рекламы идут в карман двух-трех руководителей конкретных проектов. Те большую часть несут дальше наверх, руководству каналов. Те дальше – в правительство.

– Да, ничего не меняется. Все как прежде.

– Ничего подобного. Изменился масштаб. Никакого сравнения с прежними временами. Понимаешь… – Сергей Сергеевич хотел развить мысль, но здесь увидел прозаика Бесхребетного. Внешний вид Егора Данилыча на первый взгляд был абсолютно адекватен происходящему в Концертном зале имени Чайковского действу, но для людей, хорошо знающих «матерого человечища», было понятно, что Данилыч чем-то сильно удручен и расстроен.

– Серега, горим! – быстро сказал прозаик, подойдя к столу, за которым находились Флюсов с товарищем.

Без приглашения усевшись рядом с Сергеем, он стал быстро и нервно говорить:

– Слушай, мы с Женькой вчера на твоем концерте познакомились с одной шахматисткой, кандидатом психологических наук, и потом взяли ее с собой на файбышенковскую квартиру – для совместного времяпрепровождения. На самом деле эта Инна сама навязалась. Вот старые идиоты… Потом все уснули, каждый на своем месте. А утром эта ферзевая идиотка устроила нам своеобразный цугцванг – выписала для чего-то к Файбышенко кучу каких-то подозрительных личностей, по легенде, являющихся ее родственниками.

– Куда выписала? – не понял писатель-сатирик.

– Куда-куда… К Женьке домой. Приехали шесть человек. Все – грузины, бородатые. По-русски понимают с пятого на десятое. По-хозяйски там расположились, нажрались вина из бурдюков и стали орать песни на родном языке.

– А для чего она их пригласила?

– А я знаю? Претензий к нам они вроде бы не имеют. Но уж больно рожи у них протокольные.

– А Евгений Александрович что говорит?

– А он ничего сказать не успел. Звонок в дверь раздался – он им и открыл. Я думаю, что Женька до сих пор стоит с отвалившейся от удивления вставной челюстью.

– Ну, вы-то с ним разговаривали.

– Конечно, нет. Я, как их увидел, сначала в туалете спрятался, а потом тихонько выскользнул за входную дверь и убежал.

– А после этого не звонили поэту?

– Слушай, я боюсь. Может, они уже его зарезали. Я чего думаю: давай возьмем с собой каких-нибудь молодцов покрепче да все вместе съездим – посмотрим, как там идут дела.

– Сань, поедешь с нами?

– Надо подумать. Вообще-то, честно говоря, я давно уже стараюсь не попадать в сомнительные ситуации.

Увидев недоуменное разочарование на лице Бесхребетного после ответа художника, Сергей попытался сгладить затянувшуюся паузу:

– Ну, хорошо, это было утром. А где же вы пропадали целый день?

– Дома сидел. Боялся выйти на улицу – похмельный синдром. Как вы это называете – «шугалово»? Только к обеду догадался опохмелиться – Зинка в магазин сбегала.

– Так она же у вас выпивает. Что же, у нее в запасе ничего не было?

– Сказала, что нет, – грустно пояснил Егор Данилыч. – Скажу тебе честно, Сергей: я в ней разочаровался. Вообще все бабы – дуры и сволочи. Я это всегда говорил.

– Ну почему? – не согласился Данцев. – Встречаются иногда на жизненном пути приличные экземпляры. У меня вот однажды.

Бесхребетный грубо перебил художника:

– А ты вообще заткнись! Испугался с нами ехать – и молчи себе в тряпочку!

– Я не испугался и могу это вам в конце концов доказать.

– Это каким же образом? – Данилыч умел мастерски насмехаться над людьми, даже будучи сильно напуганным.

– Возьму вот да поеду с вами!

– Вот это – молодец! Вот это – мужской разговор! Как, говоришь, тебя зовут… Санька? Хорошее имя. Давай наливай, хочу за тебя выпить.

В этот момент к разговаривающим подошла флюсовская секретарша Светлана:

– Сергей Сергеевич, только что звонил Канделябров.

– А откуда он знает телефон сюда?

– Он сначала позвонил в офис на Арбат, и там Наталья ему сообщила. А что, этого делать было нельзя?

– Да нет, Света, нет. Все нормально. Я просто уточнил. Ну и что поведал тебе мой пейсатый товарищ?

Света собралась с духом, пытаясь поточнее передать бессистемную трепотню Канделяброва:

– Вы меня уже предупреждали о его своеобразной манере изложения мыслей, поэтому я не буду пересказывать все, а только самое главное. Значит так… Завтра в девять тридцать утра он просил вас приехать на корабль. Посудина будет пришвартована у пристани возле метро «Парк культуры». Еще он сказал, что съемки идут нормально, процесс движется к благополучному концу.

– Ну, и славно. Спасибо, Света.

Секретарша благодарно улыбнулась и продолжила:

– Еще он сказал, что Казимир Карлович ведет себя очень хорошо, с ним приятно работать.

– Все?! – Бесхребетный в нетерпении хлопнул ладонью по столу.

– Все.

– Тогда, девушка, можете быть свободны.

Светлана сверкнула глазами и осталась стоять на месте.

– Чего вы ждете?! – в негодовании закричал Егор Данилович.

– Указания руководства, – спокойно ответила секретарша.

Сергей Сергеевич зааплодировал:

– Светик, ты не просто умница, ты – умница в квадрате! А вы, Егор Данилович, перестаньте командовать моими товарищами и сотрудницами.

Почвенник хотел было достойно ответить, но, вспомнив, что при некоторых раскладах ему придется ехать на квартиру Файбышенко без какого-либо сопровождения, мигом затих.

– Спасибо, солнце, иди работай. И впредь поступай так же – не слушай никого, кроме меня.

Данцев снова разлил коньяк:

– Господа, предлагаю немного расслабиться.

Бесхребетный вопросительно глянул на Сергея и, увидев, что он не против, радостно поддержал:

– Давайте, ребятки, давайте! За здоровье присутствующих!

Флюсов дополнил:

– А также за здоровье нашего общего друга, гениального поэта Евгения Александровича!

– Ура! – подытожил Данцев и, чокнувшись с собутыльниками, выпил первым.

Расправившись окончательно с поллитровой емкостью, собеседники дружно встали из-за стола и проследовали в служебные помещения, по ходу окончательно сойдясь во мнении, что на самом деле алкоголь это чистый яд.

Явно приободрившийся Егор Данилович важно вышагивал рядом с Сергеем и размахивал руками, предлагая ему различные варианты сегодняшней акции.

– Послушайте, уважаемый, а может, для начала будет проще – просто позвонить ему? Во-первых, уточним обстановку, во-вторых, предупредим о нашем визите, – предложил Флюсов.

– А что… Это мысль, – поддержал приятеля художник.

В жизни писателя Бесхребетного было немало унижений. Пьяные колхозники глумились над ним, когда он жил в деревне, в армии над ним два года издевался дебильный усатый старшина Ткачук, потом было нелегкая, часто впроголодь, жизнь в различных областных центрах, наполненная оскорблениями, глупостью и интригами разнообразного начальства, а уже затем – Москва, где частенько предавало и подставляло его с умыслом и без такового великое множество завистников и конкурентов.

С годами старик стал мстителен и сейчас, собираясь набрать телефонный номер поэта Файбышенко, с одной стороны боясь, что ситуация может развиваться по совсем нехорошему сценарию, и переживая за него, с другой – думал, как бы побольнее кольнуть коллегу по писательскому цеху, потрепать нервы распоясавшемуся в последнее время Женьке.

– Алле… Простите, вы не могли бы позвать к телефону Евгения Александровича, – после некоторого замешательства сказал почвенник в трубку.

В ней помолчали, а затем хриплый голос ответил:

– Ты совсем обалдел, старый павиан, это же я.

– Женька, как я рад тебя слышать! – Страх за товарища на некоторое время пересилил негатив по отношению к нему же. – Ну, говори, говори быстрей, что там делается у тебя квартире.

– Как интеллигентный человек, я не могу тебе в подробностях полностью обрисовать ситуацию. Могу сказать одно: Инна Чачава – самая удивительная женщина из тех, кого я когда-либо имел честь знать. Она запретила мне надолго отлучаться от нее, так что – извини.

– Я не понял – откуда отлучаться?

– А ты, старикан, подумай. Ну, покумекал? От ее тела.

Бесхребетный занервничал:

– Ты хочешь сказать, что она ожидает тебя в спальне?

– Именно!

– А где грузины?

В трубке засмеялись:

– Они попили, попели и убыли в неизвестность где-то примерно через час после тебя.

Егор Данилыч принял удар с достоинством, стоя: клок волос прилип к его благородному лбу, он начал переминаться с ноги на ногу, сразу приобретя сходство с породистой охотничьей собакой, получившей за неудачное преследование добычи несправедливую порку.

С беспомощным видом он положил трубку аппарата на место:

– Я обманут… Меня обошли… Негодяй Файбышенко в очередной раз нанес мне подлую пощечину. – Бесхребетный хотел еще что-то сказать, но не нашел подходящих слов.

– Ну что, почтенный, поедем мочить грузинов или вы передумали? Или, может быть, продолжим нашу высокоинтеллигентную беседу вперемежку с возлияниями?

«Сколько же в мире шляется разнообразной сволочи, – с грустью подумал Егор Данилыч. – Может, плюнуть на все и застрелиться из именного оружия? Или поехать к Зинке и набить ей морду? А кто же тогда разберется с гнусным рифмоплетом за мою поруганную честь?»

– Трогаемся, – твердо сказал он через секунду. – Я надеюсь, Сергей, тебе не обязательно пребывать на своем форуме до самого последнего аккорда?

– В принципе – не обязательно.

– Тогда – вперед!

По дороге Бесхребетный объяснял Сергею Сергеевичу, что поэт Файбышенко крайне опасен для общества. Флюсов смотрел на почвенника своими голубыми умными глазами и не знал, что ответить. Егор Данилыч поведал несколько аморальных историй из жизни поэта и категоричным тоном резюмировал свое же собственное изложение:

– Всю жизнь он жил, как подонок, им он и остался!

Неожиданно подал голос художник Данцев:

– А меня однажды одна дама охарактеризовала с помощью выражения «подонок из подонков».

– Это сильно.

– Еще бы. С тех пор я стал более внимательно присматриваться к самому себе, хотя, с другой стороны, очень гордился подобной оценкой.

– Это почему?

– Тетенька-то была круглая дура.

Дверь творческому содружеству в лице писателей и художника отворила шахматистка Инна.

– Кого я вижу! – радостно заверещала она и бросилась на шею старику Бесхребетному.