Аэростат. Течения и Земли Гребенщиков Борис

Синтезатор Galore!

{469} Есть в нашу новую эпоху музыка, изготовленная без применения старинных инструментов – но при этом с человеческим лицом и с человеческим голосом.

Нобукацу Такемура (Nobukazu Takemura) – на мой взгляд, один из самых блестящих современных музыкантов, японский мастер цифры. Его мало знают за пределами Японии, лишь в последние пять лет музыка Такемуры начинает просачиваться в остальной мир, но в Стране восходящего солнца его репутация по-самурайски безупречна.

Нобукацу Такемура

Современная электроника зародилась в Германии, где ручки синтезаторов начали не без успеха крутить еще в 70-е годы, в связи с чем здесь упоминался вокально-инструментальный ансамбль Kraftwerk[54]. Нынешний соотечественник Вагнера Дёрк Дресселхаус (Dirk Dresselhaus) известен в миру под псевдонимом Шнайдер ТМ.{470}

Забавно, что в мире электронной музыки мало кто действует под своим мирским именем. Это когда-то обсуждалось в книге Германа Гессе «Путешествие на Восток» – там герои как раз раздумывали, почему же часто произведение артиста бывает значительно живее его самого. Кстати, рекомендую почитать – одна из лучших книг Гессе. Сегодняшние герои сделали из этого правильный вывод и перешли своими alter ego в виртуальный мир.

Шнайдер ТМ

Лучший пример тому, что и на якобы бездушных машинках можно писать очень трогательную музыку, – отец эмбиента, гений и джентльмен, экспериментатор во всех областях искусства – Брайан Ино[55].{471}

Говоря о электронике, нельзя не помянуть добрым словом пирата, анархиста и шутника по прозванию Эйфекс Твин (Aphex Twin), он же Ричард Д. Джеймс (Richard D. James). Нигилист, иконокласт и просто молодец Ричард Д. Джеймс начал разбирать электронные приборы еще в безоблачном детстве и первые записи сделал в четырнадцать лет. Кто рано встает, тому Бог подает, как говорят астрономы.

Эйфекс Твин

Massive Attack

Столь раннее начало привело к тому, что об Aphex Twin в 90-е годы писали вдвое больше, чем о любом другом электронном артисте. При этом есть подозрение, что довольно много его произведений – чистая издевка над братьями по профессии; его музыку иногда именовали нигилист-поп, что, естественно, вызывает к нему еще более сильную любовь народных масс. Да и видео у него соответствующие, так что их едва ли покажут по нашему MTV.{472}

Поначалу пионеры трип-хопа Massive Attack были диджеями в Бристоле; но постепенно на их вечеринки стало приходить так много народа, что вся остальная музыкальная жизнь в Бристоле практически прекратилась. В связи с этим они перешли на производство своей собственной музыки. В чем и достигли большого успеха, проторив путь для Portishead, Sneaker Pimps и других бойцов трип-хопа. Для бытовой лирической комедии «Blade 2» группой Massive Attack была написана трогательная песня «I Against I».{473}

Трики

В самом начале в состав разбойной группировки Massive Attack входил еще один юноша, черный видом, но с золотой душой. Однако по юности душа была запрятана глубоко, и коллеги по коллективу добродушно называли его Трики (Tricky), что в политкорректном русском переводе значило бы «тот, c кем непросто иметь дело».

Первый его сольный альбом занял в Англии все возможные первые места, даже несмотря на то, что днем его отказывались играть по радио – слишком уж он выходил за рамки. Что бы Трики ни делал – все вызывает у людей легкое охренение; при этом он работал с Йоко Оно, Элвисом Костелло, Бьорк, Red Hot Chili Peppers. Да, с ним непросто иметь дело, но его музыка того стоит.{474}

Дебютный альбом Трики – «Maxinquaye», 1995

Как уже научно установлено, в Исландии тоже есть жизнь. И жизнь очень непростая. Среди белоснежных пустынь, изредка перемежающихся гейзерами, таинственно бродят Бьорк, Sigur Ros и Gus Gus. И не просто бродят, но и дружно играют на синтезаторах.

Однако из всех этих диковинных форм жизни я, не колеблясь, выбираю детских магов и кудесников Mum.{475}

И я безмерно счастлив, что есть возможность, осуществляя мировой обзор электронной музыки, не обойти стороной и родной край.

Молодой житель Петербурга по прозванию Клатч (или Ключ, кому как больше по душе) играет музыку, которая ничуть не уступает по уровню тому, что играют во всем остальном цивилизованном мире. И это мне очень по душе.{476}

Стременную чарку нам снова поднесет самурай духа Нобукацу Такемура. Света вам и счастья!{477}

Есенин и Электроника

Рассказывают, что великий русский поэт Сергей Есенин очень любил электронную музыку. Кажется, Мариенгоф вспоминает, как Есенин заслушивался ранними работами пионеров электронного транса, группой Orb. Тепло относился он и к группе Two Banks Of Four.

С. А. Есенин

Two Banks Of Four – Дилип Харрис (Dilip Harris) и Роберт Галлахер (Robert Gallagher); один брит наголо, другой нет; в основном они занимаются тем, что ходят по Лондону и сэмплируют всех, кто не успевает убежать. Вот, например, их «Уличная Колыбельная»:

Филип Харрис и Роберт Галлахер

Пришло время поговорить о неразлейвода-приятеле звукового террориста по имени Эйфекс Твин (Aphex Twin), джентльмене с нежным именем Squarepusher, играющего, как говорят критики, «шизоидно-экспериментальный драм-н-басс». В юности Эйфекс Твин и Squarepusher часто вместе,

Однако, преодолев естественный искус уйти за село, приятели продолжали заниматься электронной музыкой.

Том Дженкинсон, Squarepusher

Помогало то, что сам Squarepusher – Том Дженкинсон (Tom Jenkinson) – сын джазового ударника, еще в школе играл на басу и барабанах, а позже выучился играть и на других инструментах, поэтому сам играет, сам же себя и сэмплирует, что выходит много дешевле. На сэкономленные же деньги он выпускает все новые и новые пластинки.{479}

Но немного истории. Игры с хаосом начались еще в начале XX века, когда первые экспериментаторы начали приглядываться к только что изобретенным синтезаторам звука (которые тогда, не в пример сегодняшним, занимали иногда целую комнату, а то и не одну), а также к неортодоксальным методам обработки этого звука. Они устали от сложности тогдашней классической музыки; им, как и коллегам Есенина из группы «Сплин», хотелось новых аккордов и новых гармоний.

Чарльз Додж

Вот, к примеру, классический американский композитор Чарльз Додж. Жил себе не тужил, ан нет – пошел искать нового. Заинтересовался взаимоотношением человеческого голоса и компьютера. В итоге стал орденоносным пионером электронной музыки. Вот куда приводят поиски.

Никогда не остающийся на одном месте, Мистер Перемена в Действии, Худой Белый Герцог, Зигги Звездная Пыль, Дэвид Боуи однажды учил меня применять к текстам песен метод «разрежь и cшей», придуманный еще одним пришельцем с Марса, Уильямом Берроузом (William Burroughs).

Дэвид Боуи и Уильям Бэрроуз

«Допустим, – говорил он, – у тебя в руках рассказ о поездке в автобусе: вот едет автобус, на остановке заходит девушка, кого-то кто-то рядом сбивает и так далее. Создается вкус происходящего. Теперь если взять этот рассказ, разрезать его на фразы и собрать их в произвольном порядке, линейное повествование исчезнет, но содержание происходящего, став вне логики, останется при этом тем же самым».

Джон Хасселл

LP «Vernal Equinox», 1977

Именно это метод Дэвид иногда применял к своим собственным песням. А когда они встречаются с другим отпетым экспериментатором, блестящим Брайаном Ино, такие же нелинейные методы они применяют и к музыке.

Дэвид Боуи был и остается одной из крупнейших и любимейших фигур в музыке XX века.{481}

Еще одна великолепная фигура – трубач Джон Хасселл. «Я хотел создать культуру, которая как бы существовала. Как если бы кто-то обнаружил неизвестную, потерянную музыку. Смесь традиций „третьего мира“ с технологией „первого мира“, создание культуры „четвертого мира“ – проекция идеи традиции в цифровой мир».

Киран Хебден

Говорят, что Хасселл прожил много лет в Полинезии и ясно там усвоил, что сон не менее важен, чем явь, а может, и важнее. Наверняка придумывают.

Главное в его музыке – атмосфера; если довериться ей, она приводит в странное место вечных снов, неотличимых от яви.

Four Tet. «Fabric Live. 59», 2011,

Один парень по имени Киран Хебден (Kieran Hebden) играл себе в построковой группе Fridge. А пока его коллеги по команде занимались учебой в колледже, он спасался от скуки нажиманием кнопок компьютера. Нажимание удавалось на славу.

Прямо у себя дома он по сей день продолжает лупить, сэмплировать и резать, а получившееся выходит под названием Four Tet, став более популярным, чем его основная группа.

А вот случай из жизни. Шел я как-то раз по улице, зашел в магазин, а там такое играет! Я подбегаю к продавцу, спрашиваю, кто это, он говорит – Hot Chip. Кто они такие, я не знал, но не купить не мог. Уже чуть позже я узнал, что Hot Chip – это два голоса: Джо Годдар (Joe Goddard) и Алексис Тэйлор (Alexis Taylor) плюс зашедшие в студию друзья-лондонцы. Их душа «грустит о небесах, Она не здешних нив жилица». И они любят, «когда на деревах Огонь зеленый шевелится»[61]. Мы еще услышим о них.{484}

Hot Chip

Сергей Есенин и Айседора Дункан

«Ultra». Depeche Mode, 1997

И если идти дальше по этому сумеречному пути, то почти наверняка придешь к весьма популярной и тоже совсем электронной, всем известной группе. Сдвинутый, адский мир вечного мучения – по счастью, нереальный, но изумительно изобретательный. Конечно, Depeche Mode, мастера английского криминального шансона.

Рассказывают, что сам Есенин не знал, как относиться к Depeche Mode, и часто по этому поводу спорил со своей женой, иностранной балериной Айседорой Дункан, которая все время привозила ему их новые и новые альбомы. Но иногда, склонив русые кудри, он слушал какую-нибудь «Ультру» и шептал:

А вот вам еще история. Однажды в 96-м году два человека в Индии наблюдали солнечное затмение. Разговорились, конечно, вспомнили Есенина. Один – Саймон Посфорд (Simon Posford), работящий электронщик из захолустной английской деревеньки, другой – седой и танцующий ветеран психоделической революции, один из первопроходцев хиппи, серебряная флейта Раджа Рам (Raja Ram).

Саймон Посфорд

Классический пример того, как рыбак рыбака видит издалека. Помимо любви к Есенину их объединяла новая психоделия – то есть психотранс. Новые друзья решили, что нужно немедленно создать звуковой эквивалент затмения солнца. Пойдя в студию, так они и сделали.

Так появилась одна из самых известных в мире артелей психотранса – Shpongle. Эти дети солнечного затмения до сих пор живы, здравствуют и нам того желают.

Окуджава и К°

Марина Цветаева

Марина Цветаева сказала однажды: «Чтобы вещь продлилась, надо, чтобы она стала песней»[64]. И я хочу воздать должное людям, писавшим и певшим свои песни на русском языке.{487}

В октябре 1961 года от Рождества Христова руководитель СССР Никита Сергеевич Хрущев на XXII съезде КПСС бодро и даже не без некоторой угрозы заверил весь мир: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

Ну, до этого дело не дошло, но то, что мое детство прошло в лучшее возможное время и лучшем возможном месте, не вызывало у меня никаких сомнений. И даже космонавты летали.

Однако вот с музыкой случился некоторый прокол.{488}

То, что игралось по радио, заполняло время, но как– то не внушало доверия. По счастью – была альтернатива. Как раз где-то в это время появились более или менее доступные всем звукозаписывающие и звуковоспроизводящие устройства; короче говоря, магнитофоны. Где-то как-то у каждого был знакомый с магнитофоном – а из магнитофона, как правило, звучало что-то, чего по радио не передавали.{489}

В те годы каждый истинный любитель музыки считал за должное выставлять свой магнитофон в окно и делиться своей любимой музыкой со всем белым светом. Поэтому очень о многом можно было узнать, просто проходя по улице. А уж если музыка совсем сбивала с ног, можно было попытаться вычислить, из какой форточки это играет, зайти, позвонить и спросить: «А что это у вас играет?»

Петр Лещенко

И напополам с ранним рок-н-роллом из частных окон звучала своя – и совсем не радийная – правда.{490}

Истинность этих неизвестных голосов не подлежала сомнению. Поэтому получилось так, что все эти песни, даже не всегда известно чьи, были мною впитаны еще до волшебных аккордов Леннона и Маккартни.

Вдобавок дома у нас хранились древние – еще на 78 оборотов в минуту – надтреснутые и тяжелые пластинки, оставшиеся от какой-то другой, доисторической жизни. Моя мама иногда их ставила – и в таком они были контрасте с окружающей действительностью, таким иным и потерянным миром веяло от них, что они тоже постепенно заняли свое место в пантеоне прекрасной музыки.{491}

Но главными среди всех этих неразрешенных песен, несшихся из окон, были те, которые пел тогда еще невиданный никем человек с хриплым голосом. Они подтверждали мое твердое детское ощущение, что мир-то чудесен, но люди почему-то сговорились жить неправильно, все они немного притворяются. Поэтому эти песни и были неразрешенными – и сам собой вставал вопрос: а кто же и почему волен эту правду разрешать или не разрешать?{492}

Высоцкий был тогда всем сразу; никто его никогда не видел, но песни его лились изо всех окон, они были знаком времени. На мифическом Западе был Элвис; у нас был Высоцкий, и они несли на себе один и тот же крест – сказать несказанное. О масштабе его даже бессмысленно говорить; ответственно скажу вам – в русской песне больше нет такого гения и вряд ли когда-нибудь еще будет. Как будто русский язык застоялся в клетке, но вдруг появился Высоцкий – и слова, тесня друг друга, кинулись к этому своенравному человеку с сердцем рыцаря Круглого стола.

Гений Высоцкого сослужил ему странную службу: он писал и пел настолько точно, что все были уверены – он поет о том, что произошло лично с ним самим. Геологи, альпинисты, военные – все видели в нем своего; его воровские песни (самое начало карьеры) заставили всю страну уверовать, что Высоцкий отсидел, и до сих пор приходится объяснять, что он, вообще-то, был из семьи военнослужащих, учился в Театральном, и только юность в районе Каретного Ряда ввела его в язык улицы, но Высоцкий запел на нем так, что определил его. Он вживался в каждую песню настолько, что становился ее героем, – и так он стал героем всей страны, включая и пациентов психбольниц.{493}

Владимир Высоцкий. Фото Валерия Плотникова

Вообще, мне страшно повезло с детством. Мало того что из окон играла интересная музыка, к моим родителям часто ходили интересные гости. Несколько раз приходил застенчивый молодой человек с гитарой, и это были особые вечера. В такие дни, как мне кажется, собиралось народу больше, чем обычно, – и хотя теоретически я не должен был всего этого слышать, я, однако, слышал. Особого гостя звали Женя Клячкин.{494}

Времена тогда были совсем другие; никто из тех, кто пел, не зацикливал внимание на себе, любимом, – их и так все любили; поэтому важно было не кто написал, а что есть новая песня. Поэтому бывало, что Клячкин у нас дома пел и Галича, и Визбора, и Кукина – но в основном, конечно, магические свои, в том числе и на стихи Бродского. И такой мир почему-то запретной нежности и достоинства был в них, что дальнейшее течение моей жизни стало понемногу проясняться.{495}

Когда-то значительно позже мои родители сделали мне царский подарок и купили огромный в квадратном деревянном ящике магнитофон «Днепр». В течение рекордно короткого времени была собрана значительная коллекция (хотя чтобы что-то у кого-то переписать, часто приходилось ехать с этим тяжеленным магнитофоном на другой конец города).

«Днепр-11»

И среди обязательных Jethro Tull, Led Zeppelin и Ten Years After стояла маленькая железная бобина, на которой на скорости 4,76 был записан Окуджава; разобрать там что-либо было сложно, но зато помещалось очень много. И я прослушивал эту пленку раз за разом, а уж песни запоминались сами.{496}

Евгений Клячкин. Фото Валерия Плотникова

Так у меня и сложилась любовь на всю жизнь к святой троице: Окуджава, Клячкин и Высоцкий. Высоцкий был голосом правды, Окуджава – мудростью, а Клячкин – безоглядной, незащищенной и обреченной, но тем более прекрасной человеческой любовью. Тогда еще не было никакого клуба самодеятельной песни, каждый из них, как и положено, был сам по себе.{497}

Всему, что я хоть немного умею в песне, я учился у них; даже самим фактом того, что я вообще пишу песни, – я им обязан. Когда-то, когда я еще был в первом классе, я увидел по телевизору концерт, на который собрались все тогдашние барды – как будто в предчувствии новых заморозков. Слушая их всех, одного за другим, гордых одиночек с гитарами на огромной сцене, я почувствовал, что во мне тоже есть это. Это же так просто и естественно – и я написал свое первое стихотворение (по счастью, потерянное в туманах времени).

Но оттепель вскоре кончилась; бардов перестали показывать по телевизору, а из газет выяснилось, что «заказчиками подобных песен являются ЦРУ и ФБР». Про Окуджаву писали: «…замкнувшийся в своем узком мирке, он словно не слышит гула великой стройки, ведущейся в родной стране, не видит, с какой боевой страстью участвуют в созидательном труде миллионы его сверстников».

Повезло, что Сталина уже не было в живых и за песни не сажали; но играть им не давали, песни и стихи не выпускались (Высоцкий, например, мечтал о том, чтобы его песни были изданы, но при его жизни этого практически так и не случилось). Зато было придумано само понятие «домашнего концерта» – собственно, полстраны сидело с гитарами на кухнях, а другие полстраны их слушало. Так и возникло разделение: «музыка официальная» и «музыка настоящая» – и когда меньше чем через двадцать лет советская власть все-таки рухнула, выяснилось, что подлинная музыка сильнее любой власти.{498}

Окуждава родился еще в 1924 году, в семнадцать лет ушел добровольцем на войну, стихи и песни начал писать еще на фронте. Бог знает, как это отразилось на них, – но они какие-то другие, как неотсюда: с иным, незамутненным огнем внутри. Поиск Святого Грааля в мире, забывшем само это слово. И этот поиск изменяет самого человека, делает его другим.

Булат Окуджава. Фото Валерия Плотникова

Окуджава был первым. Высоцкий называл его своим учителем и духовным отцом, говорил: «Если бы не Окуджава, я не писал бы песен»[65]. На самом деле Окуджава был духовным отцом всего послевоенного поколения; он задал высоту отношения к жизни, показал, как все должно быть.

Говоря словами Конан Дойла: «Его душа истинного рыцаря видела… во всех женщинах недосягаемое совершенство, которое поднимало их высоко над грубым миром мужчин».

Написано как будто про Окуджаву. И еще: «…в смутные времена образ идеального рыцаря всегда был связан с поисками истинного света».

Рыцарская мудрость Булата Окуджавы кажется чем– то из другого века, но лучшее, что есть в русской душе, остается в этих песнях. Поиск истинного света – это всегда удел рыцарей. Эти вещи стали песнями, а значит, по пророческому слову Цветаевой, они продлились.

А значит, и поиск истинного света продолжается.{499}

Россия, 80-е

Прошло уже достаточно времени, чтобы посмотреть на то, что происходило у нас дома в 70–80-е годы, а с тех пор уже успело стать мифом. Тем более что и я там был, мед-пиво пил, ну и так далее.

Итак, рок в наших краях появился практически тогда же, когда и во всей остальной обитаемой Вселенной. В 1968 году я уже ходил на концерты неофициальных групп, и надо сказать, вставляло не по-детски. Хотя концерты не были совсем легальными, найти их было элементарно просто – достаточно было в субботний вечер проследить, в какую именно сторону текут потоки бородатых и волосатых юношей в цветных рубашках с воротничками на пуговицах и столь же прекрасных дев.

А текли они обычно в какой-нибудь крохотный Дом культуры, где выступала одна из локальных знаменитостей.

Одна лишь беда: все местные коллективы специализировались на исполнении чужеземных песен; произведения на русском языке были не в чести. И вообще, большая часть людей была уверена, что русский язык и рок-н-ролл несовместимы.

Эту упадническую концепцию опровергла группа «Санкт-Петербург». И слова, и музыка, и поведение на сцене – все было в них сногсшибательно прекрасно.

«Санкт-Петербург». Фото А. «Вилли» Усова

К сожалению, студийные записи в то время не делались, а концертные были настолько низкого качества, что восстановить по ним что-либо сложнее, чем воскресить динозавра по обломку кости. Однако существует запись «Санкт-Петербурга», сделанная двадцать с лишним лет спустя после описываемых событий, но определенный шарм и драйв, который был в оригинальном «Санкт-Петербурге», все равно можно угадать.{500}

«Санкт-Петербург» пробил лед советской культуры, и вслед за ними потянулось племя младое и незнакомое. В то время как большая часть неофициальных музыкантов была занята построением собственных усилителей и колонок, небольшое меньшинство бросилось в полынью искусства, не имея за душой ни единого винтика. Как ни странно, именно их имена сохранила нам история.

У юноши по имени Майк, миниатюрного и худого, за душой была только плохонькая акустическая гитара; но рок-н-ролл он знал и обожал, как никто другой. Мы познакомились с ним в конце 70-х, уверили друг друга, что на русском языке писать нужно и должно; а потом встречались по нескольку раз в неделю у него на кухне и, подкрепляясь черным чаем, сквозь дым «Беломора» пели друг другу только что написанные песни.

Майк. Фото А. «Вилли» Усова

Он с самого начала держался и мыслил как звезда рок-н-ролла, неизъяснимой судьбой закинутая на промышленные окраины Петербурга. Как сказал поэт:

Как и в случае с западным рок-н-роллом, теперь даже сложно себе представить, какое впечатление тогда производили эти нехитрые песни на людей, чьи уши были отягощены звуками советской эстрады. Вот впечатления очевидцев: «На первом же концерте Майка в Москве публика резко разделилась; половина зала была в восторге, половина негодовала. Публика была вся сплошь бывалая и интеллигентная – но песни Майка ее полностью поляризовали: возникло даже несколько драк на эстетической почве».

А через несколько лет в вагоне пригородной электрички ко мне подошли два стеснительных юноши и спели песню.

Песня называлась «Мои друзья идут по жизни маршем», и сердце мое возрадовалось: наконец-то появились песни на русском языке, не имеющие никаких западных корней. Все было свое, и тем сильнее оно было. Одного из юношей звали Витя Цой.

Прошло несколько недель; мы увиделись опять, на дне рождения ленинградского панка Пиночета; и где-то под утро Витя со своим другом по имени Рыба спел десяток новых, только что написанных песен. Песни были незатейливы, ни на что не похожи и прекрасны; было ясно, что это нужно немедленно записывать. Ребята познакомились с демиургом русской подпольной звукозаписи Андреем Тропилло, и еще через пару недель он начал записывать первый альбом группы «Кино».

И это было только начало. «Кино» были обречены стать первыми суперзвездами русского рока, но на самом деле все интересное было раньше. Первый альбом «45» был записан в студии Тропилло, а потом «киношники» перекинулись писаться через три дома, в квартиру к ученику Тропиллы, веселому юному дарованию по имени Вишня, где в крохотной комнатенке записали на огромный старый двухдорожечный магнитофон два классических альбома «Ночь» и «Это не любовь».{502}

Надо сказать, что атмосфера в те времена была мало представимой для сегодняшнего слушателя, закаленного «Фабрикой звезд» и другими банковскими аферами.

Наличие общего пресса под названием «советская власть» делало музыку общим заповедником, где какое-либо соперничество было просто невозможно. Группы обменивались музыкантами, вместе скидывались на максимально дешевый портвейн, и единственное соревнование могло быть по количеству приводов в милицию за играние концертов, почти все из которых были незаконными.

Денег ни у кого не было в принципе; великий и ужасный Тропилло, например, за пять лет ежедневного и социально опасного труда в своей студии так и не взял ни с кого ни копейки.

А сама студия при этом находилась в пожухлом Доме юного техника, и рокеры прокрадывались туда мимо бабушек-вахтерш, притворяясь юными пионерами. Похоже, кстати, на название картины Сальвадора Дали. Что думали при этом бабушки – неизвестно; на юных пионеров обычно угрюмые и небритые рокеры были не слишком похожи.

Виктор Цой. Фото А. «Вилли» Усова

А тем временем в Свердловске… а это уже похоже на название приключенческого сериала… так вот, тем временем в Свердловске выросла своя школа рока.{503}

Классическосвердловский «Наутилус Помпилиус» – это дракон с двумя головами, одна из которых – красавец маг Вячеслав Бутусов, вторая – ехидный поэт-алхимик и энциклопедист Илья Кормильцев (который походя писал необычайные тексты для доброй половины свердловских групп).

От песен «Наутилуса» слушатели цепенели, как кобры от дудочки заклинателя; магия их была ни на что не похожа. Да что далеко ходить за примером – общеизвестно, что для изгнания демона нужно сначала назвать его имя. Так вот, «Наутилус» написал песню «Скованные одной цепью», где настолько точно были перечислены приметы советской власти, что через пару лет эта власть перестала существовать. Такова магическая сила искусства.

Nautilus Pompilius. Фото из архива Л. Порохни

Кроме «Наутилуса», в столице Урала было еще полным-полно гениев; и как редкая жемчужина в этом ряду блистала миниатюрная красавица Настя Полева. Ее группа так и называлась – «Настя».{504}

Жизнь продолжалась и за Уральским хребтом, и чем дальше от Кремлевских звезд, тем более причудливые формы эта жизнь принимала. В отличие от центра, в Сибири беспредел местных властей и враждебность общего населения были определяющим фактором жизни, и занятия музыкой не слишком отдаленно напоминали деятельность сопротивления в эпоху нацистской оккупации. Поэтому и песни были мрачнее и жестче. И ошеломляют до сих пор, как струя крови. Как ни на кого не похожая и трагически-прекрасная Янка Дягилева.{505}

А еще одна великая неприкаянная душа пришла из Череповца. Его обожали поэты и критики, все предказывали ему что-то великое, но у него, судя по всему, был свой собственный договор с Богом, и прожить на этой земле у Башлачева получилось недолго.{506}

Янка Дягилева. Фото Л. Гончарова

В Петербурге все-таки было повеселее. Настолько веселее, что среди волосатых и мрачных рокеров появилась даже хулиганского вида группировка, игравшая развеселую ямайскую музыку ска. И типично петербургская черта – ска при этом пелось исключительно на переводные тексты французских поэтов. Группировка называлась «Странные игры», а видок у них был – не приведи Господь встретить ночью в малоосвещенном переулке, шестеро или семеро откровенных отбросов общества в темных очках. Люди при этом были все как на подбор, интеллигентнейшие и добрейшие. А на сцене они вытворяли такое, что и во сне не приснится.

Александр Башлачев. Фото А. «Вилли» Усова

В памяти народа надолго останется один из их рок– клубовских концертов, где в середине сцены стояла телефонная будка, в которую периодически забегали музыканты, а на спине гитариста была укреплена милицейская мигалка, периодически озарявшая сцену до боли знакомыми всем сполохами.{507}

В Москве же происходила совсем другая история.

Москва – город государственный, и близость к наковальням власти преисполняла молодых искателей истины необходимостью идти в официальные инстанции и убеждать эти инстанции, что играемая ими – молодыми – музыка нужна и полезна народу. Это забирало столько времени и сил, что собственно на писание песен их уже оставалось не так много («Машина времени» – исключение, но о них нужно говорить отдельно). И при этом в самом сердце Москвы зрел ни на что не похожий сорняк, перевернувший все наши представления о том, что такое песня.

«Странные игры». Фото А. «Вилли» Усова

«Алкоголь – это я», – с гордостью говорил он сам о себе.

«Петр Мамонов», – с непонятной дрожью шептали милиционеры.

Мамонов. «Звуки Му»[67]. Русская народная галлюцинация. Вы были одни такие. Спасибо сердешное сказал вам русский народ.{508}

Так и шли 80-е годы. Появлялись и распадались рок-клубы, портвейн лился мутной рекой, Тропилло колдовал над древними пультами и совершал чудеса, а четверо студентов Театрального института, объединенные любовью к Beatles, создали свою группу и назвали ее «Секрет».

Комплексов подполья у них не было; их гитарист и певец Максим Леонидов даже открыл на ленинградском телевидении передачу «Кружатся диски», где можно было часто увидеть то, чего нельзя было увидеть в других местах, а в конце каждой передачи появлялась группа «Секрет» с новой песней. Всенародная любовь не заставила себя ждать – и было за что: чудеснее и невиннее «Секрета» наша земля еще не производила.{509}

С концом 80-х сошла на нет и советская власть, а музыка, проросшая сквозь ее грязный асфальт, окрепла и стала совсем другой.

Я упомянул далеко не всех, кто сделал 80-е мифическим временем, – пусть они простят меня, ведь мы еще продолжим эту летопись.

Спасибо всем, кто помогал или не мешал создавать эти песни!

«Секрет». Фото В. Конрадта