Африканский штрафбат Кротков Антон

Глава 22

Борис Нефёдов проснулся среди ночи. Открыв глаза, он некоторое время пытался, как говорят в авиации: «восстановить ориентировку». Сообразив, наконец, что находится у себя дома, в кровати, Нефёдов с облегчением перевёл дух.

– Фу-у ты! И приснится же такое! А приснилось старому солдату, что его снова сбили, как это не раз с ним случалось на фронте; он попытался перетянуть на горящем истребителе через линию фронта, но рухнул на нейтральной полосе. Из-за того, что никак не получалось освободиться от привязных ремней по причине заклинившего замка, приходилось поджаривался внутри фанерной конструкции, которую быстро доедало пламя. Он висеть вниз головой и по сути ничего не мог поделать. Оставалось надеяться, что в наших окопах, до которых буквально рукой подать, отыщется хотя бы пара смельчаков, которые не побоятся под огнём прийти на помощь влипшему летуну. И на его счастье такие ребята нашлись. Прикладами они проломили борт и вытащили лётчика. И тут Борис обнаружил, что его спасители… негры! Только одеты они в форму советских пехотинцев. Один из чернокожих солдат, растянув огромные губы в широкой белозубой улыбке, вдруг с рязанским акцентом завёл песню про Катюшу, которая выходила на берег крутой. Вместо автомата он держал в руках копьё с пучком травы возле плоского наконечника. Его товарищи тоже, не обращая внимание на обстрел с немецких позиций, подхватили знакомый куплет И тут оказалось, что звук, который Борис вначале принял за тарахтенье пулемётов и грохот пушек на самом деле является треском цикад и боем ритуальных барабанов.

– Где я? – ошарашенно спросил Нефёдов у танцующих негром.

– В Африке! – продолжая отплясывать ритуальный танец и махать в такт своим прыжкам копьём, ответил ему один из афропехотинцев Красной армии.

Борис оглянулся и только теперь заметил, что вокруг простираются экзотические джунгли с пальмами и лианами. «Вот так промашка вышла! – изумлённо сказал он себе. – И как это меня только угораздило из Приволжских степей на другой континент истребителем перемахнуть?!».

Резко зазвонил телефон. Борис потянулся к настойчиво дребезжащему телефонному аппарату, ворча:

– Кому ещё так срочно понадобился старый, забытый богом отставник, да ещё в три часа ночи?

А в трубку сурово произнёс:

– Нефёдов у аппарата.

Девушка на другом конце провода, скомкано назвала его по имени отчеству и взволнованно сообщила:

– С Игорем, что-то нехорошее случилось.

Забыв представиться, она стала торопливо рассказывать, что проснулась среди ночи от сильного удара в балконное стекло. Вышла на балкон, а там окровавленные перья повсюду. Оказалось, странная лесная птица врезалась в окно её квартиры.

– Это плохая примета… Он же лётчик!

– А вы кто такая, сударыня?

– Ой, просите! Меня зовут Марина. Я невеста Игоря. Он вам обо мне не рассказывал? У нас уже и кольца куплены… Знаете что, Борис Николаевич, – приезжайте к нам. Вы, как отец, должны потребовать, чтобы мой папа сказал вам правду об Игоре. Он как его начальник должен знать, где находится его подчинённый. Мне он толком ничего не говорит, – ссылается на секретность его задания. А я уверена, что он знает что-то важное, но молчит.

Менее чем через час Борис подъехал на такси к указанному ему дому. К выходящему из «Волги» пятидесятилетнему мужчине подбежала миниатюрная миловидная девушка.

– Вы отец Игоря? Я Марина.

Борис осторожно пожал протянутую ему миниатюрную ладошку и не смог сдержать нежной улыбки при виде этого трогательного взволнованного существа, похожего на взъерошенного воробушка.

По дороге девушка взволнованно рассказала, что не доверяет своему отцу, который пытается убедить её, что Игоря задержали обычные командировочные дела.

– Игорёк обязательно бы позвонил.

Борис тоже ощущал беспокойство за сына, но стал успокаивать девчонку: сказал, что пока ещё серьёзных поводов для волнений нет, ведь с момента отлёта Игоря прошло всего три дня – срок небольшой, а для военного человека подобные задержки, вообще, обычное дело. Да и не отовсюду можно позвонить родным и любимым.

– Нашего брата порой в такие края заносит, где люди до сих пор, как при царе горохе живут. Так что, Мариночка, думаю, вы напрасно подозреваете своего отца в чём-то дурном. А вам, как будущей жене офицера, не помешает научиться ждать и не паниковать при любом случае.

Однако всего через пять минут разговора с начальником Игоря, Нефёдов-старший уже полностью разделял подозрения его дочери. Борису показалась крайне неприятной манера генерала говорить о своём подчинённом с равнодушием человека, потерявшего что-то несущественное, о чём хочется поскорее забыть, дабы не портить себе хорошее настроение.

Действительно, удачно избавившегося от неподходящего зятя генерала, теперь беспокоило лишь одно: как быть с дочерью? Ведь она уже не маленькая девочка, которую можно успокоить, купив ей более красивую куклу взамен утонувшей в фонтане. А тут ещё папаша отправленного в тартарары лейтенанта так некстати заявился. Кто его звал?! Насупленный из-под кустистых бровей взгляд Скулова перебегал с дочери на незванного гостя. Нефёдов-старший физически ощущал исходящую от хозяина дома враждебность.

Борис вдруг поймал себя на том, что ему знаком этот крепкий подбородок, словно выдолбленный из куска гранита. Где-то он его уже видел. «Анархиста» охватило предчувствие неожиданной разгадки странного дежавю.

В это время Георгий Иванович на грани вежливости потребовал, чтобы нежелательный визитёр покинул его дом:

– К сожалению, ничем не могу вам помочь. Операция, в которой участвовал ваш сын, является секретной. Если от него не будет никаких вестей в течение трёх месяцев, вы вправе сделать официальный запрос в Министерство обороны…

Борис вскинул голову и дерзко улыбнулся невысокому широкоплечему человеку. При этом своим указательным пальцем он потрогал себя за подбородок в том месте, где на лице генерала имелся шрам.

– А ведь мы знакомы. Вон какая у вас отметина от нашей прошлой встречи осталась. А зубы, погляжу, вставили. Как настоящие! Фарфоровые что-ль?

Генерал запнулся, и с минуту молчал. Потом его горбоносое лицо растянулось в натужной ответной улыбке, но голос его вибрировал от едва сдерживаемой ненависти.

– Это хорошо, что ты меня узнал, гражданин «Анархист». Я то тебя почти каждый день вспоминаю, когда бреюсь перед зеркалом… Откровенно говоря, давно мечтал свидеться.

Генерал сложил руки за спину и принялся покачиваться на каблуках.

«Вот нервы! – подумал Нефёдов. – Другой бы рявкнул на меня. А этот снисходительной улыбочкой отделался. Нет, перед тобой не дубоватый служака с предсказуемыми рефлексами, а очень хитрый человек. Чувствуется школа Артура Тюхиса».

– Ну-ка, дочка, выйди, – попросил Марину Скулов. – Мне со старым знакомым по душам поговорить надо.

Когда девушка вышла, Скулов, более «не валяя Ваньку», напрямик заявил Нефёдову:

– Неужели ты ещё надеешься, что я хоть пальцем пошевелю ради спасения твоего отродья?

Нёфёдов опустил голову:

– Как отец прошу: скажи, где мой сын. У тебя ведь тоже дочь, и она любит моего Игорька. Это наши с тобой старые счёты… но почему должны страдать дети.

Любит! – издал возмущённый рык генерал и рубанул остро сложенной ладонью воздух у своего морщинистого горла. – Да твой выродок вот где у меня был! Выскочка, пробка, пустоцвет! Заморочил голову моей дочери ради карьеры и думал, что в дамки прошёл. Но я ему крылышки его шустрые подрезал! Жаль, что паренёк так и не узнал, что родному папочке обязан тем, что могилкой ему стала чужая земля.

В столе Скулова под пачкой леденцов, которые он в последние месяцы сосал по совету своего доктора, пытаясь меньше курить, лежала вчерашняя сводка. В ней чёрным по белому было сказано, что самолёт, в экипаж которого входил лейтенант Игорь Нефёдов, пропал в воздушном пространстве далёкого африканского государства. Учитывая, о какой стране шла речь в сообщении, это было равносильно исчезновению бомбардировщика в чёрной космической дыре. Но Скулов не посчитал нужным показать посетителю это сообщение. Пытка неизвестностью куда как страшнее трагической новости.

– Нам не о чём больше говорить, уходи, – мстительно бросил генерал стоящему перед ним с потемневшим лицом понуро сгорбившемуся человеку. Он знал, что спустя годы, нанёс ему гораздо более болезненный удар, чем ответный тычок кастетом по подбородку.

И вдруг дверь распахнулась и в кабинет вбежала Марина.

– Ах вот как! Значит, ты решил избавиться от Игоря, чтобы выдать меня за своего дипломата!! Тебе мало, дядя Жора, что ты погубил мою мать!!!

Грозный генерал растерялся перед этой маленькой хрупкой девчонкой. Он всегда уступал под напором железного характера дочери и больше всего боялся, что когда-нибудь она узнает, как умерла её мать и обвинит его в её самоубийстве.

Долгие годы Скулов делал всё возможное, чтобы скрыть от дочери правду. По принятой в их доме версии, мать Марины погибла в результате несчастного случая. Тем сильнее потрясли его слова дочери. Окончательно Георгия Ивановича добили строки предсмертной записки жены, которые неожиданно процитировала дочь. Но как она могла прочитать её?! Ведь записка хранилась в служебном сейфе генерала.

– Я навсегда ухожу из дома! – между тем жёстко заявила дочь. – И не смей искать меня! У тебя есть только три минуты, чтобы хотя бы частично искупить свою вину…

И Скулову пришлось откровенно рассказать о том, что произошло с Игорем, ведь в противном случае он мог потерять главное, что у него было – любимую дочь.

– …Спасательная операция действительно невозможна из-за политических осложнений, который она может спровоцировать – теперь уже оправдывался генерал.

– Ты обязан что-то придумать, – потребовала дочь.

Генерал затравленно взглянул на неё, потом перевёл взгляд на Нефёдова и нехотя проговорил:

– По моим данным, тамошними ВВС командует ваш старый знакомый… Правящий страной диктатор ему доверяет. Поэтому только вы сами можете спасти своего сына…

Генерал пришлось пообещать своему заклятому врагу, что он поможет Нефёдову с документами, валютой, и подскажет, как выйти на нью-йоркскую контору, вербующую наёмников для армии Президента Моргана Арройи…

– Когда увидите Игоря, передайте ему, что мы будем встречать его вдвоём, сказала Марина на прощание Борису, и пояснила: – Пока никто не знает, что я беременна. Но ему это известие сейчас необходимо. Оно придаст ему сил. А в то, что вы найдёте Игоря живым, и вернётесь с ним, я не сомневаюсь.

Начался дождь. Борис настоял, чтобы вышедшая проводить его без зонта молодая женщина вернулась домой. Сам он в ожидании автобуса укрылся под высоким клёном. Подняв воротник плаща, старый лётчик задумчиво смотрел на проясняющееся вдали небо. Где-то в той стороне находилась далёкая и загадочная африканская страна, куда судьба занесла его Игоря. Выходит, необычный сон был в руку… Борис чувствовал, что ему предстоит самая опасная и необычная в его жизни боевая командировка…

Глава 23

В той африканской стране, куда собирался Нефёдов, военно-воздушными силами местного диктатора командовал его давний знакомый – Макс Хан. Отставной гитлеровский Ас собирал под свои знамёна воздушных «солдат удачи» со всего мира. По сути, немец командовал местным штрафбатом и одновременно спецназом. Борису предстояла сложная работа. Рискованным был и сам процесс трудоустройства, и боевые полёты, и общение с местным начальством и населением, ибо нравы в Африке в корне отличаются от европейских.

На стареньких машинах наёмники почти ежедневно летали над дикими джунглями, нанося удары по партизанским базам, выслеживая главарей мятежников, фотографируя караванные тропы, по которым повстанцам доставлялось всё необходимое. Задания были очень опасные, ибо Москва активно снабжала некоторые партизанские группировки самым современным оружием.

Временами наёмники совершали чрезвычайно рискованные дальние набеги на сопредельные государства. Их работодатель открыл слишком широкий фронт боевых действий, одновременно ведя ожесточённую войну с множеством внутренних и внешних врагов. Со всех сторон владения «африканского Гитлера», как часто именовали Президента самопровозглашённой Демократической всеафриканской республики Моргана Арройю в американских и западноевропейских (а после разрыва отношений с СССР и в советских) газетах, были обложены враждебными соседями и военными базами миротворцев ООН. Периодически, не собирающийся отказываться от своих наполеоновских планов – сплотить большую часть Африки под своим управлением диктатор, зло огрызался, насылая на соседей диверсантов и авиацию. От лётчиков-наёмников, получивших приказ бомбить объекты, расположенные по ту сторону границы, требовалось виртуозное лётное мастерство и большое везение. Надо было незамеченным подкрасться на своих тихоходных поршневых «аэропланах» к объекту атаки, держась над самыми макушками деревьев, и успеть унести ноги от поднятых на перехват реактивных истребителей.

Таким образом, крылатым ландскнехтам19 приходилось действовать одновременно на многих фронтах, вплоть до подавления мятежей, которые регулярно вспыхивали в собственной «карманной» армии нанявшего их диктатора. По сути это была война кучки суперпрофессионалов против всего мира.

Частые кровопролитные бои, тропические болезни, травматизм, неизбежный при эксплуатации многократно выработавшей свой ресурс авиатехники, буквально стачивали наёмные авиаэскадрильи. Обычно от тех, кто не возвращался из очередного вылета, не оставалось ничего. Среди местных племён процветал каннибализм. Не меньшей мрачной славной пользовались местные джунгли. В здешнем климате трупы сбитых лётчиков очень быстро и практически без остатка уничтожались многочисленными плотоядными. То, что не успевали сразу сожрать крупные падальщики, доедали миллионные колонии кочующих термитов и бактерии. Да никто и не пытался искать тела сбитых лётчиков. Хотя в типовом наёмническом контракте такая «опция», как отправка тела погибшего на родину в цинковом гробу за счёт фирмы и была зафиксирована, но уж больно дорого, хлопотно и опасно было снаряжать поисковые партии на территории, контролируемые партизанами. Поэтому на родину очередного погибшего на чужбине солдата чаще всего отправлялась урна, в которую под видом праха покойного засыпали всё, что попадалось под руку – песок, собранную с пола казармы пыль, даже пепел сжигаемой на местной бойне ненужной требухи, остающейся от идущего на мясо скота. Единственное подлинное, что могли получить родственники мертвеца, это страховку.

Впрочем, среди профессиональных «солдат удачи» и тех, кто всерьёз собирался ими стать, редко кого могла остановить перспектива умереть до срока без права быть упокоенным в семейном склепе. С другой стороны, каждый наёмник надеялся, что уж ему-то повезёт уцелеть и вернуться домой богатым человеком, чтобы неделями зависать с девочками модельной внешности в самых крутых барах где-нибудь на Гавайях или в Париже, гонять на новеньком «Порше», пока не кончатся бабки и снова не придётся искать работу по профессии. Так что вербовка пополнения велась постоянно и без особых проблем…

Правда, для того, чтобы подписать с представителем вербовочной конторы трёхлетний контракт требовалось соответствовать достаточно жёстким критериям, в первую очередь связанным с состоянием здоровья и квалификацией. Возрастных же ограничений для настоящих профессионалов практически не существовало. По информации Скулова, о чём он поставил в известность Нефёдова, у Хана уже служили несколько его бывших коллег из Люфтваффе, разменявших полтинник. Главная проблема заключалась в том, как не вызвать подозрений у вербовщиков, чья деятельность в Штатах и в Западной Европе, где наёмничество преследовалось по закону, являлась нелегальной. На этот случай Скулов подготовил для Нефёдова подходящую легенду…

Необходимо было так же понравиться африканским командирам. Не всем вновь прибывшим наёмникам это удавалось. Кое-кому приходилось после первого разговора с непосредственным начальством, не солоно хлебавши, проделывать крайне опасный и сложный путь в обратном направлении. Но Борис по этому поводу не слишком переживал: «Главное добраться до места службы, а там мне сам чёрт не брат!».

Когда-то после корейской войны Нефёдов помог своему бывшему инструктору по Липецкой авиашколе вырваться из сталинского ГУЛАГа, что было равносильно спасению с того света. Теперь Борис рассчитывал, что немец отплатит ему услугой за услугу.

Скулов снабдил своего протеже необходимыми документами и дал ему адрес вербовочной конторы в Нью-Йорке. Борис должен был явиться туда под видом отставного голландского военного лётчика.

Нефёдов чувствовал, что не только стремление загладить свою вину перед дочерью движет генералом-разведчиком. Уж слишком рьяно Скулов принялся помогать ему: пробил по своим каналам временное зачисление отставного лётчика на воинскую службу и поступление его в распоряжение 10-го Главного управления Министерства обороны СССР, ведавшего личным составом. Такая «крыша» позволяла пройти серьёзную подготовку к заданию и без проблем покинуть Советский Союз, чтобы незамеченным для враждебных спецслужб «вынырнуть» под новой легендой в нужном месте на Западе.

В составе группы военных советников, отправляющихся в одну из Африканских стран, пятидесятитрёхлетний ветеран прошёл обязательные десятидневные курсы. Вместе с набором полезных знаний о специфике мест, где придётся в течение нескольких лет учить чернокожих союзников премудростям обращения с советской военной техникой и воевать, лётчики, авиатехники, а также ракетчики и танкисты получили полный набор прививок от холеры, Q-лихорадки и брюшного тифа.

Перед самым отъездом Скулов ещё раз встретился с Нефёдовым. Пришёл черёд расставить все точки над «i».

– Там, куда вы отправляетесь, у нас пока нет своего резидента, – без предисловий сразу перешёл к делу генерал военной разведки. – Командующий местными ВВС – ваш старый приятель и наверняка не откажется вас принять на службу. Этот Хан вхож к президенту страны Моргану Арройе. Речь идёт о зловещей фигуре, враге СССР номер один в Африке. При попытке его физического устранения пропал ваш сын. Зато теперь представляется возможность нанести удар по цели не из стратосферы, а с расстояния вытянутой руки.

Генерал выразительно взглянул на Нефёдова.

– Я вас понял, – сдержанно кивнул Борис. Ему очень хотелось послать этого умника с его тонким намёком на толстое обстоятельство подальше. Ведь понятно было, о чём не договаривал Скулов: «Уберите Арройю, и вы поможете своему парню вернуться на Родину не сдавшимся в плен трусом и предателем, а героем, выполнившим важное задание Родины».

Борис хорошо знал эту породу чиновников, готовых без счёта платить за собственный карьерный успех чужими жизнями сломанными судьбами. Но в том положении, в котором он теперь находился, оставалось хвататься за любую протянутую тебе руку, пусть даже она принадлежит прокажённому. Поэтому Нефёдову пришлось пожать на прощание лапу негодяю, который совсем недавно цинично отказался от его попавшего в беду сына и своего подчинённого. Но это вовсе не означало, что Борис смерился с той ролью, которую ему уготовил гэрэушник. Ведь пробираться в раздираемую взаимными подозрениями дикую страну с миссией киллера означает сразу стать ходячим мертвецом – похлеще тех, что «производят» колдуны мрачного культа Вуду. У диктаторов, умеющих долгие годы удерживаться на троне, особый нюх на подосланных к ним убийц. Каждый такой великий плут обычно за версту чует опасность и без юридических формальностей отправляет подозрительных незнакомцев под топор.

«Не-ет уж, ищи себе других камикадзе!» – мысленно ответил Борис генералу, но виду не подал, что несогласен с поручаемым ему заданием.

Однако мало просто показать фигу в кармане вербующему тебя в шпионы профессионалу. Ведь в таких случаях всё делается таким образом, чтобы «живой снаряд» не имел физической возможности отклониться от навязанной ему траектории. К счастью, Борис обладал некоторым опытом нелегального существования за границей…

Это произошло в 1936 году, когда молодого лётчика направили на гражданскую войну в Испанию. Тогда офицер Красной армии по чужим документам проехал чуть ли не через половину капиталистической Европы. Причём, ехал он один, без бдительного сопровождающего из НКВД. Из того путешествия Борис сделал главный вывод: чтобы иметь в роли нелегала максимальную степень свободы, а не быть марионеткой в чужих руках, необходим резервный запас денег и связей.

Поэтому уже на следующее утро Нефёдов отправился на поиски своего старого фронтового товарища – Лёни Красавчика по прозвищу «Одесса». В последний раз они виделись почти два года назад на похоронах сослуживца, который, несмотря на почти годичную службу в 1943 году в штрафной эскадрилье, сумел после войны из капитанов дослужиться аж до генеральских погон и министерской должности.

Глава 24

До Бориса регулярно доходили слухи о впечатляющей карьере «Одессы». Впрочем, «карьера» – это было не совсем точное определение весьма верчёного-кручёного процесса наработки частного капитала в стране побеждающего социализма, в котором почти беспрерывно находился этот «ударник капиталистического труда». Борису деловые эксперименты талантливого комбинатора казались диким покером, – чрезвычайно азартной и одновременно опасной игрой, когда на кону пан или пропал, а в кармане заряженный пистолет. А ещё где-то поблизости от игрока, желательно в пределах стремительного броска, должно находиться окно, предусмотрительно не запертое на щеколду, – на случай внезапного появления милиции с ордером на твой арест.

Впрочем, самому бывшему фронтовому лётчику и штрафнику «Одессе» нравилось другое определение. Весело в упор таращась наглыми лучистыми глазами святого и вора в одном лице на того, кому он начинал «шлифовать уши», ветеран полевых аэродромов, следственных изоляторов и психушек тюремного типа, которого редко кто в его жизни называл по имени отчеству, упивался крылатой лёгкостью собственной мысли: «Это как в воздушном бою, дядя, когда и тушку сбитого „Мессера“ хочется на свой счёт записать, и собственную задницу желательно вовремя убрать из-под пушек висящего у тебя на хвосте „Фоккера“, шёбы не попасть под раздачу».

– И как же это у вас получалось? Вас же могли убить! – в искреннем восторге восклицал иной благодарный слушатель.

– Как-как! Каком кверху и по-быстрому! – передразнивал ничего не мыслящего в лётном деле дилетанта одессит. Впрочем, всё же снисходил до пояснений:

– У меня, дядя, свой человек в небесной канцелярии имеется. Я одно время высотные самолёты испытывал, и однажды так высоко поднялся, что аж до самого Царствия небесного «на лампочках»20 дотянул. А там взятку кому надо быстренько сунул и обратно. С тех пор, когда я ищу приключения на своё седалище, местный морг обычно всегда закрывают на переучет…

Одно время Красавчик промышлял по снабжению колхозов. А до этого успел за относительно короткий срок побывать директором рынка, страховым агентом и начальником колонны автобазы.

Лёня обладал врождённым нюхом на то, чтобы, как говорят в Одессе, «попадать на хорошие бабки». Одним из первых в Союзе Красавчик освоил новое чрезвычайно прибыльное ремесло сборщика мумиё – модного нынче препарата, который по слухам «лечит от всего», и за которым необходимо было на несколько месяцев уезжать в далёкие и дикие края. Привозимые из таких экспедиций смолянистые кусочки чёрного цвета неизвестного происхождения (по одной из версий – мышиный помёт) стоили на «чёрном рынке» по 10 рублей за 1 грамм при средней зарплате в стране 100 рублей.

Впрочем, у Лёни и в Москве всегда дел хватало, чтобы месяцами мотаться отшельником по диким горам. Не удивительно, что через некоторое время один из его клиентов – ответственный сотрудник Министерства рыбного хозяйства обвинил продавца, будто бы он под видом чудодейственного горного воска продавал ему обыкновенный гудрон и битум. Цена вопроса осталась тайной для следствия, но по слухам за избавление от застарелой язвы – профессиональной болезни торговых работников клиент заплатил поставщику «лекарства» тридцать тысяч целковых или по ценам чёрного рынка три легковых автомобиля «Волга». Естественно, что пострадавший пришёл в бешенство, когда выяснилось, что знахарь, предлагавший ему килограммами кушать, якобы, с превеликим трудом и риском для жизни добытый в горах эликсир молодости и долголетия, добавляя мумиё буквально в любые кушанья, включая торты и даже утренний кофе, на самом деле скармливал ему нефтепродукты!

Но как доказать вину продавца, если даже представители уважаемых научных институтов в публикациях на эту тему стыдливо признавались, что химическую формулу вещества, именуемого в народе «мумиё», установить невозможно – слишком сложный состав?! Так что Лёне удалось избежать суда и тюрьмы.

Однако разразившийся скандал, в котором фигурировал крупный хозяйственник союзного масштаба, на какое-то время подорвал деловую репутацию воротилы теневого бизнеса, и отбросил его на социальное дно. С прежним промыслом было покончено. Трудоустройство на новое хлебное место тоже оказалось затруднено, ибо пострадавший министерский чин постарался употребить всё свое влияние, чтобы, если уж не посадить, то хотя бы основательно перекрыть обидчику кислород. Этот чиновник оказался чрезвычайно влиятельной персоной, связи которого уходили под самые облака к кремлёвским звёздам. Он и сам ел чёрную икру ложками и поставлял деликатесы на княжеские столы советской партийной, военной, торговой и прочей элиты. Говорили, что после всей этой истории на одном из банкетов рыбхозовский туз будто бы заявил, что закатает обокравшего его негодяя в бочку с сельдью и пустит на консервы. Лёня и в самом деле чувствовал себя опутанной сетью рыбёшкой, которую вытащили из родной стихии на палубу траулера.

Именно в такой сложный для неисправимого авантюриста период Борис и повстречал его в прошлый раз.

В то утро Лёня стал обходить знакомых, чтобы достать деньги на бутылку. В нескольких домах ему отказали. Многие прежние приятели теперь отмахивались от, как многим тогда показалось, окончательно обанкротившегося знакомого, словно от приставучей уличной псины. Когда по дороге от подъезда к собственной «Волге» к тебе вдруг подваливает заросший щетиной тип с мутным взглядом и пытается общаться, как с равным, это неприятно задевает твоё самолюбие. Теперь уже не важно, что ещё полгода назад сегодняшний забулдыга у тебя на глазах небрежно прикуривал от сторублёвой купюры и мог ногой распахивать двери в высокие кабинеты. С тех пор всё изменилось. Лёню списали, как серьёзного делового человека. Многие из тех, кто недавно настойчиво искал дружбы «того самого „Одессы“», завидев его издали, спешили перейти на другую сторону улицы…

Чтобы найти в этот день деньги на выпивку, Лёня отправился на Новодевичье кладбище. Там должно было состояться торжественное погребение скончавшегося от инсульта генерала и аса. Немного постояв в толпе родственников и сослуживцев, пришедших проститься с покойным, и послушав наполненные пафосной пустотой речи ораторов, Красавчик тоже попытался взять слово. Он хотел рассказать этим напыщенным индюкам и прочей публике, среди которой вкраплениями попадались люди с наполненными искренней печалью глазами, каким славным и свойским парнем был Васька Белокопытов, когда они познакомились и начали вместе летать. Их обоих вместо пехотного штрафбата забрили в особую эскадрилью. Откуда и за что, это теперь уже не важно. Главное, что с первого дня в штрафниках воевали они геройски, в иные дни совершая до шесть вылетов! После тяжелейших воздушных каруселей с «мальчиками Геринга», заходя на посадку, часто ты почти ничего не видел из-за крайней физической и эмоциональной измотанности. Порой молодые ребята возвращались вечером в землянку седыми. И всё-таки сам чёрт им был тогда не брат.

Штрафников всегда перебрасывали туда, где жарче всего, где обычные полки за неделю «стачивались» до «последнего пилота» – под Харьков и в Сталинград в 1942, на Курскую дугу в 43-м… Тем, кому везло пережить очередной боевой день, иногда с горькой иронией называли себя «самыми усталыми людьми войны». Их спасало только то, что они были дьявольски молоды и везучи, а ещё талантливы, как боги войны, ибо в мясорубках с асами Люфтваффе выживали только самые способные. Штрафникам крайне редко утверждали одержанные победы, зато за малейшее проявление трусости их приговаривали к расстрелу перед строем товарищей…

Лёня собирался поведать сыну умершего друга, а ещё солдатикам из почётного караула, и всем тем, кому действительно важно было услышать живое искреннее слово из уст однополчанина их умершего отца, мужа, командира и просто честного и очень порядочного человека, что тот, который лежит теперь в дорогом гробу в окружении бархатных подушечек с орденами, когда-то тоже был молодым – злым в драке, верным в дружбе и по-юношески трогательным в своих первых любовных переживаниях. Нет, он вовсе не был безупречным и идеальным, каким его тут представляли. Любил Васька выпить вечером после полётов. А когда положенных ста грамм не хватало, то по-тихому от начальства гнал с верными дружками самопальный ликёр из авиационного технического спирта. За что, кстати, неоднократно сиживал на «губе»…

Закончить же свою речь Лёня собирался стихами молодого поэта, фамилии которого он, к сожалению, не знал, но перед чьим творчеством преклонялся:

Однако, кто-то из высоких начальников распорядился не пускать к трибуне плохо одетого оратора, которого даже некоторые фронтовики, чья послевоенная судьба складывалась в целом благополучно, считали изгоем в своей среде.

Тогда в озлоблении, вместо приготовленных торжественных стихов в память о друге Лёня громко процитировал другое сочинение своего любимца:

Борис в тот день не успел проститься с фронтовым товарищем, в последний раз взглянуть ему в лицо. Родственники генерала стыдились его короткого штрафного прошлого (хотя восемь месяцев пребывания в штрафной авиачасти можно было приравнять к трём годам службы в обычном фронтовом авиаполку), и поэтому не поставили Нефёдова в известность о дате и времени похорон. В последний момент Борису позвонил один знакомый и сообщил ему, куда надо приехать.

Когда Нефёдов шёл от кладбищенских ворот по главной аллее, в глубине погоста за высокими мраморными обелисками уже гремели залпы воинского салюта. Случайно подняв глаза, Борис увидел высоко в небе широкую белую полосу, расходящуюся на два ответвления. Случайный пролёт этих реактивных машин выглядел очень символично. Лучшего прощального салюта для лётчика быть не может.

В руках отставника была авоська с купленной по дороге бутылкой водки, полбуханкой чёрного хлеба, чтобы по фронтовому обычаю выпить за «не вернувшегося с боевого задания дружка по эскадрилье».

Борис первым заметил тогда Красавчика. Лёня стоял к нему спиной в толпе хорошо одетых холёных мужчин и богато обставленных дам, принадлежавших к высшему советскому обществу. Обычно любящий и умеющий одеваться подчёркнуто элегантно, на этот раз одессит имел какой-то поношенный вид опустившегося человека, и серым невзрачным пятном смотрелся на фоне окружающей его барственной публики. Когда Борис был уже совсем рядом, какой-то квадратный человек начальственного вида в тёмном пальто, сшитом по чиновничьей моде с широкими накладными плечами, скользнув удивлённым недоброжелательным взглядом по одутловатому лицу одессита, озадаченно протянул неожиданным для мужчины его солидной комплекции женоподобным фальцетом:

– А-а, здоров… Слышал, что тебя вроде как посадили… Послушай! А ты случаем – не в бегах?

– Не-е! Я в полный рост пока гуляю, – зло сверкнув на собеседника глазами, огрызнулся Лёня. – Желаю в память покойного сбацать на поминках танец освобождённого труда! Мечтаю воплотить в па-де-де образ мирового пролетариата, рвущего оковы капитализма вместе с собственным пиджаком

Мясистое лицо грузного мужчины в обкомовской шляпе побагровело, он ухватил одессита за пуговицу и зашикал на него:

– Ну чего ты из себя корчишь?! У людей горе, а ты тут зубоскалишь, псина неумытая. Тут приличного человека хоронят, тебе не чета! И вообще кто ты такой?! Пшёл вон отсюда!

Живущему на грани миров Лёне Красавчику часто давали понять, что, не смотря на военные заслуги и серьёзный авторитет в криминальном мире, тем не менее, он чужой и там, и там. Лёню это чрезвычайно задевало, но он старался держать фасон. Вот и теперь, саркастически улыбнувшись (а сарказм, как известно, защитная реакция уязвлённого самолюбия) одессит невозмутимо пожал плечами и переспросил:

– Кто я такой? Так я же в натуре абортмахер! То бишь цирюльник, подрабатывающий подпольными абортами. Парикмахер – абортмахер! Какая разница! Люди делают одну работу, просто у одного ножницы длиннее.

Борис вовремя вклинился в жёсткий разговор, который обещал закончиться мордобоем и вызовом милиции. Ведь его приятель был – настоящий порох и вспыхивал от любой искры.

– Что за несправедливость, командир! – кипел Лёня, которого Нефёдов буквально оттащил от «наехавшего» на него номенклатурного деятеля. – Воевали, не экономя себя про неприкосновенный запас, а теперь любой лаковый штиблет делает тебе лимонную морду! С его то гнойным голосом этому инициативному малохольному только арию «занято» верхом на сортире исполнять. А этот «Паганини местного разлива» меня! – красу и гордость Одессы-мамы, лезет строить!

При этих словах бывшего сослуживца Нефёдов не смог сдержать улыбки.

А Лёня всё продолжал негодовать:

– Нет, напрасно, батя, ты вмешался! Раз он рискнул меня задеть, то в первом действии пьесы этот деятель имел бы у меня счастье что послушать ушами про свою родню и себя любимого. А в антракте я бы этой харе протокольной по шляпе так шваркнул, что он и мявкнуть не успел бы, как в соседнюю свежевырытую могилку лёг бы навеки. Был бы этому номенклатурному писателю с печатями в портфельчике досрочный аллес капут с деревянным макинтошем21 и музыкой впридачу. Только он бы её не услышал.

Идущий с похорон народ опасливо обходил подозрительного субъекта, потрясающего кулаками и бросающего мстительные взгляды по сторонам.

– Даже на похороны не позвали, гады! Случайно сегодня утром узнал, что Васька умер, и его будут хоронить – возмущался Красавчик.

Полчаса спустя, когда однополчане расположись за столиком какой-то убогой пивнушки (помянуть товарища на его свежей могиле строгие сотрудники элитного кладбища им не позволили), Борис спокойно урезонил приятеля, который всё никак не мог успокоиться:

– Ну не позвали, и не позвали… в конце концов, это их внутрисемейное дело – его домочадцев. Мы-то его помянем. Чего ты взбухать22 то вздумал?

Всегда страдавший манией величия (отнюдь не в лёгкой форме) одессит от обиды даже поперхнулся бутербродом с килькой. Он долго откашливался, осуждающе зыркая на того, кому, словно отцу родному, доверчиво распахнул свою полосатую, как матросская тельняшка, душу. Потом с оскорблённым видом заговорил о себе в третьем лице:

– Да, Красавчик не ангел! Но почему меня такие вот – любой жопе затычки, как тот магнат особого посола, – всю дорогу учат жизни и даже за человека не считают. С фронтовым другом, который мне как брат был, проститься не дали! Не жизнь, а сплошные вырванные годы!

– Чего ты в амбицию ударяешься то? – спокойно сказал Нефёдов. – Подбери нервы! Лично я не за этих бюрократов воевал, у которых задница на плечах, а вместо сердца каменный забор, чтобы на всякий случай никого не пущать, куда не велено. Я за свой народ воевал, за соседского пацана, у которого отца-пограничника в первый день войны в Бресте убили, за старушек, которые в деревне с голоду пухли, но весь собранный урожай до последнего зёрнышка фронту сдавали. Вижу, забыл ты, дружище, что злость на немцев у нас была такая, что о себе как-то не думалось. Бьюсь об заклад, не волновались мы с тобой тогда, братишка, насчёт того, увенчают ли нас после победы банными венками из лавра и станут ли уважительно сажать в президиумы за кумачовый стол, как самых почётный гостей, или нет.

– Это верно, батя! – мгновенно посветлев лицом, энергично закивал головой Одесса. – Мы тогда на другие комплименты нарывались, нам серьёзные мужчины из Люфтваффе частенько полный рот зуботычин напихивали, особенно в первый год боёв. Но мы тонуса не теряли! И всё же, батя, как вспомню, на каком недоразумении мы с ними воевали, хочется самому себе памятник воздвигнуть и возложить к нему венок от потрясённых сограждан. И ведь наводили же шороху у фрицев в интимных местах!

Лёня дул уже четвёртую кружку пива, закусывая солёными сухариками, которые были насыпаны горкой перед ним на тарелке.

– М-да, командир, красиво ведь жили! – глаза Красавчика наполнились ностальгической грустью. – И в самом деле плевать нам было на то, что у немцев самолёты цельнометаллические, а фюзеляжи наших ястребков из-за дефицита алюминия выклеены из фанерного шпона; и что после посадки твой «ишачок» или ЛАГГ можно было использовать в качестве сита для промывки лапши из-за множества пробоин…

Выпив за не вернувшихся из боя товарищей фронтовые друзья начали вспоминать забавные подробности своей службы.

Борис с иронией напомнил нынешнему «герою воздуха», как в начале их совместной службы он однажды поймал Красавчика на «лобовой атаке». Дело было в «избе-учильне» – штабной землянке, где после полётов «Анархист» проводил занятия для своих штрафников по тактике. Нефёдов по очереди вызывал к доске подчинённых и задавал им один и тот же вопрос:

– Товарищ Бочкарёв, вам в лоб выходит «Фоккер». Высота полторы тысячи метров. Ваши действия?

– Делаю горку с переворотом и сверху из всех стволов по фашисту! – весело чеканит бывший лейтенант.

– Отменно. Садитесь. Майор Пятёркин, а вы как поступите в схожей ситуации?

– Выполняю полубочку, косую петлю, захожу «Мессеру» в хвост и из всех точек по гаду!

Наконец очередь дошла до Красавчика. Одессит, перекосившись лицом и «в красках» представив, как на него прёт «дура» с чёрными крестами, чуть не рвёт на груди тельняшку, но с ответом медлит, уточняя детали.

– Щё, прямо в лоб?

– Ну да.

– И не сворачивает?! Вот зараза! А, может, разойдёмся тихо-мирно, пока не стало больно.

– Щас! – передразнивает одессита Нефёдов и рявкает. – Отставить панику, Красавчик! Принимайте бой.

– Та я ж обгажусь, командир! – в порыве откровенности восклицает чрезвычайно эмоциональный Лёня.

После этой реплики Красавчика тройной накат землянки ещё долго вибрировал от дружного хохота «курсантов».

– Ваш рассказ номер раз23, командир, не слишком интеллигентен, – обидчиво заметил самолюбивый Одессит. Тогда Борис к удовольствию друга припомнил более героический случай с его участием.

Однажды на аэродроме, где базировались штрафники, приземлился транспортный «Дуглас». Дело было зимой. Морозы стояли лютые, до 40 градусов доходило. Один из пассажиров в долгополом неуставном тулупе, едва выбравшись из холодного самолёта, решил справить малую нужду прямо возле стоянки истребителя Як-3. Видимо, натерпелся за долгий перелёт. На беду чужака самолёт принадлежал не кому-нибудь а «Красе и гордости Одессы-мамы», который как раз строго наставлял молодого солдатика, расчищающего от выпавшего утром снега капонир его истребителя. Завидев облегчающего душу прямо перед кабиной его машины босяка24, Лёня не стал уточнять что за турок25. Каждому в авиации известно, что справлять малую нужду перед самолетом нельзя! Это страшное святотатство и чрезвычайно плохая примета для того, кому на этой машине потом лететь. (Можно только за хвостом…).

Не долго думая, разгневанный Лёня выхватил лопату у солдата, подбежал к нахалкеру и в праведном гневе с размаху ахнул его ею по спине чуть пониже поясницы. Неизвестный мужик рыбкой в сугроб. И тут Лёня вдруг обнаружил, что штаны то у атакованного им обалдуя «полосатые»! – с широкими красными генеральскими лампасами.

Стоит Лёня, не жив, не мёртв. «Ну, – думает, – теперь мне, как штрафнику, точно „вышка“ полагается». А генерал, кряхтя, поднялся, отряхнулся, почесал место удара. Потом опасливо глянул на лётчика и обиженно так говорит: «А сказать нельзя? Зачем сразу лопатой то?!». На что Лёня, быстро оправившись от шока, строго так предупредил, делая вид, что не заметил генеральских штанов под штатским тулупом: «Если тебе ещё раз так моча ударит в голову, – пеняй на себя!».

Вспомнив этот эпизод, Борис очень потрафил самолюбию Красавчика. Тот сразу приосанился и теперь выглядел прежним орлом. Лёня очень гордился своим штрафным прошлым, а в особенности тем, что имел честь воевать под началом самого «Анархиста». Он не мог отказать себе в удовольствии напомнить Борису два эпизода, которые в его исполнении приобретали просто античный вид.

Первый случай имел место в конце 1943 года. Однажды в особую штрафную эскадрилью с инспекцией пожаловал большой чин из Москвы, сам в недавнем прошлом знаменитый ас. Генерал служил в аппарате главкома ВВС маршала Новикова.

На самолёте вместе с высоким гостем прилетело множество крупных чинов из столицы и… симпатичная молоденькая корреспондентка. Похоже, именно юная особа сыграла роль детонатора в этой истории. Как говориться: «Шерше ля фам».

Будучи наслышан в Москве о фронтовых успехах штрафников, генерал тем не менее не питал к осуждённым лётчикам тёплых чувств. Столичный деятель считал, что время «партизанщины» прошло, и пора разогнать странное подразделение «вольных казачков», которое только позорит ВВС. А для начала генерал решил самолично развенчать один из мифов, окружающих необычную авиачасть. дело усугублялось тем, что высокий гость находился под шафе.

– Раздули, понимаешь ли, героя! То же мне – суперАС в мюнгхаузенской треуголке! Больше сотни побед ему приписывают! А где эти сбитые самолёты есть?! Не числятся они ни в одном документе! Зато начальников на три буквы посылать ваш Нефёдов умеет виртуозно. Наслышаны! Вишь ты, батько Махно, понимаешь ли, выискался! За такие штучки с вашего «Анархиста» надо бы сдёрнуть портки, да хорошенько выпороть, чтобы научился уважать вышестоящих по должности и званию! Странно, что никто до сих пор этого не сделал. Ну ничего, я вам тут всем покажу вашу мать анархию! Надолго запомните мой приезд.

Дело было в штабной землянке отдельной штрафной авиаэскадрильи, куда гость нагрянул в то время, когда командира части на месте не было. Нефёдов находился на передовом командном пункте, лично с земли руководя действиями своих лётчиков.

Досадуя на то, что предупреждённый о визите высокого проверяющего из Москвы командир штрафников, тем не менее не счёл нужным встретить его лично, оскорблённый ревизор быстро свирепел. Одними грозными обещаниями дело кончиться не могло. Тем более что высокопоставленному деятелю уж очень хотелось произвести впечатление на журналистку, которую он взял с собой в инспекторскую поездку по частям фронта. Пока двадцатилетняя корреспондентка явно с прохладцей воспринимала ухаживание успевшего разменять четвёртый десяток обладателя золотых эполет.

На свою беду генерал оказался «летающим», хотя на боевые задания он не отправлялся с тех пор, как занял высокую должность в штабе. Однако, посещая запасные полки и лётные училища, иногда бывший фронтовой лётчик-истребитель садился в кабину «Яка» или «Лавочкина», чтобы личным примером вдохновить строевых лётчиков. Да и просто по-мужски было приятно осознавать себя не просто чиновником, но по-прежнему – солдатом.

И когда генерал сообщил журналистке о своём неожиданном решении лично проверить лётное мастерство командира местной части, девушка впервые взглянула на него с интересом. Правда, в свите генерала нашлись дальновидные знающие люди, которые деликатно попытались отсоветовать начальству «связываться» с непредсказуемым, драчливым «Анархистом». Их аргументы звучали очень убедительно. Но когда в деле замешана женщина даже убелённые сединами воины теряют голову.

Был устроен показательный учебный бой, в ходе которого Нефёдов сумел прижать противника к земле, и вынудил его совершить посадку. Говорят, после этого потрясённый и прилюдно униженный генерал всё-таки нашёл в себе силы пожать руку своему победителю. Подобно одному австрийскому скрипачу, который побывав на выступлении гениального Николо Паганини, грустно заявил друзьям: «Сегодня я видел живого Бога, после такого рандеву брать в руки смычок кощунственно», лётчик-генерал тоже больше ни разу не садился в кабину…

Другой ленендарный эпизод с участием «Анархиста» произошёл за несколько месяцев до победы. В Восточной Пруссии штрафники некоторое время «сидели» на одном аэродроме с элитным полком «свободных охотников», которым одно время командовал сам полковник Василий Сталин. В этот полк собрали асов со всего фронта.

И вот командир гвардейцев поспорил с командиром штрафников на бочку вина трёхсотлетней выдержки, по случаю добытого гвардейцами в подвалах одного немецкого замка, что утрёт знаменитому «Анархисту» нос. Ударили по рукам. Через два часа Сталинский сокол, дважды Герой советского Союза со своим ведомым пригнал к аэродрому «Мессершмитт» Bf-109 и сбил его на глазах у собравшихся на лётном поле наблюдателей. Однако, на это штрафники вяло заметили, что не дело сбивать, почти пленённого врага, и коль уж ты его привёл, то будь добр посади живьём. На это гвардейцы только руками развели, мол, это невозможно.

Когда пришёл черёд Нефёдова постоять за честь своей не увенчанной наградами части, он решил продесонстрировать один из своих коронных трюков: приказал расстелить по всему лётному полю дюжину полотенец. Затем, взлетев на своём потрёпанном Ла-7, за десять минут на бреющем полёте, кося траву винтом, намотал на лопасти пропеллера все полотенца. Бочка вина по праву досталась штрафникам… Позже история о том, как знаменитый ас собирал винтом полотенца обросла многими невероятными подробностями и превратилась в легенду. Многие, скептически настроенные по отношению к штрафникам и их «атаману» люди, говорили, что всё это брехня, как и многое из того, что рассказывают о самой противоречивой фигуре советских ВВС. Но Лёня то знал, что это чистая правда, ибо лично наблюдал за очередным подвигом «Геракла», как он иногда в шутку величал своего командира и учителя.

Вот так – вечером воспоминаний закончилась их прошлая встреча…

С тех пор Лёня, похоже, сумел основательно поправить свои пошатнувшиеся дела. В качестве косвенного подтверждения тому примерно полгода назад Нефёдов получил от Красавчика приглашение на свадьбу его дочери. На открытке красовалось название самого престижного ресторана Москвы.

Затем неожиданно выяснилось, что когда-то даже не имевший столичной прописки провинциал, в очередной раз переехал в более комфортабельное жильё. Свою скромную «гавану», как он презрительно именовал собственную двухкомнатную «хрущёвку» с совмещённым санузлом («говно и ванна») в Черемушках, Лёня с помощью какой-то сложной комбинации умудрился поменять на шикарные трёхкомнатные «апартаменты» с высокими потолками и чудесным видом на Москва-реку. Теперь Лёня обитал на восемнадцатом этаже сталинской высотки на Кудринской площади…

Глава 25

Было ощущение, что ты входишь в богато отделанный мрамором и лепниной вестибюль дворца с роскошными массивными люстрами и зеркалами по стенам, в которых отражаешься в полный рост. Не смотря на то, что новый жилец обитал здесь недавно, консьержка на входе уверенно заявила:

– Так его родная дочка в богадельню сдала.

«Богадельня» оказалась привилегированным домом отдыха для персональных пенсионеров союзного значения. Путёвки в этот оазис высококлассной даже по западным меркам медицины и несоветского комфорта выдавало Главное лечебно-курортное управление ЦК КПСС или особая комиссия при Совете министров СССР.

Пансионат располагался в уголке первозданной природы. Чтобы попасть на территорию, необходимо было иметь специальный пропуск. Строгие вахтёры долго не хотели пускать «родственника» одного из отдыхающих. Вежливо, но непреклонно охранники предлагали Нефёдову подождать, пока о его незапланированном визите сообщат тому, кого он приехал навестить. И тут выяснилось, что среди отдыхающих в санатории заслуженных товарищей вообще не значится человек со странной фамилией Красавчик.

Борис прикусил губу, запоздало сообразив, какого маху он дал. Конечно! Чтобы попасть сюда Лёня наверняка провернул какую-то махинацию.

В пору было, обескуражив охранников возгласом «полундра!», драпать к ещё не успевшему отъехать от санаторской проходной такси. Но это означало бы не решить вопрос, ради которого Борис сюда приехал.

Между тем, охранники, словно унюхавшие дичь охотничьи псы, «приняли настороженную стойку и навострили уши»: Что за Красавчик? Кто таков? Ату его!

Борис видёл: ещё секунда, и вохровцы поднимут грандиозный шухер.

– Так это ж моего брательника жёнка так кличет! – нашёлся визитёр, – за то, что он у неё всё же красивее обезьяны.

Сам не понимая почему, Борис заговорил с ярко выраженным украинским колоритом. Но по наитию найденный образ, кажется, оказался весьма удачным: выходило вроде как добродушный «хохол» «гутарит» с вахтёрами так, словно по простоте душевной призывает незнакомых мужиков посмеяться над интимной подробностью из жизни родни:

– Вот бог послал мужику бабу. Не жена, а «вражий голос»!

Вскоре Нефёдов с облегчением заметил понимающие ухмылки на суровых лицах сторожей, а раз улыбаются, значит, расслабились и больше не воспринимают данный инцидент всерьёз.

«Теперь надо действовать более осторожно» – сказал себе Нефёдов. И, тем не менее, он чуть снова не выдал себя искренним изумлением, когда узнал, что для того, чтобы основательно поправить своё пошатнувшееся здоровье, старый аферист оформился в элитный санаторий ни много, ни мало, как бывший Зампред обкома с Урала, ветеран партии аж с 1931 года. «Он бы ещё героем Куликовской битвы или на худой конец большевиком с дореволюционным стажем записался!» – не без зависти к лёниной способности ловко (без мыла) пролезать туда, куда простым смертным путь был строго запрещён, подумал Нефёдов.

А решилась проблема чисто случайно. Борис полез в карман за папиросами и случайно выронил фотографию, которую всегда носил с собой. На ней была запечатлена их отдельная штрафная авиагруппа, точнее те, кто дожил до 9 мая 1962 года, когда был сделан снимок (а таких осталось немного). Увидев, о ком идёт речь, охранники сразу заулыбались в полный рот и чуть ли не стали хлопать по плечу родственника такого замечательного человека. Что и говорить., Лёня умел заводить широкие знакомства и впечатлять людей широтой размаха своей натуры! О пропуске более никто не вспоминал.

Один из вахтёров вызвался проводить Нефёдова к его другу, чтобы гость не заплутал на огромной территории санатория. По пути выяснилось, что «уважаемый персональный пенсионер» в данный момент находится на лечебных процедурах. В фойе банного корпуса их встретил здоровенный детина в белом медицинском халате – больше похожий на ресторанного вышибалу. Он отпустил охранника и совсем по-военному доложил Нефёдову, что Лев Романович его уже ждёт.

«Процедуры» оказались феодальными утехами двух распаренных до красна мужиков с тремя голыми девицами. Юные русалки с распущенными волосами и пышными женскими прелестями с порога взяли нового кавалера под рученьки, и повели его в раздевальню.

– Сначала праздник тела и души, а разговоры потом! – крикнул Борису из бассейна Лёня. Когда одессит появился из купальни, взорам присутствующих открылась его нательная живопись, которая не хуже ассирийских настенных хроник повествовала о бурной, полной разнообразных приключений и излишеств жизни сорокашестилетнего плейбоя. Особенно Лёня гордился татуировками в интимном месте. Словно звёздочки на фюзеляже самолёта, эти весёлые картинки свидетельствовали о его «асовском» донжуановском списке.

Банные барышни оказались большими искусницами по части снятия у попавших к ним в руки мужчин стрессов и телесных зажимов. Они ловко управлялись с берёзовым веником, профессионально делали массаж и могли дать фору в искусстве любви древнегреческим гетерам. Как девушки попали на охраняемую не хуже ракетной базы территорию, осталось для Бориса загадкой. Но из парной он вышел удовлетворённый, словно султан из гарема, чувствуя, что только что скинул лет двадцать, не меньше.

Угадав первый вопрос Нефёдова, фиктивный обкомовский отставник в иносказательной форме объяснил, как он очутился в этой богадельне для отставных хозяев жизни:

– У меня манера такая – «попадать в цвет». Мне даже кажется, что живи я теперь в Америке, где злобные куклуксклановцы линчуют бедных негров, а «чёрные пантеры»26 отстреливают бледнолицых потомков плантаторов-рабовладельцев, я бы и там, в виде исключения, стал первым и единственным в своём роде «нейтралом», которого все обитатели нью-йоркских или чикагских каменных джунглей считали бы чужаком и изгоем, и при этом звали бы на свои шабашы.

Вместе с Лёней хорошо проводил время какой-то кавказец, очень похожий на сталинского министра внешней торговли и председателя Совмина Анастаса Микояна – с такой же чёрточкой усиков под крупным орлиным носом, и мягким обманчивым взглядом из-под кустистых бровей. Одессит отрекомендовал его Борису, как «своего ученика из Батуми». Оказывается, они обмывали здесь только что купленный этим «сыном гор» «Мерседес».

– Так пистон захотелось кому-то поставить, а тут такие секс-бомбы сорок мегатонн – интимно признался командиру Лёня и посетовал; – Не удержался… Да и как тут удержишься!

При этих словах любитель хорошей жизни красивым жестом обвёл заставленный разносолами стол, резвящихся в бассейне обнажённых русалок, и прочее великолепие парной класса люкс. В накинутой на голое тело простыне Лёня сейчас напоминал Нефёдову римского сенатора, расслабляющего в термах собственной вилы в компании наложниц и друзей.

– Да и барышни настаивали. Говорят: «Близость к настоящим мужикам освежает». А, каково, командир! Выходит, мы с тобой парни в самом соку, и рано нам о пенсии думать.

При этих словах подружки одессита одобрительно захихикали из бассейна.

Кавказский приятель Красавчика принялся его нахваливать, уверяя, что лишь прежние грузинские князья умели так красиво встретить гостя и отдохнуть вместе с ним.

Видимо, в какой-то момент темпераментный южанин перегнул палку, ибо Лёня скромно потупил взор и стал уверят, что сам он – ни-ни, ибо лечится здесь. А потому старается соблюдать санаторный режим. Данное же торжество бесстыдной плоти, мол, устроено исключительно ради приехавшего издалека «генацвали» и его автомобильной радости.

Впрочем, приступ стыдливой скромности продолжался недолго. Красавчик хитро прищурился на бывшего командира, и как полагается после парной и пива, когда особенно тянет пофилософствовать, поведал притчу про монаха-отшельника, который в юном возрасте удалился от мира ради духовного просветления. Через двадцать лет, уже став молодым мужчиной, он продолжал строго соблюдать данный богу обет не грешить – не пил вина, не ел мяса, не сквернословил и не притрагивался к женщинам, как к «сосудам сатанинского порока». И никак дьяволу, на какие бы ухищрения он не шёл, не удавалось сбить строго аскета с его праведного пути. И вот однажды Сатана принял облик престарелого отца монаха, с которым тот не виделся много лет. «Выпей со мной хотя бы глоток вина, сынок, – по обычаю нашего рода, – попросил на прощание лжеотец. – Ведь уже не свидимся более с тобой». Не смог суровый затворник отказать родному человеку в его последней просьбе. За первым глотком последовал второй и третий. А там в дело пошёл прихваченный «родителем» второй кувшин хмельного напитка… В этот же день пьяный монах убил и съел чужого барана, грязно обругал по дороге встречных путников и изнасиловал оставленную без присмотра деревенскую козу…

– Так выпьем же, други мои, за то, чтобы не впадать в крайности, всего позволяя себе вовремя и в меру! – провозгласил тост одессит.

Почувствовав, что представился подходящий момент, Борис перешёл к делу, за которым сюда явился (в этот момент осушивший свой «кубок» кавказец удалился в соседнюю комнату). Для Нефёдов поинтересовался:

– Как у тебя сейчас с финансами?

– Ношу новый костюм со старыми дырками, – загадочно прожевал в ответ Лёня, без отрыва от куриной ножки.

– Понятно. Тогда я лучше в другом месте поищу то, что мне надо.

На это Лёня артистично заметил, воспользовавшись фразой из анекдота со своей родины:

– «Да ты с ума сошел – деньги из семьи каким-то дешевым сукам носить!», – сказала мама целке-сыну, раздеваясь.

В чём-в чём, а по части образной доходчивости ничто не могло сравниться с неподражаемым одесским юмором.

– Когда у нас в Одессе, спрашивают: «Скажите, у вас нет рыбы?», мы обично вежливо отвечаем: «У нас нет мяса, а рибы нет чуть дальше, в магазине «Живая риба»… Вам конечно нужны доллары, мсье Нефёдов? Я вас понял. Но сейчас их нет у меня, но для вас нарисуем.

Борис удивленно уставился в грустные тёмные глаза однополчанина, не понимая, каким образом, Лёне стало известно о том, о чём он пока только размышлял, но ещё ни разу не произносил вслух. Лёня лишь усмехнулся и ещё раз веско пообещал:

– Для вас, командир, я расшибусь в лепёшку, но достану что угодно, хоть саму Татьяну Шмыгу уломаю чё-нибудь исполнить из популярной оперетки у вас на дне рождения. Любая сумма – без проблем и без всякой расписки.

Красавчик горделиво выставил из-под стола искалечённую немецким осколком ступню, на которой не хватало трёх пальцев.

– Даже если бы буржуйская закваска и взяла в моей душе временно верх, стоит мне взглянуть вот на эту фронтовую «расписочку» и сразу всё по полочкам разложится. Когда дело касается друзей или долго чести, Лёня расстегивается27 без лишних уговоров!

После этого Красавчик ударил себя кулаком в грудь и заявил, что пусть его даже поставят к стенке за валютные операции, как расстреляли несколько лет Яна Рокотова, Владика Файбышева и Диму Яковлева, но он достанет для командира эти трижды проклятые доллары.

– Я ведь с «Королём» – Рокотовым и другими крупными купцами общие дела имел и чудом в последний момент соскочил с летящего под откос паровоза.

Лёня опасливо покосился на дверь, за которой скрылся его кавказский гость.